Текст книги "Аракчеев: Свидетельства современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Н. Н. Муравьев[274]274
  Муравьев Николай Назарьевич (1775–1845) учился в Горном корпусе (с 1785 г.); с 1788 г. – во флотской службе, капитан 2-го ранга (1800), капитан 1-го ранга (1803); в 1806–1810 гг. правитель канцелярии попечителя Московского университета. С конца 1812 или начала 1813 г. новгородский вице-губернатор, с 1815 г. – губернатор. С 1818 г. статс-секретарь императора (вместо В. Р. Марченко), управляющий Собственной е. и. в. канцелярией (до 1831 г.); археолог, писатель. Муравьев начал работать над «Припоминаниями…» в конце 1839 г.; текст остался незавершенным. Извлечения публикуются по: Сборник Новгородского общества любителей древности. Новгород, 1909. Вып. 2. С. 34–35, 39–50.


[Закрыть]
Припоминания мои с 1778 года

Вступив в новгородские вице-губернаторы, я скоро увидел беспутство новгородского гражданского губернатора Сумарокова. Он наконец сделался моим гонителем и вытребовал от правительства сенатора, чтобы найти меня негодным <…> Он был в связях в Санкт-Петербурге, я ни с кем и ни в каких. Сенатор Миклашевский[275]275
  Видимо, мемуарист, пытаясь представить себя в наиболее выгодном свете, «переадресует» себе ревизию, долженствовавшую изобличить Сумарокова (см. выше «Воспоминания» Н. И. Шенига).


[Закрыть] был его приятель и старый сослуживец; я ему был вовсе неизвестен. Но кончилась сенаторская ревизия тем, что губернатора отозвали в Санкт-Петербург к ответу перед Сенатом, а мне поручили управление губернии, как отличному. Граф Аракчеев, злобствовавший за некоторые распоряжения губернатора Сумарокова по его новгородским деревням в 1812 году, – я должен присовокупить, злобствовавший на губернатора Сумарокова решительно несправедливо, – был очень доволен, что ревизия губернии нашла Сумарокова неспособным управлять губернией, и рад был, со своей стороны, сделать всевозможно худо и досаду губернатору Сумарокову и, видимо, не мог сделать более, как то, что меня высочайшим указом из Парижа в августе 1815 года назначили новгородским гражданским губернатором, а Сумарокова причислили к Герольдии <…>

[В должности статс-секретаря] я вел себя столь осторожно, столь от всех отдельно, что никакая клевета меня не касалась. Но зависть Аракчеева дышала и шипела, ибо Император удостаивал меня доверенности. Я это заметил и тем более остерегался. Я видел, что Аракчееву я не мил; но что он в то же время меня уважал и делал мне отменную от других доверенность, и в делах его службы, и в других его собственных, хотя я никогда не посягал, не навязывался, ибо не мог видеть тут себе лестного. Он бывал со мною откровенен даже до болтливости и об отношениях его к Императору, и о связях его частных. Я ведь все видел только более и более, что он ни единого человека не любил, всем завидовал, никому не желал добра <…>

Он часто мне, губернатору, советовал стараться понравиться слабости Государя, стать ему приятным и продавать ему свой товар лицом. Он говаривал мне всегда: водись с ним, но камень за пазухой держи; когда сделаешься ему необходим, тогда только будешь ему и любимым <…>

В первые дни по кончине Павла Аракчеев явился из своего Грузина в Петербург и был принят тайно Александром, который извинялся, что задержал его, потому что приятели-то (разумей виновников кончины отца его) не спускают его [с] глаз. Но Александр мешкал открыто опять поставить Аракчеева на пути преобладания и сделал его инспектором артиллерии не прежде 1803 года, хотя решительно вопреки общего мнения. Я должен признаться в хвалу сего Государя, что он это сделал по сущей необходимости; ибо не можно было найти другого начальника артиллерии, которая под инспекторством генерала …[276]276
  Отточие в тексте. Имеется в виду А. И. Корсаков (о нем см. в примеч. к «Автобиографической записке» В. Р. Марченко).


[Закрыть] пришла в крайнее расслабление и расстройство. Впрочем, и граф Аракчеев действовал уже осторожнее с своими подчиненными. Этому научил его еще Император Павел, который его отставил за то, что он выбил камнями унтер-офицера, который имел Анненский орден. Аракчеев мне об этом рассказывал, подтверждая, что он его и выбил для того, чтоб он не мечтал, что кавалерство его может освободить его от телесного наказания. Он тогда опять искал быть принятым на службу, являлся к наследнику престола, сей за него ходатайствовал у Императора Павла и получил обнадеживание. Но Аракчеев спросил у наследника, кто после Его Высочества вошел в комнату Его Величества, и когда он отвечал: «Кутайсов», – то Аракчеев и отозвался Его Высочеству, что не будет исполнено по обещанию. После того он подаренный ему дом от Павла в Миллионной улице продал и уехал во свое село Грузино, где и жил в великом уединении до воцарения Александра I.

Будучи инспектором артиллерии, граф Аракчеев женился на одной благородной девице Хомутовой, имел от ней дитя, которое скоро умерло, и через 2 или 3 года с нею расстался. Когда я, бывши еще только Управляющим Новгородской губернией, приезжал к графу Аракчееву изредка в село Грузино, тогда он откровенно признавался мне, что он до знакомства с моим семейством никогда не предполагал, что могло быть супружество счастливое событие; ибо присовокуплял: «И я все сделал, чтоб иметь привязанность моей жены; я, женясь на ней, подарил ей 30 000 рублей на приготовление приданого, и ничто не помогло, чтоб мне быть с нею счастливым».

Надобно кратко при сем объяснить, что жена его была женщина наилучшего поведения и кротости; но крикливости, но строгости, но распутства его никак не могла долее снести и воспользовалась первою возможностью, чтоб остаться навсегда в доме матери своей.

Деятельность Аракчеева в делах артиллерии столько понравилась Императору Александру, что он сделал его еще в 1805 году военным министром[277]277
  Ошибка: А. стал военным министром в 1808 г.


[Закрыть], с званием генерал-инспектор всей пехоты. Император все возможное делал, чтоб поддержать его силою в лучшем мнении общества. Назвал полк его именем, чему тогда не было примеров; велел отдавать ему от войск царские почести; ездил к нему в гости в село Грузино. Но Аракчеев, наконец, был недоволен нерадивостию Императора к делам войск во время Шведской войны в 1808 году; редко мог добиваться к нему с докладом дел, один раз даже выказавши Императору, что он его беспокоит собственно потому, что армия не его, но Его Величества, тогда Император прислал ему Андреевский орден, тот самый, который он сам носил. Однако Аракчеев на другой же день, удержав собственноручный Императора рескрипт на этот орден, – орден самый отвез Императору обратно, с извинением, что он сам признает себя его не заслужившим. В его министерство Император иногда его укорял, что его подчиненные крадут, – и он ему отвечал, что и он сам то же бы сказал, но что ущения за его послабление на это преступление он не заслуживает, ибо виновные всегда преданы суду. Он желал иметь более власти, а Император отзывался: «Что, разве тебе хочется быть Потемкиным?» Невзирая на сие, он подписом своим усилил Аракчееву врученное, дав ему, Аракчееву, неограниченную власть[278]278
  См. высочайший указ от 7 марта 1809 г.: «Нахожу нужным сим моим указом вверить вам власть неограниченную во всей Финляндии и право представлять сей указ везде, где польза службы оного востребует» (Шильдер. Александр. Т. 2. С. 238).


[Закрыть] в Финляндии в зиму на 1809 год, когда там был главнокомандующий Каменский[279]279
  Каменский Николай Михайлович (1776–1811) – граф (1797); генерал от инфантерии (1809); во время Русско-шведской войны командовал сначала дивизией, затем– Улеаборгским корпусом; с 1810 г. главнокомандующий Дунайской армией.


[Закрыть], а второй генерал Барклай де Толли. Надобно было войскам нашим по льду перейти во двух местах через Ботнический залив; Аракчееву идти с Алан[д]ских островов, Барклаю в самом узком месте залива к северу, а Каменскому из Торнео идти берегом залива к Стокгольму же. Последние два исполнили на них возложенное, а Аракчеев пробыл несколько времени на Алан[д]ских островах и, не ведая, что его передовой отряд перешел залив, находился на пути к Стокгольму, не решился с своим главным войском идти туда же. В Стокгольме [в] это время сделалась перемена в правительстве! Густава IV свели с престола и возвели на него его дядю Карла XIII[280]280
  Густав IV (1778–1837) – король Швеции с 1796 г. Когда русские войска в начале марта 1809 г. вступили на Шведское побережье, риксдаг объявил Густава низложенным и провозгласил королем (под именем Карла XIII) его дядю, герцога Карла Зюдерманландского (1748–1818), бывшего в 1792–1796 гг. регентом при несовершеннолетнем племяннике.


[Закрыть], а сей тотчас выслал предложение о мире с Россией, который и заключен с присоединением всей Шведской Финляндии к России. Тогда Император [спрашивал] Аракчеева, что он не перешел через Ботнический залив, и когда сей ему приводил, что это было бы подвергать войска к неминуемой гибели, что и без того желание Его Величества исполнилось в заключенном мире. Тогда сей отвечал ему: «Все-таки было бы лучше, когда бы знали, что мы были в Стокгольме».

По заключении мира со шведами Аракчеев решительно просил себе увольнение от Военного министерства, Император несколько этому противился, но при учреждении Государственного совета с начала 1810 года назначил Аракчеева в оном Совете председателем Военного департамента, а военным министром Барклая де Толли.

Сим кончились на время частые сношения между Императором и графом Аракчеевым. Иногда Государь посылал ему на рассмотрение хозяйственные представления Барклая де Толли.

В начале же 1812 года Император Александр, отъезжая из Санкт-Петербурга к западной границе своего государства для приготовления встретить огромную нападающую силу всей Западной Европы под знаменами французского императора Наполеона, взял с собою, так сказать, лучшее извлечение своего совета Государственного, всех его председателей и государственного секретаря Шишкова. Итак, Аракчеев был в этом числе, но совершенно праздным, ибо начальником военных дел был Барклай де Толли <…>

Аракчеев мне сказывал, что он был совершенно празднен, доколе, наконец, наша армия отступила в укрепление лагеря на Двине у Дрис[с]ы[281]281
  29–30 июня 1812 г. войска 1-й Западной армии сосредоточились в лагере при Дриссе, куда прибыл Александр I со свитой.


[Закрыть]. Тогда он, [видя] крайний беспорядок в управлении войсками, однако давно решился войти к Императору с докладом <…> и со слезами предложил ему, при таком расстройстве военных дел, свою службу, какую бы то ни было. Император, также плача, обнял Аракчеева, приняв его предложение <…>. И вот начало его следующей деятельности в государстве, бывши всегда чужд всякого знания и своего отечества, в делах государственных совершенный слепец, даже никогда о них и не говоривший, так что во время моей служебной с ним связи, с 1814 по 1825 год – всего 11 лет, я ни 11 минут о государственных делах с ним не говаривал, хотя и имел в них его полную доверенность, даже невзирая на его на меня злобствование <…>

Начиная от Дрис[с]ы Аракчеев был все это время уже неотлучен от Императора Александра, хотя дел чрез его руки шло немного, ибо все производилось полководством, в котором скончавшегося Кутузова место заступил Барклай де Толли. Но способность Аракчеева, гражданская или военная, очевидно имела недоверенность государя, которому Аракчеев нравился только по старинному его предубеждению к своему фронтовому учителю и крайней Аракчеева готовности и деятельности исполнять ему от Государя приказанное и натолкованное. Аракчеев был самый опасный придворный, ибо он не видел, не знал, не имел и не хотел видеть и знать высокие достоинства в Государе его отечества; он с заботливостью высматривал и выкапывал все его государственные слабости, их лелеял, [по-собачьи как им угождать, притворяясь <…> простяком и невеждою в сравнении с Государем, всегда приговаривая по-своему: «Вы, батюшка Ваше Величество, все знаете, а я ничего, ибо учен я на медные деньги».

Видя в продолжение семи лет вблизи и Императора и Аракчеева, я находил, что Государь, не имея никакого доверия к способности или дельности Аракчеева, даже и в честности его сомневался, но находил он его необходимым для его страстного предприятия учредить в огромнейшем виде военное поселение. Аракчеев был искренно против сего учреждения, не по рассуждению, но по безрассудности своей. Он мне, губернатору, в этом признавался, сказывая, что он за это дело взялся только потому, что оно было страсть Государя и он мог бы, за его отказом, возложить его на кого-нибудь другого, между тем как он видел возможность навсегда от этого дела иметь некое владычество у Императора, в чем действительно и успел, не [переставая], однако же, неусыпно и всенежно снискивать всеми мелочами благоволение Государя, дабы не лишиться его милости и не ввергнуться в ничтожество среди империи, чего он отменно страшился, видно, от укоризны совести или от зависти его сердца, которой не было никакой меры <…>.

Но Аракчеев при всем его достатке не пропускал себя забавлять скоплением денег, одною из его сильнейших страстей. Военно-провиантское ведомство всегда обращалось к нему за сеном, которого он из своей грузинской отчины ежегодно продавал до 5000 пуд. Ему комиссионер платил за него ту цену, которую он требовал <…> он захватил дровяной торг головы своей грузинской отчины, без явной вины захватил все его имущество тысяч на пятьдесят рублей и самого его отдал под суд, и когда сей присудил его к легкому только наказанию, то он настоял, чтоб его сослали в Сибирь на поселение, а сыновей его отдал в солдаты <…>. Издержки его по селу Грузину [состояли]: а) в содержании его дома; б) в строениях его прихоти и чванства. В Санкт-Петербурге он жил всегда в казенном доме, и от изобилия отпускаемых на отопку оного казенных денег имел себе выгоды даже до 5000 рублей в год <…>. Он был чрезмерно скуп и жаден на деньги, когда его чванство их не требовало. Он никого ими не награждал и ссуживал только своим ближайшим известным людям: Танеевой и Апрелеву <…>. С Танеевой и Апрелева он брал заемные письма, и когда видел, что они не в состоянии были ему заплатить, то он раза два посылал их письма, [в] тысячи четыре или пять рублей, им или детям их в подарок на именины. Вот жертвы его сим семействам, ему усиленно угождавшим, даже до низости <…>.

Приношение его в 1826 году 50 т[ысяч] рублей на пользу воспитания дочерей военного ведомства чиновников[282]282
  В письме к императрице Марии Федоровне, ведавшей целым рядом воспитательных и благотворительных заведений, от 17 апреля 1826 г. А. просил ее принять 50 тысяч рублей, высочайше пожалованные ему «на дорожные издержки», для учреждения вечного капитала для девичьего отделения Императорского военно-сиротского дома. Проценты с этой суммы назначались на воспитание пяти девочек «сверх положенного в сем заведении штатного числа»; при этом А. оговаривал, чтобы предпочтение отдавалось «тем девицам, коих отцы служат в военном поселении новгородского отряда; когда же их не будет, то назначать дворян Новгородской губернии», а воспитанницы именовались бы «пансионерками императора Александра Благословенного» (Шильдер. Николай. Т. 2. С. 493–494). 20 апреля вдовствующая императрица уведомила дарителя о том, что его «благотворительное намерение <…> в точности исполнится» (Дубровин. С. 490); 3 мая А. пожертвовал дополнительно 2500 рублей с тем, «дабы бедные девицы в сем году еще воспользовались дарованною мне от Государя Императора милостию» (Шильдер. Николай. Т. 2. С. 494).


[Закрыть] и в 1833 году 300 т[ысяч] рублей на пользу воспитания в Новгородском кадетском корпусе дворян новгородских и тверских было движение его огромного излишества в денежном капитале и скорее злобы против кого-нибудь, нежели доброты <…>

Н. А. Качалов[283]283
  Качалов Николай Александрович (1818–1891) – дворянин Новгородской губернии; в 1840-е гг. офицер Балтийского флота, затем белозерский уездный предводитель дворянства (1854–1863), председатель Новгородской земской управы, директор Департамента таможенных сборов, член Совета при министре финансов. Мемуары написал в 1880-е гг.; отрывок из них приводится по публикации в журнале «Голос минувшего» (1916. № 5/6. С. 12–13).


[Закрыть]
Записки

Замечателен случай, составивший карьеру Маницкого[284]284
  Речь идет о Степане Ивановиче Миницком, выпущенном из Морского кадетского корпуса мичманом в 1786 г. Утверждение Н. А. Качалова (состоявшего с Миницким в свойстве: А. Р. Качалов, дядя автора «Записок», был женат на Н. И. Кутыгиной, падчерице Миницкого) о том, что своей карьерой Миницкий был обязан А., неверно: в 1799 г. он имел чин капитан-лейтенанта, в 1802 г. получил Георгиевский орден 2-й степени за участие в восемнадцати морских кампаниях и стал числиться по армии; в 1803 г. подполковник, в 1810 г. – полковник, в 1809–1820 гг., исполняя должность капитана над гребным флотом (с 1806), распоряжался проводкой на камелях (специальных понтонах для транспортировки судов по мелководным участкам) «из Петербурга в Кронштадт новопостроенных кораблей и фрегатов» (Общий морской список. СПб., 1890. Ч. 4. С. 365). По всей видимости, он был приглашен А. для доставки царского подарка в Грузино как опытный и хорошо зарекомендовавший себя специалист. Его дальнейшие служебные успехи (в т. ч. получение в 1817 г. генерал-майорского чина, а в 1824 г. – значительной денежной награды (25 тысяч руб.) от императора), скорее всего, действительно следует связывать с протекцией А., тем более что в их общении оставались востребованными и профессиональные навыки Миницкого: в 1818 г. он отправлял в Грузино «все нужные для яхты вещи» и в письмах обсуждал с А. детали отделки, внутреннего убранства и доставки голландского буера (это небольшое прогулочное судно в 1817 г. было подарено императором А.), подбирал опытный экипаж на суда грузинской флотилии (см.: Дубровин. С. 218, 220), в 1819 г. – «заведовал постройкой транспортных судов для перевоза материалов из-за озера Ильмень к местам поселения полков, расположенным по реке Волхову» (Общий морской список. Ч. 4, С. 365). Назначенный в 1821 г. управляющим исполнительной экспедицией Адмиралтейств-коллегий (со званием генерал-интенданта), а в 1823 г. – архангельским, вологодским и олонецким генерал-губернатором и главным командиром Архангельского порта, Миницкий продолжал свою карьеру и после падения А. (правда, весьма неровно): в 1828 г. он получил высочайший выговор «по делу о принятом в адмиралтейские магазины недоброкачественном провианте», на следующий год – чин вице-адмирала, а в 1830 г. был отставлен «за предосудительные и пользам службы не соответствующие поступки».


[Закрыть]. Аракчеев был всесильный человек и проживал в Грузине, на берегу реки Волхова. Император Александр I подарил Аракчееву свою парусную яхту «Голубку», служившую Императору вместо существующих паровых яхт. Для отвода этой яхты на реку Волхов был назначен морской штаб-офицер Маницкий и только что выпущенный из корпуса мичман Юрлов[285]285
  В 1815 г. подаренная А. яхта была приведена из Свеаборга (по Финскому заливу, Неве и Ладожскому озеру) в Новую Ладогу, к устью Волхова (переходом командовал лейтенант Н. А. Муравьев – Общий морской список. СПб., 1893. Ч. 7. С. 563), после чего уже Миницкий зимой «распоряжался перетаскиванием берегом яхты «Голубка» из Ладоги в село Грузино, на протяжении 22,5 верст» (Там же. СПб., 1890. Ч. 4. С. 365). Юрлов Александр Андреевич поступил в Морской кадетский корпус в 1807 г., выпущен мичманом в 1814 г. Его участие в доставке яхты в 1815 г. было следующим: «на ботах с казенными материалами [видимо, необходимыми для транспортировки по суше] перешел из Петербурга в Новую Ладогу и потом был у проводки яхты «Роченсальм» до села Грузина». В 1816–1818 гг. служил на лодейнопольской верфи; лейтенант (1818), в 1819 г. вышел в отставку с чином капитан-лейтенанта (Там же. СПб., 1894. Ч. 8. С. 555–556).


[Закрыть]. Когда Маницкий явился к Аракчееву и объявил, что яхту в Грузине провести невозможно, потому что она сидит в воде 8 фут, а вода в Волховских порогах только 2 фута, Аракчеев объявил, что требует, чтобы яхта была доставлена во что бы то ни стало. При исполнении он будет вечный должник Маницкого, при неисполнении – вечный враг. Яхту облегчили от всего, что только можно было снять, в порогах вытащили на берег и берегом протащили все пороги, с лишком 10 верст. Конечно, яхту не только поломали, но и исковеркали, но поправили и поставили против дома Аракчеева. За эту услугу Аракчеев составил быструю карьеру Маницкого и покровительствовал ему до смерти. За эту же сухопутную кампанию Юрлов, не бывший ни в одной кампании, произведен в лейтенанты и вышел в отставку <…>.

Яхта «Голубка» отслужила Аракчееву большую службу. В 1831 году, во время бунта новгородских военных поселений, толпа бунтовавших прискакала на Волхов против дома Аракчеева, стоящего на другом берегу, не посмела переправиться через реку, опасаясь 6 небольших пушек[286]286
  Подробности относительно вооружения яхты неизвестны; упоминавшийся выше буер был оснащен по борту «четырьмя медными пушечками восьмилодовыми (восьмифунтовыми? – Константин Дегтярев) на вертлюгах» (письмо Миницкого к А. от 11 февраля 1818 г. —Дубровин. С. 220).


[Закрыть], бывших на яхте, и тем дала Аракчееву возможность уехать по дороге к Тихвину, в имение Алексея Петровича Унковского[287]287
  Унковский Алексей Петрович – в 1815 г. поручик, тихвинский исправник.


[Закрыть], где он и пробыл до усмирения бунта. Яхтой командовал морской унтер-офицер, исполнявший обязанность палача, – к нему отправляли всех для наказаний. Я не помню и не слыхал, куда девалась эта яхта.

Аракчеев большую часть года проживал в Грузине, и вся знать обоих полов считала своею обязанностью ездить на поклон к временщику[288]288
  В январе 1817 г. новгородский губернатор Н. Н. Муравьев писал А.: «Надобно вашему сиятельству обвестить, чтоб лица, не пользующиеся вашим позволением, не беспокоились посещать вас в Грузине без предварения. Иначе нахальству в свете нет меры и беспокойства вам не будет меры, а кто не пожелает похвастаться гостеприимством грузинского помещика?» (Дубровин. С. 179).


[Закрыть]. Несмотря ни на какое высокое положение, никто не смел переправляться через реку и подъехать к дому, а все останавливались на другом берегу и посылали просить позволения. От того, скоро ли получалось это разрешение, измерялась степень милости или немилости приехавшим; нередко случалось, что приехавший получал отказ в приеме и возвращался в Петербург. Проезжали 120 верст на почтовых. Начиная от Чудова до границы Тихвинского уезда, по дороге к Тихвину, Аракчеевым было устроено шоссе, существующее до настоящего времени. Во время всемогущества временщика шоссе было заперто воротами, устроенными в каждом селении, и Аракчеев дозволял проехать по своей дороге только тому, кому желал оказать особую милость, и тогда выдавал ключи для отпирания ворот. Все же проезжающие должны были ездить по невозможной грунтовой дороге, проложенной вдоль шоссе. Замечательно падение, почти моментальное, всех временщиков. Только что получено было известие о кончине императора Александра I, не было никаких официальных распоряжений, и сам Аракчеев, и вся Россия признала, что власть его окончилась. В это самое время проезжала в Петербург белозерская помещица (Екатерина Васильевна Рындина, бой-баба. Она топором разбила все замки на воротах шоссе, первая проехала без позволения, и с тех пор дорога поступила в общее употребление, замки не возобновлялись, и Аракчеев этому покорился <…>.

А. И. Мартос[289]289
  Мартос Алексей Иванович (1790–1842) – сын скульптора И. П. Мартоса; с 1806 г. служил в Киевской инженерной команде, в 1809 г. подпоручик. В 1810 г., во время Русско-турецкой войны состоял при генерал-майоре И. П. Гартинге в Молдавской армии, отличился при осаде крепости Силистрия; с осени 1812 г. находился при главнокомандующем Дунайской армией адмирале П. В. Чичагове, а в 1813–1815 гг. – вновь при Гартинге (управлявшем Бессарабской губернией) в Кишиневе; штабс-капитан (1813). С начала 1816 г. адъютант А., капитан «по инженерному корпусу» (ноябрь 1816). В январе 1818 г. вышел в отставку «по болезни». С 1822 г. на статской службе (в Енисейском губернском правлении, с чином надворного советника); в 1827–1832 гг. новгородский губернский прокурор, с 1837 г. – управляющий Ставропольской комиссариатской комиссией; действительный статский советник (1841). Историк, археограф. Фрагмент «Записок…», создававшихся, как явствует из авторских помет, в 1816–1818 гг., печатается по: РА. 1893. № 8. С. 522–524, 526, 528, 534–535.


[Закрыть]
Записки инженерного офицера

1816 год я адъютантствовал при графе в Петербурге. Должность самая пустая – дежурить в прихожей комнате и зевать на Литейную улицу, – которую и исправлял я, как умел. Надобно вам знать, что граф часто давал мне и прочим намеки, что кто служит при нем адъютантом, должен вменять себе в особую честь, чего мы не догадывались и подлинно как были просты. Его влияние при дворе было самое сильное, одним словом – друг Царя, первый министр, должность приятнейшая делать добро, творить людей счастливыми, отереть слезы невинности, быть защитником против несправедливости и, владея сим небесным даром, так сказать, выйти вне сферы обыкновенного человека и передать свое имя, подобно Колбертам, Сюллиям, Долгоруким[290]290
  Кольбер Жан Батист (1619–1683) – маркиз; с 1666 г. министр финансов при дворе Людовика XIV. Сюлли Максимильен де Бетюн (1560–1641) – герцог (с 1606); министр финансов и друг короля Генриха IV. Князья Яков Федорович (1659–1720) и Василий Владимирович (1667–1746) Долгорукие — ближайшие сотрудники Петра I.


[Закрыть], потомству и бессмертию. Но сколько людей, столько и склонностей <…>.

В августе месяце мне приказано ехать Новгородского уезда в Высоцкую волость, снять все деревни, описать и сделать дорогу. Я прежде приехал в Новгород, откуда отправился водою вниз по реке Волхову в село Высокое. Потом мне велено описать ближние леса, отыскать глину, песок; я отыскал и описал, и все еще не знал, что будет из тех подробностей. Несколько квартирмейстерских офицеров там же, еще до меня, работали топографическую карту. <…>

26 сентября граф дал мне ордер управлять Высоцкою волостью, в которой должен поселиться его полка гренадерский баталион[291]291
  По именному указу, объявленному 5 августа 1816 г., 2-й батальон гренадерского графа А. полка (1943 человека нижних чинов и 15 офицеров) под началом Ф.К. фон Фрикена отправлялся из Петербурга на постой в казенную Высоцкую волость Новгородского уезда, которая переходила из ведения гражданского начальства в полное заведование командира поселяемого батальона (Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. 33. № 26). Намерение приступить к масштабному поселению войск в Новгородской губернии в течение 1816 г. держалось в секрете, в том числе от крестьян и солдат. Письмо Фрикена к А. о ходе работ (13 декабря 1817 г.) см.: Дубровин. С. 214–216.


[Закрыть]; тогда сомнение исчезло, я должен был повиноваться и все еще не понимал во всем смысле слова: поселять войска в России, с которой берут рекрут когда хотят и делают с ними что хотят. <…>

Захотелось поселить войска ближе к Петербургу, и как по почве земли не найдено хуже Новгородской губернии, то и брошен на нее жребий, не говоря о Петербургской губернии, которая еще беднее и хуже Новгородской. Здесь зима продолжается шесть месяцев, три грязной распутицы и только три месяца хорошего времени, когда крестьянин должен убрать и засеять поле, сенокосы и сими тремя месяцами обеспечить годичное содержание своего семейства. Рожь при хорошем урожае более не дает, как сам-пять, а овес сам-третей; землю чрезвычайно много удобривают навозом, иначе зерно не дает никакой прибыли, а посему зажиточному хозяину надобно держать скота как можно более. Места при Волхове приятны, и всюду, где была возможность, трудолюбивая рука пахаря в лесах расчистила нивы и луга; болота, мхи, топи, грязные речки и ручьи лежат вокруг тех расчистков, так что, кажется, должно ограничиться тем, сколько поля имеет всякий хозяин, ибо больше почти неоткудова взять. Вот главнейшая причина неудобств жизни в тамошнем краю; я удивился, когда в декабре месяце крестьяне приходили у меня спрашиваться ехать в Новгород за покупкою муки, ибо своей уже не становилось, и посему декабрь, генварь, февраль, март, апрель, май, июнь и до половины июля, до нового хлеба, жители должны покупать хлеб. Вы спросите: чем же они кормятся? Худое хлебопашество заменяется другими выгодами: они продают в Петербурге сено, дрова, телят, которых нарочно отпаивают, домашнюю птицу, иные ездят с рыбою и сими изворотами живут порядочно. <…>

Крестьяне были подчинены мне, а поселенный батальон стоял у них по квартирам в 23 деревнях; они вышли из всякой зависимости гражданского начальства: я творил и суд, и расправу, я был Харон с тою разницею, что этот проказник перевозил существа, переставшие чувствовать, а я приуготовлял к перевозу таких же двуногих животных, без перьев, в жизнь адскую [в] сравнении с их прежней. Теперь навязалась мне проклятая комиссия писать обо всем графу; я имел случай узнать, как он мелочен: почти все конверты сам печатает[292]292
  То есть запечатывает.


[Закрыть] и надписывает адресы (все это, разумеется, ко мне), имел случай узнать всю его коварность и злость, превышающую понятие всякого человека, образ домашней жизни, беспрестанное сечение дворовых людей и мужиков, у коих по окончании всякой экзекуции сам всегда осматривает спины и …. и горе тому, ежели мало кровавых знаков! Это не выдумка, клянусь вам; я лучше умолчу, боясь оскорбить ваше самолюбие; но да избавит Промысл от подобных добродетелей и вас, и каждого. Я вам скажу один случай о занятиях сего государственного человека, а множество подобных укажут вам масштаб измерять его занятия. В деревне Тигодке одна баба сушила в бане лен, и когда она затопила печь, то загорелась соломенная крыша; это часто бывает, и для того из предосторожности крестьяне всегда становят бани в отдаленности от жилья, близ воды. Должно было графу писать; пишем, переписываем, печатаем, посылаем (в противном случае беда за умолчание о столь важном предмете). Граф, как человек деятельный и неутомимый, во все входящий, знающий всю подноготную (это не выдумано, но его самые слова), пишет мне своею рукою: деревни Тигодки женщину, вдову, Матрену Кузьмину, от которой загорелась баня, высечь розгами хорошенько и проч. Какие высокие мысли! Какая логика! Какое утонченное занятие, в такое время, когда просителям, у порога стоявшим с убедительными просьбами о притеснениях, отказ за отказом. Признаюсь, что мне часто хотелось поймать графа в неаккуратности, коей он страшный враг, и доложить, что в таком-то повелении он забыл включить, по чём именно высечь хорошенько Аглаю, сушившую в бане лен. Недостаток аккуратности! <…>

Тогда [1817 год] я занимался при построении домов в селе Высоком, которое сгорело. Бухмейер был главный директор-строитель, попросту сказать: и повар, и кучер, хотя он столько же смыслил архитектуру, как и татарский мурза. Начали громоздить домы, сделали проходные сени, разделяющие связь[293]293
  Связь — казарменный деревянный дом в военных поселениях (типовой проект разработан Ф. И. Демерцовым), рассчитанный на две семьи. Ряд связей прерывался площадью, посреди которой располагался хлебный магазин – склад зерна (Грузина. С. 221).


[Закрыть] на два жилья, по бокам избу для хозяина в три сажени квадратных, рядом комнату для постояльцев, не больше трех шагов длины, а как поставили печи, то и повернуться почти негде. Все это не мешало снаружи дать симметрию, насыпать булевар; даже на [печных] заслонках, литых здесь на чугунных заводах, изображены купидончики: где, играючи, коронуют себя веночками, другие малютки из чугуна пускают мыльные пузырьки. Подлинно, что пустили мужикам мыльные пузырьки. Издержка непомерная; но все сии новые домы, объявившие войну хозяйственному расположению, представляют глазам путешественника приятную деревню. Они те же казармы, где нисколько не портятся нравы и где честность, доброта, гонение кражи и мошенничества имеют непреложный престол. <…> Перновского полка батальон вошел в Халынскую отчину Новгородского уезда, на реке Мете и частию на большой Московской дороге, близ яма Бронниц. <…> Халынские мужики ни за что не хотели переменить свою одежду <…>.

Когда царская фамилия в половине сентября месяца проезжала в Москву через Бронницы, за несколько верст вдруг выходят из лесу несколько сот крестьян и останавливают великого князя Николая Павловича, ехавшего с молодою княгинею[294]294
  Николай Павлович (1796–1855) – великий князь, третий сын Павла I, с 1825 г. российский император. Молодая княгиня — Александра Федоровна (Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина; 1798–1860), дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III; с 1817 г. жена великого князя Николая Павловича, российская императрица с 1825 г. Ср. фрагмент ее мемуаров, касающийся второй половины 1817 г.: «В то время много говорили о военных поселениях <…> выполнение этого проекта было доверено Аракчееву, и оно производилось не с кротостью, а, напротив того, грубыми и жестокими способами, что вызывало неудовольствие бедных крестьян. По пути нам попадались местами жители некоторых деревень, на коленях умолявшие о том, чтобы положение их не изменяли» (цит. по: Шильдер. Александр. Т. 4. С. 82).


[Закрыть] и ее братом принцем прусским Вильгельмом[295]295
  Вильгельм (1797–1888) – принц прусский; с 1861 г. король Пруссии, с 1871 г. – германский император Вильгельм I.


[Закрыть]. Можете судить, сколь поразила подобная встреча (незваных, прибавлю); они все бросаются на колена, плачут, криком своим просят, дабы их пощадили. Женщины и девки пели primo в сей мелодии; но великий князь отделался словами и продолжал дорогу. Прекрасный пример пруссакам о нашем домашнем благоденствии, улучшении, счастии и пресчастии. <…> Халынские жители отдавали свои домы, свое имущество, все, что нажили подлинным трудолюбием, лишь бы их оставили в покое. «Прибавь нам подать, требуй из каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и выведи нас в степь: мы охотнее согласимся, у нас есть руки, мы и там примемся работать и там будем жить счастливо; но не тронь нашей одежды, обычаев отцов наших, не делай всех нас солдатами» – эти их слова я часто сам слышал, в Бронницах будучи. <…>