Текст книги "Аракчеев: Свидетельства современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Не переставая ежедневно работать утром и вечером по Комитету министров и по Государственной канцелярии, я был еще по особым указам членом театрального комитета, в 1816 году членом комитета о недоимке в разоренных неприятелем губерниях, а в 1817 году членом следственной комиссии по воинским делам; и, благодаря Бога, меня доставало. Все шло хорошо; Государь постоянно был благосклонен. В половине августа 1817 года опять приказано мне ехать[200]200
  Марченко сопровождал Александра I в поездках в августе – сентябре 1817 г.; находился при императоре и во время его пребывания в Москве (октябрь 1817 – январь 1818 г.).


[Закрыть], и граф Аракчеев ни слова не говорил о том, имея, как последствие показало, надобность выхлопотать чрез меня 100 тысяч рублей за отделку мнимого шоссе чрез грузинское свое владение[201]201
  Имеется в виду дорога в грузинской вотчине протяженностью 25 верст, бдительно охранявшаяся: в каждой деревне при въезде и выезде запирались большие чугунные ворота. Крестьяне не имели права пользоваться этой дорогой и ездили по другой, лежавшей в стороне.


[Закрыть]. Уже не скрывал он пред тем, что Государь спрашивает у него иногда, как Марченко думает об этом деле. И когда, по Высочайшей воле, требовал, чтобы я написал свое мнение на бумаге, как будто в лучшее удостоверение Государя, и я, знав хорошо графа Аракчеева, с ужасом всегда исполнял сии требования, предвидя, что долго-коротко доедет он меня, и потому всегда старался сколь можно держать себя поодаль от Государя, не ездил иногда с докладами, хотя и примечаемо сие было. Наконец, одним средством ужиться с графом Аракчеевым считал то, чтобы избавиться вояжей, которые более всего могли поселять подозрение в человеке, уверенном, что его никто не жалует.

В исходе августа приехал я в Могилев, оттуда поехали в Киев, Кременчуг, Полтаву, Харьков, Курск, Орел и Калугу, и 1 октября прибыли в Москву, куда весь двор собран был на зиму. Граф Аракчеев оставался в деревне своей. Все время Государь удивительно милостив был ко мне. <…>

Первый шаг приезда в Москву показал явное недоброхотство графа Аракчеева. Он имел с собою всю канцелярию и высылал ко мне все без изъятия бумаги по гражданской части, так что и журналы, исходящие к нему, никогда уже не требовались. Отписав первые бумаги, посылаю их к писарям, для переписки набело, но граф Аракчеев объявляет, чтобы я не занимал его людей; ибо им много дела. Должно было взять из последних чиновников Комитета, и три человека все время работали у меня в Москве. Два из них, Жихарев и Суровщиков, были уже в комитете, а третьего, Мочалина, помнится, принял я на службу в Москве по рекомендации Степана Петровича Жихарева, честнейшего человека[202]202
  Жихарев Степан Петрович (1788–1860) с 1812 г. служил в канцеляриях Комитета министров и статс-секретаря П. С. Молчанова, в 1816–1818 гг. состоял в свите Александра I во время его поездок по России и в Польшу и занимался делами Собственной е. и. в. канцелярии, коллежский советник (в 1818); с 1823 г. – московский губернский прокурор, тайный советник (с 1836), сенатор (с 1840); мемуарист. Репутация Жихарева сильно пострадала после того, как в 1831 г. открылось, что он присваивал деньги, которые получал, управляя имениями братьев Тургеневых.


[Закрыть], который и услаждал только неприятную жизнь мою. Мало-помалу житье московское приготовляло меня к тому, чего ожидать я должен был вперед от зависти графа Аракчеева; и как известно было, что Государь, побывав в Варшаве, недолго пробудет в Москве и Петербурге, а на осень отправится на конгресс в Ахен[203]203
  Конгресс Священного союза в Ахене проходил в сентябре – октябре 1818 г.


[Закрыть], то поездку сию и думал я употребить в свою пользу, открывшись князю Волконскому, что время от времени более примечаю, сколь неприятно будет графу Аракчееву, что Государь берет меня с собою, что и воспитание детей и продажа аренды требуют пребывания моего в России и что на конгрессе некогда будет заниматься гражданскими нашими делами. Почему и просил князя доложить Его Величеству, чтобы за границу меня не брать[204]204
  Ср. свидетельство А. И. Михайловского-Данилевского: «Для дел по гражданской части находился обыкновенно прежде в Высочайших путешествиях статс-секретарь, но он не поехал в Ахен, вероятно, по проискам графа Аракчеева, у которого он был в немилости» (PC. 1897. № 11. С. 332).


[Закрыть]. Он обещал это сделать, но чтобы я, ничего не говоря, съездил теперь в Варшаву.

Как на беду мою, в Москве чаще были поручения Государя. Неоднократно граф Аракчеев высылал бумаги с следующими резолюциями: «Государю угодно знать мнение статс-секретаря Марченки», «Государю угодно, чтобы по сей бумаге доложил г. ст.-секр. Марченко лично, с своим мнением». Все это раздирало душу графа Аракчеева: он становился холоднее ко мне; но я, как невинный человек, ограждался одним терпением и делал свое дело так, чтобы он никогда не мог упрекнуть меня ни леностию, ни небрежением. Неудовольствие его замечательнее было для меня по <…> следующим анекдотам. 1) В проезд от Калуги до Москвы скопилось много просьб у графа Аракчеева, к которому, как я сказал выше, все уже бумаги отсылались. В Москве вздумал он разбирать их со мною. Я хотя мог бы сказать, что это напрасный труд, ибо, сверх поданных лично Государю просьб, я имею впятеро более принятых мною по званию статс-секретаря, на основании инструкции, поднесенной мною чрез него же, графа Аракчеева, и притом все они идут по одному моему регистру; но, отклоняя всякую неприятность, безмолвно стал разбирать.

Вскоре попадаются просьбы о пособии. «Ну, что с ними делать?» – сказал граф. Я отвечал ему, как я поступаю и что у меня есть еще несколько подобных, которые отложил я до приезда губернатора в Москву. Он замолчал, но чрез несколько дней, выходя от себя к разводу, видит в передней женщину, которая, упав ему в ноги, назвала себя генеральшею Вырубовою[205]205
  Возможно, имеется в виду Елизавета Петровна Вырубова (1765–1821) – вдова генерал-лейтенанта.


[Закрыть] и умоляла исходатайствовать у Государя пенсион по поданной просьбе. Он, рассердясь, сказал: «Матушка, это не мое дело; есть у Государя секретари, раздающие и пенсии и деньги; а я не имею такого кредита». Это явно уже было на мой счет, но я перетерпел и, дав бедной своих 50 рублей, научил ее, чтобы она шла к Кикину, приехавшему в то время в Москву, ибо просьбы ее нет у графа Аракчеева и не будет. Вот что мог бы и он сказать просительнице, никого не огорчая. 2) В ноябре купец Стариков подавал просьбу Государю по делу с княгинею Белосельскою-Белозерскою[206]206
  Стариков Иван Ильич (1792–1829) – петербургский купец; Белосельская-Белозерская (урожд. Козицкая) Анна Григорьевна (1773–1846).


[Закрыть]. Одним утром граф Аракчеев присылает за мною. В приемной нахожу я какого-то мужика, с брильянтовыми медалями, и вслед за сим вышел Аракчеев из кабинета своего с Тормасовым и обер-полицеймейстером Шульгиным[207]207
  Тормасов Александр Петрович (1752–1819) – граф (с 1816); генерал от кавалерии (1801), в 1814–1819 гг. московский генерал-губернатор. Шульгин Александр Сергеевич (ум. 1841) в 1786 г. был принят кадетом в Артиллерийский и инженерный кадетский корпус, откуда в 1795 г. выпущен корнетом; майор (1800), с 1808 г. адъютант великого князя Константина Павловича, полковник (1811); в 1816 г., в чине генерал-майора, назначен московским обер-по-лицеймейстером (до 1824).


[Закрыть]. «Милостивый государь, – сказал граф, – вот я при вас объявляю господину Старикову, что Государь приказал дело его разобрать своему секретарю для того, что я в подозрении, и с Белосельскою в родстве штаб, который меня не жалует[208]208
  А. имеет в виду П. М. Волконского. Дочь А. Г. Белосельской-Белозерской Зинаида была замужем за Никитой Григорьевичем Волконским, на родной сестре которого Софье был женат начальник Главного штаба.


[Закрыть]. Так не изволь ко мне ходить больше и беспокоить, а знай его превосходительство (указывая на меня), который и сам живет вон там, в штабе же». На последние слова я невольно улыбнулся и сказал, что то же можно бы сделать и без процессии, после чего засмеялся и Тормасов, старик, которого нарочно для сего просил к себе граф Аракчеев. 3) В декабре граф Аракчеев был нездоров, и я ходил по утрам вместо его с докладами. 11-го числа Государь, отдавая мне списки Тормасова о награде чиновников, изволил сказать, что «чрезвычайно много представлено», о чем он и Тормасова предупредит. «Разберите вы их с графом и убавьте; а после скажи мне, кому что назначите, чтобы к завтрему, то есть двенадцатого декабря, дать им награды». Дорожа временем, я просил Тормасова, чтобы после развода зашел к графу Аракчееву для убавки; а сам между тем пошел к нему доложить о сем. Бешенство возобладало сим человеком, коль скоро объявил я ему волю Государя. «Что я за шпион, чтобы знать всех писарей и квартальных; я вчерась сказал уже Государю, когда он был у меня, что меня везде бранят; да зато, как он стал со мною говорить о полновесных, я все ему отпел: пусть же бранят за дело». Потом, заглянув в список, увидел первого губернатора Дурасова[209]209
  Дурасов Егор Александрович (1762–1847) – с 1808 г. московский полицеймейстер, с 1813 г. – вице-губернатор, с 1817 г. – московский гражданский губернатор; сенатор (1823).


[Закрыть]. «К ленте? Давно ли кареты подавал на подъездах; скажи, не полюбят, а не скажи, так заговорят, что для Танеева[210]210
  Танеев Александр Сергеевич (1785–1866) – сын С. М. Танеева; близкий сотрудник А.: в 1808–1809 гг. состоял переводчиком при нем как при военном министре, в 1812 г. перешел в Собственную е. и. в. канцелярию. На Венском конгрессе (1814) состоял при В. Р. Марченко, на Ахенском – при императоре; впоследствии статс-секретарь, управляющий I отделением Собственной е. и. в. канцелярии (1831–1866).


[Закрыть] сделал; и верно, старее его много. Ты лучше знаешь, ты больше с Государем видишь губернаторов». И, развернув наудачу статский список, попался харьковский губернатор Муратов[211]211
  Муратов Василий Гаврилович – с 1809 г. харьковский (слободско-украинский) вице-губернатор, гражданский губернатор в 1815–1827 гг. Обширную подборку писем А. к нему (37 писем за 1817–1824), опубл. Е. В. Неберекутиной, см.: Река времен: Книга истории и культуры. Вып. V. М., 1996. С. 112–130. Письма Муратова к А. в связи с Чугуевскими событиями 1819 г. см.: Верещагин Г. А. Материалы по истории бунтов в военных поселениях при Александре I // Дела и дни. 1922. Кн. 3. С. 162–164, письма других лет – Дубровин. С. 307–308, 344.


[Закрыть]. «Вот, каков этот?» – «Умный человек, как в сутки можно было заметить; но больше ничего не знаю», – отвечал я. «Вот, он старее Дурасова, а дадут и ему ленту, так скажут – за то, что угощал мою любовницу! Ведь у вас в штабе все это знают». Последние слова сильно на меня подействовали, сколь я ни кроток. Сложив бумаги и встав со стула, я спокойно сказал: «Ваше сиятельство, я не привык говорить с вами ни о штабе, ни о любовнице вашей, еще менее заслуживаю слышать неприятности. Принеся вам списки, я исполнил волю Государя. Неугодно вам исполнять ее далее, мне остается доложить только Государю, ибо я должен дать ответ до обеда, а ночи едва ли достанет мне на заготовление к утру указов и грамот». Слова сии упоминаю я для того, что Персидский видел всю сцену. Они подействовали, однако, на него: он переменил тон и начал заниматься списками, так что с приходом Тормасова в полчаса все кончено было. 4) Наконец, в начале января[212]212
  Речь идет о 1818 г.


[Закрыть] расположился Государь съездить на две недели в Петербург, и граф Аракчеев отправился прежде. Накануне отъезда, быв с докладом, я спросил Государя: «Можно ли мне ехать?» Ответ был: «Как же, повидайся с женою, а после опять надолго уедем». Я после сего и выехал ночью. Около Новгорода встречаю в откидной кибитке графа Аракчеева с Муравьевым[213]213
  О Н. Н. Муравьеве см. в коммент. к его «Припоминаниям…».


[Закрыть], оба мы остановились. Он спросил, скоро ли Государь будет, и не воздержался заметить, что он не ожидал, чтобы я в Петербург поехал. Вопрос сей оставил я без внимания, никак не предполагая, чтобы от зависти он происходил; но последствия связали уже все обстоятельства. Прожив две недели в Петербурге, 30 января выехал в Москву, а 22 февраля из Москвы, чрез Смоленск, Минск и Брест, в Варшаву. Здесь был сейм, продолжавшийся со второй недели Великого поста до Пасхи. 19 апреля отправился из Варшавы, чрез Устилуг, в Старо-Константинов, где собран был корпус князя Горчакова[214]214
  Горчаков Андрей Иванович (1779–1855) – генерал-майор (1798), генерал от инфантерии (1814), член Государственного совета (1816); командир 3-го пехотного, с 1820 г. – 2-го пехотного корпуса.


[Закрыть]; оттуда в Каменец-Подольский. Здесь нашел я графа Аракчеева, и, следовательно, доклады чрез меня опять кончились <…>

Занимаясь своим порядком по Комитету и канцелярии, я заметил, однако, умножающуюся холодность графа Аракчеева и думал, в чистоте души своей, что он обрадуется, узнав, что меня не берут в заграничный вояж. Князь же Лопухин сам вызывался пред тем просить графа Аракчеева, чтобы оставили меня в Комитете, доказывая расстройство дел от моего отсутствия, особенно ежели Государь долго останется за границею. Так прошел и август, в котором удалось наконец графу Аракчееву совершить свое предприятие: удалить меня от лица Государя. 26 августа подписан указ о переводе меня в Государственный совет, по гражданскому департаменту, а объявлен не прежде, как чрез три дня по отбытии Государя из столицы, чего не мог я перенести хладнокровно. Хотя собственно для меня служба моя не унизилась от перевода сего; но тайна Аракчеева, который пред тем много делал мне неприятностей, и неизвестность, не уменьшится ли содержание мое, невольно приводили в размышление, не оклеветал ли он меня пред Государем, столь много оказавшим мне знаков своего внимания и доверенности. О городской же молве, признаюсь, я нимало не помышлял, во-первых, потому, что, кроме хорошего отзыва и сожаления, ничего говорено не было; а во-вторых, что, по общему мнению, сколь ни лестно находиться при Высочайшей особе, но поездки крайне меня расстроивали по части денежной, и я с 1816 года никакой не видал за то награды, да и ожидать не мог, зная, что Государь сам собою не вздумает, а граф Аракчеев от недоброжелательства и зависти не напомнит. Доказательство тому, что каждый год к Святой неделе представлял я чиновников своих к награждениям – они все то получали, что я назначу, по списку, но обо мне помину не было.

Сдав Комитет на другой же день по объявлении указа действительному статскому советнику Колосову[215]215
  Колосов Иван Петрович (1775–1819) – с сентября 1818 г. управляющий канцелярией Комитета министров.


[Закрыть], я донес Государю за границу, что сдал ему и все прочие поручения, на мне лежавшие, считая их не принадлежащими до должности моей по Государственному совету; а сам явился в Совет 3 сентября 1818 года.

1 октября придворный экипаж по требованию графа Аракчеева перешел от меня к Муравьеву. Это уменьшило содержание мое и показало все злодейство Аракчеева. Я мог бы писать Государю, под предлогом сомнения, что он за границею, а здесь действуют его именем; но рассчитывал, что это будет жалоба на графа Аракчеева, которого не променяют на меня, что одним только сим поступком мог бы он укорять меня за все время совместного с ним служения, и потому решился молчать <…>

События, в глазах моих совершившиеся при вступлении на престол императора Николая I

С сентября месяца [1825 года], когда зарезана старая его [Аракчеева] любовница Настасья, он жил в деревне и сбросил с себя служебные обязанности, занимался истреблением дворни и личным влиянием на уголовный суд и новгородского гражданского губернатора Жеребцова, изгнанного после, за лишнюю ему угодливость, из службы. Но предчувствие ли, тайные ли известия, при уверенности, сколько он ненавидим в военном поселении, заставили его переехать в Петербург[216]216
  А. приехал из Грузина в Петербург в ночь с 6 на 7 декабря 1825 г.


[Закрыть] и запереться так, что не пускал даже к себе военного генерал-губернатора графа Милорадовича, приезжавшего с поручениями от Николая Павловича. Потеря духа его была столь велика, что кстати рассказать здесь анекдот о полицеймейстере Чихачеве. Он был адъютантом графа Аракчеева, через него получил и место полицеймейстера, исполнял все его комиссии, словом, был и домашний человек, и приятель такой руки, что часто Аракчеев посылал сказать ему поутру, что сегодня будет у него обедать. Чихачев, видевший графа Аракчеева в последний раз в Грузине, в день похорон Настасьи (когда – о подлость величайшая! – архимандрит Фотий в надгробной речи утешал Аракчеева предвестием, что зарезанная поступила в сонм великомучениц[217]217
  Фотий (в миру Петр Никитич Спасский; 1792–1838) – в 1817 г. принял монашество, получил священнический сан и был определен законоучителем во 2-й кадетский корпус, в 1820 г. назначен игуменом Деревяницкого монастыря близ Новгорода. В начале 1822 г. возведен в сан архимандрита, в мае – представлен покровительствовавшим ему А. Н. Голицыным императору и в августе стал настоятелем Юрьевского монастыря. Через два года порвал отношения с Голицыным и способствовал его отставке; письмо А. к Фотию от начала августа 1824 г. с приглашением приехать в Петербург для новой встречи с Александром I см.: РА. 1868. Стб. 950–951 (пасхальное поздравление Фотия А. от 8 апреля 1824 г. – BE. 1870. № 5. С. 488). После убийства Минкиной император лично просил Фотия поддержать душевные силы А.: «Подкрепляя их, вы окажете важную услугу государству и мне, ибо служение графа Аракчеева драгоценно для отечества» (цит. по: Александр. Т. 2. С. 661); 13 октября 1825 г. иерарх прибыл в Грузино. А. в свою очередь приезжал искать утешения в Юрьевом монастыре, что нашло отражение в следующем анекдоте: «Фотий встретил его словами: «Услышит тя Господь в день печали» – и распростерся на земле, граф сделал то же самое; так лежали они один перед другим несколько времени, поглядывая искоса, кто первый встанет» (Солнцев Ф. Г. Моя жизнь и художественно-археологические труды // PC. 1876. № 5. С. 155).


[Закрыть]), узнав ночью о приезде графа Аракчеева, поспешил поутру заехать к нему; но в три приема получал один и тот же ответ, что «решительно ни об ком не велено докладывать». Вечером, часу в десятом, граф Милорадович призывает Чихачева и дает читать формальное отношение графа Аракчеева, коим [тот] просит воспретить Чихачеву беспокоить его, ибо надеется, что он «не состоит под надзором полиции». Все это и слухи, что в Грузине, при бытности полковника Тизенгаузена[218]218
  Тизенгаузен Богдан Карлович (р. 1785) – адъютант А. с 1808 г., полковник (1813); в 1817–1818 гг. вновь состоял при А., с весны 1825 г. на службе в военных поселениях; в 1831 г. генерал-майор, член Экономического комитета военных поселений. По свидетельству современника, при расследовании убийства Минкиной Тизенгаузен и Жеребцов «опозорили себя угодливостью временщику в истязаниях дворни» (Бороздин М. Воспоминания // Граф Аракчеев. С. 8).


[Закрыть], исполняются уголовные приговоры с ужасною жестокостию, занимало публику рассказами и догадками <…> [14 декабря 1825 года] время близилось к двум часам, и дворец наполнился приехавшими по повестке для поздравления[219]219
  Все съезжались, чтобы поздравить Николая I с восшествием на престол.


[Закрыть]. Дамы все были разряжены, но мужское одеяние представляло пестроту, ибо многие, быв оповещены на службе, чтобы не опоздать, прямо проехали во дворец в черных панталонах. Военные все уходили на площадь, и в зале оставались только два, князь Лобанов-Ростовский[220]220
  Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758–1838) – генерал-лейтенант (1798); в 1817–1827 гг. министр юстиции.


[Закрыть], по старости и непринадлежности к армии, и граф Аракчеев, по трусости, как говорили тогда, может быть, злословно, но на него жаль было смотреть: ни одна душа не останавливалась промолвить с ним слова[221]221
  Н. М. Карамзин 19 декабря 1825 г. сообщал И. И. Дмитриеву свежие впечатления о дне 14 декабря: «В большой зале дворца толпа знати час от часу редела; однако ж все было тихо и пристойно. Молодые женщины не изъявляли трусости. В общем движении, в стороне, неподвижно сидели три магната: князь Лопухин, граф Аракчеев и князь А. Б. Куракин, как три монумента! В седьмом часу пели молебен; в осьмом стали все разъезжаться» (Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 411). Ср. также позднейшие мемуары: «Видел я, и вспоминаю совсем ясно, графа Аракчеева. Он сидел в углу залы, с мрачным и злым лицом, не имея на расстегнутом своем мундире ни одного ордена, кроме портрета покойного Государя Александра Павловича, и то, сколько помню, не осыпанного бриллиантами. Выражение лица Аракчеева было в тот день особенно мрачное, злое. Никто к нему не приближался, никто не обращал на него внимания. Видимо, все считали бывшего временшика потерявшим всякое значение» (Князь Александр Михайлович Горчаков в его рассказах из прошлого // PC. 1883. № 10. С. 166).


[Закрыть], и он рад был, усевшись на диванчик с приехавшим во дворец князем Лопухиным, видеть его разговаривающего с графом Орловым[222]222
  Орлов Алексей Федорович (1786–1861) – граф (1825); генерал-адъютант, генерал от инфантерии, с 1821 г. командир лейб-гвардии Конного полка; впоследствии шеф жандармов (1844–1856), председатель Государственного совета и Комитета министров (1856–1861).


[Закрыть], который неоднократно присыпан был с площади к императрицам.

Аракчеев подошел ко мне сначала с просьбою, не могу ли я, по старой дружбе, подарить ему экземпляр манифеста? Я послал своего курьера с полтинником в сенатскую типографию и через полчаса вручил Аракчееву просимый экземпляр. Он чувствительно благодарил и пожал мне руку (это было последнее явление в нашей драме, и я не встречался уже с Аракчеевым в остальные дни жизни его) и потом спросил: «Что, батюшка, есть ли утешительные вести?» Я ему сказал, что число строптивых увеличивается переходящими из полков солдатами к шайке, у Сената стоящей, и что Государь, не решаясь на крайнюю меру, надеется убеждениями образумить заблуждающихся, заботясь более о бедном графе Милорадовиче[223]223
  М. А. Милорадович был смертельно ранен 14 декабря П.Г Каховским.


[Закрыть], за жизнь которого не ручаются доктора. Аракчеев с ужасом отошел от меня, услышав первый раз о ране, нанесенной графу Милорадовичу, хотя это несчастное приключение часа два всем уже известно было. <…>

К чести Государя сказать должно, что в комиссии[224]224
  Имеется в виду Комиссия для следственных изысканий соучастников злоумышленного общества.


[Закрыть] не было ни одной злой души, которая могла бы превратиться в инквизицию, и потому привлеченные к делу, не только невинные, но и мало виновные, немедленно отпускаемы были на свободу.

Впоследствии узнал я, что Царь, поговоря с преступником и видя раскаяние, тут же прощал или удалял на житье для выслуги, и таким образом, сто два человека не были даже преданы суду[225]225
  К следствию было привлечено 579 человек; на рассмотрение Верховного уголовного суда, учрежденного 1 июня 1826 г., было вынесено 121 дело.


[Закрыть]; но больше или меньше знали о том в городе по родству или знакомству. Столица дорого пенила правило, принятое Императором, и общее мнение слилось в один вопрос: «Что бы было, если бы сидели в комиссии граф Аракчеев или Клейнмихель?» – разумея под сим не потачку злодеям, которыми всякий мерзил, но преследование личное, мщение и жадность к злодейству.

Клейнмихель показал себя достойным учеником графа Аракчеева, чувствовавшего приближение старости и потому приготовлявшего заранее преемника себе. Уже погашены были в нем чувства родственные, а дружба и любовь к ближнему составляли для него пустой набор слов. По примеру Аракчеева, расстался с женою[226]226
  В 1816 г. П. А. Клейнмихель женился на Варваре Александровне Кокошкиной (ум. 1842), «но вскоре они разъехались, чему приводили в публике разные причины, а кажется, довольно было одной: всем известного, в высшей степени безобразного характера Клейнмихеля» (Дельвиг. Т. 1. С. 124–125); впоследствии В. А. Клейнмихель вышла вторым браком за действительного статского советника Н. М. Булдакова.


[Закрыть] (хотя по страсти увез ее от матери из церкви), и Аракчеев утешился, видя, как дрожит пред ним все в военных поселениях. К присяге Государь поручил приводить [поселенцев] не ему, а своим генералам[227]227
  Ср.: «<…> присяга в военных поселениях обошлась благополучно; весьма благоразумно, что это не было поручено ни графу Аракчееву, ни Клейнмихелю» (Дивов П. Г. Дневник // PC. 1897. № 3. С. 466).


[Закрыть]. От этого Аракчеев и Клейнмихель не могли действовать, и коль скоро присяга в поселении кончилась, они отправились из столицы под предлогом встречи тела покойного Государя. Таким образом спаслось русское дворянство от беды неизбежной, если бы следственная комиссия попала в руки Аракчеева и Клейнмихеля. <…>

С. Т. Аксаков[228]228
  Аксаков Сергей Тимофеевич (1791–1859) учился в Казани в гимназии (1801–1805) и университете (1805–1807), курса в котором не кончил. В 1808–1811 г. служил в Комиссии составления законов; цензор Московского цензурного комитета (1827–1832). Писатель, мемуарист. Отрывок из очерка, созданного в 1852 г., приводится по: Аксаков С. Т. Собр. соч.: В 4 т. М., 1955. Т. 2. С. 234–239.


[Закрыть]
Встреча с мартинистами

Воротясь домой, я нашел записку от университетского моего товарища, который некогда имел на всех нас сильное влияние смелостью своего духа и крепостью воли <…> «Любезный друг Аксаков, – писал он, – вчера привез меня раненого из Финляндии в своей карете также раненный вместе со мною благодетельный генерал Сабанеев[229]229
  Сабанеев Иван Васильевич (1772–1829) – полковник (1805), с 1807 г. командир 3-го егерского полка; участник Русско-шведской войны 1808–1809 гг., в ходе кампании был ранен, лечился в Петербурге и вернулся к полку через год. Генерал-майор (1809), генерал-лейтенант (1812), с 1815 г. командир 6-го пехотного корпуса 2-й армии; генерал от инфантерии (1823). В 1817 г., после смотра корпуса Сабанеева, Александр I передал свои замечания А., который не замедлил сделать генералу выговор. В 1819 г. П. Д. Киселев сообщал А. А. Закревскому о новой стычке: «Сабанеев разобиделся бумагой Аракчеева, пишет мне, что служить невозможно и что идет в отставку» (Сб. ИРИО. Т. 78. С. 52).


[Закрыть], при полку которого я состою с моими орудиями. Алехин мне сказал, что ты здесь; покуда я остановился у Алехина[230]230
  Алехин Петр – с 1801 г. соученик Аксакова по Казанской гимназии; исключен в 1804 г.


[Закрыть]. Твой Петр Балясников[231]231
  Балясников Петр Семенович – подпоручик гвардейского артиллерийского батальона, в сражении при Алаво (август 1808) получил ранение в правую ногу, в конце 1809 г. выбыл из батальона.


[Закрыть].

Алехин был нашим товарищем в гимназии, но он не был студентом по весьма печальному обстоятельству, признанному за какой-то бунт против начальства, по милости глупого директора. Алехин находился в числе пятерых лучших воспитанников, исключенных из гимназии <…> он определился в военную службу солдатом и в настоящее время [1808 год] служил артиллерийским поручиком и состоял адъютантом при генерале Капцевиче[232]232
  Капцевич Петр Михайлович (1772–1840) учился в Артиллерийском и инженерном кадетском корпусе, по окончании которого (1792) определился на службу в гатчинские войска; с восшествием на престол Павла I – генерал-майор, шеф гвардейского артиллерийского батальона; генерал-лейтенант (1800). С 1808 г. дежурный генерал при А., с 1810 г. – командир 7-й пехотной дивизии; в 1819–1828 гг. командовал Отдельным сибирским корпусом, одновременно занимая должность тобольского и томского генерал-губернатора; генерал от инфантерии (1823; в 1835 г. переименован в генералы от артиллерии).


[Закрыть], директоре канцелярии Военного министерства и любимце всемогущего тогда военного министра Аракчеева; у него-то остановился наш раненый товарищ. Само собою разумеется, что через несколько минут я уже обнимал Балясникова. Он был неопасно, но тяжело ранен: шведская пуля засела у него в ноге пониже коленки, между костями, по счастью не раздробив их. Военные армейские доктора нашли невозможным вынуть пулю и отправили раненого для леченья в Петербург <…> Балясников намеревался явиться к военному министру и настоятельно просить, чтоб немедленно вынули пулю из его ноги и дали ему возможность скорее возвратиться к действующей армии. Алехин предупреждал его, что Аракчеев человек страшный, что с ним надо поступать осторожно, но Балясников рассмеялся и сказал нам: «А вот увидите, как я поступлю с ним! Да еще и денег возьму с него! Я не хочу стеснять товарища и не давать ему спать по ночам своими стонами: я хочу жить на своей собственной, хорошей, удобной квартире! Прощайте!» Он ушел за перегородку, где ему была приготовлена постель, и мы расстались.

Воротясь домой и уснув несколько часов, я отправился в Комиссию составления законов, где служил переводчиком <…> часу в первом был уже на квартире Алехина. Он и Балясников еще не возвращались из Военного министерства. Впрочем, я недолго ожидал их. С громом подкатила карета, запряженная четверней отличных лошадей, остановилась у калитки квартиры Алехина; лакей в богатой военной ливрее отворил дверцы кареты, из которой выскочил Алехин и вместе с великолепным лакеем высадил Балясникова. Поддерживая раненого под руки, они ввели его в скромную комнату, где я встретил их с вытаращенными от изумления глазами. Балясников сухо сказал: «Скажи, что я благодарю министра». Лакей поклонился, вышел – и карета ускакала. Балясников был совершенно спокоен. Сейчас лег на единственный диван, положил ногу на его боковую ручку (в этом положении боль от раны была сноснее) и сказал Алехину: «Ну, расскажи все Аксакову, а я устал». Лицо Алехина было очень весело, и прекрасные глаза его сверкали от удовольствия. «Ну, Аксаков, – начал он, – дорого бы я дал, чтоб ты был свидетелем всего, что происходило сейчас у Аракчеева! Мы приехали вместе; я оставил Балясникова в приемной, в толпе просителей, и побежал с бумагами к министру, потому что мой генерал болен, а в таких случаях я докладываю лично Аракчееву. Не успел я доложить и половины бумаг, как входит дежурный ординарец и говорит, что раненый гвардейский русский офицер, только что приехавший из действующей армии, просит позволение явиться к его высокопревосходительству. «Скажи, братец, господину раненому офицеру, – сердито сказал Аракчеев, – что я занят делом: пусть подождет». Я очень смутился. Начинаю вновь докладывать и слышу громкие разговоры в приемной и узнаю голос Балясникова. Через несколько минут входит опять тот же ординарец и говорит: «Извините, ваше высокопревосходительство, раненый офицер неотступно требует доложить вам, что он страдает от раны, и ждать не может, и не верит, чтоб русский военный министр заставил дожидаться русского раненого офицера». Я обмер от страха; Аракчеев побледнел, что всегда означало у него припадок злости. «Пусть войдет», – сказал он глухим, похожим на змеиное шипенье голосом. Двери растворились, и Балясников, на клюке, вошел медленно и спокойно. Слегка поклонясь министру, он прямо и пристально посмотрел ему в глаза. Аракчеев как будто смутился и уже не таким сердитым голосом спросил: «Что вам угодно?» – «Прежде всего мне угодно сесть, ваше высокопревосходительство, потому что я страдаю от раны и не могу стоять, – равнодушно сказал Балясников. С этими словами он взял стул, сел и продолжал с невозмутимым спокойствием: – Потом мне нужна ваша помощь, господин министр; шведская пуля сидит у меня в ноге, ее надобно вынуть искусному доктору, чтобы я мог немедленно отправиться в армию. Наконец, мне нужен спокойный угол, мне надобно есть и пить, а у меня нет ни гроша». Все это было сказано тихо, но твердо и как-то удивительно благородно. Ну как ты думаешь, что сделал Аракчеев? Я думал, что он съест Балясникова; но он обратился ко мне и сказал: «Вели сейчас выдать триста рублей этому офицеру, вели послать записку к Штофрегену[233]233
  Штофреген Конрад Конрадович (1767–1841) – доктор медицины, лейб-медик Александра I; в 1815 г. статский советник.


[Закрыть] (придворный лейб-медик), чтоб он сегодня же осмотрел его рану и донес мне немедленно, в каком находится она положении. Я поручаю этого офицера твоему попечению: найми ему хорошую квартиру, прислугу и позаботься об его столе; как скоро деньги выдут, доложи мне; а теперь возьми мою карету и отвези господина офицера домой».

<…> Мы поклонились, вышли, взяли министерскую карету и прискакали сюда, как сам ты видел. Ну, брат, это было какое-то волшебство, какое-то чудо! Балясников – колдун! Велика важность, что есть люди, которые заговаривают ядовитых змей. Нет, поди-ка заговори Аракчеева! Ведь он страшнее всякого зверя». Алехин не был студентом вместе с нами в университете и потому мало знал Балясникова, который был гораздо его моложе; но я знал Балясникова хорошо. Наша студентская жизнь воскресла передо мною. Прежде всего я принялся хвалить Аракчеева и доказывать, что совершенно дурной человек не способен к такому поступку, а потом рассказал Алехину, какую нравственную власть имел Балясников над студентами. Поболтав еще несколько времени <…>, мы, по настоятельному желанию Балясникова, в тот же день наняли ему прекрасную квартиру в Итальянской слободке <…>

На другой же день поутру Штофреген приехал к Балясникову, внимательно осмотрел и ощупал его рану и сказал, что теперь пулю нельзя вынуть, а надобно подождать, пока она опустится и выйдет из соседства костей. Он прописал какую-то мазь или примочку, и это лекарство чудесно помогло Балясникову. Он почти перестал страдать от своей раны <…>

Мы с Алехиным каждый день бывали у Балясникова <…>

Рана Балясникова находилась все в одном положении, нельзя было заметить, чтобы пуля спускалась книзу. Между тем деньги вышли; Алехин доложил о том Аракчееву, и вновь были выданы триста рублей <…> Не имея возможности убедить докторов вынуть пулю из его ноги и не имея терпения дожидаться времени, когда она выйдет из костей, Балясников через два месяца воротился в армию <…>