Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Мы просто одичали без нее. А она ласкалась к нам, ее детям... Как-то раз мы

варили холодец, и мать подавилась костью от него, после этого она не могла

ничего глотать. Раздуло шею. И нашу маму от колхоза отправили в Курск, в

11

больницу. Там маму прооперировали. Пролежала она в больнице девять

месяцев. Пока ее не было, мы, голодные и холодные, чтобы не умереть с голоду,

снова стали бродяжничать. Когда началась война, мать, недолеченную, привезли

из больницы домой. Простую пищу, какой мы питались каждый день, маме есть

было нельзя. Еда ей нужна была мягкая, диетическая. Горло у нее было

оперированное; бывало, корку какую-нибудь проглотит – и у нее в горле кровь

идет.

...В ноябре 1941 года, когда уже выпал снег, к нам в деревню пришли немцы.

Пришли они днем, а ночью, когда они отдыхали, их кто-то обстрелял. Может быть,

партизаны. Днем, на следующий день, немцы с факелами в руках стали жечь

село. Они просто шли по улице и поджигали дома. Люди бросились бежать из

домов и села кто куда, а немцы по ним, бегущим, из пулемета... Мать босая

выскочила из дома на снег. Мы, трое детей, за ней. Мать сказала нам, чтобы мы

бежали по направлению к дому лесника, а сама побежала в противоположную

сторону. После этого следы мамы потерялись...

У лесника мы пробыли всю зиму. Мы думали, что немцы убили мать. Там, у

лесника, нас было около ста семей. Есть было нечего, было очень голодно.

Спали где попало: на улице, на чердаке – где могли спать, там и спали. По

ночам мы пробирались на поля и отрубали мясо от трупов лошадей и коров,

которых перестреляли немцы. Дело было в том, что при эвакуации с Украины

через Курскую область гнали много скота. Это был скот, принадлежавший как

беженцам, так и колхозам. Когда немцы настигали беженцев, те бросали скот,

который немцы, занявшие деревню, перестреляли, чтобы он не ходил где попало,

немцы боялись, что под прикрытием бесхозных бродячих коров на них могут

напасть партизаны или наши войска. Через нашу местность проходила линия

обороны советских войск. На ней осталось много трупов наших солдат и

командиров, а также гражданских лиц.

...Утром, на рассвете, мы увидели, что с той стороны, в которую мы

отступали, на нас идут немцы. Шли они так, как сейчас показывают в кино: рукава

засученные, автоматы на изготовку, что-то кричат по– немецки. Наши долго не

стреляли. Я тогда даже невооруженный был. Наши их подпустили метров на

пятьдесят, а потом открыли ураганный огонь. Немцы кинулись кто куда. Они

хотели окружить нас, но у них не получилось. Тогда они отошли за холм,

организовались и начали идти по улице, отбивая у наших дом за домом. Я

спрятался в здании школы, где уже прятались гражданские. Мы лежали на полу.

Одна женщина, решившая приподняться вместе со своим грудным ребенком,

была вместе с ним убита шальной пулей, которые «цвикали» над нами. Как я

потом узнал, солдаты-таджики (или какой-то другой нации, но со Средней Азии),

примерно около тысячи пятисот человек, решили сдаться немцам, они собрались

в вырытом нашими гражданскими противотанковом рву, побросали оружие и

подняли руки вверх. Из этого рва немцы их повыгоняли винтовочными

прикладами, на дороге их построили колоннами и повели. Вокруг свистели пули,

бой еще продолжался. Немцы зашли в школу и всех, кто там прятался, даже

гражданских, загнали в колонну военнопленных. На мне были военные

гимнастерка и фуфайка, хотя я присягу еще не принимал. Так я попал в плен.

Нашу колонну пленных немцы вывели из села. За четыре километра от села

немцы выгнали из колонны всех гражданских, в том числе и меня, а наших

военнопленных погнали дальше.

Было много беженцев. Я пошел по направлению к дому. В одном селе

встретил свою тетку, с которой были мои братишка и сестренка. У меня с собой

было несколько банок мясных консервов, которые я подобрал в лесу при

отступлении, эти консервы я отдал тетке, которая тут же послала меня поискать

12

чего-нибудь съестного, хоть корку хлеба. Я отправился в деревню по тропинке

через посевы ржи, и меня заметили мадьяры, служившие у немцев в тыловых

частях. Мадьяры сидели в повозках, каждая из которых была запряжена шестью

огромными лошадьми. Повозки двигались по направлению к передовой. Заметив

меня, мадьяры стали мне что-то кричать на своем языке. Хоть я и не понимал их

слов, все же решил подойти. Они спросили: «Партизан?» Я сказал, что я – не

партизан, что иду к матери. Штаны у меня были завернуты, я был босиком.

Мадьяры посмотрели, что у меня длинные и грязные волосы, а слово «мама»

почти международное. Тогда один из мадьяр взял кнут с проволокой на конце и

три раза стеганул меня по босым ногам. Была страшная боль, даже кровь

выступила, а мадьяры захохотали и поехали дальше. Я боялся, что они

выстрелят, но этого не произошло. Я вернулся к тетке, и вскоре мы вчетвером

вернулись в свое село.

Во время движения по дороге мы тащили тачку. У некоторых в тачку были

запряжены коровы. Немцы со своих грузовиков и открытых грузовых автомашин,

с которых «на всю вселенную» играла музыка, фотографировали нас. После

фотографирования они, глядя на нас, взрывались хохотом. Вместе с немцами в

машинах были огромные овчарки.

Вернулись в наше село. Вокруг были видны следы тяжелого боя. На ветках

деревьев висели человеческие внутренности. Был июль. Жара страшная. Вонь

ужасная. Смотришь, лежит у дороги убитый в шинели, а под ней – одни кости,

мясо черви съели; за две недели одни кости оставались от человека или

лошади...

Нас забрала к себе жить тетка, сестра нашей матери. У ее мужа остался

сруб, и он с моей помощью его отремонтировал. Вместо крыши, без стропил,

положили солому. Так и жили. В зиму с 1942 на 1943 год немцев разгромили под

Сталинградом, и они стали отступать, особенно румыны и мадьяры. Не стали

воевать за немцев эти ихние союзнички. В эту зиму в нашей деревне оказался

Василий, по прозвищу Галей. Он еще до войны был командиром Красной Армии.

Откуда он взялся в нашей местности в то время, мы не знали, может, из плена

сбежал. Василий нас, ребят, собрал и спросил: «Оружие есть?» У каждого из нас

были автоматы, гранаты и винтовки. И Василий предложил нам, пацанам, под его

предводительством нападать на небольшие группы отступавших немцев и

мадьяр.

Как-то в нашей деревне, в одном из домов, остановился немецкий взвод,

человек тридцать. На санках, которые они тащили вручную, лежали продукты. Мы

послали к немцам одну женщину посмотреть, как они расположились. Ночью мы

их не тронули, а утром, когда они тронулись в дорогу, мы их обстреляли. Двое

немцев упало, а остальные бросили саночки и убежали. Трупы этих двух убитых

немцев мы отволокли в ров. Это был первый случай. В другой раз мимо нашего

села ехала огромная немецкая машина, у которой спереди были резиновые

колеса, а сзади – гусеницы, мы ее звали «Фома». Эта машина остановилась в

деревне, а потом, когда она тронулась, мы ее обстреляли из конюшни и из дома.

Немцы бросились из машины, оставив в ней двух раненых офицеров. Галей

сказал, что это фашисты, и добил их. В машине было обмундирование. Я взял

себе танкистские черные штаны и офицерские сапоги и переоделся.

...Зима 1942-1943 годов была очень суровая, морозная. Немцы и их союзники

отступали. Как-то раз шли они ночью, а утром мы увидели, что много винтовок в

снег воткнуто и стоят они, как стебли от подсолнухов. Однажды к нам в хату

занесли одного немца с обмороженными ногами. Он просил молока. Тетка дала

ему горячего молока. Немец был в звании майора. Пролежал он у нас два или

13

три дня. Ноги у него были обморожены, они распухли так, что даже нельзя было с

них снять сапоги. На руке у немца были маленькие золотые часы. Ему мой

дядька предложил отдать их, потому что тот все равно умрет, но этот офицер

вытащил из-под подушки маленький пистолет и пригрозил им дядьке. Дядька в

Первую мировую войну был в немецком плену и немного знал немецкий язык.

Дядька сказал, что этот офицер не немец. Как потом оказалось, это был

итальянец. Через три дня немцы стали отступать из села. Однажды утром я

различил на фоне снега белых лошадей, на которых сидели люди в белых

маскировочных халатах. Сначала я спрятался в стог соломы, но потом увидел на

выглядывавших из-под капюшонов маскхалатов шапках-ушанках красные

звездочки. Это были наши. Я вылез из стога. Один из конников спросил, увидев

меня: «Парень, где немцы?» Я ответил, что один в нашей хате и что у него под

подушкой пистолет. Наши ворвались в дом, отняли у офицера пистолет, раздели

его, разрезали сапоги, вывели на улицу к оврагу и три раза выстрелили в него.

Этот офицер упал, а наши ускакали дальше. Это было днем. На следующее утро

мы решили пойти поглядеть на убитого. Ночью был двадцатиградусный мороз.

Подойдя к оврагу, мы увидели, что того итальянского офицера не убили. Он

сидел на снегу и рукой тер подбородок. Инвалид из нашей ребячьей группы

добил этого офицера из винтовки, чтобы не мучился.

Вскоре отыскалась наша мать. Она месяца два шла от Воронежа к своей

деревне. Ее тогда, почти голую, подобрала наша разведка в стогу сена. Она

чудом осталась жива. На руках и ногах у нее не было пальцев: они были

обморожены, и в военном госпитале их ампутировали. Дядька ей вырыл

землянку. Брата забрали в детский дом, а сестра, оставшаяся раньше у тетки,

перешла жить к матери. А меня призвали в армию...

В конце войны

Война приближалась к концу. В октябре 1944 года фронт подошел к границе с

Германией. Первыми населенными пунктами, занятыми Красной Армией, стали

два небольших городка Восточной Пруссии – Ширвиндт и Эйдткунен.

«Эйдткунен – двуликий город. С одной стороны, – это типичный город

лавочников, банков, с прусским чиновничеством, со скучным педантичным

мещанством, символом которого является огромная пивная кружка. С другой

стороны, – это город пограничный, крайний город Пруссии – город лазутчиков,

контрабандистов, жандармов, город шпионов и воров.

Здесь, в грязных пивнушках, шушукались шпионы за час до перехода

границы. Здесь, в маленьких, полутемных ресторанах диверсанты

договаривались о поджогах и взрывах. Здесь прусские офицеры пограничных

войск – жирные, налитые пивом – шлялись по городу как символ власти. Здесь

в черное воскресенье 1941 года были сосредоточены немецкие полки, которые

перешли границу. Первые военные эшелоны «Нах Остен» двинулись отсюда. В

этих же пивнушках в те дни немцы оглашали маленькие улицы города истошными

криками о «победах». Сейчас перед нами поверженный Эйдткунен...»

«Правда», 25 октября 1944 года.

2 Заказ № 36

Бои за Восточную Пруссию продолжались зимой и весной 1945 го да. Это

было одно из самых разрушительных и кровопролитных сраже. ний Второй

мировой войны.

«Приятно видеть мертвого пруссака на его собственной земле – за

Тильзитом и Гумбинненом, невдалеке от Кенигсберга, на дороге, ведущей к

Берлину. Война вернулась на землю, ее породившую. Тесно теперь мертвому

14

пруссаку, тесно в немецкой траншее: труп стынет на трупе. Черный снег. Пепел. И

на западе – багровый край неба, огненная линия нашего наступления. Туда

уходит война <...> Горит Инстербург, подожженный германскими зажигательными

снарядами. Пух от немецких перин носится в воздухе. В перины с головой

зарывались оставшиеся немецкие автоматчики. Их добывали оттуда штыками.

Перинная пуховая пурга шумит в пустом Инстербурге. Пусть пламя возмездия

гложет его, – мы помним о Минске, Киеве, о Смоленске, о Вязьме...»

«Известия», 1 февраля 1945 года.

Многие из будущих калининградцев были участниками боев в Восточной

Пруссии. Это была их первая встреча с землей, которая станет для них второй

родиной, но в то время она считалась «логовом фашистского зверя». Об

отношении солдат к этой земле рассказывает Николай Иванович Чудинов,

воевавший в составе 3-го Белорусского фронта: – А отношение солдат было

таково, что сначала они... Ну, как? Если уж так говорить. Ведь мы прочитали, вот

была хорошая статья Ильи Эренбурга, мы еще так шли, обсуждали, в газете

«Правда» была опубликована, где он указывал, что мы приближаемся к логову

врага. Так что его надо разбить, что там, вроде, надо камня на камне не оставить

и так далее, Мы, конечно, это с удовольствием восприняли. Да, действительно: он

же что натворил, города сжег, деревни сжег, людей уничтожил, детей брал за ноги

и об столы убивал. Конечно, было много людей, которые потеряли родных во

время войны. Как их удержать, чтобы мести такой не было. Конечно, сразу были

воодушевлены. Но опять-таки смотрите, как Центральный комитет поступил. Где-

то через недельку появляется статья Александрова, в «Правде» тоже. Там уже

немножечко сбавляется тон: дорогие товарищи, вот то, что мы камня на камне в

Германии не оставим– это неверно. «Гитлеры приходят и уходят, – это такое

изречение Сталина было, – но немецкий народ остается». Его же нельзя

уничтожить. Ведь не было же такого, когда мы зашли на территорию Германии,

что кто попался на глаза первый – стреляй его. У нас мести такой не было. А то,

что люди недопонимали, злоба какая-то была, ломай, крути

там – это было. Но тут что надо учитывать? Ведь наши солдаты считали, что

они попали на территорию врага. Начали сжигать, начали искать клады. Тут что

было: солдат в здание заходит, ага, темновато немного. Там бумаги какие-то на

полу разбросаны. Вот он взял бумагу, зажег. Посветлее стало. Бросил ее на пол,

там другие загорелись, совсем светло стало. Бросил ее на пол и начинает

подниматься по лестнице на другой этаж. Пока там осмотрел все, внизу уже

загорелось. Ему приходится со второго этажа вниз прыгать.

Потом уже Военный совет фронта обратился к солдатам, что все это будет

нашим. Зачем же все это жечь, ломать? Вот тогда только солдат начал понимать.

А то ведь как было: вот он в дом заходит, видит рояль. Ну, ведь не умеешь, ведь,

играть, ну, не трогай вещь! Нет, он на него заберется и начинает сапогами

топтать. Или вместо того, чтобы в сарай сходить, там дрова лежат, сухие,

хорошие, в поленицу сложены, он берет – раз! стул сломал, из мебели чего

порубил и в голландку. Это было...

«Конференция рассмотрела предложение Советского Правительства о том,

чтобы впредь до окончательного решения территориальных вопросов при

мирном урегулировании прилегающая к Балтийскому морю часть западной

границы СССР проходила от пункта на восточном берегу Данцигской бухты к

востоку – севернее Браунсберга – Гольдапа к стыку границ Литвы, Польской

Республики и Восточной Пруссии.

15

Конференция согласилась в принципе с предложением Советского

Правительства о передаче Советскому Союзу города Кенигсберга и

прилегающего к нему района, как описано выше. Однако точная граница

подлежит исследованию экспертов.

Президент США и премьер-министр Великобритании заявили, что они

поддержат это предложение на конференции при предстоящем мирном

урегулировании».

Из протокола Потсдамской конференции, 1 августа 1945 года

– Как Вы отнеслись к тому, что Восточная Пруссия была передана

Советскому Союзу?

– Я воспринял это положительно. Наши политорганы во время Великой

Отечественной войны хорошо работали, особенно агитотделы. Когда мы

подходили к Восточной Пруссии, еще на подступах находились, а нам уже

говорили, что здесь немцы жили довольно-таки долго – 700 лет. И дело в том,

что у них здесь большие укрепления. И так оно действительно и было. Ведь

каждый дом, каждый форверк был

своеобразной крепостью. Подвальное помещение, кирпичное здание. Это не

просто так какая-то хата, соломой крытая. Вот здесь нам очень много было

разъяснений со стороны политработников. И нам говорили, что в связи с тем, что

на Ялтинской конференции и на Тегеранской уже между союзниками

договоренность была, чтобы ликвидировать источник милитаризма в Восточной

Пруссии без остатка. Ну, и была договоренность, что часть территории должна

отойти к Советскому Союзу, и восстановятся все земли для Польши. Так что 70 %

территории отошло полякам. И, конечно, мы это восприняли, и я в частности, с

большим удовольствием и с большой радостью. Почему? Да потому, что

действительно войны начинались отсюда.

Глава 2. ВЕРБОВКА

Первые из первых. Вербовка и вербовщики.

Льготы переселенцам. Сквозь сито благонадежности

Через несколько дней после переименования области в Калининградскую, 9

июля 1946 г., И. Сталин подписал Постановление № 1522 Совета Министров

СССР, которое открыло путь массовому заселению нового края советскими

людьми. По постановлению в течение только трех месяцев, с августа по октябрь

сорок шестого года, в область на добровольных началах переселялось 12 тысяч

семей колхозников из центральных районов России и Белоруссии. Но еще

задолго до прибытия первого эшелона с организованными переселенцами в

области, сплошь занятой воинскими частями и гарнизонами, стали появляться

первые гражданские лица.

«УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР Образовать

Кенигсбергскую область на территории города Кенигсберга и прилегающих к нему

районов с центром в городе Кенигсберге.

Включить Кенигсбергскую область в состав Российской Советской

Федеративной Социалистической республики.

Москва. Кремль, 7 апреля 1946 г.»

Первые из первых

Люди попадали в область разными путями. Одним после демобилизации

некуда было возвращаться, и они оставались там, где служили. Другие ехали по

распределению учебных заведений или путевке ЦК. Кто-то приезжал по

16

направлению министерства. Немало оказалось и таких, которые ехали по

собственному почину, на свой страх и риск.

Самыми первыми советскими гражданами на новой советской земле были

военнослужащие. После войны многие из них оставались здесь, – на их долю

выпало начало восстановительных работ, организация хозяйства, словом,

решение множества проблем послевоенного времени.

Вспоминает бывший солдат Николай Васильевич Енин:

– После демобилизации я устроился работать в погрузочно– разгрузочной

конторе на железной дороге. В то время я был шофером. Можно было перейти и

на другую работу, но людей, хорошо знавших свое дело, было мало – их

старались не отпускать. Тех, кто демобилизовался из армии, уговаривали

остаться жить и работать в Кенигсберге. Если они подписывали договор на три

года с той организацией, в кото-

рой они хотели работать, то им выплачивали подъемные в сумме трех тысяч

рублей. Лично я подъемные не получал. Я решил не подписывать договор,

потому что не знал, долго ли здесь пробуду.

Агитация среди красноармейцев началась гораздо раньше официальных

постановлений по переселению, хотя иногда это трудно было назвать

«агитацией».

– В 1945 году мой муж, Поборцев Михаил Васильевич, демобилизовался из

Кенигсберга. Во время демобилизации многих уговаривали остаться в Пруссии.

Тут были разные случаи: кого добровольно, кого насильно. Вот у кого не было

семьи, некуда было ехать – тех прямо насильно, в приказном порядке

оставляли. И ничего люди не могли поделать. Но Миша сказал, что у него семья и

что он не может остаться сразу – надо поехать за всеми, – рассказала Ирина

Васильевна П о – борцева.

Главный упор в своей «агитации» политорганы делали на армейских

коммунистов. Об этом рассказ Николая Ивановича Чудинова:

– Я демобилизовался летом сорок шестого года. К этому времени было

принято постановление партии и правительства о том, что надо заселять здесь

область. И вот тогда политотдел нашего полка начал приглашать коммунистов,

тех, которые демобилизуются. И стал им разъяснять: «Дорогие товарищи, вы вот

здесь воевали, сейчас вот такое постановление партии и правительства: надо

осваивать новую землю, поскольку она нам передана». А мы, коммунисты, тоже

люди! Я вон сколько дома не был. Я ж саратовский. Зачем мне эта Восточная

Пруссия? А они: «А как же постановление партии и правительства? Вы ж,

коммунисты, должны первыми быть!» Тут я призадумался. Для чего ж я в партию

вступал, чтобы вот так положить билет на стол? Тогда же на нас, коммунистов,

смотрели! Нам сказали: «Вот контракт, заключаете на два года. Поработаете,

потом, если не понравится, уедете». Нам дали возможность съездить домой:

«Поскольку вы воевали, вот вам отпуск. Сколько вам надо? Месяц, два?

Поезжайте на два месяца. Все равно потом приедете, работать-то надо». Я

поехал домой. Там председателем райисполкома был бывший директор нашей

школы. Увидел меня, обрадовался: «О-о! Давай к нам. Вот есть должность

заведующего отделом культуры». Я говорю: «Я не могу, я дал обещание, что

приеду в Калининградскую область». То есть тогда еще не Калининградскую, а

Кенигсбергскую. Я говорю: «Я поеду туда. Я же не могу обманывать».

Демобилизованные воины, недавние фронтовики, оставшиеся жить здесь,

были, как правило, люди молодые, деятельные, энергичные, еще не успевшие

обзавестись семьей. Многие из них не имели определенной профессии. Пока шла

война – учились воевать, а мирную специальность освоить не успели.

17

Кроме бывших солдат, среди первых жителей области оказались

репатрианты – так называли советских граждан, угнанных фашистами в

Германию. Путь тысяч освобожденных узников пролегал по территории бывшей

Восточной Пруссии.

Рассказывает Зоя Ивановна Г о д я е в а, восемнадцатилетней девушкой

угнанная в Германию из Смоленской области. Почти три года пребывала она в

неволе, пока в апреле 1945 года не пришли союзные войска:

– Англичане нас собрали от всех хозяев в Бохольте и сказали, что те, кто

захочет вернуться домой, – вернется. Они предлагали нам на выбор любую

страну, если мы не захотим возвращаться в Советский Союз. Но этим

воспользовались очень немногие. Таких сажали на машину и куда-то отвозили.

Ходили слухи, что тех, кто возвращается из немецкого плена, на родине

отправляют в наши лагеря. Но мы этому не верили, хотя нам говорили, что все

мы по возвращении пойдем в Сибирь, никто не поверит, что нас в Германию

угнали насильно. Но мы в это не верили. Вскоре нас отправили в советскую зону

оккупации Германии, в город Магдебург. В лагере нам оформили документы на

проезд в Советский Союз. Я отправила письмо домой с просьбой ответить, кто из

моих родных остался там. Ответа я не получила. Документы мне были выписаны

на проезд в Смоленскую область, но повезли нас почему– то через Восточную

Пруссию, город Инстербург. Неподалеку от него в сельской местности находилось

что-то наподобие распределительного лагеря для таких, как мы. Вскоре туда

приехал какой-то человек и сказал нам: «Девушки! Зачем вам ехать к себе на

Смоленщину? Вербуйтесь сюда». Возвращаться назад домой означало жить в

блиндажах, в разрухе. И мы, у кого не было семьи, согласились завербоваться.

Уже с лета 1945 года, еще до образования области, сюда стали прибывать

специалисты, направленные своими министерствами для восстановления

промышленности. Обычно это оформляли как длительную командировку.

Интересно и то, что многим командированным, имеющим сугубо гражданские

специальности, присваивались офицерские звания и выдавался воинский паек. О

степени «добровольности» переезда можно судить по интервью Анатолия

Адамовича Поплавско– го, прибывшего из Куйбышевской области:

– О переселении в Кенигсбергскую область я узнал во время совещания в

Куйбышеве, в облфинотделе. На совещании говорилось, что Кенигсбергская

область будет заселяться нами, победителями. Говорили, что потребуются

работники различных специальностей, в том числе и финансисты. Поговорили —

и на этом дело закончилось. А примерно через неделю приходит вызов: «Явиться

в облфинотдел. При себе иметь

пару белья», – и никаких разъяснений. А потом, в Куйбышеве уже,

сообщили, что вызов связан с направлением в Восточную Пруссию. Зав. 14

отделом Свинцов прямо мне оказал: «Давай я тебя включу в списки. Ты ведь

живешь не на родине». Так я оказался направленным сюда по путевке Минфина

РСФСР. Домой нас не отпустили. Я с другими работниками сразу поехал в

Кенигсберг.

В то же время сюда на руководящие должности стали прибывать партийные

и советские служащие, направляемые ЦК ВКП(б). «Путевка ЦК» по сути являлась

приказом: номенклатурные работники редко распоряжались своей судьбой. «Я

пыталась отказаться, – вспоминает Капитолина Арсентьевна Татаринцева, – но

обком мою просьбу не удовлетворил. Как там заявили: “Нет основательных

доводов”. Пришлось ехать. Возраст – патриотический».

Филипп Павлович Столповский дополняет:

18

– Я сразу согласился ехать. Таковы требования нашей партии: если партия

находит нужным, коммунист не имеет права отказываться. Те лица, которые не

дали согласия, с ними решался вопрос по месту их работы о пребывании в

партии. Но их не посылали.

Партийные работники обеспечивались более высокими подъемными, для них

и система льгот была выше. Тем не менее для многих партийцев направление

сюда означало заметное ухудшение условий жизни относительно прежнего места:

область ведь лежала в руинах.

Елена Кузьминична Зорина вспоминает:

– 21 мая сорок шестого года сюда по путевке ЦК партии был направлен мой

муж, Зорин Александр Афанасьевич, работавший до этого в городе Горьком, в

обкоме ВКП(б). Он был направлен в областное гражданское управление

инструктором по информации. Я поступила на работу начальником отдела кадров

главурса при Калининградбумпроме.

В Горьком я работала зам. директора торфяных предприятий при автозаводе

имени Молотова. Перед приездом в Калининград мы побывали на приеме у

Молотова в ЦК партии в Москве. Я хотела забронировать квартиру в Горьком – у

нас были хорошие жилищные условия, но мне дали понять, что мы уезжаем в

Калининград надолго, если не навсегда.

В область также прибывали молодые люди по комсомольским путевкам.

Молодежь стремилась скорее преобразить эту землю, которую вскоре стала

считать своей. Энтузиазм молодых был особенно велик, а комсомольские

призывы и лозунги не являлись для них пустым звуком и тем более поводом для

насмешек.

В Калининград распределяли и выпускников учебных заведений. Татьяну

Николаевну Козину направили сюда в 1948 году после окончания Волховского

педучилища в Орловской области:

– Там я три года проучилась, а потом пришло распределение по приказу

министерства. Вывесили приказ, кто куда направляется. А мы ж нигде не были, не

то что нынешняя молодежь, я даже не видела поезда. Три года училась, так мы

ходили пешком 25 километров. И как тут страшно было ехать! А все нам говорят:

там немцы. Ну, что мы знали, нигде не бывавши? Это нынешние все знают. Знали

только, что это немецкая земля, что там еще немцы живут.

– А у вас желания не спрашивали, хотите вы туда ехать или нет?

– Нет, не спрашивали. Там распределение было или в Псковскую область,

или в Калининградскую. И список вывесили, кого куда направляют. Мне выпало в

Калининград. Там многих в Калининград распределили.

Еще один путь, приводивший людей сюда, – неорганизованный переезд —

по приглашению родственников или самостоятельный. Такие переселенцы

отличались особым складом характера: они были решительны, рассчитывали

только на себя и не ждали помощи от государства. Подобный путь в

Калининградскую область могли выбирать только • самые отчаянные.

Ну и, наконец, самый массовый поток приезжающих в новую область шел по

пути планового переселения в сельскую местность, которое началось в конце

августа 1946 года. Были определены районы вербовки и задания набора по

областям. Правительственное постановление запустило в дело огромный

исполнительный маховик: по всей стране направлялись вербовщики из

переселенческих отделов, в газетах стали публиковаться письма первых

калининградцев, призывающие земляков ехать в новые места. На улицах и в

учреждениях разных городов появились объявления о вербовке.

19

«В Просницком районе [Кировской области] инспектором отдела т.

Бересневой К.А. с переселенцами проведено 18 бесед на темы:

Новое освоение земель (получение богатых урожаев).

Забота правительства о переселенцах.

Калининградская область – земля, которая принадлежит СССР, почему она

была территорией Германии?

Природные богатства области.

Климат и т. д.»

Из отчета переселенческого отдела Кировской области за 1949 год.

ГАКирО. Ф. 2169. Оп. 25. Л. 14.

Вербовка и вербовщики

Ключевыми фигурами переселения являлись вербовщики. Помимо штатных

работников переселенческих органов и чиновников из министерств, были еще и

«неорганизованные» вербовщики. Последние рассылались калининградскими

предприятиями по разным промышленным центрам Советского Союза в поисках

рабочей силы. Нередко и те и другие вербовщики конкурировали друг с другом,

стараясь переманить к себе людей различными посулами. Дело осложнялось

также тем, что по стране одновременно шла вербовка и в другие районы.

«Постановления Совета Министров СССР и Совета Министров РСФСР не

выполнены. Вместо 700 семей [в Калининградскую область] отправлено 339

семей.

Причины: недооценка некоторыми Председателями райисполкомов

политической важности планового переселения. Непонимание принципа

добровольности переселения, отождествляя добровольность с самотеком,

забывая о том, что добровольность есть результат глубокой массово-

разъяснительной и организаторской работы, тогда как эту работу некоторые

Председатели райисполкомов не проводили и не проводят.

Безразличие к этому важнейшему Государственному мероприятию со

стороны некоторых Секретарей райкомов. Они не хотят понять, что освоение

Калининградской области и других земель, откуда с такими трудностями и

жертвами наш народ изгнал врагов нашей Родины, имеет не менее важное

политическое и народно-хозяйственное значение, как и все другие проводимые

мероприятия.

Мне кажется, что Райкомы партии должны быть заинтересованы в

выполнении Постановлений Совета Министров СССР по вопросам переселения,

они ведь подписаны Товарищем СТАЛИНЫМ».

Из докладной записки старшего инспектора Переселенческого управления

при Совете Министров РСФСР Николаева председателю Пензенского

облисполкома Абрамову, секретарю обкома Морщинину, 19 апреля 1948 года.

ГАПО. Ф. 2414. Оп. 1. Д. 14. Л. 79—80.

Рассказывает Антонина Прокопьевна Отставных:

– После войны я с сестрой жила в Гродно. Как-то раз по дороге домой

увидела объявление. В нем говорилось, что производится набор рабочих и

служащих в город Калининград на судостроительный завод. Я поговорила с

сестрой, и мы решили уехать в Калининград. Вербовка проводилась в

административном здании с небольшими комнатами. Когда мы пришли, нас

встретили сразу трое вербовщиков. Они наперебой уговаривали нас ехать на

новые места: один – на шахты в Кузбасс, другой – на судостроительный завод в

Калининград... Сейчас уже не

20

ПК

| помню, откуда был третий. Вербовщики тряслись, хватались за каждого

человека. Их даже не интересовало, какими специальностями обладали