Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

комнате с цементным полом, но зато с желез-

ной печкой. В сильные холода она пускала меня к себе на ночь: я спала на

полу, подстелив два матраца.

Мария Тимофеевна Р ы ж у хина приехала по вербовке в деревню Кострово в

1949 году:

– Нас пять семей поселили в одну комнату. Прямо на полу спали, никто не

разбирался, где кто, С жильем было плохо. Во всей деревне три-четыре дома

39

целых стояли, а приехало 25 семей... Так и жили. Построят два-три дома и

расселят туда несколько семей. Потом еще.

Нередко людям приходились жить прямо на месте работы: в школах,

конторах, красных уголках, складах. Матрена Федотовна Букреева в 1945 году

устроилась поваром в воинской части в городе Кранце. Там, в столовой при

части, она и жила. Спала прямо на столах. Елену Тимофеевну Каравашкнну

направили в Калининград в 1946 году по комсомольской путевке для работы в

милиции: «Поселили меня прямо в здании управления милиции – нынешний

корпус КТИ. Комната – человек на пятьдесят. И мужчины, и женщины – все

вместе. Нет ни окон, ни дверей...»

Кто и как распределял жилье?

Поначалу вообще никакой системы распределения не было. Люди

приезжали, искали ближайший от места работы пустой дом – и селились. Если

хотели...

Для нас сейчас эти рассказы звучат почти неправдоподобно.

– Жилье выбирал сам, так как был холостяк. В Зеленоградске на улице

Сталинградской (теперь Железнодорожная) в доме № 21 жил один офицер в

двухэтажном доме. Я там поселился на втором этаже. Мог занять и особняк:

рядом были пустующие дома, – вспоминает Петр Тихонович Шевченко.

– С поезда людей развозили по городу. Подвозили к какому– нибудь дому в

нынешнем Балтийском районе, спрашивали: «Нравится?» Если нравилось, то

переселенец с семьей оставался. Так моя семья поселилась на втором этаже

двухэтажного дома. (Из рассказа Николая Петровича Мухина.)

Надежда Дмитриевна Макушина приехала в Кенигсберг в 1946 году. Квартиру

она себе искала следующим образом: «Сели в пролетку и поехали по городу. На

улице Тельмана было много пустых домов, но они предназначались для

областного гражданского управления. На улице Горького многие дома были

разбиты и непригодны для жилья. Едем с Тельмана, вдруг этот дом, где я сейчас

живу, приглянулся. На третьем этаже была свободная квартира».

Сейчас удивительно, почему люди нередко предпочитали селиться по

несколько семей в одном доме, а не занимали целый особняк. Тому

существовало несколько причин. Первая – особняк зимой трудно протопить в

одиночку. И вторая причина, самая главная – страх.

– А как ему не быть? – замечает Анна Ивановна Рыжова, приехавшая в

область в 1947 году. – Огромный город, незнакомый и пугающий. К развалинам

подходить боялись: вдруг взорвется что– нибудь. Да и не только развалины

пугали. Люди боялись отдельными семьями селиться в роскошных особняках. Так

из них делали коммуналки. Вместе – спокойнее.

Вскоре, однако, столь идиллические времена закончились – в расселении

был установлен определенный порядок. По этому поводу Яков Лукич Пичкуренко,

участник Восточно-Прусской операции, заметил: «Все сохранившиеся дома и

квартиры были вскоре взяты на учет, и когда приезжало население по оргнабору,

оно получало ордера на вселение». Жилым фондом ведали сначала военные

комендатуры, а после их ликвидации – гражданские управления. В селах дома

распределяли председатели колхозов или же совхозное начальство. На крупных

предприятиях действовали жилищные конторы.

Правда, система ордеров еще не была слишком строгой. Если квартира или

дом не нравились, первые переселенцы почти всегда имели возможность

сменить место проживания. Занимали новую квартиру, договаривались с

жилищной конторой, и там задним числом выписывали новые ордера на уже

40

занятое помещение. Так что некоторое время у переселенцев сохранялась

возможность выбора жилья. Такой выбор был и у Анатолия Григорьевича Ярцева:

– Дом в поселке Добрино (Наутцкен) дали сразу. Три комнаты на восемь

человек. Все в доме было: рамы, окна, стекла, отличные сараи, колодец, печки.

Не хочешь в этом доме жить – выбирай в следующем поселке. Нам предлагали

пять вариантов в пяти поселках совхоза № 72.

Не всегда то жилье, которое доставалось переселенцам, пустовало.

– Когда в 1947 году я пошла работать в школу, – вспоминает Манефа

Степановна Шевченко, – мне до работы было очень плохо добираться, ведь

трамвайные пути не действовали. Тогда мне и мужу дали ордер на любой дом в

районе школы. Мы с мужем очень долго выбирали, и нам наконец пришелся по

вкусу один домик. Там жили четыре немца. Представители домоуправления

предложили им выселиться в течение двадцати четырех часов. Причем, заметьте,

брать с собой вещи не разрешали. Вернее, разрешали брать узелок весом не

более двух килограммов, и только в некоторых случаях, если, допустим,

многодетная семья, то разрешали брать груз до семи килограммов.

« в коммунальных органах царит хаос и самоуправство» системы

руководства нет. В вопросе распределения жилплощади и ее заселения нет

твердой системы; этим вопросом занимаются все, начиная от домоуправов,

которые допускают беззаконие и самоуправство, и кончая работниками

горжилуправления, которые дают «пример» беззакония своим подчиненным <,..>

На улице Мельничной за бесценок целый квартал домов таким путем продали

работникам мелькомбината».

Из сообщения прокурора Сталинградского района Бондаренко зам.

прокурора Калининградской области т Матвееву от 11 февраля 1948 года.

ГАКО Ф. 231. Оп. 6. Д. 2. Л. 20-22.

Из-за нестабильности системы распределения развилась спекуляция

квартирами, занятие жилплощади сверх всяких установленных норм, продажа

особняков в личную собственность по заниженной стоимости. Вот что вспоминает

по этому поводу Мария Павловна Тете– ревлева:

– Сначала мы поселились и гостинице, в которой муж до моего приезда жил

уже три месяца. Обеспечивать жильем нас никто не собирался, муж его искал

сам. Какой-то знакомый порекомендовал ему «домуправа», и за

соответствующую неофициальную плату нас поселили в особняке на улице

Гоголя. Дом был в хорошем состоянии. Нам достались две комнаты на первом

этаже.

Лариса Петровна Амелина, прибывшая в область в 1946 году, была

направлена в поселок Смайлен недалеко от Гумбиннена:

– По ордеру нам достался совсем разбитый дом. Мы в нем жить не

захотели. С нами приехала одна девушка с Украины, ее немцы в войну в

Германию угнали, как раз в Восточную Пруссию. Хорошо знала эти места. Так она

говорит, что туг рядом должны быть хутора, там можно и дом найти. И

действительно, мы походили вокруг и нашли дом на хуторе. Взяли его на две

семьи. А с тем ордером разобрались потом, уже года через три. Оказалось, нам

его подменили. Сейчас таких махинаторов много, и тогда были. Мужики получали

ссуду на ремонт дома, сами селились и хорошем доме, а деньги себе забирали.

Но мы так и остались на хуторе, три года там прожили.

Ни окон, ни дверей

Довольны ли были переселенцы полученными квартирами? Большинство, не

имевшие на родине никакого жилья, безусловно, да. Были рады комнате с печкой,

41

тесной квартирке, любому углу... Надежда Карповна Киреева после нескольких

месяцев жизни в переполненном общежитии получила в 1948 году отдельную

комнату; «Ох, я и радова-

лась! Комната собственная. Окно в парк выходит. Никаких мне развлечений

больше не надо было: я комнатой наслаждалась. Это для меня главная радость

была». «Мне повезло, – говорит Нина Андреевна Маркова, – старик-литовец

продал мне комнату в пять квадратных метров за пятьсот рублей в Каштановом

переулке. В ней и сейчас люди живут. Грязь оттуда выгребала лопатой».

Грязь – не самое худшее, что могло ожидать вселяющегося человека. Мария

Сидоровна Стайнова вспоминает:

– Выделенная нам в Калининграде на улице Печатной квартира была

грязная. Чтобы отмыть пол, мы поливали его кипятком, а потом отскребали. В

квартире не было ни одной целой двери, даже входной. В одном окне не хватало

половины стекол. Муж отправился в разбитый дом напротив, взял там дверь —

она оказалась мала. Чтобы загородить вход в квартиру, мы ее к дверному косяку

прислонили. Так, с прислоненной дверью, прожили три дня.

Такую же картину рисует рассказ Василия Андреевича Г о д я е в а:

– В 1948 году, в апреле, после выселения немцев, нам от судоремонтного

завода дали одну комнату. Наша комната находилась на первом этаже, а второй

этаж был пробит снарядом. Длительное время мы жили на кухне – большая

комната была забита, потому что туда со второго этажа лилась дождевая вода

через развороченную крышу. Со временем отремонтировали маленькую комнату.

Как-то раз прихожу домой, а двери кто-то снял. Я побежал в соседний дом и тоже

снял.

Часть домов была разграблена еще до массового заезда переселенцев.

Очень многое – ванны, газовые колонки, кафель, паркет, даже шпингалеты с

окон – снималось, а потом продавалось.

Плохое или хорошее, но в конечном счете люди жилье получали. И от них

зависело, в каком состоянии будет находиться место их обитания. Одни берегли

дома, ремонтировали и обустраивали их, другие же приводили их в полнейшую

негодность. По этому поводу Петр Яковлевич Немцов справедливо заметил:

– У кого на старом месте дома был порядок, тот и на новом месте его

поддерживал; а кто там плохо работал – а сюда многие приехали из тех, кто

работал не очень хорошо, – у того и здесь все приходило в упадок. У одних

около дома чистота, а у других везде мусор валяется. Некоторые даже ставили

коров в домах, ведь комнат было много, чтобы лишний раз не выходить на улицу.

В таких зданиях полы прогнивали, и дома приходили в негодность.

О таких же нерадивых хозяевах вспомнил Андрей Степанович Ч у б а р е в,

живущий в области с 1945 года:

– Как-то мы ехали через Славск и зашли в одно имение, где жили

переселенцы из Мордовии. На первом этаже особняка стояли коровы и

кони, на втором – свиньи и овцы. На третьем, где жила раньше

прислуга, разместились сами. Мы спросили; «Как живете?» – Они говорят:

«Хорошо? Даже скот и тог живет на паркете!»

г – —

«[В совхозе № 47] лучшие дома заняты не переселенцами, а

комендантом тов. Рахимовым, бухгалтером тов. Прудниковым,

кладовщиком Бондаревым и многими другими. Жилфонд разрушается,

имеющийся используется варварски. Переселенцы тов. Кудрявцев, Белов

живут в прекрасном здании. Под жильем занято по одной комнате, по одной

42

заняли под склады, по одной – под коровник, свинарник, курятник, под

сено и дрова».

Из докладной записки уполномоченного Приморского райкома партии

А, Е. Губкина от 4 января 1950 года.

РГАЭ. Ф. 5675. Оп. 1. Д. 492. Л. 52.

Меблировка

Одной из самых острых для переселенцев проблем стала

необходимость обзаведения мебелью. Ведь не повезешь же ее с собой, а в

государственную торговлю мебель практически не поступала. И чем

больше переселенцев прибывало на новые земли, тем острее становилась

для них «мебельная проблема». Первые переселенцы, которые въехали в

полностью сохранившиеся дома, свои бытовые проблемы решали просто.

В домах было все необходимое. Заходи и живи... Нередко в таких домах с

обстановкой поселялись семьи старших офицеров, гражданских

руководителей. Но чаше всего мебель оказывалась в руках

предприимчивых дельцов.

Гатина Павловна Р о м а н ь рассказала о таком эпизоде:

– Мы жили в Исакове, там была одна семья, которую даже близко

трудно было отнести к интеллигентной. Так у них в доме стояло два

пианино, хотя никто на них не играл. Хозяин занял дом со всем немецким

имуществом и забрал много из соседних особняков.

– После взятия Кенигсберга наши офицеры стали самостийно

занимать немецкие особняки, в основном в районе, который теперь

называется Северная Гора. Здесь не было бомбардировки, и все осталось

в чистоте и порядке. После эвакуации немцев из этого района ничего не

вывозили на склад, и наши офицеры вселялись в особняки с мебелью,

посудой и всем прочим, – вспоминает Александр Игнатьевич Фурманов .

Приехавшие позже переселенцы обнаружили квартиры уже

оголенными: ни стола, ни кровати, никакой утвари, так необходимой в

по-

вседневной жизни, не было. «Сначала мебели долго не было совсем. Спали

на полу. Наверное, года три или четыре. Одна фуфайка под голову и одно

одеяло. Все лежали валетом. Мать уходит утром на работу, фуфайку

выдергивает из-под головы, – а мы спим». (Из воспоминаний Антонины Г

ригорьевны Шадриной, поселок Дружба.)

Однако еще можно было найти брошенную мебель на чердаках, в подвалах,

в развалинах. Приобретая мебель, переселенцы нередко пользовались услугами

немецких жителей. Елена Кузьминична Зорина рассказала, что на углу улиц

Комсомольской и Чернышевского стоял небольшой домик, где жила немецкая

семья. За небольшую плату они давали адреса немецких жителей, у которых

можно было купить ту или иную вещь. Большинство новоприбывших уже сами

мастерили себе кровати, сколачивали столы из досок и другого подручного

материала. Столкнулась с этой проблемой и Мария Степановна Басюк:

– Я приехала с одним чемоданчиком. Здесь, в лесничестве, койку нашла.

Сестра матрац дала, одеяло. А подушки знаете из чего делали? Вот подморозит,

пойдем на болото, камыша наберем, точнее его самые верхушки, шишки. Они как

пух. И на рынке такие подушки продавались, двадцать пять рублей за штуку.

Рынок был ими завален. Если за ними ухаживать, то их лет на пять хватало. А

если не ухаживать, то они быстро пропадали. У нас соседка была, поглядела, что

43

у нас такие подушки, и тоже себе сделала. А сама она была неаккуратная, и они у

нее быстро пропали, червяки такие завелись.

Русская печь или кафельная?

Большей частью в немецких домах, даже многоквартирных, отопление было

печное. «При здешнем климате – это лучший вариант: воздух сухой, тепло

сохраняется два-три дня. Но самое главное – отделка печей. Каждая печь —

произведение искусства, украшения кафеля – ювелирная работа. Это чисто

немецкая черта, практично и красиво. Ну, и, конечно, камины: английская

изысканность и немецкая прочность» (Анна Ивановна Рыжова). Восхищается

немецкими печами и Екатерина Сергеевна Моргунова, попавшая в 1946 году в

поселок Мелькемен на границе с Литвой: «Какие там печи были! Кафелем

выложенные, красивые. Они у них на колесах, на катках, куда хочешь ставить

можно».

Впрочем, восхищение искусной работой немецких умельцев не было

единодушным.

– Я был очевидцем одной дикой сцены, – говорит Алексей Николаевич

Соловьев, бывший лектор обкома партии. – Во время XX съезда КПСС я в

составе пропагандистской группы был направлен в

Гусевский район, колхоз имени Гусева. Это был уже 1956 год. Идем по селу,

вдруг слышим грохот в избе, крики. Мы туда. А там мужик рушит великолепную

изразцовую печь. Кричит: «Они мою мать повесили! Гады! Ничего от них не

оставлю!»

Когда грянули морозы зимы сорок шестого – сорок седьмого годов, каких

давно не знала Прибалтика, кафельные немецкие печи уже не стали справляться

с обогревом квартир. Кроме того, были переселенцы, особенно из сельской

местности, которые не смогли побороть в себе тягу к привычной русской печи.

Григорий Иванович Менъшенин из поселка Севское Правдинскогр района,

например, так решил проблему:

– В доме стояла немецкая кафельная печка, но она мне не подошла. В

России самопеком хлеб пекли. И я стал русскую печь делать. У немцев на кухне

была плита. Она мне тоже не понравилась. У русских печь как печь, грела

хорошо, да и полежать можно. Я здесь самый первый все переделал по-своему.

Те, кто не мог сложить себе печь сам, пользовался услугами немецких

мастеров или же добывал железные печи «буржуйки».

Ну хорошо, печь сложили, утеплили, как могли, квартиру, – а топить чем?

Ведь топливом города и поселки в ту пору не снабжались. Военные решали эту

проблему, по утверждению Александра Игнатьевича Фурманова, как всегда,

организованно:

– В казармах было холодно, и поэтому почти в каждой комнате

устанавливали передвижные кафельные печки. А где их не было, то они скоро

появились после розыска в домах, оставленных немцами. Дров и брикетов не

было. Из каждого экипажа танка выделяли по одному солдату, который после

обеда искал топливо. Разрушали жилые дома за пределами военного городка:

сначала окна, двери, взламывали пол, потом крышу – этим отапливались.

Немцев, проживающих в поселке, не трогали. Брали дрова там, где они не жили.

А вот что вспоминает Надежда Архиповна Пискотская, приехавшая в 1946

году из Тамбова:

– Ходили дрова собирать по развалинам. Бывало, в развалку пойдешь, а

там – рамы оконные, двери. Все шло в ход. Однажды нашли подват с угольными

44

брикетами, которые немцы делали из угольной пыли. У них ничего не пропадало.

Они эти брикеты прессовали, получалось отличное топливо.

И под конец темы – один любопытный случай из воспоминаний Сергея

Владимировича Даниель-Бека, приехавшего в Кенигсберг 14-летним мальчишкой:

– Первым делом стали думать о самом насущном – пище. Надо было найти

дрова, чтобы приготовить обед. В семье это была моя забота. Я вышел на улицу,

смотрю – ребятишки тащат доски. Оказывается,

готовясь к нашему приезду, немцы сделали для нас дощатые уличные

туалеты. На одном написано по-русски «Женска», на другом – «Му– женска». В

общем, когда я прибежал, туалет уже доламывали. Но и я успел кое-что ухватить.

В тот день мы были с горячей пищей.

Невольно возникает вопрос: а не проще ли было заготовлять дрова в лесу?

Но, по мнению Афанасия Степановича Ладыгина из поселка Тургенево, основная

причина заключалась в том, что у людей было чувство временных жильцов на

этой земле, отсутствие хозяйского к ней отношения. Ведь дрова надо

выписывать, ехать за ними в лес, пилить деревья. А тут топливо было под рукой.

Ну, а как обстояли дела с другими бытовыми нуждами? Ведь система

коммунального хозяйства была в основном разрушена войной... Откуда люди

брали воду, везде ли было электричество?

Коммунальные заботы

В первые годы с электричеством в области случались частые перебои:

промышленные предприятия снабжались более-менее стабильно, заводы и

фабрики работали, а вот население обеспечивали электричеством в последнюю

очередь. Сказывалась и поврежденная во многих домах проводка, приходилось

людям пользоваться керосиновыми лампами, сооружать из снарядных гильз

коптилки – выходить из положения кто как мог.

Вспоминает Елизавета Васильевна Румянцева:

– Ни света не было, ни тепла. Мы на работе сидели, годовой отчет

составляли в темноте. Нам выдавали «лярд», сало американское. Вставляли

фитиль, делали коптилку и при таком свете работали.

Что касается водоснабжения, то первоначально воду брали из прудов,

насосных колонок, колодцев, развозили в бочках, ходили за водой в подвалы.

Многие переселенцы отмечают, что озерная и речная вода была хорошая, без

примесей, однако некоторые колодцы оказались сильно засоренными, иногда в

них находили дохлых крыс.

Типичную по тем временам картину рисует в своем рассказе Мария

Сидоровна Стайнова из Калининграда:

– Воды в нашем доме не было, ее мы брали на улице, в колонке. Заведовал

водоколонкой немец, давал воду два раза в сутки – утром и вечером. Чтобы

колонку не сломали, он запирал ее на ключ. И на работу этот немец нас будил,

бегал с таким большим колокольчиком вокруг дома по утрам и звонил. Когда

открывал колонку, то кричал: «Вассер! Вассер!»

Зоя Ивановна Г о д я е в а рассказала нам следующий случай:

Здесь вода была жесткой и невкусной по сравнению со смоленской. Очень

трудно было промыть голову. Как-то раз мы обнаружили на складе бочки с

веществом, похожим на соду. С мылом тогда было плохо, и мы решили

использовать находку, мыть этим веществом голову, Скоро из головы стали

волосы вылезать. Немки, когда узнали, что мы использовали это вещество для

мытья головы, пришли в ужас и сказали, что этого делать было нельзя, что это —

каустическая сода.

45

А Хасьян Секамовнч Аля у т д и н о в утверждает, что в первые годы

бытового обслуживания населения в области практически не существовало.

Мылись дома, кто как мог.

«В общежитиях одиноких рабочих грязь и мусор, постельными при– I

надлежностями рабочие полностью не обеспечены, а имеющиеся покрыты слоем

грязи. Кипятильников в общежитии нет, нет и кипяченой воды, I рабочие

пользуются водой из водопровода. Прачечных нет, поэтому ра– | бочие

вынуждены стирать свое белье в реке. Медпунктов неотложной скорой

медицинской помощи ни на одном предприятии нет – и вообще

медобслуживание рабочих поставлено исключительно плохо <...>

Большинство из них имеют только одну пару нательного белья, которое

стирке не подвергается, и один рваный костюм; обуви большинст– I во не имеет, а

имеющаяся пришла в полную негодность».

Из приказа управления по гражданским делам об итогах проверки бытовых

условий рабочих некоторых предприятий Калининграда

от 4 сентября 1946 года.

ГАКО. Ф. 298. Оп. 1. Д. 10. Л. 51.

И. как бывает в подобных случаях, в городах и поселках области

присутствовал неизменный спутник войны и разрухи – крысы. Об их обилии,

величине и том гнетущем впечатлении, которое они производили. рассказывает

приехавшая в начале 1946 года Екатерина Максимовна Коркина: «Как-то мы

ехали с мужем на машине, света было мало, я вижу – шоссе колеблется. У меня

плохое зрение с семи лет, я спросила мужа, что это такое? Он: «Это – крысы».

Об этом же вспоминает другая переселенка – МарияСидоровнаСтайнова:

– Самые большие крысы были до сорока сантиметров, без хвоста. Пешком

по улицам ходили. Говорили, что это ондатры. Потом они куда-то исчезли.

Особенно много крыс было в подвалах. Наша улица находилась на окраине

города. Пойдешь, бывало, в подвал, откроешь дверь, а крыса оттуда как

выскочит! Закричишь – и назад. Потом уже сначала спичкой посвечу, посмотрю

вниз и тогда только иду.

Один из простейших способов борьбы с мышами и крысами – обзавестись

кошкой. Но их в первые годы очень недоставало. По словам Надежды Архиповны

Пискотской, котенок на базаре стоил пятьдесят рублей – по тем временам сумма

довольно большая. Гораздо эффективнее на уничтожение крыс повлияли

крепчайшие морозы двух послевоенных зим.

«...а) широко разъяснять населению вред, наносимый грызунами, меры

борьбы с ними <...>

б) организовать во всех населенных пунктах и на полях проведение работ

по массовому уничтожению грызунов, привлекая для этой цели все

хозяйственные, общественные организации и местное население. Создать до

10.ХИ-46 г. в городах, рабочих поселках и райцентрах специальные отряды для

уничтожения грызунов, обратив особое внимание на борьбу с грызунами в

разрушенных зданиях, пустырях, местах свалок;

в) в учреждениях и на предприятиях выделить ответственных лиц за

проведение работ по уничтожению грызунов».

Из приказа областного управления по гражданским делам

от 26 ноября 1946 года.

ГАКО. Ф. 298. Оп. 1. Д. 10. Л. 51.

Если с крысами можно бороться различными способами, то с насекомыми

(блохами, вшами) способ борьбы один: чистота. Обдавали кипятком квартиры,

46

одежду; ходили в городские бани или же строили себе баню самостоятельно.

Петр Яковлевич Немцов вспоминает, что одну баню устроили на улице

Дзержинского, у немцев там был обмывочный пункт морга. В основном

пользовались уцелевшими немецкими банями. Потом построили новые. Живущие

на окраинах города мылись в домашних условиях. В городских квартирах

практически везде был газ, и воду подогревали в газовых колонках. В

парикмахерских в основном работали немцы. Назывались парикмахерские

«Плезир-салоны».

«Для бытового обслуживания населения города Калининграда созданы и

работают мастерские: 8 швейных, 8 сапожных, 11 слесарностолярных, 5 часовых,

2 радиомастерских. Общее количество рабочих и служащих – 560 человек <...>

В городе для обслуживания населения работает: 18 парикмахерских, 9 бань,

4 гостиницы и 4 прачечные – это по линии системы коммунального хозяйства.

Кроме того, ряд крупных предприятий имеют свои парикмахерские, бани и

прачечные».

Из «Краткой экономической характеристики Калининградской области» за

1946 год.

ЦГА РСФСР. Ф. 374. Оп. 2. Д. 173. Л. 2.

Приведем и рассказ Марии Тимофеевны Смурыгиной:

– Я была одной из первых парикмахеров области. Самая первая

парикмахерская в городе открылась напротив кинотеатра «Заря». Стояла такая

небольшая времянка – типа будки. В ней мы и начинали работать. Кроме того,

две первые парикмахерские размещались: одна на улице Красной, вторая – на

Каштановой Аллее. Помимо меня работало еще шесть мастеров-немцев. Я одна

была русская среди них. Они относились к работе старательно, никаких

конфликтов у нас не происходило. Зарплату получали восемьсот рублей.

Посетителей было довольно много, план мы всегда давали. Приходили немцы,

русские. Немки делали и укладки, и завивки, мужчины-немцы брились,

подстригались. Самая модная прическа была «бритый бокс» и еще «ёрш». А

женщины уже тогда делали шестимесячные завивки. Инструмент у нас был

хороший, все осталось от немцев. И когда они уехали, тоже все оставили для нас.

Следует отметить, что местное начальство оценило мастерство и

старательность Марии Тимофеевны, и она была переведена на работу в обком

ВКП(б):

– Я долгие годы работала в обкоме партии в парикмахерской. Обслуживала

весь горком и обком. Обслуживала Щербакова и всех других секретарей.

Приходила прямо в кабинет. Меня встречали, закрывали дверь на ключ. И я

полностью обслуживала их: брила, стригла и т. д. Они мне ничего не платили, за

них расплачивался общий отдел. То есть за эту работу мы получали

соответствующую зарплату.

На вопрос, были ли в самом начале сапожные и пошивочные мастерские,

мало кто из переселенцев отвечал утвердительно.

По словам Маргариты Серафимовны Золотаревой, существовали только так

называемые «холодные» сапожники -цг кустари, которые сидели, поджав ноги, на

кирпиче или на чем-то другом, и тут же е ноги ремонтировали обувь. Причем

делали это быстро, хорошо и очень дешево. Потом работавшие самостоятельно

сапожники вдруг куда-то подевались, появились сапожные будки.

Виктор Саввич Бутко справедливо замечает по этому поводу: «Бытовое

обслуживание особо не интересовало, так как средства были скудные и в

основном все делалось своими руками».

47

Самому можно сделать многое – но не все. Есть сферы, где без

общественных служб не обойтись. Это относится в первую очередь к

медицинскому обслуживанию.

Медицина

После окончания военных действий первым переселенцам медицинскую

помощь оказывали военные госпитали и медсанчасти. Анна Викторовна Зыкова

вспоминает: «Медицинская помощь оказывалась в находившемся рядом военном

госпитале на Каштановой Аллее. Он назывался тогда «госпиталем Раппопорта».

Почему именно так назывался госпиталь, объясняет Елена Ивановна Н е б е

р о: «Все медицинские организации назывались по имени руководителя или

главного врача: хозяйство Лапидуса – областная больница, хозяйство Саулькина

– военный госпиталь и тому подобное».

Вместе с русским медперсоналом в больницах работали и немцы: многие из

них были прекрасными специалистами в своих областях – хирурги, терапевты. В

те тяжелые времена не хватало врачей, медицинских инструментов, лекарств. Но

время шло, налаживались хозяйственные связи, гражданские лечебницы и

медпункты открывались в городах и самых отдаленных поселках.

– Лекарств – традиционных, отечественных – было в достатке.

Импортные, правда, появились позже, – утверждает Юрий Михайлович Феденев,

прибывший в область в 1947 году. – Краснознаменск – район отдаленный.

Первое время специализированных врачей не было, имелся только средний

медицинский персонал. Но медицинская служба была поставлена хорошо,

работала санитарная авиация. С любой мало-мальски опасной болезнью

отправляли в Калининград.

Не все переселенцы согласны с такой оценкой. Алексей Николаевич

Соловьев летом 1948 года по дороге в область заболел ангиной и попал в

больницу. На вопрос про больницу он ответил: «Не помню точно. Дом большой на

Литовском валу. Да там и не лечили. Полежал неделю, горло полоскал. Мне и

гланды не вырезали. Само все прорвалось, а потом тридцать лет от ангины

страдал. Какое там лечение!»

А вот рассказ Нины Моисеевны Вавиловой (год приезда в область – 1946):

«На Заводе была санчасть, там перевязки делали, швы накладывали. Когда

случалась травма – давали освобождение. Я, помню, руку железом пропорола,

глубоко так... Дня три посидела, потом на работу вышла. Мне мастер говорит:

“Нина, чего ж ты вышла, как же ты работать будешь?” – А я говорю: “Так у меня

левая рука болит, а пра– вая-то здорова. А мне правая только нужна”».

Лариса Кузьминична Е ж к о в а, которая работала санитаркой в поселке

Чистые Пруды, подробно вспоминает больничную обстановку:

–.Больница была где-то на 25-30 мест, всего девять палат. Персонала

человек девять работало: врач, три санитарки, три сестры и завхоз. Родильное

отделение имелось. 2

– Ас чем люди лежали?

– Да по-разному. Одно лето сразу восемнадцать больных привезли из

лесхоза. Заболели брюшным тифом. Они в лесу работали, и им что-то воды не

привезли. Где-то плохой воды напились и заболели. Но их всех вылечили. Одна

девушка у меня прямо на руках умерла, ее бешеная собака покусала. У меня у

самой мальчишка лежал и больнице. Где-то ногу поранил и заболел столбняком.

Но его вылечили. Врач еще говорила, что я везучая, потому что от столбняка

только один из ста вылечивается. У нас много от столбняка умирало. Один

рабочий наступил на топор, поранил ногу, тоже заболел и так быстро, через три

48

дня, умер. Вирусных заболеваний много было. Особенно грипп. Весной и осенью

нам работы прибавлялось. Бывало, что и от гриппа умирали, но обычно, если

очень большая температура или слабый больной, мы его в район отправляли, в

Нестеров.

«Детская инфекционная заболеваемость не имеет никакой тенденции к

снижению и растет из месяца и месяц.

Вот цифровые показатели первого квартала 1949 года по сравнению с

первым кварталом 1948 года.

Выросла заболеваемость детей: дизентерией на 38% (102 /140 случаев)

скарлатиной в 4 раза (68 / 263) дифтерией на 25% (112 /141) корью на 31 %

(658 / 863)».

Из доклада зав. облздравотделом на втором областном съезде врачей 6-8

июня 1949 года.

ГАКО. Ф. 297. Оп. 7. Д. 172.1 15.

«Благодаря повышению жизненного уровня трудящихся и широкому

проведению оздоровительных мероприятий в области значительно снижены

заболеваемость, общая и детская смертность, повышена рождаемость.

Мы, медицинские работники, считаем за высокую честь работать в

Калининградской области, вдохновителем и создателем которой являетесь Вы,

дорогой товарищ Сталин».

Из письма И. Сталину делегатов второго областного съезда врачей 6-8