Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Книга: Восточная Пруссия глазами

советских переселенцев

ББК63.3(2Р-4К)63

В78

1

Библиотека журнала «Новый Часовой»

Авторы-составители:

С. П. ГАЛЬЦОВА (глава 6), А. Н. ГЕДИМА (глава 3),

М. А. К ЛЕМЕШЕВ А, канд. истор. наук (глава 4),

Ю. В. КОСТЯШОВ, докт. истор. наук (главы 11, 12, введение, заключение), Ю.

И. МАТЮШИНА, А. Н. ПОПАДИН, К. В. РЕЗУЕВ (главы 1, 2),

Л. Н. ТКАЧИК (глава 10), А. А. ЦАПЕНКО (глава 9),

А. Д. ЧУМАКОВ (глава 7), А. А. ЯРЦЕВ, канд. истор. наук (главы 5, 8)

Руководитель авторского коллектива докт. истор. наук Ю. В. КОСТЯШОВ

Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: Первые В78 годы

Калининградской области в воспоминаниях и документах. – СПб.: Изд-во

«Бельведер», 2002. – 272 с.: ил.

18ВИ 5-9259-0011-1

В основе книги – воспоминания первых переселенцев, прибывших из разных

уголков Советского Союза на земли бывшей Восточной Пруссии вскоре после

окончания Второй мировой войны. Их рассказы дополняют документы того

времени. Читатель познакомится со всеми этапами заселения Калининградской

области: вербовкой, переездом, первыми впечатлениями, устройством на работу,

поисками жилья, бытом первых переселенцев и т. д. В книге говорится также о

жизни немцев, оставшихся в новой российской области после войны, об их

взаимоотношениях с советскими людьми, о депортации немецкого населения в

Германию.

Книга может быть интересна широкому кругу читателей.

ББК 63.3(2Р-4К)63

© Ю.В. КостЯшов и др., 2002 © Калининградский гос. университет, 2002 ©

Издательство «Бельведер», 2002 ™ 5-9259-0011-1

2

К читателям

Вторая мировая война изменила карту Европы. С 1945 года начался новый

отсчет времени и для окраинных земель Германии, когда часть Восточной

Пруссии и ее главный город Кенигсберг стали советскими.

О том, как это было, можно прочесть в различных книгах, статьях, научных

публикациях. Однако существовавшая до сих пор история области – это в

основном история заводов и колхозов, пятилеток и починов, удоев и уловов. Из

нее как-то незаметно выпал обычный человек с его сложной, подчас трагической

судьбой, его страданиями и радостями, повседневными заботами, часто

неустроенным бытом – всем тем, что, собственно, и составляет подлинную

жизнь народа.

Кем были люди, приехавшие в теперь уже далекие послевоенные годы

осваивать новый край? Что заставило их покинуть родные места и поехать на

чужбину? Как их встречали? Что они здесь увидели? Как складывались их

отношения с остававшимся в области до конца 40-х годов местным немецким

населением? Как они жили, работали, отдыхали, растили детей, о чем мечтали?

И что думают сегодня наши ветераны о полувековой истории нашей области —

самого западного края России?

Поиск ответов на эти и другие подобные вопросы и стал отправной точкой

для создания этой книги, посвященной первым послевоенным годам

Калининградской области.

А предыстория такова. В 1988 году на историческом факультете

Калининградского государственного университета была создана ассоциация

устной истории. Устная, или народная, история – это история современности,

созданная на основе воспоминаний участников и очевидцев событий, записанных

на магнитоленте. В последние десятилетия интервьюирование широко

применяется исследователями во всем мире. У нас в стране это новое

перспективное направление в исторической науке только начинает завоевывать

признание. Наша ассоциация объединила молодых преподавателей, студентов и

выпускников исторического факультета КГУ, работающих в вузах, музеях и

школах области. А ее главной целью стало осуществление проекта

«Переселенцы».

С самого начала нам было ясно, что реализация проекта с помощью

традиционных методов – поиска архивных материалов, изучения подшивок

старых газет и т. п. – не принесет ожидаемого результата. Фонды архивов

советского времени заполнены справками, планами, сводками, отчетами; газеты

– пропагандой. Единственный шанс восстановить подлинную картину того, что

происходило на этой земле в переломный момент ее истории, – заручиться

свидетельствами очевидцев. Пока не поздно, пока живы те, кто может рассказать

о событиях второй половины 40-х годов. С этой целью была составлена

специальная программа опроса переселенцев, отработана методика ведения

записи воспоминаний, интервьюирования старожилов, приехавших в область в

период с 1945 до 1950 года. Программа охватывала все стороны заселения

области, включая такие вопросы, как вербовка, переезд, обустройство и быт

переселенцев, их вживание в новую, непривычную среду обитания, человеческие

взаимоотношения. На последнее мы старались обращать особое внимание, ведь

население нашей области уникально: его сформировали выходцы почти из всех

уголков нашей огромной страны. Здесь встретились и взаимодействовали

различные уклады жизни, обычаи, традиции, особенно при существовавших в

течение первых лет контактах с жителями бывшей Восточной Пруссии.

3

В 1990-1991 годах работа проводилась при поддержке областного историко-

художественного музея и его директора Е. И. Пенкиной, благодаря чему

появилась возможность организовать несколько научных экспедиций. На

микроавтобусе мы исколесили всю область, заглядывали в самые отдаленные

поселки, останавливаясь на ночлег в скромных районных гостиницах, школах или

клубах. Приезжая в очередное встретившееся по пути село, участники

экспедиции расходились по домам, разыскивая местных старожилов. А к вечеру

возвращались, переполненные впечатлениями от бесед и новой информацией о

нашем недавнем прошлом. За четыре года работы удалось записать более

трехсот двадцати интервью, объемом около двух с половиной тысяч

машинописных страниц. Эти живые свидетельства людей и составили основу

книги, написанной в жанре устной истории. Опрос проводился в Калининграде, во

всех районах и городах области – всего в пятидесяти одном населенном пункте.

Интервью записывались на магнитофон или стенографировались,

перепечатывались на машинке и возвращались собеседникам для внесения

дополнений и устранения неточностей. Исправленный и подписанный

респондентом и интервьюером, а также заверенный печатью официального

учреждения текст воспоминаний становился историческим документом .

Нас как исследователей волновала степень достоверности записанных

рассказов. Увы, память человеческая несовершенна, а взгляд на прошлое не

всегда объективен, дается сквозь призму сегодняшнего дня. Эту проблему мы

пытались решить путем поиска типичных воспоминаний, подтвержденных

документами, свидетельствами других очевидцев. Мы не можем поручиться за

правдивость каждого рассказанного факта, но собранные воедино они дают

впечатляющую панораму начального периода истории Калининградской области,

представляют всю палитру взглядов, мнений и оценок ее первых жителей.

Основная часть интервью в виде машинописных текстов передана на

постоянное хранение в научный архив Калининградского областного историко-

художественного музея. К интервью прилагаются фотографии респондентов —

сделанные во второй половине 40-х годов и современные.

Почти все люди, с которыми приходилось вести беседы, были откровенны и

искренни. Конечно, этому помогло время, раскрепостившее их сознание. Однако

иногда интервью оказывалось неподписанным: человек уехал, тяжело заболел,

имелись возражения со стороны родственников – в таких случаях их имена

пришлось обозначить только инициалами. Свидетельства очевидцев приводятся

в книге в том виде, в каком они были записаны во время интервью, с

сохранением стиля живой речи, без сглаживания углов и «причесывания»

шероховатостей. Минимальным редактированием убирались повторы или уход от

темы, которые характерны для свободной беседы.

Во время работы нас интересовали семейные архивы: документы, газетные

вырезки, фотографии. Некоторые из них публикуются в этой книге. Кроме того,

нам показалось интересным дополнить живые рассказы людей официальными

актами той поры. В архивах Калининградской области, Москвы и других городов

удалось отыскать документы, которые еще не публиковались, в том числе и по

причинам секретности, или на которые историки мало обращали внимания . Они,

как правило, касались конкретных людей, каких-то бытовых подробностей. Ведь и

в этих «мелочах жизни» по-своему запечатлелась уходящая и уже во многом

ушедшая эпоха.

При создании книги нам хотелось через воспоминания и документы показать,

как складывалась жизнь первых переселенцев, их непростые судьбы. Что

4

получилось из задуманного? Об этом судить читателям и прежде всего тем, для

кого эта книга – возвращение в свое прошлое.

Авторский коллектив выражает благодарность директору А. Н. Федоровой и

сотрудникам Калининградского областного архива за содействие в поиске нужных

материалов, учителю истории из Ладушкинской средней школы Е. А.

Большинской и ее ученика^, А. М. Сологубову и его коллегам, выпускникам

исторического факультета КГУ В. М. Кривецкому, Н. Терехову, К. С. Сердобинцеву,

В. В. Борисенко, А. Н. Николашину, В. Сильницкой и всем тем, кто оказал помощь

в подготовке этого издания.

Рукопись книги была закончена еще в начале 1992 года, но ее публикация

стала возможной только теперь благодаря заинтересованному вниманию и

содействию со стороны редакции петербургского журнала «Новый Часовой» и его

главного редактора А. В. Терещука. К сожалению, не в нашем родном городе.

Юрий КОСТЯШОВ

В книге использованы документы из Государственного архива

Калининградской области (ГАКО), Архива Озерского района Калининградской

области (АОР), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ),

Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Центрального архива

министерства обороны (ЦАМО), Центрального государственного архива РСФСР

(ЦГА РСФСР), Российского государственного архива кинофотодокументов,

областных архивов в городах Вятке (ГАКирО), Пензе (ГАПО) и Самаре (ГАКуйбО).

5

Глава 1. ДОРОГАМИ ВОИНЫ

«Оккупация – это страшное дело!» В германском плену. Одна судьба.

В конце войны

Такая мысль может показаться странной, но история нашей области

началась не в 1945 году, когда в Кенигсберг вступила Красная Армия, и не в сорок

шестом, когда эта земля получила другое имя и других хозяев. История нашей

области началась вместе с рождением ее новых жителей, началась за тысячи

километров от берегов Преголи. История любой земли – это прежде всего

история народа, населяющего ее.

Составленная нами программа интервьюирования была посвящена истории

заселения Калининградской области. О жизни людей до переезда сюда

предполагалось записать только самые краткие сведения. Но получилось иначе.

Наши собеседники стали вспоминать всю свою жизнь: гражданскую войну,

двадцатые годы, период НЭПа, коллективизацию, голод, тридцать седьмой год и,

конечно, Великую Отечественную. Мы понимали: люди хотят выговориться, и не

жалели времени на «посторонние сюжеты». Нередко эти рассказы о довоенной

жизни становились главной темой интервью. Наверное, они могли бы послужить

основой для отдельной книги. Однако на сей раз ограничимся только несколькими

свидетельствами военного времени. Без них невозможно понять настроение и

чувства советских людей, приехавших после 1945 года заселять и осваивать

бывшую Восточную Пруссию.

«Оккупация – это страшное дело!»

Едва ли не половина переселенцев в Калининградскую область выехала из

районов, бывших под фашистской оккупацией. Для них знакомство с немецким

народом началось с солдат в форме вермахта. Вспоминает Мария Степановна

Басюк, которой тогда было 16 лет:

– Когда война началась, мама в отпуску была. Мы жили у бабушки в

деревне. В октябре немцы пришли. Когда немцы оборону на Десне прорвали,

мама пришла и говорит: «Надо эвакуироваться». Мы отъехали километров

тридцать, и тут немцы. Там их разведка, что ли. На танкетках подъехали. А с

нами учитель был, тоже коммунист, Сергей Андреевич. Его немцы повесили.

Прямо у нас на глазах. Это вот я первый раз увидела, как немцы шли, и первую

смерть увидела. Потом мы домой вернулись. А там все разбито, ульи разорены.

Бабушку немцы избили, она через несколько дней умерла. У нас на чердаке книги

лежали партийные тома Ленина, Сталина. Ну, они все: «Коммунист! Коммунист!»

И избили ее сильно. А в феврале сорок второго года маму расстреляли. У меня

день рождения был. А утром прямо мама глядит в окно: «Ой, немцы сюда идут!»

В дом зашли и прямо маме говорят: «Хальт! Хальт! Собирайся. Коммунист —

капут!» И всех нас вывели, и маму прямо у речки расстреляли. И не разрешили

хоронить. Мама целую неделю лежала на снегу. Потом уже пришли партизаны,

гроб сбили и повезли хоронить. Так немцы их стали обстреливать. Так мы не

успели маму закопать. Гроб в могилу опустили, а закопать не успели. Потом уже

партизаны к нам пришли, сказали, что, мол, закопали они нашу маму. А летом

этого же года партизаны забрали нас всех, все село в лес. А село наше немцы

сожгли.

– А отец ваш где был?

А отца забрали на фронт. У нас за старшую сестра Шура была. А так нас

четыре сестры было. Еще Нина была и младшая Оля. Ей всего два годика было.

Она маму и не помнит. А потом каратели нас окружили и снова в село погнали. А

весной сорок третьего года погнали нас в лагерь, в Починский район. Сколько

6

народу в дороге поумирало! Нас ведь и не кормили почти. Люди пухнуть стали.

Дочка у Шуры, Валя, у нее вот ручки вот такие были, давнёшь пальцем, и прямо

ямки остаются. А если кто в дороге падал или даже споткнется, немец подойдет и

с автомата убивал. А кто там остался, дочка или мать, дальше погнали. Прибыли

мы на станцию Почин, поселили в школу. Жители тут стали собирать нам

продукты, по буханке хлеба, по двадцать штук яиц на семью. Кто сколько может. А

потом стали приезжать полицаи, отбирать себе людей для работы. Мы попали в

деревню Поповка. Нину взяли детей нянчить, а нас с Шурой на работу. Там

картошку сажать, потом жать. Правда кормили, а когда сжали, то еще и хлебом

платили. А в октябре сорок третьего пришли наши.

Это происходило на Брянщине. А вот рассказ о событиях в Белоруссии:

– Немцы у нас не жили. Но когда приезжали, надо было им хлеб отдавать.

Мы его закапывали. Осенью делали ящики такие и закапывали. В общем,

прятали. Если увидят – отбирали. Вот так и пробежали три года. Ночью дома,

днем в лесу. Только старые и малые оставались. Вот у матери была девочка

маленькая, сестра моя, ей был месяц всего, она не бегала. Дома оставалась.

Дом охраняла (смеется). И вот в сорок втором, что ли, их собрали всех, кто не

успел убежать, собрали всех в церкви, заперли, по домам проверили, кто есть, и

через дом подожгли. Вот тогда и наш дом сгорел. Потом куда-то в дальний

гарнизон их пешком сгоняли. Кто босиком, кто как. А был уже ноябрь месяц,

заморозки уже. И оттуда отправили старых и малых назад, а оставили более

молодых. И отправили на работу окопы рыть. В общем на разные работы

оборонительные. А часть отправили в Германию... Я как вспомню, это страшное

дело! Это оккупация. Потому что не чувствуешь себя человеком. Вот придут или

сегодня или завтра и расстреляют. Постоянно евреев забирали. Их соберут,

окольцуют и потом самих же заставляют рыть яму, и их же расстреливают.

Оккупация – это страшное дело. Это жуть. Тогда за любую ерунду могли

расстрелять. Одного расстреляли за то, что цигарку из советской газеты скрутил.

Говорят, был связан с партизанами. А у него газета еще довоенная была

(Зинаида Иосифовна Опенько, 1928 года рождения, уроженка Витебской

области).

«Справка

Дана настоящая Альховик Анне Денисовне, 1923 года рождения, уроженке д.

Брицаловичи, Липеньского с/с, Осиповичского р-на, в том, что она действительно

18 августа 1942 г. была арестована немецкими карателями и посажена в лагерь г.

Бобруйска как партизанская семья. Несмотря на то, что она была в положении и

22 декабря 1942 года тов. Альховик Анна Денисовна родила ребенка в трудных

условиях фашистских лагерей. 2 марта 1943 года тов. Альховик Анне Денисовне

удалось убежать с ребенком из немецкого лагеря в расположения 211

партизанского отряда. После этого она была командованием партизанского

отряда 211 направлена с ребенком малым в гражданский лагерь, который

размещался в Грабовских лесах, рядом с отрядами 211 и 214. Альховик Анна

Денисовна находилась в лесу по день соединения с Красной Армией, т. е. по 3

июля 1944 года, что удостоверяем:

бывший командир партизанского отряда № 211 им. Рокоссовского

соединения Осиповичских партизан Г. Борозна,

бывший начальник штаба отряда № 211 им. Рокоссовского соединения

Осиповичских партизан И. Потапенко».

Личный архив А. Д. Альховик.

7

Трудно, страшно жилось в оккупированных районах, но были места и похуже.

Нина Моисеевна Вавилова встретила войну в Ленинграде, где пережила самую

тяжелую пору блокады:

– Во время блокады работала на строительстве укреплений: сначала рыли

окопы, потом противотанковый ров вокруг Ладоги. Вывезли нас, женщин, на эти

работы восемь тысяч, вернулись три тысячи... Немец сильно бомбил. Да и от

болезней мерли. С тех пор у меня ревматизм, ноги ноют так, что ходить не могу.

Приехала я с оборонных работ и слегла – воспаление легких. Спаслась только

собачиной. И соседку, учительницу, от дистрофии вылечила этим.

– Что за собачина?

– Обыкновенные собаки, правда, не дворняги, а овчарки. В Ленинграде была

такая школа, где учили собак пробираться к партизанам через заминированное

поле. Собака мины-то чует, стороной ползет. Бывало, конечно, испугается,

шарахнется в сторону и взрыв. Ой, бедненькие, приползали иной раз на

последнем издыхании, живот распорот, кишки за собой волочит, а знает, что

донесение за ошейником: надо дойти. В городе к тому времени уже и 125 грамм

хлеба не выдавали на карточки, нечем было. А жить надо было как-то. Знакомый

мужа был инструктором в этой школе. Он и приносил собак. Люди-то и кошек, и

крыс, и мышей ели – голод не тетка. И людоедство было, знаю точно. А этот

знакомый мне и говорит: «Ты, Нина, ничего из этого не ешь. Пока муж твой на

фронте, я тебя хорошей штукой снабжать буду, не хуже овечки». И правда, что

овечки овчарки были, на два пальца сала. Я поначалу брезговала, отвар сливала,

только мясо ела. А потом привыкла, стала и отвар пить. Соседке принесу

тепленького, а она мне: «Что это ты, Нина, носишь? Силы так и прибавляются». Я

ей отвечала: «Пей, пей, это овечка». Она пьет да нахваливает. Потом, когда она

стала вставать, я ей рассказала, что это за «овечки» были.

В блокаду и деток своих похоронила, муж на фронте погиб. Вот го– ря-то

было. Господи! Думала не выживу. Потом блокаду прорвали. Я уехала в Пензу, к

дальней родне. Трудно очень было, душа болела.

В германском плену

Население оккупированных районов зачастую подвергалось насильственной

депортации. Людей угоняли на принудительные работы в Германию, Польшу,

Прибалтику. Рассказывает Лариса Петровна Амелина, жительница поселка

Цветное Зеленоградского района:

родилась в 1931 году в селе Ломовое Орловской области. Мать была

колхозницей. Отец работал экспедитором на спиртзаводе, председателем

сельсовета, одно время даже замещал председателя райисполкома. Как война

началась, отец снял бронь. Пошел в военкомат и призвался на фронт. В октябре

или в конце сентября, когда наши отступали, он забежал на пятнадцать минут

домой. Сказал, чтобы мы обязательно эвакуировались. Тогда был приказ такой,

чтобы семьи коммунистов эвакуировались. Под Москвой отца ранили в

затылочную часть головы, и он умер в апреле 1945 года в психиатрической

больнице в Удмуртии. Говорят, он писал «бредовые» письма на имя наркома

Ворошилова. Мы за него и пособия никакого не получали, так как он умер не в

госпитале. Потом пришел председатель колхоза, дал нам пару лошадей, сказал,

чтоб мы уезжали. Мать спрашивает: «А вы как же?» – «А мы остаемся», —

говорит. Ну, и мать решила: «Что же мы поедем? Что с людьми будет, то и с

нами».

В конце октября пришли немцы. Снег уже был. Первые были такие... Не

разговаривали. По домам расселились, начали гусей бить.

8

Денщики у них были поляки. Один к нам пришел, спрашивает: «Матка гуси

есть?» – «Есть десять штук, они на реке». – «Пойдем отбивать гусей».

Пригнали десять штук, свои – чужие, уже не разбирались. Он и говорит:

«Забивай гусей, корми детей. А то немцы всех гусей перебьют потом свиней и

коров. А потом будут панов и паненок забирать». Он-то уже знал. Мы только

понять не могли, зачем «паненок» забирать? Мужчин окопы рыть, а женщин для

чего?

...В марте сорок третьего нас погрузили в повозки и погнали на станцию. Там

погрузили в вагоны и повезли, не знаю куда. Открыли первый раз под Брянском

партизаны. Сказали, что далеко нас не увезут. А они нас освободить не могут, так

как не прокормят. Первый раз кормили в Брянске. Дали щи из тухлой капусты.

Потом повезли до Лиды и повернули назад – партизаны взорвали мост. В

Каунасе нас встречали. Официантки такие в белых кокошниках, кормили

хорошим обедом. Еще генерал какой-то выступал. А потом привезли в Алитус, в

концлагерь. Жили сначала в конюшне. Через две недели ходили в баню. Белье

жарили. Потом поселили в бараки. Цементные полы, нары в три яруса. Жили там

три месяца. Работать не заставляли, но кормили плохо: утром кофе с сахарином

и булка хлеба на девять человек, в обед пол-литра баланды, иногда в ней

плавали гороховые шкурки или очистки от копченой колбасы. А хлеб только утром

давали. Долго оформляли документы, но так и не оформили. В июне сорок

третьего приехали латыши. Нас забрали в Латвию. А моя крестная заболела

тифом и осталась. Их потом вторым эшелоном отправили в Германию, как раз в

Восточную Пруссию.

Семья Ларисы Петровны Амелиной находилась на принудительных работах в

Латвии до 1945 года.

По-разному складывалась жизнь советских людей на чужбине. Одни

работали в услужении у богатых хозяев, другие батрачили на селе, третьи – на

военных заводах, а кого-то ждали тюрьмы и лагеря.

Уроженка города Ярославля Людмила Михайловна Голикова тоже оказалась

в плену. Летом 1942 года она была вывезена в Германию:

– Нас привезли в Кенигсберг, на нынешний Южный вокзал. Все немки такие

нарядные ходят, в горжетках, а мы... Стоим, за этого немца держимся, который

нас привез. Потом сидели в общем зале под крышей на перроне. Сидим (нас

человек двадцать), плачем. Страшно: все чужое. Фрау эти ходят – такие

напыщенные. Последнее, что оставалось от России – это вот этот немецкий

солдат, который нас привез и который скоро от нас уйдет. Какая-то старушка,

помню, подошла к нашему солдату, о чем-то просила. Наверное, думала, что он

нас обижает. Потом нас повели в арбайтсамт (рабочий отдел), где-то в центре

города он размещался. Выдали прямоугольные нашивки голубого цвета, белым

было написано «ОзГ». Вскоре меня вызвали, показали хозяйке. Ей лет 35-36

было. Улыбнулась она мне. Сели мы в трамвай. И там увидела девочку, с которой

вместе ехала в поезде, обрадовалась, стала говорить. Хозяйка мне: «Нельзя!»

Оказывается, нам в трамваях ездить было запрещено. Если бы кто увидел, у

хозяйки были бы неприятности.

Хозяина звали Зайтц, он служил где-то в Литве. Хозяйку звали Эр– не. Трое

детей: сын Иохим 16 лет (он жил отдельно, был трубочистом), дочка Кэтхен 12

лет и самый младший мальчик, лет двух с половиной, Буце. Хозяйка относилась

ко мне очень хорошо. Она учила меня языку. И у меня был небольшой словарь.

Мои обязанности: утром, когда хозяйка еще спит, я бегу за молоком. На мальчика

полагался один литр цельного молока, на взрослых – по пол-литра пахты. Все

это было по талонам. Затем варю девочке кофе, готовлю ей завтрак, и она

9

отправляется в школу. Потом поднимаю темные шторы (для светомаскировки).

Ежедневно была влажная уборка. Хозяйка сама показала, как нужно убирать, как

застилать постель. В месяц она мне платила 10 марок 20 пфеннигов. Потратить

же их я ни на что, кроме лимонада, не могла, так как все абсолютно было по

карточкам. Готовила она сама. Ели в кухне все вместе, и я тоже. Фактически я

была как член семьи. В мои обязанности также входило одевать малыша.

Поначалу он капризничал, вырывался. Потом привык и даже полюбил меня. Это я

его лимонадом приворожила. Деньги ведь мне все равно тратить не на что было.

Мы с ним ходили гулять на Литовский вал. До чего там было красиво! Вроде

бульвара что-то. Люди прогуливались. Ходили мы с ним в зоопарк («Тиргартен»).

Там мало что изменилось. Сейчас даже стало красивее, наши надстроили. Фрау

Эрне сочувствовала нашим. Приходит она как-то раз и говорит мне: «Люци! Я

дала вашим талончики на хлеб. Только ты скажи им, чтобы получали хлеб, когда

в булочной никого нет». Это она нашим военнопленным карточки дала. На заводе

«Шихау» было очень много подпольщиков из числа вывезенных на работы. Из

волковысских лесов прибыл человек для организации подполья. Правда, это все

я узнала уже в гестапо. Им удалось отправить первую партию людей. Дело было

поставлено серьезно, потому что ехали на машинах, с пропуском. На границе

задержали с проверкой, они вынуждены были принять бой. Оттуда ниточка

привела в Кенигсберг. Гестапо не дремало. Один из военнослужащих, с которым я

познакомилась на строительстве бомбоубежища (его звали Леша), просил меня

достать компас. Я взяла с окна, хозяйский. А компас, как потом выяснилось,

оказался детский. Потом этот компас привел гестапо ко мне. Леша работал у

пекаря. Он меня и выдал. Но я его не виню. Его очень сильно избили. Хозяйка

меня часто предупреждала: «Люци, я тебя прошу, не ввязывайся никуда. Это

очень опасно». Я ей обещала. Когда меня уводили, малыш сказал: «Я пойду с

Люди». Он же ничего не понимал. Хозяйка дала мне свое теплое белье. Это был

февраль 1943 года.

Людмилу Михайловну продержали в тюрьме полтора месяца, а затем

отправили в концлагерь Равенсбрюкк, оттуда – в концлагерь Цводау в

Чехословакии. Она продолжает свой рассказ:

– Там было очень много разных национальностей. Много француженок

было, даже были еврейки, но их перед самым приходом наших расстреляли. Как

они плакали, как они хотели жить! В последние дни кормили ужасно: в день

давали по 70 граммов хлеба, и все. Соли в пище не было совсем. А ведь я в этом

концлагере находилась больше года. Нас освободили 7 мая 1945 года англо-

американские войска. Одна француженка встретила своего мужа. Чешек

отпустили, немок тоже. Остались только француженки, польки и мы. Вообще, это

был сумасшедший день. Помню, женщины поймали надзирательниц и остригли

их наголо. Мы хохотали над ними как сумасшедшие. По-моему, это одно из самых

сильных средств унижения, тем более женщины. Позднее пришли русские. Мы их

не узнали вначале: погоны, петлицы. Наши повесили лозунги: «Родина-мать ждет

вас!»

Я вернулась в Ярославль. Паспорт на 1946 год выдали с ограничениями

(нельзя было выезжать из города), НКВД следил за мной, проверял с

пристрастием. Даже знакомые мне говорили, чтобы я не откровенничала, потому

что их расспрашивают, о чем они со мной говорят. Меня вся эта возня обижала до

глубины души. Я всю войну мечтала вернуться на родину. В лагере я

познакомилась с одной француженкой, так она все меня звала после войны

поехать с ней во Францию. Я же мечтала только о доме. А теперь выходит, что

после стольких мучений, выпавших на мою долю, меня подозревают как

завербованную иностранной разведкой! Это был, конечно, бред, но мне это было

10

больно. Поэтому, когда я получила паспорт уже без ограничений, я тут же уехала

в Ригу к сестре.

Одна судьба

Есть люди, по биографиям которых, как по книге, можно изучать историю

страны и удивляться, как это одна жизнь может вместить в себя столько событий.

Такова судьба Ивана Дмитриевича Степанова, одного из многих, кто приехал в

бывшую Восточную Пруссию в конце сороковых.

– Я родился 17 июля 1926 года в деревне Киревка Тимского района Курской

области. Отец, Степанов Дмитрий Епифанович, был крестьянином. Мать,

Степанова Ефросия Матвеевна, была крестьянкой. В нашей семье было 7 детей.

Я был третьим по счету ребенком.

...В 1933 году наступил страшный голод. Мы, дети, пухли с голода.

Свирепствовали разные болезни, особенно дизентерия. Ослабевшие от голода

организмы людей не могли сопротивляться болезням. Много людей поумирало.

Не обошло горе и нашу семью. Сестра Наташа и брат Миша умерли от голода, и

нас у родителей из семи детей осталось пятеро. Но на этом наши беды не

кончились. Все крестьяне должны были выполнять план государственных

поставок различных сельскохозяйственных продуктов, в частности и куриных яиц.

Моя старшая сестра набрала на сдачу ведро яиц. Об этом узнал председатель

сельского совета Степанов Андрей Петрович, и он решил забрать эти яйца

вместе с продавцом магазина и еще кем-то. И вот они трое забрали эти яйца для

своих личных дел. Шел 1937-й год. Сестра рассказала о случившемся отцу. Отец

пошел к ним, стал стыдить, говорил: «Вы же коммунисты, зачем ребенка

обижаете?» А они после этого договорились между собой – председатель

сельского Совета, продавец магазина и еще кто-то, я не помню кто, – и написали

в НКВД, что мой отец ругал Сталина.

...Когда отца арестовывали, мать от отчаянья плакала и причитала. Потом,

когда она побывала в Курске и ей в тюрьме сказали, что отца там уже нет, с ней

случился обморок возле самой тюрьмы. Не знаем, что она там говорила и

кричала в обморочном состоянии, но ее оттуда, от тюрьмы, увезли в

психиатрическую больницу. Пробыла она там три года. Мы, пятеро детей,

остались без средств к существованию. Мы бродяжничали, как нищие

побирались по деревням, так как есть было нечего. Наши дворовые постройки,

пока мы бродяжничали и нищенствовали, чтобы не умереть с голоду, растащили

на дрова соседи. Дров на зиму запасти не успели, и поэтому топить хату было

нечем. Случалось, мы спали прямо в русской печи: протопишь ее чуть-чуть

соломой и спишь там... Две старшие сестры уехали с подругами в город

Подольск, что под Москвой, и устроились там в училище фабрично-заводского

обучения – ФЗО. И мы остались втроем – братишка, младшая сестра и я. К

слову, этот мой братишка родился в 1933 году. Мать была почти не движимая от

голода, не могла часто подходить к ребенку. В люльке завелись черви, кожица на

тельце брата от червей, заведшихся в люльке, даже сморщилась. Мы маленького

братика кормили соской, сделанной из мякины... Есть было нечего. Чтобы

прокормиться, пойдешь, бывало, на маслобойню, попросишь семечек – и съешь

их, а это очень вредно. Так мы жили с 1937 до 1940 года.

В сороковом году маму выпустили из психиатрической больницы. Она

приехала к нам, звала нас: «Детки, детки!» Она была коротко подстрижена. К

матери мы сначала не подходили, потому что нам сказали, что она сумасшедшая.