Текст книги "Аракчеев: Свидетельства современников"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
А. П. Языков[623]623
Языков Александр Петрович (1802–1878) – в описываемое время прапорщик Преображенского полка; впоследствии директор Училища правоведения (1849–1877), генерал-лейтенант (1856); историк. Фрагмент печатается по: РА. 1869. Стб. 1464–1470.
[Закрыть]
Из воспоминаний о селе Грузине, имении графа Аракчеева в 1826 году
За обедом граф говорил, что в вотчине теперь всего 32 деревни, но что их было более, а он все перестроил по планам, что все дороги от одной деревни до другой шоссейные, что все постройки и работы сделаны собственными его средствами, и вообще крестьяне блаженствуют. После обеда граф был особенно ласков и словоохотлив, и, казалось, ему очень хотелось высказаться, сообщить многое, касающееся близкого его положения к покойному Императору Александру I…
Сперва повел он нас в комнату, занимаемую Императором Александром I во время посещений Грузина, и указал на диван, на котором почивал он; здесь впоследствии граф Аракчеев поставил портрет Императора и сделал следующую надпись: «В Бозе почивающий Государь, отец и благодетель мой, Император Благословенный Александр I-й, в приезд свой к графу Аракчееву в село Грузино, всякий раз изволил занимать сии комнаты. Посетитель! преклони колена с умилением и сокрушенным сердцем на месте сем и принеси теплую молитву к Всевышнему об успокоении в Царствии Небесном души Александра Благословенного Отца Отечества!» На этом самом диване граф Аракчеев окончил свою жизнь, и взоры его до последней минуты были обращены на портрет горячо любимого им Императора.
Затем граф обратил внимание наше на письменный стол, покрытый множеством разных вещей.
«Это стол, – сказал он, – на котором Император Александр I писал, когда приезжал в Грузино». И в этом роде продолжался весь остальной рассказ графа; поразительна была точность, с какою сохранилось у него воспоминание о каждой веши, которая чем-нибудь напоминала ему покойного Императора, и во всех словах его виделось священное уважение к этим предметам.
«Вот ящик, где хранятся пустые конверты с собственноручными на них надписями Императора Александра I на мое имя, как то: «графу Аракчееву, графу Алексею Андреевичу Аракчееву». За сим он взял лист, лежавший сверху, и прочел следующее: «В этом ящике лежат конверты с собственноручными надписями покойного Императора Александра I-го к графу Аракчееву за три последние года». За прежние годы граф Аракчеев имел неосторожность подобные конверты разрывать, чего он себе никогда не прощал. Конверты же с письмами от Императора, на которых адрес был печатный или писан другою рукою, все уничтожены; всех тут конвертов находится 840 разной величины.
Потом указал на маленький сафьяновый ящик, где находились 4 ружейные чугунные пули эллиптической формы, совершенно подобной голубиному яйцу, и сказал: «Я сохраняю эти пули для того, что человек должен зазнаваться и помнить, что всегда может сделать глупость. Вот в чем дело: в 1812 году, когда Наполеон приближался к Москве и страх был всеобщий, Император Александр мне сказал: «Ко мне явился некто, предлагающий мне вылить подобные пули, наверно попадающие, дай ему средство делом заняться». Я, осмотрев пулю, позволил себе сказать: «Вы, верно, хотите похристосоваться с вашею армией и подарить каждому солдату по чугунному яйцу; поверьте, Государь, этот изобретатель – обманщик: пуля по своей форме далеко и метко лететь не может!» На это Император мне сказал: «Ты глуп!» Я замолчал, дал прожектеру средство что-то делать и забыл о том. Вскоре за тем Император вновь меня призвал и сказал: «Явился человек, который хочет строить воздушный шар, откуда можно будет видеть всю армию Наполеона; отведи ему близь Москвы удобное место и дай средство к работе» Я вновь позволил себе сделать возражение о нелепости дела и вновь получил в ответ: «Ты глуп!» Прошло немного времени, как мне поднесли, что прожектер шара бежал; с самодовольным лицом предстал я пред Императора и донес о случившемся; но каково было мое удивление, когда Император с улыбкою сказал мне: «Ты глуп!» Тогда только мне все прояснилось: для народа подобные меры, в известных случаях, нужны; такие выдумки успокаивают легковерную толпу, хотя на малое время, когда нет средств отвратить беду. Народ тогда толпами ходил из Москвы на расстояние 7 верст к тому месту, где готовили шар; это было на уединенной даче, окруженной забором, куда внутрь никого не пускали, но народ, возвращаясь домой, рассказывал, что видел своими глазами, как готовится шар на верную гибель врагу, и тем довольствовался. Часто после того Император со мною говорил об этом случае, удивлялся, что я в первый же раз его не понял, и я сознавался, что точно «был глуп», возражая намерениям, придуманным для спокойствия толпы».
Во внутренности футляра на крыше сделана надпись: «Пули чугунные, отданные Государем Императором Александром I-м, при получении коих сделан был графом неосторожный ответ, за который Его Величество изволил показать свое неудовольствие, почему граф Аракчеев, сознаваясь в своей ошибке, в память сего сохранил эти пули».
Затем граф показал нам ящик в 4 вершка длины и ширины, а сверху стекло; под ним было полотно, на котором виднелась метка: А. «Это, – сказал он, – рубашка Императора Александра, мне подаренная, и в ней я буду похоронен. История ее следующая: когда покойная Императрица была в предсмертных страданиях и не было надежды к ее выздоровлению, то Император Павел I, зная, что его ожидает вступление на престол, послал за мною в Гатчину, чтоб я скорее приехал в Петербург; дороги тогда были дурные; я скакал что было силы и весь в пыли явился к Императору, – Он меня принял самым ласковым манером, сказал мне: «Служи мне верно», – и, взяв меня за руку, подвел к Александру, вложил мою руку в его руки и сказал: «Будьте друзьями!» И мы всегда были друзьями. Александр, видя меня всего в пыли, сказал: «Верно, ты за скоростию белья чистого не взял с собою; пойдем ко мне, я тебе дам», – и тогда дал мне эту рубашку. После я ее у него выпросил, и вот она; а когда умру, то ее на меня наденут, и в ней я буду похоронен». Граф точно похоронен в этой рубашке, а ящик и до сих пор хранится в ризнице. <…>
Во всех словах и мыслях графа выражались необъятная преданность, неподдельная любовь и высокое благоговение к памяти покойного Императора; во всем видна была душа и сердце, жаждущие высказать эти чувства пред каждым и находящие собственную отраду, когда представится к тому случай.
Теперь прошло уже 43 года, и нет возможности припомнить все мелкие подробности, сообщенные тогда; но помню, что все мы были поражены глубиною чувства, этим благоговением графа, которым он увлекался, а также и тем, что слышим такую увлекательную речь от человека, о котором и тогда еще Россия не иначе говорила, как шепотом и даже пред именем которого каждый, проезжая мимо дома, им занимаемого, останавливал свое дыхание и всякую мысль свою. <…>
И. Р. Мартос[624]624
Мартос Иван Романович (1760–1831) – родственник скульптора И. П. Мартоса. Учился в Киевской академии; с 1786 по 1792 г. служил в Киевской верхней расправе (губернский суд по делам однодворцев, государственных и приписных крестьян) и Киевской казенной палате, с 1793 г. фурьер Преображенского полка (в 1795 г. вышел в отставку по болезни в чине поручика). С 1797 г. на службе в Департаменте уделов (в 1798 г. коллежский асессор, с 1800 г. столоначальник); секретарь 3-го департамента Сената (с 1802), статский советник; с 1813 г. директор департамента Министерства юстиции. По выходе я отставку (1816) жил в Ккево-Печерской лавре; известный масон, историк. Фрагменты его дневниковых записей печатаются по: ИВ. 1894. № 10. С. 301–303.
[Закрыть]
Из рассказов графа Аракчеева
Первое свидание, нечаянное и внезапное, случилось в 1826 году, <неразборчиво> декабря в 11 часов утра[625]625
Описываемые события происходили в Киеве, где А. остановился по пути из-за границы.
[Закрыть]. Граф был очень доволен тем, что я его узнал. Последовал общий разговор о человеческой и философской жизни <…> Между прочим, я говорил ему о ленте Петру Андреевичу [Клейнмихелю], для чего он в сем удовольствии помешал ему. Он возразил на сие, уверяя, что он по философским побуждениям и сам не имеет ленты, то есть Андреевской[626]626
А. отказался от Андреевского ордена и носил Александровский.
[Закрыть]. Государь Павел Петрович, призвавши наследника из комнаты Императрицы Марии Федоровны и взяв его руку и руку графа Аракчеева, сложил их и сказал: «Будьте вы оба вечными друзьями!»[627]627
Ср. изложение этого эпизода в мемуарах Н. Г. Сигунова и А. П. Языкова.
[Закрыть] С тех пор началась дружба графа с будущим Государем Александром Павловичем. Когда соединил их таким образом Государь Павел Петрович, Императрица Екатерина II лежала на полу при последнем издыхании, грудь у нее при дыхании чрезвычайно сильно подымалась и опускалась, но она была уже в беспамятстве.
Граф пробыл у меня около двух часов. Мы расстались с уверением, что мы «друг другу не будем в тягость»; итак он обещал посещать меня и показать мне письма, которые писал к нему Государь из Таганрога[628]628
Известны четыре письма: от 16, 19, 22 сентября и 3 октября 1825 г. (тексты их см.: Александр. Т. 2. С. 659–660). Два последних письма были написаны после получения в Таганроге известий об убийстве Минкиной и отходе А от дел; об усилиях А. по их распространению см. примеч. 21 к «Воспоминаниям» Н. И. Шенига.
[Закрыть].
Второе посещение, вечернее, последовало по назначению 17 декабря, в 6 часов вечера.
Беседа наша началась чаем, который он пил с удовольствием, по обыкновению своему в количестве двух чашек. Потом граф мне дал читать приведенные им с собою письма Государевы, полученные из Таганрога. Когда я читал сии письма, то часто на его глазах показывались слезы, особенно при чтении письма, чрез которое Государь принимал в нем живейшее участие, приглашая в Таганрог[629]629
Имеется в виду письмо императора к А. от 22 сентября
[Закрыть]. Граф повторил и сам после моего чтения. <…> По окончании чтения последовали разговоры о той же материи, с присоединением следующего анекдота: Государь Павел Петрович, уволивши его от службы, принял опять в свою свиту, и потом он поручал ему иметь за Наследником наблюдение, как за бабушкиным баловнем, дабы доносить ему обо всем. Но граф при сем докладывал Государю, чтобы Его Величество избрал для этого дела кого-нибудь другого, он же для такого дела не способен и не может быть орудием несогласия между отцом и сыном. Тем это поручение и кончилось, а граф остался с большой Государевой милостью. Вседневные рапорты по утрам с пяти часов граф подносил Государю лично. Эти рапорты должен был подписывать Наследник и подписывал их в постели, между тем Елисавета[630]630
Елизавета Алексеевна (Луиза Мария Августа; 1779–1826) – принцесса Баден-дурлахская; с 1793 г. супруга великого князя Александра Павловича, с 1801 г. российская императрица.
[Закрыть] закрывалась одеялом, чтобы граф ее не видел. Он Государю всегда докладывал, что Наследник Уже встал, тогда как Наследник еще лежал в постели.
Третье посещение, вечернее, прощальное, последовало 21 декабря в 6 часов вечера и продолжалось до конца одиннадцатого часа. После чая граф сам читал мне Высочайшие рескрипты покойного Государя и записки, которые он напечатал для редкости в одном только экземпляре. Потом читал он в печатной же книжке[631]631
Речь идет об издании «Бумаги графа Алексея Андреевича Аракчеева, касающиеся до отъезда его за границу в майе месяце 1826 года» (СПб., 1826)
[Закрыть] свое прошение к Государю Николаю Павловичу об увольнении в чужие края на теплые воды[632]632
Имеется в виду письмо к Николаю I от 9 апреля 1826 г. (текст его см: Шильдер. Николай. Т, 2, С. 40–42).
[Закрыть]. После читал отданный им приказ по военным поселениям об отлучке в чужие края[633]633
Приказ от 1 мая 1826 г.
[Закрыть] и письмо к Императрице с пожертвованием 50 тысяч, пожалованных ему на дорогу, кои он предоставил на воспитание пяти девочек из военных поселян Новгородской губернии с тем, чтобы они слыли воспитанницами Александра I. <…>
Между прочим поверхностный разговор был о Сперанском. Пространный разговор был о благоустройстве Грузина, не только в господской части, но и в крестьянской. Банк их имеет 140 тысяч. Единонаследие в Грузине утверждено покойным Государем, и акт сей хранится в Сенате. Воспитанник его, кажется по фамилии Шумский, – пьяница; теперь он в Грузине, куда выписан в гарнизон за буйство.
Граф, со мною прощаясь, запретил мне бывать у него здесь, но прилежно просил побывать в Грузине. Он предполагал выехать отсюда в Брянск, через Чернигов и Стародуб, 28 декабря. <…>
П. И. Савваитов[634]634
Савваитов Павел Иванович (1815–1895) – воспитанник Петербургской духовной академии, преподавал в Павловском кадетском корпусе (1844–1855), археолог, историк. «Заметки печатаются по: PC. 1872. № 3. С. 470–472.
[Закрыть]
Заметки
1
Проводив Сперанского из Грузина до самой пристани (на Волхове), граф Аракчеев пригласил к себе на вечерний чай Н. С. Ильинского[635]635
Ильинский Николай Степанович (в монашестве Никанор; 1790–1863) – в 1821–1825 гг. протоиерей Грузинского Андреевского собора; в 1830 г., будучи настоятелем собора в Боровичах, получил орден Св. Анны 3-й степени за «усмирение возмутившихся крестьян» (Здравомыслов К Я. Иерархи новгородской епархии с древнейших времен до настоящего времени. Новгород, 1897. С. 168); впоследствии протоиерей петербургской церкви Св. Матфея на Большой Пушкарской ул., затем архимандрит, наместник Александро-Невской лавры. Его письмо к А. (конец ноября 1825 г.) см.: Отто. № 10. С. 171.
[Закрыть], П. А. Клейнмихеля, домашнего своего доктора и еще кого-то. За чаем начался разговор об уехавшем госте. «Знаете ли, какой это человек? – сказал граф. – Если бы у меня была треть ума Сперанского, я был бы великим человеком». <…>
2
Замечателен случай, заставивший Николая Степановича Ильинского оставить Грузино. Когда зарезана была любовница Аракчеева Настасья, граф приказал похоронить ее в Грузинском соборе, рядом с могилой, которую он приготовил для себя. Для избежания каких-нибудь неприятностей от своего начальства Николай Степанович послал донесение об этом преосвященному Моисею[636]636
Моисей (в миру Матфей Богданов-Платонов; 1748–1834) – ректор Киевской духовной академии (1819–1824), с 1824 по 1827 г. епископ старорусский и викарий новгородский, в 1828 г. епископ вологодский, с 1832 г. экзарх Грузии. Сохранилось упоминаемое прошение Ильинского, датированное И сентября 1825 г.: «Его сиятельства графа Аракчеева управительница дома Настасья Федорова сего сентября 10-го дня померла насильственною смертию. Господину графу Аракчееву желательно погребсти ее возле назначенной им для себя самого могилы в приделе ев, апостолов Петра и Павла, то прошу вашего преосвященства благоволить прислать на сие на имя мое разрешение» (РО РНБ. Ф. 29, № 67). Гнев А., видимо, был вызван и самим обращением грузинского протоиерея за позволением к вышестоящему начальству, и наложенной 12 сентября краткой резолюцией епископа Моисея: «Без воли владыки моего его высокопреосвященства разрешить сего не могу», затягивавшей дело и вынуждавшей А. обращаться к митрополиту Серафиму
[Закрыть], тогдашнему викарию новгородскому, и просил разрешения исполнить требование графа. В это время известный архимандрит Фотий, отправляясь в Грузино – утешать Аракчеева и, конечно, принять участие в погребении его возлюбленной, посетил преосвященного Моисея и узнал от него о полученном из Грузина донесении; по приезде в Грузино он сообщил об этом графу. Аракчеев вскипел гневом на своего протоиерея и, между разными угрозами, сказал: «Ему не будет места не только в Сибири, а и на земле!» Когда весть об этом дошла до Николая Степановича, то он поспешил обратиться к митрополиту Серафиму с просьбою, чтоб владыка перевел его куда-нибудь из Грузина. Митрополит определил его протоиереем в собор Боровичский <…>
От того же Н. С. Ильинского слышал я и следующий рассказ об Аракчееве: обязанный первоначальным своим возвышением Императору Павлу Петровичу, Аракчеев до конца жизни глубоко чтил память своего благодетеля. В грузинском саду, неподалеку от дома, в котором жил Аракчеев, был поставлен бюст Императора. В летнее время, когда Аракчееву угодно было приглашать к себе на обед грузинскую служебную знать, обеденный стол в хорошую погоду обыкновенно накрывался у этого бюста, против которого всегда оставлялось незанятое место и во время обеда ставилась на стол каждая перемена кушанья; в конце обеда подавался кофе, и Аракчеев, взявши первую чашку, выливал ее к подножию императорского бюста; после этого возлияния он брал для себя уже другую чашку.
Вспомнился мне еще один рассказ о графе Аракчееве, слышанный мною от А. С. Норова[637]637
Норов Авраам Сергеевич (1795–1869) в 1810 г. поступил юнкером в гвардейскую артиллерию (в 1814 г. подпоручик), с 1823 г. полковник в отставке; в 1827 г. чиновник особых поручений в Министерстве внутренних дел, действительный статский советник (1832), сенатор (1849), в 1854–1858 гг. министр народного просвещения, член Государственного совета (1858); поэт, автор путевых очерков.
[Закрыть]. Отец Авраама Сергеевича был хорошо знаком с Аракчеевым, который, по этому знакомству, и покровительствовал Норовым в первые годы их службы[638]638
Отец А. С. Норова – Сергей Александрович (1769? – 1849) – секунд-майор в отставке, в 1796–1797 гг. саратовский губернский предводитель дворянства. Стараниями А. паж Авраам Норов был в 1810 г, определен в гвардейскую артиллерийскую бригаду (см. письмо директора Пажеского корпуса И. Г. Гогеля к А. – Дубровин. С. 49), лестные рекомендации ему (уже юнкеру) см. в письме А. инспектору всей артиллерии П. И. Меллеру-Закомельскому (1811; РГАЛИ. Ф. 349. On. I. № [).
[Закрыть]. Бывши уже в чине полковника, Авраам Сергеевич вздумал просить себе у Императора Александра I губернаторской должности. На другой или третий день после того, как он подал об этом прошение Государю, граф Аракчеев пригласил его к себе.
«Благодари меня», – сказал ему граф, поздоровавшись с ним. «Благодарю покорно, хотя еще и не знаю – за что», – отвечал ему Авраам Сергеевич. «Да хорошенько благодари – за то, что я успел оказать тебе большое благодеяние. Ты просил Государя сделать тебя губернатором; ведь Государь чуть было не согласился на твою просьбу, да, к твоему счастью, я остановил его. Знаю я, что ты храбрый офицер, что ты человек добрый; но какой ты губернатор? по своей доброте ты испортил бы всю губернию, да и сам попался бы в неприятное положение».
Л. В. Ширяев[639]639
Ширяев Лаврентий Васильевич (1809–1887) в 1822 г. определился писцом в Комитет провиантских дел Военного министерства, с 1826 г. в канцелярии ведомства путей сообшения; помощник столоначальника в Провиантском департаменте (1828), с 1864 г. вице-директор департамента. Выдержки из воспоминаний (записанных его сыном Н Л. Ширяевым, автором ряда исторических очерков, – см., напр., статью «Аракчеевское поместье»: PC. 1893. № 8. С. 408–412) печатаются по: ИВ. 1895. № 3. С. 891–893.
[Закрыть]
Из записной книжки старожила
Известный граф Алексей Андреевич Аракчеев не знал ни одного иностранного языка, о чем часто сожалел. Он, как известно, был очень груб в обращении. Однажды, при представлении выпушенных из 2-го кадетского корпуса офицеров, он, выйдя из кабинета, поклонился собравшимся и затем, проходя мимо выстроенных офицеров, бормотал про себя: «Какие рожи, – все незнакомые!» Кстати заметим, что сам Аракчеев получил воспитание в этом корпусе.
В 1818 году последовало распоряжение о включении в число войск военных поселений гренадерского императора австрийского полка. По этому случаю офицеры полка представлялись графу как главному начальнику поселений. Один из представлявшихся, ротный командир Емельянов (впоследствии полковник и смотритель Чесменской богадельни), так передавал потом подробности этого единственного в своем роде свидания. «Мы были напуганы заранее рассказами о грозном графе, но вместо того увидели перед собою сухощавого, высокого старика в семеновском мундире[640]640
А мог носить семеновский мундир как знак особого расположения императора, бывшего шефом этого полка.
[Закрыть], который, низко поклонившись на все четыре стороны, повел такую речь: «Господа! Имею честь рекомендоваться: верою и правдою служу Государю-батюшке, от роду имею 60 лет; прошу любить и жаловать. Вы будете, господа, у меня служить (тут голос его стал сильно возвышаться), а потому прошу порядков моих не нарушать; я вас, ротных командиров, знаю! Вам только солдат обирать, курочек да яички незаконно собирать; только я этого не потерплю!» Дальше Аракчеев уже не говорил, а кричал, сопровождая речь грозными жестами: «А если вы у меня – что-нибудь, то я вас туда турну, куда Макар телят не загонял, куда ворон костей не занашивал. Я имею от Государя-батюшки подписанные им бланки, и на основании их могу делать со всяким, что хочу. Помнить у меня это!» Сраженные таким приемом, – рассказывал Емельянов, – мы не помним, как и вышли на улицу».
На одного майора, полагавшего, что во время осмотра Аракчеевым каких-то учреждений в военных поселениях следует ходить сзади графа, Аракчеев, неожиданно обернувшись, грозно закричал: «Да что ты за мной ходишь, как собака!»
Аракчеев очень любил играть в бостон. Однажды случилось так, что каким-то образом два Высочайшие повеления не были исполнены. По этому случаю Аракчеев неожиданно сказал окружавшим его: «Господа! Я преступник: я не исполнил двух Высочайших повелений. Я знаю, что мне стоило бы пойти к Государю, пасть перед ним на колени и просить прощения; тем и кончилось бы дело. Но граф Аракчеев хочет наказать Аракчеева: он не должен за это два года играть в бостон». И Аракчеев действительно сдержал слово.
В начале 1800-х годов только министры имели право разрешать покупки казенных вещей, хотя бы и в самых незначительных размерах. Поэтому однажды генерал-провиантмейстер Мертваго[641]641
Мертваго Дмитрий Борисович (1760–1824) – с 1803 г. таврический гражданский губернатор, в 1807–1810 гг. генерал-провиантмейстер, сенатор (с 1817). Оставил мемуары, в которых изложены несколько служебных столкновений с А. и содержится следующая его характеристика: «Судя по воспитанию и ходу фортуны графа Аракчеева, следует заключить, что имеет он ум нравиться тому, кому служит. И имел бы довольно хорошие способности к службе, даже а на вышних степенях, если бы ход его был медлительнее, следовательно, научась опытами, узнал бы он, как управлять людьми, коих палкою бить не должно и не можно <…> Неумеренное честолюбие и необдуманная ложная гордость не допускали его научаться истине тогда, когда он учителем был поставлен. Главнейшая же беда в том, что он познал науку правительствовать от бывшего Наследника ожесточенного, и всю силу свою и достоинство власти основывавшего единственно на чистом самовластии» (РА, 1867. Стб. 230).
[Закрыть] обратился к военному министру графу Аракчееву о разрешении покупки пары кенег (род больших галош) для часовых при каком-то складе. Аракчеев вместо обыкновенной резолюции написал следующую фразу: «Горе нам и в генеральских чинах, когда мы не смеем собственною властью разрешить покупку пары кенег». Эти странные слова были приняты за разрешение и почти всегда до 1840-х годов приводились как закон при разрешении подобной покупки.
Едва ли кому известно, что граф А. А. Аракчеев писал сочинения и даже печатал. А между тем в журнале «Вестник Европы» за 1807 год, в № 22, находится статья Аракчеева под заглавием: «О качестве делаемого в России пороха»[642]642
Точное название упоминаемой публикации: «Известие о качествах делаемого в России пороха» (BE. 1807. № 22. С. 106–109). Ранее в этом журнале (также в разделе «Литература и смесь») появилась еще одна статья А.: «Известие о российских пушках» (1807. № 19. С. 196–211). Большое количество профессиональных материалов, связанных с деятельностью А. на постах инспектора артиллерии и военного министра (рапортов, представлений, отчетов, докладных записок, предложений Артиллерийской экспедиции и др.), содержится в «Артиллерийском журнале», который издавался под руководством А. в 1808–1811 гг. (вышло 24 номера) и был первым опытом ведомственного ученого периодического издания по артиллерии. Одной из задач журнала было привлечение интеллектуальных ресурсов офицерства к реорганизации артиллерии.
[Закрыть], из которой видно, что в то время русский порох признавался лучше английского, и вместе с тем в той же статье приводятся довольно интересные сведения о производстве пороха в России в XVIII веке.
П. А. Вяземский[643]643
Вяземский Петр Андреевич (1792–1878) – князь; поэт, литературный критик, мемуарист. Служил чиновником для иностранной переписки в канцелярии Н. Н. Новосильцева в Варшаве (1817–1821); в 1833–1846 гг. вице-директор Департамента внешней торговли, в 1846–1853 гг. директор Государственного заемного банка; сенатор, тайный советник (с 1855), член Государственного совета (1866). Отрывки из «Старой записной книжки» – воспоминаний, над которыми он трудился в последние годы жизни, печатаются по: Вяземский П. А. Поли. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1883. Т. 8. С. 74–75, 77–78, 112, 205–206.
[Закрыть]
Старая записная книжка
Строгость наказаний доходила во времена Аракчеева до ужасных размеров. Прежде чем собирали войска на ученье, привозили на плац целые возы розог и палок; кулачная расправа была самою умеренною из мер наказаний… Во многих полках офицеры в обращении к полковому командиру должны были титуловать его «ваше высокоблагородие», что, впрочем, не составляло чего-либо особенного, потому что между ними, особенно в армии, да еще в гарнизонах, многие не знали грамоты. Расписки вроде нижеследующих: «Прапорщик (или подпоручик) такой-то, а за него, неграмотного, расписался рядовой такой-то», – были нередки. Жизнь солдата считалась даже в мирное время ни во что; их выводили в трескучие морозы на парады в одних мундирах, и многие так обмораживались, что приходилось у некоторых ампутировать руки и ноги.
Похороны Ф. П. Уварова (ноябрь 1824 г.[644]644
Ф. П. Уваров умер 20 ноября 1824 г.; похоронен в Духовской церкви Александро-Невской лавры
[Закрыть]) были блестящие и со всеми возможными военными почестями. Император Александр присутствовал при них от самого начала отпевания до окончания погребения. «Славно провожает его один благодетель, – сказал Аракчеев Алексею Федоровичу Орлову, – каково-то встретит его другой благодетель?» Историческое и портретное слово. Кажется, с этих похорон Аракчеев пригласил Орлова сесть к нему в карету и довезти его домой. «За что меня так не любят?» – спросил он Орлова. Положение было щекотливо, и ответ был затруднителен. Наконец, Орлов все свалил на военные поселения, учреждение которых ему приписывается и неясно понимается общественным мнением. «А если я могу доказать, – возразил с жаром Аракчеев, – что это не моя мысль, а мысль Государя; я тут только исполнитель». В том-то и дело, каково исполнение – мог бы отвечать ему Орлов, но, вероятно, не отвечал.
Первое сорокалетие нынешнего столетия в военном мире было временем ничем не стеснявшихся «генералов». Говорили они не «по дружбе», а «по принципу», на основании традиции почти всем подчиненным: «ты», «братец», «любезнейший» и т. п. В то время граф Аракчеев, например, говорил раз своим гнусливым голосом своему любимцу, двадцатипятилетнему генералу П. А. Клейнмихелю (впоследствии графу): «То-то и есть, Петр Андреевич! сначала говорил: «дай генерала», – ну, и дали; потом – «дай звезду», – ну, и дали, и толку-то что?» Такая рацея сказана была при всех и по поводу какого-то пустяка. Удивительно ли, что и Клейнмихель, наслушавшись при своем быстром возвышении таких комплиментов относительно еще в молодые годы и при блестящей карьере, впоследствии сам точно так же и даже еще хуже обращался с своими подчиненными. Сделавшись после отставки Аракчеева самостоятельным начальником, Петр Андреевич на каком-то смотру сделал выговор старому майору в такой резкой форме: «Ей, майорина, чего эполеты-то эти таскаешь, а дела не знаешь!» <…>
<…> Император Александр Павлович в последние годы царствования своего совершал частые и повсеместные поездки по обширным протяжениям России. В это время дорожная деятельность и повинность доходили до крайности. <…> Народ кряхтел, жаловался и приписывал все невзгоды Аракчееву, который тут ни душой, ни телом не был виноват. Но в этом отношении Аракчеев пользовался большою популярностью: он был всеобщим козлом отпущения на каждый черный день. В Саратовской губернии деревенские бабы певали в хороводах:
