Текст книги "Аракчеев: Свидетельства современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

А. И. Михайловский-Данилевский
Из воспоминаний[64]64
  Михайловский-Данилевский Александр Иванович (1790–1848) – флигель-адъютант и секретарь начальника Главного штаба (с 1816), с 1835 г. генерал-лейтенант, сенатор, с 1839 г. – член Военного совета; военный историк. Отрывки из его мемуаров печатаются по: PC. 1900. № 11. С. 471–475; № 12. С. 716 (публикация Н. К. Шильдера).


[Закрыть]

Без блистательных подвигов, без особенных дарований от природы, не учившийся ничему, кроме русского языка и математики, даже без тех наружных приятностей, которые иногда невольно привлекают к человеку, граф Аракчеев умел, однако же, один из пятидесяти миллионов подданных приобрести неограниченное доверие такого Государя, который имел ум образованнейший, обращение очаровательное и которого свойства состояли преимущественно в скрытности и проницательности.

Аракчеев был ненавидим за свои бесчеловечные поступки с солдатами и за дерзкое поведение с офицерами. Жестокость его с нижними чинами простиралась до того, что он однажды схватил гренадера за усы и оторвал оные вместе с мясом. При смотре Екатеринославского гренадерского полка, который он был послан инспектировать, он назвал при всех знамена сего полка, столько прославившегося своею храбростию, екатерининскими юбками. Можно вообразить, с каким негодованием должны были слушать офицеры века Екатерины слова сии, произнесенные человеком, не бывавшим никогда на войне.

Удалясь в Грузино, он соорудил там великолепный дом, насадил прелестный сад и так обстроил крестьян, что село сие по красоте своей, а особенно по существующему в оном необыкновенному порядку почитается в России образцовым. Оно было столь многими описано, что я об нем более не распространюсь.

Александр употребил на службу любимца родителя своего и поручил ему артиллерию, которую он совершенно преобразовал и сделал ее первою в Европе, чем навсегда приобрел себе признательность России. После Тильзитского мира[65]65
  По Тильзитскому мирному договору от 25 июня 1807 г. Россия признавала все завоевания Наполеона в Европе, обязывалась вывести войска из Молдавии и Валахии, заключала мир с Турцией и присоединялась к континентальной блокаде Англии.


[Закрыть] его назначили военным министром, на сем поприще он оказал необыкновенную и непомерную строгость, сделавшую его ужасом армии. Он ввел в разных частях управления, особенно в комиссариатском и провиантском департаментах, где искони были вековые злоупотребления, порядок и устройство, до того в оных неизвестные и которые поныне в оных существуют. При учреждении Государственного совета он поступил в председатели военного департамента оного, но так как по сему званию почти не было никаких занятий, то Государь, который со времени его министерства возымел к нему беспредельное доверие, поручал ему разного рода дела. Во время Отечественной войны и заграничных походов он был неразлучен с Его Величеством, хотя в сражениях он находился всегда вне пушечных выстрелов, невзирая на носимый им военный мундир[66]66
  Ср. наблюдения очевидца, офицера Семеновского полка П. С. Пущина, оказавшегося рядом с А. в ходе Лейпцигского сражения 19 октября 1813 г.: «Когда наша кавалерия была отброшена и наши колонны выступили в боевом порядке, чтобы остановить успехи неприятеля, Государь со всей свитой поместился за нашими линиями, и, пока казаки конвоя строились для своей лихой атаки, граф Аракчеев, отделившись от группы, проехал к батальону, с которым я стоял, подозвал меня и завел приятельскую беседу. Как раз в этот момент французские батареи приблизились к нам, и одна из их гранат разорвалась шагах в 50 от места, где мы беседовали с графом. Он, удивленный звуком, который ему пришлось услышать впервые в жизни, остановился на полуслове и спросил меня, что это означает? «Граната», – ответил я ему, приготовившись слушать прерванную так неожиданно фразу, но граф при слове «граната» переменился в лице, поворотил свою лошадь и большим галопом удалился с такого опасного места <…> его адъютант Клейнмихель <…> только пожал плечами, когда генерал поворотил свою лошадь и дал ей шпоры. По возвращении в Петербург я имел неосторожность сообщить об этом случае любовнице графа г-же Пукаловой, и с этого времени я впал в немилость» (Дневник Павла Пущина. 1812–1814. Л., 1987. С. 128, запись от 4–7 октября; последняя фраза – позднейшая вставка).


[Закрыть]. По возвращении армии из-за границы ему поручили трудный подвиг образовать военные поселения, которые он устроил превосходно, хотя, по обыкновению своему, поступая с неумолимою строгостию, он навлекал на себя упреки и нередко проклятия поселян, которых надлежало обращать в военные.

Граф Аракчеев отличался от всех тех, которые были при дворе, своею молчаливостью и уединенным образом жизни. Он вставал в четыре часа утра и, употребивши несколько времени на устройство домашнего своего хозяйства, в котором у него был примерный порядок, и на чтение периодических сочинений, он принимался за дела государственные в шесть часов, когда все еще в Петербурге покоилось во сне. Он обедал в два часа один или с доктором своим и редко с каким-нибудь старинным знакомым; званых же обедов у него почти никогда не бывало, стол его составляли три умеренные блюда. Потом он опять садился за работу, а иногда по вечерам играл в бостон по десяти копеек с некоторыми приятелями своей молодости, из круга коих он никогда не выходил. В девять часов уже бывал в постели, и сему образу жизни он ни под каким предлогом не изменял; в театре, на балах и в обществах его никто не видал.

Трудолюбие его было беспримерное, он не знал усталости, и, отказавшись от удовольствий света и его рассеянностей, он исключительно жил для службы, чего и от подчиненных своих требовал, Впрочем, он не во всех поступках своих был стойким; он имел у себя любовниц, из коих известнее прочих была Пукалова[67]67
  Пукалова (Пуколова; урожд. Мордвинова) Варвара Петровна (р. 1784) – жена И. А. Пукалова. В передаче А. М. Тургенева сохранился следующий анекдот: «Граф Федор Васильевич Растопчин и граф Аракчеев были приглашены к императору кушать. За обедом Аракчеев начал разговор о том, что у нас перевелись вельможи, нет временщиков, что в залах знатных не толпятся. Растопчин, посмотрев на Змея Горынича, – так все звали Аракчеева, – сказал: «Да в залах не толкутся, а есть дома, пред которыми проезду нет. Третьего дня вечером везли меня по Фонтанке от Симеоновского моста, вдруг карета моя остановилась: я думал, что изломалось что-либо у кареты, опустил стекло и спросил: для чего остановились? Человек отвечает: «Каретами вся улица застановлена, а напротив, в оставленном проезде, обоз с камнем идет, своротить некуда». – «У кого же такой большой съезд?» – спросил я. Стоявшие кучера отвечали мне: «У Пукалочихи, барин». Признаюсь, никогда не слыхал я о знатной боярыне Пукалочихе». Аракчеев закусил губу, и оливковый цвет лица превратился в багрово-желтый» (Тургенев A. M. Записки // PC. 1885. № 11. С. 265). О Пукалове и его жене см. также в «Записках» Ф. Ф. Вигеля и примеч. к ним.


[Закрыть], поведением своим и корыстолюбием напоминавшая распутную Дюбарри[68]68
  Имеется в виду незаконная дочь сборщика податей Вобернье, Мари Жанна (1743–1793) – жена графа Дюбарри, фаворитка Людовика XV (1710–1774; король Франции с 1715 г.).


[Закрыть] и женщин, подобных тем, каких представляет правление развратного Людовика XV. Отличительная черта в характере Аракчеева состояла в железной воле; он не знал никаких препон своему упрямству, не взирал ни на какие светские приличия, и все должно было ему покоряться, хотя в делах он на себя не принимал ответственности, говоря часто, что он не что иное, как исполнитель Высочайших повелений. По сей причине он был совершенно недоступен; дом его в Петербурге уподоблялся крепости, куда имел вход только тот, кого он приглашал. Тысячи имели в нем нужду, ибо все дела государственные шли чрез его руки, и никто к нему не был допускаем, а ежели кому удавалось каким-нибудь случаем изложить ему свою нужду, то лаконический и обыкновенно дерзкий ответ бывал последствием долговременных усилий до него дойти. Можно легко себе представить, что таковые поступки сделали его для всех ненавистным, и так как он от природы не получил возвышенных чувств и учением не был приготовлен к занятию того важного места, на которое судьба его возвела, то нет сомнения, что странное поведение его, приличное визирям Востока, внушено ему было презрением к человечеству, ибо все без изъятия перед ним изгибалось. Я его почти ежедневно несколько лет видал во дворце; при появлении его в так называемой секретарской комнате, где собирались адъютанты Государевы и докладчики, происходило вдруг такое молчание, как в церкви. Аракчеев становился в углу близ окна; всех взоры на него устремлялись, но весьма немногие удостоивались какого-нибудь приветствия с его стороны. На мрачном лице его редко, очень редко показывалась улыбка, и надобно было видеть тогда, с какою жадностью ее ловили. Он во дворце как бы выходил из обыкновенного круга подданных и имел какую-то особенную сферу. Те, которых он приглашал в Грузино, где он бывал отменно гостеприимен, почитались счастливцами, особенно Провидением покровительствуемыми; люди, облеченные в первые государственные звания, поспешали туда с радостию новобрачных, несмотря ни на лета свои, ни на время года. Вот пример его обращения с вельможами. Однажды приехал он к князю Алексею Борисовичу Куракину[69]69
  Куракин Алексей Борисович (1759–1829) – генерал-прокурор в 1796–1798 гг.; сенатор (с 1801), малороссийский генерал-губернатор (1802–1807), министр внутренних дел (1807–1810), в 1811–1816 гг. председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета.


[Закрыть], который был некогда генерал-прокурором и, следовательно, управлял всею Россиею, и сказал, что он желает играть в бостон с князем Лопухиным, бывшим тогда председателем Совета. Немедленно за сим последним посылают гонца, и восьмидесятилетний князь Лопухин, получа сие приглашение, оставляет гостей, находившихся в его доме, скачет к князю Куракину и садится играть с графом Аракчеевым. Чрез час сей последний говорит, что ему время спать, и, отдавши карты своему доктору, с ним всегда неразлучному, сам уезжает[70]70
  Лопухин Петр Васильевич (1753–1827) – светлейший князь (1799); в 1798–1799 гг. генерал-прокурор, в 1803–1810 гг. – министр юстиции, председатель Государственного совета и Комитета министров (1816–1823). История о партии в бостон сообщается также в «Рассказах…» И. А. Бессонова и статье П. А. Вяземского «По поводу записок графа Зенфта» (см. ниже); ср. едкую зарисовку П. В. Долгорукова: «Лица самые заслуженные, самые почтенные трепетали косого взгляда Аракчеева, а те, коих природа оскорбила низкой душой, прибегали ко всем возможным подлостям, чтобы доползти до снискания его благоволения. Председатель Государственного совета и Комитета министров, 70-летний старец Лопухин, председатель Департамента экономии в Государственном совете, 65-летний старец князь Алексей Куракин, министр внутренних дел граф Кочубей езжали по вечерам пить чай к любовнице Аракчеева, необразованной и злой Наське. Когда Аракчеев удостаивал Кочубея принять от него приглашение на обед, то Кочубей, столь гордый и надменный с другими, надевал мундир и ленту, чтобы встретить Аракчеева» (Долгоруков П. В. Петербургские очерки. М., 1992. С. 389; примеч. автора: «Князь Илья Андреевич Долгоруков, несколько времени бывший адъютантом Аракчеева, рассказывал мне, что он сам видел Лопухина, Куракина и Кочубея, распивающих чай у Наськи»).


[Закрыть].

Иные хвалили его бескорыстие, но оно, по моему мнению, не было в нем добродетелью, а просто благоразумием, ибо, не имевши никакого родового имения, он получил по службе более двух тысяч душ, жил в казенном доме и пользовался казенным экипажем не только в городе, но даже и для частых поездок своих в Грузино, следовательно, чего же ему было более желать. Говорили также, что он нечестолюбив, основываясь на том, что он был один в России, который не принимал знаков отличия, но в подобном отказе я, напротив того, видел признак честолюбия, что он презирал ордена в такое время, когда все военные были ими без меры украшены и что для сходства их с Чупятовым недоставало им только мароккских лент и звезд[71]71
  Отсылка к стихотворению Г. Р. Державина «Вельможа» (1794): «Всяк думает, что я Чупятов // В мароккских лентах и звездах». Ржевский купец Василий Анисимович Чупятов (1729–1792) торговал пенькой в Петербурге; разорившись после пожара, во избежание долговой тюрьмы симулировал сумасшествие, утверждая, что влюбленная в него принцесса Марокко готова заплатить все его долги, но враги не допустили его к ее подаркам; ходил, обвешанный бутафорскими орденами, лентами и медалями (см. о нем также: Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1990. С. 102–106).


[Закрыть]. Государь хотел пожаловать его при взятии Парижа в генерал-фельдмаршалы, но он решительно отказался от сего чина. Он также отправил обратно орден святого Андрея Первозванного, а оставил у себя только рескрипт на оный[72]72
  От генерал-фельдмаршальского чина и Андреевского ордена А. отказался соответственно в 1814 и 1809 гг.


[Закрыть]. Уверяют, что сие им сделано было по той причине, что за Аустерлицкое сражение[73]73
  Во время Аустерлицкого сражения 2 декабря 1805 г. А. находился в свите Александра I.


[Закрыть] ему хотелось получить Георгиевский крест[74]74
  Георгиевский крест давался преимущественно за военные заслуги.


[Закрыть], который тогда во множестве и без всякого разбора раздавали, но так как ему оного не было назначено, то он с тех пор обещался не принимать никаких знаков отличия, за исключением, однако же, портрета Государева. Сия самая высшая награда пожалована была в царствование Александра только воспитателю его князю Салтыкову, избавителю России князю Смоленскому[75]75
  Имеется в виду Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813), в 1812 г. получивший титул светлейшего князя Смоленского.


[Закрыть] и графу Аракчееву, который и при сем случае оказал одну из странностей, нередко в его жизни встречающихся. Портрет сей прислан был ему, как и прочим, с бриллиантовыми украшениями, но он драгоценные камни возвратил назад, а оставил у себя только одно изображение монарха.

Впрочем, император давал ему такие награды, каковых ни один подданный не удостаивался получать. Старший полк пехоты, Ростовский, был назван по его имени[76]76
  Речь идет об одном из старейших воинских соединений русской регулярной пехоты – мушкетерском полке, сформированном в 1699 г. С 1710 г. он назывался Ростовским, в царствование Павла I, как и другие полки, по фамилиям шефов и командиров; с 1801 г. – вновь Ростовским мушкетерским, а 3 августа 1808 г. высочайшим указом ему было повелено именоваться «мушкетерским графа Аракчеева». В 1811 г. стал гренадерским; в мае 1834 г., после смерти А., ему возвращено название Ростовского.


[Закрыть], чему тогда не было примера; император в сад Грузина подарил чугунные ворота и туда же прислал яхту, совсем вооруженную и с великими издержками в Грузино перевезенную. Экипаж морской на сем судне содержим был на счет казны[77]77
  Свою яхту «Роченсальм» (в некоторых мемуарных источниках ее ошибочно называют фрегатом) император подарил А. весной 1815 г.; она была доставлена в Грузине на следующий год, 24 апреля. О транспортировке судна подробнее см. в мемуарах Н. А. Качалова и примеч. к ним. Новый хозяин назвал судно «Волхов», но не сразу остановился на этом варианте (некоторое время яхта именовалась «Голубкой»), о чем свидетельствуют пропуск в тексте «Автобиографических заметок…» А. (см. ниже) и разноречивые сведения в «Общем морском списке». Ср.: «Матросы назначались на графскую яхту от морского министерства, а продовольствие шло им от адмиралтейства» (Отто. № 6. С. 171). Во второй половине декабря 1825 г. А. испрашивал высочайшего позволения и впредь пользоваться подарком покойного императора, на что последовал собственноручный ответ Николая I: «Само собою разумеется, что остается навсегда в распоряжении вашем и на том же основании» (прошение см.: РО РНБ. Ф. 29. № 11. Л. 4–4 об.)


[Закрыть]. Знамена полка его имени поставлены были тоже в церковь Грузина, в которой граф Аракчеев воздвиг памятник императору Павлу с изваянием сего монарха, перед коим лежит распростертый воин, произносящий следующие слова: «Дух мой чист перед тобою и сердце право»[78]78
  В 1815 г. в Петропавловском приделе Грузинской церкви был установлен памятник Павлу I работы И. П. Мартоса, исполненный как надгробие. Он состоял из барельефа с изображением императора и жертвенника, перед которым склонился воин. Точный текст надписи: «Сердце чисто и дух прав пред Тобою» (парафраза ст. 12 из 51-го псалма).


[Закрыть]. У подножия монумента вырыта могила для графа Аракчеева[79]79
  «Внизу плоский продолговатый камень, и на нем надпись: да пребудет и прах мой у подножия изображения Твоего» (Языков. Стб. 1475). На камне еще при жизни А. были выбиты слова: «На сем месте погребен русский Новгородский дворянин, граф Алексей Андреевич Аракчеев, родился 1769 года сентября 23 дня, умер …»


[Закрыть]. Лестнее, чем все сии награды и подарки, была к нему беспредельная доверенность Александра, который его одного во все свое царствование в письмах своих называл «другом, верным своим другом». Однако же сей Государь, всеми обожаемый, не мог обратить к нему сердца подданных своих, которые исполнены были истинною ненавистью к сему временщику, хотя при могуществе его ему стоило бы так мало, чтобы заставить себя любить, между тем как крутым нравом своим и дерзостью своею он довел себя до того, что хотя на него и не смели роптать явно, но едва имя его произносилось в дружеской беседе, как оно было покрываемо поруганиями[80]80
  Яркий пример – дружеская переписка А. А. Закревского, П. Д. Киселева, П. М. Волконского и И. В. Сабанеева, в которой А. характеризуется исключительно негативно: «проклятый змей», «пресмыкающийся змей» (вообще «Змей» – наиболее распространенное заглазное прозвище А. как в этом кружке боевых генералов, принадлежавших «к весьма незначительному числу людей, которые не поклонялись перед всемогущим временщиком Аракчеевым» (Дельвиг. Т. 2. С. 13), так и вообще среди недовольных), «выродок ехидны», «рожа», «гнусный человек», «гнилой столб», «раб и льстец», «изверг», «единственный государственный злодей» (Сб. ИРИО. СПб., 1890. Т. 73. С. 97, 184, 182; Заблоцкий-Десятовскип А. П. Граф П. Д. Киселев и его время. СПб., 1882. Т. 1. С. 84; Сб. ИРИО. СПб., 1891. Т. 78. С. 214). Ср. также выдержку из письма Закревского к Волконскому (15 декабря 1819): «У нас теперь существуют две чумы: одна ваша, которая при мерах осторожности исчезнет, а другая, Аракчеев, не прежде изгладится с земли нашей, как по его смерти, которой ожидать нам долго; признаться надо, что вреднейший человек в России» (Там же. С. 204).


[Закрыть]. <…>

Через несколько дней после получения известия о кончине Государя общий голос всех тех, которых мне удавалось видеть, восстал против графа Аракчеева. Лишившись насильственною смертию за два месяца перед тем своей любовницы[81]81
  Речь идет об убийстве Н. Минкиной в Грузине 10 сентября 1825 г.


[Закрыть], он был сим происшествием столько огорчен, что сказался больным и не занимался делами, но потом, по внезапно случившейся перемене обстоятельств, он объявил в приказе, отданном им 1 декабря, о своем выздоровлении[82]82
  Узнав о смерти Александра I, А. 30 ноября 1825 г. извещал нового императора (Константина Павловича): «Получа облегчение от болезни, я вступил в командование отдельным корпусом военных поселений» (цит. по: Шильдер. Николай. Т. 1.С. 225); вслед за этим был отдан упомянутый приказ по военным поселениям.


[Закрыть]. Толпа, или, лучше сказать, сотни, тысячи разного рода гражданских чиновников, подобно саранче наводняющих Россию, которые до того его трепетали, и те даже вдруг против него восстали. Это я имел случай видеть в маленьком городе, где я тогда жил, и сие обстоятельство привело мне на память басню об умирающем льве[83]83
  Отсылка к басне И. А. Крылова «Лев состаревшийся» (1825).


[Закрыть], которого в изнеможении его лягнул копытом даже – осел <…>.

Ф. Ф. Вигель[84]84
  Вигель Филипп Филиппович (1786–1856) в 1800–1802 гг. состоял на службе в Московском архиве Коллегии иностранных дел; следующие 20 лет – в министерствах: внутренних дел, финансов, иностранных дел; в 1823–1826 гг. служил в Бессарабии, с 1826 г. – в Керчи, в 1829–1840 гг. вице-директор, затем директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Фрагменты его мемуаров печатаются по: Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1892. Ч. 3. С. 13–15; Ч. 4. С. 131–132; Ч. 6. С. 62.


[Закрыть]
Записки

V

Во время последней кампании против французов[85]85
  Имеется в виду война 1806–1807 гг., завершившаяся Тильзитским миром.


[Закрыть] Император собственными глазами убедился во многих беспорядках по военному управлению, кои, по мнению его, были причиною последних неудач нашего войска; одною артиллерией, доведенною до совершенства графом Аракчеевым, остался он доволен. Зная, сколь имя сего человека, дотоле одними только отдельными частями управлявшего, было уже ненавистно всем русским, но полагая, что известная его энергия одна лишь в состоянии будет восстановить дисциплину в войске и обуздать хищность комиссариатских и провиантских чиновников, он не поколебался назначить его военным министром. Состарившемуся Вязмитинову[86]86
  Вязмитинов Сергей Козьмич (1749–1819) – граф (1816); генерал от инфантерии (1798); в 1802–1808 гг. военный министр; с 1816 г. петербургский генерал-губернатор.


[Закрыть] было действительно не под силу занимать сию должность, когда армия умножилась сотнею тысяч воинов, когда он не пользовался никакою доверенностию <…>. Еще в ребячестве слышал я, как с омерзением и ужасом говорили о людоеде Аракчееве. С конца 1796 года по 1801-й был у нас свой терроризм, и Аракчеев почитался нашим русским Маратом[87]87
  Марат Жан Поль (1743–1793) – врач и ученый; в период Великой французской революции депутат Конвента, публицист, издатель журнала «Друг народа», идеолог массового террора.


[Закрыть]. В кроткое царствование Александра такие люди казались невозможны; этот умел сделаться необходим и всемогущ. Сначала был он употреблен им как исправительная мера для артиллерии, потом как наказание всей армии и под конец как мщение всему русскому народу. Давно уже вся Россия говорила о сем человеке, а я не сказал ни одного слова; но здесь только нашел я место вкратце, по-своему, начертать его жизнь и характер, впрочем, всем известные. Сын самого бедного дворянина Новгородской губернии, он в малолетстве отдан был в артиллерийский кадетский корпус. Одаренный умом и сильной над собою волею, он с ребячества умел укрощать порывы врожденной своей злости: не только покорялся всегда высшим над собою, но, кажется, любил их власть, видя в ней источник, из коего единственно мог он почерпать собственную. Не занимаясь изучением иностранных языков, пренебрегая историей, словесными науками, до того, что плохо выучился русской грамоте, чуждый совершенно чувству всего изящного, молодой кадет, любя только все расчетливое, положительное, прилепился к одним наукам математическим и в них усовершенствовался. Выпущенный в офицеры, он попал в артиллерийскую роту, которая для потехи дана была наследнику престола и находилась при нем в Гатчине.

Лучшей школы раболепства и самовластия найти бы он не мог; он возмужал среди людей отверженных, презираемых, покорных, хотя завистливых и недовольных, среди этой малой гвардии, которая должна была впоследствии осрамить, измучить и унизить настоящую, старую гвардию. Чувствуя все превосходство свое перед другими гатчинцами, Аракчеев не хотел им быть подобен, даже и в изъявлениях холопской своей преданности.

Употребляя с пользою данную ему от природы суровость, он давал ей вид какой-то откровенности и казался бульдогом, который, не смея никогда ласкаться к господину, всегда готов напасть и загрызть тех, кои бы воспротивились его воле. Таким образом приобрел он особую доверенность Павла I. При вступлении его на престол был он подполковник, через два дня после того генерал-майор, в Аннинской ленте, и имел две тысячи душ. Не довольствуясь обогащением, быстрым возвышением его, новый император открывал широкое поле его известной деятельности, создав для него новую должность коменданта города Петербурга (не крепости) и в то же время назначив его генерал-квартирмейстером армии и начальником Преображенского полка. На просторе разъяренный бульдог, как бы сорвавшись с цепи, пустился рвать и терзать все ему подчиненное: офицеров убивал поносными, обидными для них словами, а с нижними чинами поступал совершенно по-собачьи: у одного гренадера укусил нос, у другого вырвал ус, а дворянчиков унтер-офицеров из своих рук бил палкою. Он был тогда еще весьма не стар, не совсем опытен и в пылу молодости спешил по-своему натешиться. Впоследствии выучился он кусать и иным образом. И такие деяния, об ужасе коих не смели ему доложить, почитались милостивцем его за ревностное исполнение обязанностей. Год спустя чрезмерное его усердие изумило самого царя, и в одну из добрых его минут, внимая общему воплю, решился он его отставить и сослать в пожалованную им деревню.

Не более года оставался он в ней. Она была в близости от Петербурга, и как Государю стоило, так сказать, протянуть к нему руку, то он и не утерпел, чтобы не призвать проученного им приверженца и не назначить инспектором всей артиллерии.

Мне неизвестна причина новой немилости к нему Царя; вероятно, наговоры и происки бесчисленных неприятелей; только вторично должен был он удалиться. Вызванный в последний раз, он въезжал в заставу столицы в ту самую минуту, когда прекращалась жизнь его благодетеля.

Сельское житье его было мучительно для несчастных его крестьян, между коими завел он дисциплину совершенно военную. Ни покоя, ни малейшей свободы, ни веселия, плясок и песен не знали жители села Грузино, некогда поместья князя Меншикова. Везде видны были там чистота, порядок и устройство, зато везде одни труды, молчание и трепет. И эта каторга должна была служить после того образцом изобретенных им военных поселений. Непонятно, как мог император Александр, который знал, что в царствование отца его Аракчееву поручено было тайно присматривать за его деяниями[88]88
  По свидетельству самого А., он отказался выполнять это поручение Павла I (см. ниже заметки И. Р. Мартоса).


[Закрыть], как мог он вновь избрать его начальником всей артиллерии? Не служит ли это доказательством, что личностями[89]89
  Тут в значении: личными отношениями.


[Закрыть] умел он иногда жертвовать пользе службы? Войдя раз в частые сношения с молодым Императором, он лучше, чем отца его, успел его обольстить своею грубою, мнимо откровенною покорностию; все убеждало Александра в его чистосердечии, самый девиз в гербе, при пожаловании ему Павлом графского достоинства им избранный, «Без лести предан». Он умел уверить Царя, что, кроме двух богов, одного на небе, другого на земле, он ничего в мире не знает и знать не хочет, им одним служит, им одним поклоняется.

В явном несогласии с общим мнением, во многом к нему несправедливым, Государь выбором графа Аракчеева в военные министры как будто хотел показать, что он сим мнением не дорожит и более щадить его не намерен.

Такой человек, как Аракчеев, безусловно[90]90
  Безусловно — здесь: не выставляя своих условий.


[Закрыть] не мог принять министерство. Он потребовал устранения графа Ливена[91]91
  Став в 1808 г. военным министром, А. потребовал устранения генерал-адъютанта Христофора Андреевича Ливена (1777–1838) от заведования военно-походной канцелярией императора. 26 января 1808 г. она перешла к А., а в 1812 г. была упразднена. Ливен был близок к императору в 1800-х гг., находился в его свите во время Аустерлицкого сражения и свидания с Наполеоном в Тильзите; с 1809 г. посол в Берлине, в 1812–1834 гг. – в Лондоне, с 1834 г. попечитель великого князя Александра Николаевича.


[Закрыть] от военных дел, уничтожения канцелярии военно-походной, причисления ее к его собственной канцелярии и распространения его власти до того, чтобы сами главнокомандующие армиями должны были принимать его приказания. Обстоятельства ему благоприятствовали; назло недовольным, Государь на все изъявил свое согласие <…>

Весьма важную ролю <…> играл в это время [после войны 1812 года] один частный человек, отставной статский советник Иван Антонович ***[92]92
  Имеется в виду И. А. Пукалов (Пуколов), чиновник Коллегии иностранных дел, затем секретарь Сената; с 1799 г. статский советник и обер-секретарь Синода, обер-прокурор (с 1801). В 1801–1802 гг., не гнушаясь привлечением лжесвидетелей, успешно провел дело о браке покойного бригадира П. А. Мордвинова, дочь которого Варвара, родившаяся до свадьбы родителей, была признана законной наследницей. После этого Пукалов потребовал ее руки и женился на ней в январе 1803 г. В сентябре того же года указом императора был «за происки его и мздоимство лишен в Синоде места, отослан в Герольдию» (Записки А. А. Яковлева. М., 1915. С. 27) – впрочем, с производством жалованья; в феврале 1804 г. было предписано не определять его ни к каким делам, в ноябре (по личной просьбе петербургского митрополита Амвросия) – вновь причислить к Герольдии, но на этот раз без жалованья. В сентябре 1805 г. подал на высочайшее имя прошение о восстановлении в службе (РО РНБ. Ф. 609. № 430. Л. 8), оставшееся, видимо, без удовлетворения. Следующим этапом своей карьеры Пукалов был обязан А.: «<…> когда под Аустерлицом французы отняли у нас всю артиллерию, когда Аракчеев был назначен военным министром, и Иван Антонович принят в службу, и в непродолжительное время видели Пукалова уже действительным статским советником! Он был философ – не знаю, какой секты или, лучше сказать, секты, собственно им придуманной; он ум и совесть считал товаром и продавал их тому, кто больше дает денег; тело супруги также отпускал напрокат, да граф Алексей Андреевич // Аракчеев абонировал тело г-жи Пукаловой на бессрочное время. Иван Антонович, наконец, уклонился от службы по собственному желанию, но как абонемент тела супруги его продолжался, то он был у графа домашним человеком, другом дома и занимался промышленностью – доставлением желающим табуреток (табуретками Пукалов называл орденские звезды) и миндалий (миндалями он называл медали) a pris fixe [по установленной цене – фр.]. — Табуретка стоила 10 000 руб., миндаль – 5000 руб.» (Тургенев A. M. Записки // PC. 1885. № 11. С. 264); ср. замечание Н. М. Карамзина в письме из Петербурга от 6 марта 1816 г.: Пукалов «здесь выше всех статс-секретарей, по уверению знающих людей» (Неизданные сочинения и переписка Н. М. Карамзина. СПб., 1862. С. 170); Ф. В. Ростопчин в письме к А. Ф. Брокеру от 11 июня 1816 г. называет Пукалова «самым ближним» к А. человеком (РА. 1868. Стб. 1894); П. М. Строев сообщает своему московскому корреспонденту, что в столице деликатесы можно найти «только у знатных и богатых <…>: например, я ел ботвинью с белужиной у любимца гр. Аракчеева Пукалова» (Письмо к К. Ф. Калайдовичу от 15 июня 1818 г. // Записки Отдела рукописей ГБЛ. М., 1987. Вып. 46. С. 175). Дружеские письма А. к Пукалову из-за границы (1813–1814) с жалобами на отсутствие внимания со стороны императора, на нездоровье, неустроенность и усталость см.: РА. 1891. № 1. С. 130–143; письма Пукалова к А. – Дубровин; Отечественная война в письмах современников. СПб., 1882; РО РНБ. Ф. 29 (Аракчеева). № 22 (Входящие грузинские дела 1818 г.). Л. 31–32. В 1818 г. Пукалов был советником Военной коллегии.


[Закрыть]. Он женился на побочной дочери какого-то богатого боярина, которому для нее был нужен чин, чтобы законным образом оставить ей свое наследство. [Пукалов] был слишком благоразумен, чтобы ревновать жену моложе его тридцатью годами. Он пользовался ее имением; она пользовалась совершенной свободой. Я знавал ее лично, эту всем известную Варвару Петровну, полненькую, кругленькую, беленькую бесстыдницу. Она была типом русских Лаис, русских Фрин[93]93
  Лаиса, Фрина — греческие гетеры (IV в. до н. э.).


[Закрыть]. Из славянских жен одни только польки умеют быть увлекательны, прелестны, даже довольно пристойны и благородны среди студияний[94]94
  Студияния (правильнее – студодеяния) – «распутство, непотребство» (Даль).


[Закрыть] своих; русские в этом искусстве все как будто не за свое дело берутся.

Аракчеев, сначала сопровождавший Государя, еще из Праги давно уже воротился. Он жил, казалось, совсем без дела и, по-видимому, ни во что не вмешивался. Но чрез происки свои интересованные в том лица дознались, что он ведет тайную частую переписку с Императором, и оттого оказывали ему всевозможное почтение. На досуге завел он любовные связи с [Пукаловой]. С грубостию его чувств утонченность ума не могла бы уловить его сердце; его расчетливости нравилась и самая дешевизна этой связи, ибо [Пукалова] из чести лишь одной[95]95
  Цитата из поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед» (1811).


[Закрыть] предалась ему. Зато от других, от искателей фортуны, принимала она подарки, выпрашивала, даже вытребовала их. Она стала показываться на всех балах и изумлять своею наглостию. Все высокомощные стали ухаживать за нею и за мужем ее. А сей нечестивец, сей плут всех уверил, что через жену делает из Аракчеева что хочет. У Салтыкова, Горчакова[96]96
  Горчаков Алексей Иванович (1769–1817) – в 1812–1814 гг. управляющий делами Военного министерства, генерал от инфантерии (1814), военный министр (1814–1815).


[Закрыть], Молчанова[97]97
  Молчанов Петр Степанович (1770–1831) – с 1807 г. статс-секретарь «у принятия прошений», с 1808 г. – управляющий делами Комитета министров (совмещал обе должности до конца 1815 г.), сенатор (с 1812).


[Закрыть] почитался он домашним другом; да и многие другие в надежде на его подпору ни в чем ему отказывать не умели. Он прослыл источником всех благ и просящим, разумеется не даром, раздавал места. Между тем сам Аракчеев охотно принимал его, ласкал, все из него выведывал, все помечал и обо всем доносил. Любовь над сим твердым мужем не имела довольно силы, чтобы заставить его забыть свой долг <…>

Во время оно, когда посещал я дом госпожи Танеевой[98]98
  Танеева Екатерина Николаевна (1762–1833) – жена С. М. Танеева (о нем см. в примеч. к «Запискам» И. С. Жиркевича).


[Закрыть], видел я у нее все аракчеевское общество и раза два его самого. На балах, на вечеринках встречал я семейства Апрелевых[99]99
  Апрелев Федор Иванович (1763–1831) в 1776–1780 гг. учился в Артиллерийском и инженерном кадетском корпусе, по выпуске определен в бомбардирский полк штык-юнкером; с 1781 г. унтер-цейхвартер в Петербургском арсенале, с 1785 г. – подпоручик 2-го канонерского полка, с 1789 г. – поручик над мастеровыми в Дерптском арсенале; в 1792 г. в чине капитана по требованию великого князя Павла Петровича был откомандирован в Гатчину для исправления орудий и обучения артиллеристов, а уезжая, рекомендовал А. На свое место. Апрелев «всеми силами старался отделаться от Гатчины, и говорят, будто он первый шепнул про своего тверского земляка Аракчеева, с которым был в приятельских отношениях. Не имея положительных к тому указаний, не можем принять это за достоверное; но безграничное расположение, которое постоянно граф Аракчеев оказывал впоследствии Апрелеву, может служить некоторым подтверждением, хотя оно могло быть и следствием того, что отказу Апрелем Аракчеев был обязан своим назначением к великому князю» (Ратч. С. 84). С 1800 г., произведенный в генерал-майоры, служил в Артиллерийской экспедиции, в 1809 г. вышел в отставку «по болезни», через несколько лет вернулся на службу и дослужился до чина генерал-лейтенанта. Весной 1825 г. ходили слухи о том, что министром внутренних дел будет назначен «Аракчеева любимец Апрелев, доброй фрунтовик с дурною душою» (PC. 1917. № 3. С. 347; Апрелев в это время состоял при генерал-фельдцейхмейстере великом князе Михаиле Павловиче в чине артиллерии генерал-майора). Дружеские отношения с Апрелевым и его семейством – женой Анастасией Ивановной (1778–1858), детьми: Александром (1798–1836; в 1824 г. поручик, в 1825 г. – капитан гвардейской артиллерии), Иваном (ум. 1874; в 1824 г. также поручик, в 1825 г. – штабс-капитан гвардейской артиллерии, адъютант А., в 1831 г. полковник 1-й гвардейской артиллерийской бригады, состоял «по особым поручениям» при герцоге Александре Вюртембергском; впоследствии сенатор, действительный тайный советник, в 1850-х гг. управлял хозяйственными делами гр. Д. Н. Шереметева), Анной (ум. 1875), Елизаветой (ум. 1881), Марией (ум. 1871), Софьей (ум. 1861) – А. поддерживал в течение всей жизни: ссужал деньгами, был восприемником детей, покровительствовал сыновьям по службе; отойдя от дел, навещал своего «истинного приятеля» в его имении в Тихвинском уезде Новгородской губернии и принимал его у себя в Грузине (семь писем А. (1826–1828) к Апрелеву и его жене см.: [Шереметев С.Д.] Семейство Апрелевых. СПб., 1898. С. 7–19). Утверждение Н. К. Шильдера о том, что «Апрелев пользовался покровительством Аракчеева и по его выбору в 1793 г. поступил в гатчинскую артиллерию, а в 1797 г. назначен был адъютантом к цесаревичу» (Шильдер Н. К. Император Павел I. СПб., 1901. С. 403), ошибочно: здесь имеется в виду Петр Сидорович Апрелев (1778–1829), окончивший Артиллерийский и инженерный кадетский корпус в 1793 г. со званием подпоручика. В 1796 г., до восшествия на престол Павла I, он был поручиком гатчинской артиллерии; в 1797 г. полковник, адъютант великого князя Александра, 1 октября 1799 г. был отставлен от службы в чине генерал-майора (также по делу о краже в Арсенале); впоследствии генерал-лейтенант (1812).


[Закрыть], Дибичей[100]100
  Имеются в виду члены семьи будущего графа Дибича: его отец – барон Ганс Эренфрид (Иван Иванович) Дибич-старший (1737–1822), подполковник прусской службы (1791), в 1798 г. вступивший в русскую службу с чином полковника, генерал-майор (1800); в 1808 г. директор Сестрорецкого оружейного завода, с 1811 г. – директор 1-го кадетского корпуса; мать– Екатерина Дибич (урожд. Вельцин; ум. 1828); жена (с 1815 г.) – Женни (Анна Егоровна) Дибич (урожд. баронесса фон Торнау; 1798–1830), впоследствии статс-дама; брат – барон Дибич Василий Иванович (1770–1838), полковник, и его жена.


[Закрыть], Клейнмихелей[101]101
  Клейнмихель Андрей Андреевич (1757–1815) – знакомец А. еще с начала 1780-х гг. (по службе в Гатчинских войсках); с 1784 г. был определен в Артиллерийский и инженерный кадетский корпус с переименованием в подпоручики артиллерии. В 1800–1815 гг. директор 2-го кадетского корпуса; генерал-лейтенант (1812), директор Инспекторского департамента Главного штаба (с 1814). Его сын Петр Андреевич (1793–1869) – с 1812 г. адъютант А., флигель-адъютант (1814); начальник штаба Управления военными поселениями (с 1819), с 1826 г. генерал-адъютант. После удаления А. от дел о Клейнмихеле говорили: «Аракчеева нет, но зубы его остались» (Дельвиг. Т. 1. С. 389; ср. более ранний пессимистический прогноз А. А. Закревского: «Мне кажется, что Клейнмихель со временем будет еще хуже его [А.]» – письмо к П. Д. Киселеву от 15 декабря 1819 г. // Сб. ИРИО. Т. 78. С. 214). С 1832 г. дежурный генерал Главного штаба, с 1835 г. – директор Департамента военных поселений и Инспекторского департамента Военного министерства; граф (1839). В 1842–1855 гг. главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий.


[Закрыть] и других и никак не мог предвидеть будущего их величия. Судьба Аракчеева сходствует с участию Наполеона, когда тот и другой гасли в заточении: люди, ими взысканные, ими созданные, удерживались, а некоторые и возрастали в могуществе. <…>

В. А. Сухово-Кобылин.
Граф Аракчеев по рассказам В. А. Сухово-Кобылина[102]102
  Сухово-Кобылин Василий Александрович (1780 или 1784–1873) – участник войны 1812 г., вышел в отставку в чине полковника артиллерии; в конце 1840–1850-х гг. смотритель Выксунского чугунолитейного завода (Владимирская губ.) и имения, принадлежавшего семье его жены (урожд. Шепелевой); отец драматурга А. В. Сухово-Кобылина. Фрагменты его воспоминаний печатаются по: РА. 1906. № 7. С. 432–438; запись Т. Толычевой (псевдоним писательницы Е. В. Новосильцевой).


[Закрыть]

Граф Аракчеев оставил по себе ненавистную память, но, по свидетельству Сухово-Кобылина, потомство оказалось слишком строго в своем приговоре. «Неоспорно, – говорит он, – что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым; неоспорно и то, что он был неумолим к иным проступкам, как, например, ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть. Правда и то, что он оказался беспощадным, когда производил следствие после убиения Настасьи; но мудрено судить человека, когда он находится в ненормальном состоянии. К этой женщине он был сильно привязан, и ее смерть взволновала все страсти его крутой природы».

В. А. Сухово-Кобылин был записан 19 лет в гвардейский артиллерийский баталион, в чине подпоручика, и пожелал в 1803 году поступить в полевую артиллерию, куда и был переведен штабс-капитаном и получил приказание ехать немедленно в Москву, чтоб поступить в 8-й артиллерийский полк, где назначен был командиром роты. Отец его[103]103
  Имеется в виду Александр Васильевич Сухово-Кобылин (1748–1815)


[Закрыть], прощаясь с ним, приказал ему заехать в Грузине, чтоб представиться Аракчееву, инспектору артиллерии.

Тогда ему пришлось в первый раз видеть александровского любимца. Аракчеев был высок и худощав. Он остался верен павловским модам, носил камзол старого покроя, и волосы его были подобраны в небольшой пучок на затылке[104]104
  К концу XVIII в. камзол был вытеснен из дворянского обихода жилетом. Пучок или коса, на ношении которых настаивал Павел I, в 1803 г. были редкостью: мужчины стриглись, завивали волосы.


[Закрыть]. Холодный, проницательный его взгляд и строгое выражение лица не смягчались сардонической улыбкой, которая появлялась часто у него на губах. Он говорил медленно, немного в нос и казался постоянно озабочен.

23-летний В. А. Сухово-Кобылин испытал понятную робость в присутствии человека, о котором все привыкли думать с невольным чувством страха; но Аракчеев поразил его изысканной учтивостью и приветливостью, с которой встречал обыкновенно своих посетителей.

«Надеюсь, что вы здесь отдохнете, – сказал он, – взгляните на Грузино; не стесняйтесь ни в чем, требуйте все, что вам вздумается. Вас сейчас отведут в вашу комнату».

Сухово-Кобылин раскланялся, обрадованный, что беседа так скоро кончилась, и последовал за официантом, который провел его длинным рядом великолепных комнат, походящих на музей: тут были статуи, картины, разные изваяния, серебряные и золотые кубки и вазы, словом, все прихоти роскоши; но Бог знает, насколько удовлетворили бы они тонкому чутью художника.

Официант привел гостя в назначенную для него комнату и спросил, не будет ли каких приказаний и где угодно кушать, в общей зале или у себя. <…>

В эту минуту раздался в коридоре женский голос. «Кто это там?» – спросил Сухово-Кобылин. «Настасья Федоровна», – отвечал официант, предполагая совершенно основательно, что все знают, кто такое Настасья Федоровна.

Молодому человеку захотелось на нее взглянуть. Он быстро отворил дверь и встретился с ней лицом к лицу. Глаза ее горели как угли, но смуглые черты рано утратили свою красоту. На ней было шелковое платье и жемчужное ожерелье, чепец прикрывал ее черные с проседью волосы. <…>

Настасья жила в отдельном доме, и многие из посетителей Грузина вменяли себе долгом являться к ней с изъявлением почтения.

Рассказывали, что она мучила Аракчеева своей ревностью и что жутко приходилось от нее молодым ее прислужницам. Раз одна из них, припекая ей волосы, обожгла ее в висок. Настасья вырвала у нее из рук горячие щипцы и ухватила ими губу бедной девушки. Но эти подробности Сухово-Кобылин узнал не в Грузине. Там, как в заколдованном замке, все молчали о его сиятельстве и о Настасье Федоровне или произносили их имена не иначе как с благоговением. Не было никакой возможности узнать от приближенных хозяина дома или от бесчисленной его прислуги малейшую о нем подробность. Сухово-Кобылин был долго знаком с одним адъютантом графа Аракчеева и никогда не слыхал от него ни слова о знаменитом временщике, который требовал прежде всего от окружавших его лиц совершенного на его счет безмолвия.

Зато хозяин знал все, что относилось к людям, у него служившим, и даже к простым его знакомым. Грузине походило на дворец и принимало своих посетителей с царской роскошью и гостеприимством; но каждый из них должен был мириться с мыслью, что ловкие графские шпионы выведают о нем все возможное.

Аракчеев был деятельности неутомимой. Даже во время похода, лишь только армия занимала дневные квартиры, его канцелярию разбирали, и все садились немедленно за дело. От его зоркого глаза не ускользали самые мелочные подробности вверенного ему министерства. На лето он ездил для отдыха в Грузине и вряд ли в продолжение целого дня уделял на отдых более двух-трех часов. Он вставал очень рано и принимался за бумаги. Несколько чиновников, адъютантов и фельдъегерей являлось к нему ежедневно с рапортами из разных мест. Посетители не переводились в Грузине. Иные являлись для того, чтоб полюбоваться его великолепием, и могли тут оставаться сколько душе угодно; другие, знакомые с графом хоть настолько, чтоб иметь право обмениться с ним при встрече поклоном, выжидали назначенного часа, чтоб засвидетельствовать ему свое почтение и поблагодарить его при отъезде за гостеприимство. Те, наконец, которых он знал короче, собирались к нему в свободные его часы и обедали с ним по его приглашению. Вряд ли кто завидовал им. Несмотря на пышность Грузина и на полную свободу, предоставленную его посетителям, казалось, что в самом воздухе присутствует какой-то стеснительный элемент, и становилось особенно неловко при мысли о возможности встретиться с владельцем этого волшебного дворца. Ничто не нарушало заведенного раз навсегда машинного порядка. Часы обеда, чая и ужина были неизменны. На дороге и даже по деревенским богатым улицам аракчеевских сел крестьяне заметали следы, оставленные колесами каждого проезжего экипажа. Но посетители были вольны распоряжаться временем, как желали. Молодежь отправлялась кто на прогулку верхом, кто на охоту, кто на катанье по Волхову, где красовался богато убранный катер, присланный Аракчееву императором Александром. Иные гуляли в великолепных садах, осматривали красивые окрестности, богатство самого дома или собор[105]105
  Речь идет о церкви во имя апостола Андрея Первозванного, возведенной по проекту Ф. И. Демерцова; заложена 5 мая 1805 г., освящена 20 сентября 1806 г., в 1811 г. по высочайшему повелению переименована в собор (единственный в России в частном имении). Подробнее о проекте Демерцова и о перестройке собора в 1822–1824 гг. В. П. Стасовым см.: Грузина. С. 216, 226–227. Детальное описание убранства собора см. ниже, в очерке П. П. Свиньина «Поездка в Грузине».


[Закрыть], в котором грузинский владелец приготовил себе заранее могилу у подножия изображения первого своего царственного покровителя, императора Павла.

Современники Аракчеева рассказывали, что своему сближению с Павлом он был обязан следующему обстоятельству. Павел, быв еще наследником, обратился к одному из екатерининских фаворитов[106]106
  Имеется в виду Н. И. Салтыков.


[Закрыть] с просьбой доставить ему несколько пушек в Гатчину. С этими пушками был прислан великому князю неизвестный артиллерийский офицер Алексей Аракчеев, который и полюбился будущему императору. Незадолго перед тем толковали в петербургском обществе о покушении в артиллерийском кадетском корпусе на жизнь преподавателя математических наук Аракчеева. Избалованные нерадением своих наставников, не привыкшие к серьезным занятиям, кадеты ненавидели этого человека, который первый потребовал от них добросовестного труда и оказывался немилосердным к лени и праздности. Они решились избавиться от него во что бы то ни стало. Все средства казались им законными, и убийство их не пугало. Классная комната была наверху, и к ней вела довольно узкая лестница, которая примыкала к площадке, обнесенной решеткой. Ученики придумали бросить с высоты площадки тяжелый камень на голову Аракчеева в ту минуту, как неумолимый педагог встанет на лестницу. Настал роковой час. Собравшиеся в кучку заговорщики ожидали на неосвещенной площадке появления жертвы. Вот показался Аракчеев. Он перешел пять-шесть ступеней, и камень упал с громом на лестницу. Все было верно разочтено, но в ту минуту, как он отделялся от площадки, Аракчеев сделал шаг назад, чтоб поднять платок, который уронил, вынимая из кармана, и остался невредим.

Сухово-Кобылин, пробывши три дня в Грузине, пожелал перед отъездом проститься с графом, который принял его с своей обычной любезностью и прочел ему короткое наставление о его новых обязанностях. Молодой человек отвечал обещанием исполнять их добросовестно и сел в свою дорожную коляску, которая была вычищена и приведена в блестящее состояние, немало его удивившее; но ему объяснили, что грузинские слесаря и работники обязаны заботиться об экипажах приезжих.

Добравшись до Москвы, он принял команду над своей ротой и с этой минуты имел случай видеть иногда Аракчеева с его подчиненными и следить за возраставшим порядком, введенным им в русскую армию. <…>

При Аракчееве находился постоянно в услужении один из его крепостных, которого он звал, неизвестно почему, Синицей, и под другим именем никто его не знал[107]107
  Ср.: «Денщик его слыл между офицерами под именем синицы, потому что всегда имел под глазами синяки от кулаков графа» (Жемчужников В. М. Записки // BE. 1899. № 2. С. 642; о жестоком обращении А. с камердинером вспоминал также П. А. Папков, служивший при графе в середине 1800-х гг. – ИВ. 1900. № 12. С. 982). Не исключено, что «инвалид Синица», у которого можно было получать изданный в типографии Штаба военных поселений в 1821 г. путеводитель «Указатель в селе Грузине для любопытных посетителей» (см.: Андерсон Вл. Граф Аракчеев и его издания // Русский библиофил. 1911. № 4. С. 8), и грузинский полицеймейстер Синицын, дворовый человек А., покончивший с собой в 1824 г. (об этом см.: PC. 1884. № 3. С. 505), – одно лицо.


[Закрыть]. Синица всегда стоял или сидел в дверях приемной и пользовался особенной доверенностью своего барина, который любил его и был очень снисходителен к его слабостям. Раз в Шклове, куда была созвана часть нашей армии, Синица обошел артиллеристов, праздравляя господ со своими собственными именинами и потчуя их кренделями и яблоками, за которые получал, разумеется, от кого пять, от кого десять рублей, и, забравши свои сокровища, напился мертвецки пьян. На другой день командиры явились к Аракчееву и увидали с удивлением вывешенный на двери лист бумаги, на котором было записано, сколько каждый из них дал накануне имениннику. Приняв рапорты, Аракчеев сказал им, смеясь: «Прошу вас, господа, быть другой раз не так щедрыми к Синице. Ему было, разумеется, очень весело вчера; но мне-то пришлось уж очень жутко; хотел поручить ему дело, а он лыка не вяжет. Когда он отрезвился, я велел ему записать, много ли он получил от каждого из вас: мне захотелось знать, насколько я кому обязан удовольствием, которым мы оба наслаждались вчера». <…>