Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

выгружали и носили сдавать улов (несколько тонн), руки были с кровавыми

мозолями. Девки работали больше мужиков. А те, бывало, пьяные, еле

разбудишь такого, затолкаешь в лодку Жив залив. В заливе закладывали невод

89

метров на триста. Мужик выбросит мотню и курит, а мы выбрасывали весь невод.

За ночь ставили пять– шесть раз. Весь наш флот – лодки-плоскодонки. Один

катер ходил собирать лодки. Трудная была работа, никакой спецодежды не было.

Один сапог сорокового размера, другой – сорок пятого или вообще валенок.

Волна все время заливает лодку... Когда выходили не в залив, а в море,

требовался специальный пропуск.

Николай Владимирович Т у р ц о в дополняет:

– Мы поднимали затопленные немецкие лодки и на них ловили рыбу.

Заработки были плохие. Продуктов нет. А вот когда дождались весны, стали

снетка ловить. Научились здесь ходить на пятидесятитон

ных баркасах. Тянули невода. Ловили леща и судака, ершиков. В море

выходили на веслах и даже под парусами. Приходилось и перетаскивать

суденышки.

Часто рыбаки оказывались на своих далеко несовершенных судах во власти

морской стихии. Вспоминают Сергей Иванович и Антонина Владимировна

Тимохины:

– В Рыбачьем хорошо зарабатывали те, кто на катерах ходил. Остальные

ходили на баркасах, под парусами, только в заливе. Помню, мы только приехали

сюда, пошли однажды на баркасе. Тут заштормило, нас забило в камыши, и

четверо суток мы там сидели. Нас уже считали пропавшими. На баркасе печечка

была, мы уху варили. А вообще, четыре человека утонуло из тех, кто на баркасах

работал.

Одновременно с началом рыболовного промысла заново создавалась

перерабатывающая промышленность. «Поселок Пайза (сейчас Светлый), куда я

приехал, находился на болотистой равнине, которую пересекал проходивший

вдоль берега залива морской судоходный канал, отгороженный от залива дамбой.

В поселке сохранились полуразрушенные мастерские по ремонту рыболовецких

судов да несколько жилых бараков. Работал рыбзавод, правда, маломощный: в

его распоряжении имелся лишь ветхий сарай и несколько цементных чанов, куда

сгружалась выловленная рыба. Осенью сорок седьмого года здесь был

организован рыболовецкий колхоз “За Родину”», – вспоминает Тимофей

Федорович Михайлов.

О результатах хозяйствования ветераны-рыбаки говорят с грустью. Вот

мнение Ивана Александровича Ш и лов а:

> г*– Раньше мы жили лучше, и поселок Морское был лучше. Домов было

больше. Сейчас запустили поселок. Вон, шесть домов разобрали, чьи владельцы

уехали. Магазин был, и в него все привозили: и поесть, и одеться. Был

консервный завод при немцах: мы там видели банки, крышки, движок.

Порастащили все, разобрали. Немецкие коптильни были маленькие; мы их не

использовали – не умели. За дорогами ухода нет, берег Косы метров на сто

размыло, а начальству нашему до этого дела нет.

Глава 8. КЛАДОИСКАТЕЛЬСТВО. ОРУЖИЕ

ПРЕСТУПНОСТЬ

В поисках кладов. Оружие. Мины в металлолом.

Преступность. Письмо в ЦК

В поисках кладов

90

Повествование о жизни переселенцев будет неполным, если упомянуть об

очень популярном в ту пору промысле – кладоискап стве.

«1. Выявить наличие кладов и сейфов.

Денежных ящиков.

Обеспечить их охрану.

Указать местонахождение.

Не разрешать их вскрытие никому без представителя комен датуры и

донести мне по данному вопросу к 28 апреля с. г.».

Из распоряжения помощника военного коменданта Кенигсберга

от 27 апреля 1945 года.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1.Д. 15. Л. 8.

Самые первые переселенцы нередко пользовались оставленным или

брошенным немцами имуществом. «Заходили в квартиры, там – зонты,

плащи, пальто на вешалке висят. Казалось, что люди только что вышли из

квартиры», – свидетельствует Сергей Михайлович Акатов . Однако

обыскивать брошенные дома было занятием небезопасным: «В сорок пятом

году везде запрещалось ходить. Всюду мины, мины, мины. Ходили по

тропинке», – говорит Матрена Федотовна Букреева.

Постепенно города разминировались, вслед за саперами двигалась волна

кладоискателей, с каждым днем все лучше оснащенная и организованная.

Поиски кладов вели преимущественно в садах возле особняков, затем в

домах, сараях, подвалах, на чердаках и дачах.

– Когда наши войска подходили к Восточной Пруссии, немцам объявили,

чтоб они прятали ценные вещи, что Пруссию сдадут временно. В таких

тайниках была в основном посуда, ее укладывали в ящики, зарывали в

землю, прятали и подвалах, замуровывали в стены, – вспоминает Михаил

Николаевич Мешалкин.

– Помню, мы с пацанами отрыли огромную ванну на два метра, ~—

говорит Петр Архипович Красников из Багратионовска, – там по-

суда, хрусталь. А нам, мальчишкам, это зачем? Все разбили, а стаканы с

собой взяли.

Самые бесстрашные копали развалины. Ольга Васильевна Полежаева так и

называет этот промысел по-археологически: «раскопки». То, что обнаруживали

при раскопках, в основном продавалось на рынке или же просто обменивалось на

продукты. А некоторым просто везло. Вот история, которую мы услышали от

Антонины Ивановны Резановой изСлавска.

– У моего мужа на клады чутье было. Один раз пошли в сад собирать

яблоки (дело происходило в нынешнем поселке Гастеллово). Муж говорит:

«Здесь яма». Это он по осевшей земле определил. Стали копать, сняли слой

земли, потом толь, доски. Смотрим, а там ящик, как оказалось, с посудой. Посуда

была красивая – фарфор. Другой раз муж нашел флягу с медом. Фляга прямо

вся блестела. Боялись, конечно, есть. Но у нас была собака Пират. Дали ей, она

съела и заснула. Думали– всё! Но собака осталась здоровой, тогда и мы стали

кушать... Или вот еще случай. Когда мы жили в поселке Канаш, весной сорок

седьмого года немцам надо было уезжать. К нам пришли бывшие хозяева дома,

хотели забрать спрятанные вещи. На кухне стоял шкаф, они попросили его

отодвинуть. Под ним прибит лист железа. Сняли железо, под ним толь, потом

деревянный накат и доски. Когда все разобрали, увидели яму. В ней два

велосипеда, швейная машинка. В другой комнате, там стояла голландка, была

91

ниша, а в ней оказались замурованы карманные золотые часы. А у дома, вдоль

окна, была еще одна яма с картошкой.

– Что стало со всеми этими вещами?

– Как что? Немцы забрали: это же их было.

Наталья Павловна Снегульская рассказала, что в Калининграде на улице

Клинической нашли целый склад эмалированных ведер, снабдили ими всю

округу. А когда она копалась в своем саду, то «под одним из кустов нашла

герметически закрытую стеклянную банку. В ней находились денежные

документы на дом, в котором раньше жил известный часовщик. На бумаге было

написано по-немецки и цифрами проставлена сумма».

Иногда местные жители делились своими секретами с переселенцами. «В

Мелькемене немцы нам говорили: «Если показать вам наш клад, вам на весь

колхоз хватит», – вспоминает Екатерина Сергеевна Моргунова. —А сами не

показывали...»

Среди находок часто попадались всевозможные бумаги, документы, книги,

бумажные деньги. В те годы люди обычно не придавали этим вещам большого

значения. «В одном месте мы, подростки, нашли сейф вскрытый й там

обнаружили кучу всяких документов, немецкие деньги, бумажные и

металлические пфенниги. Карты были. Все это

мы взяли, поделив между собой, кому что досталось», – вспоминает Юрий

Николаевич Трегуб. Мария Ивановна Самойлюк в одном из разрушенных домов

случайно обнаружила целую библиотеку: «Внутри я увидела настоящий книжный

развал —огромное количество немецких книг. Среди них нашла альбом с

марками. Там были иностранные марки, но встречались и русские. Была марка с

портретом Ленина. Альбом я отдала детям нашего шофера. Они его, конечно,

разорвали. Сейчас жалко, а тогда это не считалось какой-то ценностью».

Рассказали нам и о нескольких случаях, когда все-таки сбывалась мечта

любого кладоискателя и попадалось золото. «Клады бывали богатые: с посудой,

хромовой кожей, встречались также и золотые кольца» (Пелагея Васильевна

Белоусова из поселка Большое Исаково). А вот что вспоминает Ирина

Васильевна По б о р ц е в а:

– Один человек работал у себя в подвале и обнаружил пустоту в стене,

Разломав ее, нашел маленький сундучок с золотом. Оказывается, в этом доме

раньше жил ювелир. Ну, он тут же начал пить, дарить налево и направо часы,

колечки. Его поймали и все Отобрали. Вскоре стали обязательно требовать,

чтобы люди сдавали все найденные вещи.

Массовая депортация немецкого населения в 1947-1948 годах подхлестнула

волну кладоискательства. Немцы, которым много вещей брать с собой не

разрешали, прятали ценные и не очень ценные вещи по укромным местам.

«Видимо, надеялись вернуться», – считает Алевтина Васильевна

Целовальникова. Потому-тО среди находок встречались и съестные припасы,

спрятанные на ближайшее время: засыпанные ямы с картофелем и свеклой,

бочка соленого мяса, фляги с зерном, мешочки с мукой. «Находили даже

законсервированные банки мяса, курей. Очень вкусные консервы, я сам ел», —

поделился воспоминаниями Филипп Павлович Столповский, до 1949 года живший

в Гусеве.

Находились люди, для которых кладоискательство было не просто

интересным занятием, но и источником дохода; Для того чтобы поставить дело на

профессиональную основу, они внимательно изучали планы домов, выясняли

вероятные места захоронения ценностей, приобретали необходимый

специнвентарь: железный щуп, лопаты, молотки. Таких людей в народе называли

92

тогда «трофейщиками». Похоже, что именно они и стали первыми

гробокопателями.

С сожалением говорит о подобных случаях Екатерина Петровна К о же в н и к

о в а:

– У нас в Приморске, напротив вокзала с правой стороны, было немецкое

кладбище. Сейчас оно полностью разорено. Вот где красота была. Цветы,

кустарники, в четырех местах по углам стояли колоночки с водой. Там хоронили в

склепах: яма такая бетонная, все закрыто, и

дырочка такая. Через нее опускался гроб. И вот наши любители легкой

наживы искали входы в эти склепы, гробы вытаскивали, выбрасывали кости, ну и,

конечно, золото искали. Видно, попадалось часто, раз искали. Никто их не

преследовал. Вообще, это вандализм. Пусть какие ни есть они фашисты, но мы

же ведь люди. Пусть они звери были или некоторые из них. Но все-таки это ж

человек, кости ведь человеческие...

По наблюдениям Анатолия Семеновича Карандеева, в Кройц– бурге (ныне

поселок Славское Багратионовского района) немецкие могилы раскапывали одни

приезжие, их даже несколько раз ловили. Один из наших собеседников

рассказал, что, будучи военным, он по приказу командира занимался сбором

оград на городских кладбищах, которые потом пошли на ограждение территории

воинской части. Надгробные памятники тоже использовались для хозяйственных

нужд. Так, гранитными плитами замостили подъездные пути к району Северной

Горы.

Приезжавшим переселенцам казалось неестественным само расположение

кладбищ – в центре города, да и местные власти взяли курс на их ликвидацию.

Об этом свидетельство калининградки А. А. К-о й:

– Нам говорили, что на местах этих кладбищ будут парки. Мы, молодежь, по

выходным дням, на воскресниках на этих кладбищах работали: подходили к

могилам по несколько человек, и если захоронение было небольшое, то просто

брали надгробия и плиты и клали на грузовики; если же могила была большая, то

сворачивали надгробья и плиты с помощью ломов. Куда потом это девалось —

нас не интересовало. В нас оставалась еще ненависть к немцам, да и воспитание

было такое: «Раз надо, значит надо». Ведь немцы наших убивали. Мы были такие

патриоты, что хотели, чтобы ничего немецкого тут не осталось, хотели построить

новый советский город.

А вот рассказ о своих детских впечатлениях и сегодняшние невеселые

размышления на ту же тему Галины Павловны Р о м а н ь:

– А наше отношение к немецким кладбищам было дикое. В Доб– рино мы

хоронили своих русских рядом с немцами, продолжали как бы немецкое

кладбище. Но было такое чувство, что тем самым мы осквернялись. Для нас

немецкое было вражеским. А раз враги – надо им мстить. Даже мертвые – это

фашисты. Когда я впервые в 61-м году посетила поселок Чистые Пруды, я

увидела русское кладбище, заботливо ухоженное немцами. Мне это казалось

диким. Как это, немцы русским делали могилы? Не могла этого понять...

Все, кто касался в своих воспоминаниях печальной участи старых кладбищ,

говорили об этом с болью и горечью. Многие при этом с сожалением добавляли,

что для поддержания порядка на немецких кладбищах не было ни средств, ни

возможностей. Не всегда руки доходили и до своих захоронений времен войны.

Антонина Васильевна Я к и м о -

в а, живущая в Правдинске, рассказала р том, как поступили с солдатским

кладбищем в поселке Тёмкино, что на территории совхоза «Прав– динский»:

93

За речкой было кладбище, много могилок наших солдат. Я ходила, убирала.

Потом в совхозе решили все трактором заровнять и засеять. Так и сделали. Тут

мой муж не выдержал и поехал в военкомат. Много было шуму тогда,

неприятностей. А совхозу что? Несколько косточек отрыли, еще что-то собрали и

перенесли захоронение в другое место. А потом все равно по солдатикам—

тракторами...

Оружие

«О сдаче оружия, хранящегося

без разрешения органов милиции.

После военных действий на территории Калининградской области на полях, в

лесах и населенных пунктах осталось большое количество отестрельного и

холодного оружия и боеприпасов, которое своевременно не было обнаружено и

собрано специальными частями Красной Армии.

Часть этого оружия и боеприпасов подобрана отдельными организациями и

лицами и хранится без всякого на это разрешения органов милиции, в силу чего

попадает в руки неблагонадежных лиц и уголовно– преступного элемента».

Из приказа областного управления по гражданским делам

от 19 октября 1946 года.

ГАКО. Ф. 298. Оп. 1. Д. 8. Л. 99.

«Всё кругом было в металле» (Савва Николаевич Васильев). «На каждом

углу валялось оружие» (Илларион Илларионович Ша– парь). «Оружие было у

всех. Баловались, стреляли. У моего мужа Ивана был пистолет» (Мария

Тимофеевна Р ы ж у х и н а). Так или почти так начинался наш разговор со всеми

старожилами, с кем довелось побеседовать о проблеме оставшегося после

войны оружия.

Дети играли во взрослых, в самую распространенную игру того времени – в

войну. Пулемет, шмайсер, маузер, парабеллум, вальтер – вот далеко не полный

перечень оружия в детских руках.

^ -рщ Можно было поехать на Бальгу, и там этого оружия и боеприпасов было

в огромном количестве. Когда я работал директором школы, меня замучил отдел

милиции по поводу того, что мои ученики ездят на Бальгу. А туда все ездили, не

только из моей школы. Много

оружия находили затопленным в районе крепостей. Во рвах, заполненных

водой, было очень много пулеметов, автоматов и т. д., потому что когда немцы

были уже окружены, когда сдавались, они бросали в воду это оружие, —

вспоминает Петр Яковлевич Немцов.

Дополнительную романтику этим опасным играм придавали бомбоубежища,

подземные ходы, блиндажи – практически весь лежащий в руинах Кенигсберг.

– Мы ходили по окрестностям, ходили в Королевский замок, там лазили

везде по подвалам, смотрели, изучали, где какие ходы, где и что куда ведет. Там

были еще останки солдат, каски немецкие, – рассказывает Юрий Николаевич

Трегуб, – однажды нашли брошенный фаустпатрон. Отбили вставленную в

трубку головку, а там был порох, длинный такой. И во дворе техникума во время

занятий решили поджечь этот порох. Мой товарищ Леня Давыдов положил трубку

между ног. Наклонился и стал поджигать с тыльной стороны. Когда порох

загорелся, металлическая труба ударила его. Он упал, труба закрутилась,

вспышка обожгла все лицо.

94

Про опасные детские игры рассказывает Антонина Егоровна Шадрина из

поселка Дружба.

– Мы, как беспризорники, по лесу шастали. Брат нашел целую машину

снарядов. Все расковырял, тол вынул, порох напоминал макароны. И игрались:

запалим порох, и он как ракета летит, горит. Брат натаскал домой целую подпечь

снарядов. Мама сунула ухват горячий туда. Слава Богу, оказалось, брат их

разрядил, но тол в них оставался.

– Мои дети везде лазили, собирали, что под руку попадется, – делится

своими давними тревогами Мария Сидоровна Стайнова из Калининграда.'^– Я их

ругала, а они – семи и девяти лет – продолжали носить в дом найденное. Но

только уже не в квартиру, а в подвал. Однажды спустилась туда, а там полно

кинжалов и патронов. Потом мы их сдали на склад металлолома.

Оружие, снаряды, взрывчатка не только складировались в подвалах и на

чердаках, но и нередко пускались в дело. Рассказывает Александр Августович

Мелнгалв, поступивший в 1947 году в Калининградский строительный техникум:

– Мало кто из ребят не держал оружия. У меня целый год был парабеллум,

потом я его обменял на вальтер, а в 48-м году его отобрала милиция. Время от

времени милиция «шарила» техникум – изымала оружие. Много было

взрывчатки. Группа ребят, и я в этом участвовал, заложила ящик тола в здание,

где сейчас Калининградрыбпром, с обратной стороны, и взорвала. Нам было

интересно: развалится или нет. Потом жалели, что не заложили два ящика.

9 Заказ № 36

Мины в металлолом

– Снарядов вокруг дома навалено горы, прямо не разряженные. В шести

шагах от крыльца лежали. И когда мы уже в город переселились через десять

месяцев, эти снаряды всё лежали. Странно. Ведь после войны уже три года

прошло... – вспоминает Евдокия Семеновна Жукова из Багратионовски.

Область после войны была буквально напичкана минами и снарядами.

Взрывы звучали даже в пятидесятые годы. На полях во время пахоты, в городах

при расчистке развалин. К сожалению, зачастую людей подводило излишнее

любопытство. Многие подрывались на минах и ручных гранатах при попытке

разрядить их. «В основном дети гибли. Однажды даже подорвались в фонтане

напротив нынешнего драмтеат– ра. Стали дети какой-то камень поднимать, и

произошел взрыв», —рассказывает Наталья Павловна Снегульская.

Гибли дети от взрывов брошенных в костер мин и снарядов. Владимир Г

еоргиевич Морозов в то время был учителем в калининградской школе и знает о

проблеме не понаслышке:

– Многие приехали сюда с неоккупированной территории – ир По-, волжья,

с Урала, из Сибири, – дети хотели увидеть, как устроен снаряд И было очень

много случаев подрывов. У меня в школе ребят отпустили на экзамены. Двое из

них сказали родителям, что поедут за цветами на велосипедах. Они поехали в

район ЖБИ-1, чтобы наломать сирени и принести потом ее в школу на экзамены.

И на одном из озер, которые сейчас называют Голубые, на берегу лежало много

немецких снарядов и фаустпатронов. Принялись их разряжать. Мальчишек было

четверо. От троих нашли части тела, а одного, изрешеченного осколками,

доставили в больницу, он умер через неделю, не приходя в сознание.

Одна из наших собеседниц, не захотевшая, чтобы упоминалось ее имя,

рассказала о собственной трагедии:

–.В Кройцбург мы приехали в сорок седьмом. Страшно было. Я щ- все

говорила: заехали-то куда? Я ведь здесь двух детей потеряла. Двадцатого мая

95

приехали, а девятнадцатого июня мой сыновья пошли на развалины дома. Один

шесть классов закончил, другой три класса. Видимо, у немцев там была школа. И

подорвались на мине. Здесь йх й похоронили. Мы бы давно уехали отсюда, а как

бросишь могилы? Вот и живем здесь до сих пор. Сорок три года уже. Так немило

здесь живём...

Помощь минеров не всегда поспевала вовремя. Часто жители сами

старались обезопасить себя, как это делала Анна Ивановна Неумей– к о в а со

своими односельчанами.

Мы работали в совхозе «Чистые Пруды». У нас его в насмешку называли

«Чистые пруды – грязные болота». Сколько пришлось траншей закопать,

блиндажей! Один блиндаж стали закапывать, а там болванки вот такие —

снаряды. Нам их надоело вытаскивать. Только вокруг дома двенадцать

блиндажей закопали. А снаряды там прямо и оставили, сверху еще стог сена

навалили. Потом саперы приехали. Мы им сказали про снаряды, а они говорят:

«Вы никому не рассказывайте про них, они пролежат двести лет, и ничего с ними

не будет, если их не трогать». Мы их так и оставили. Они там и сейчас лежат.

Стимулом для самостоятельного разминирования явилась организация в

области многочисленных пунктов по приему металлолома у населения. Люди

научились разбирать снаряды, а пустые гильзы сдавали в пункт за деньги. Не

всегда это делалось профессионально: опять звучали взрывы, опять гибли люди.

А вот отрывок из интервью Анны Александровны Гуляевой:

– Я работала в Сельском магазине в поселке Рожково и сама принимала от

населения металл. Очень много сдавали немецких сельскохозяйственных машин.

А военные летчики из поселка Догенен (сейчас Хлебниково) тягачом приволокли

целый самолет и поставили его возле самого моего дома. Я, конечно, стала

отказываться его принимать, но они стали возмущаться, говорили, что я не имею

права, стали критиковать, что я плохой работник. Вот под таким натиском

пришлось уступить* На глаз определили тоннаж, и я заплатила им девятьсот

рублей. Они тут же купили два ящика лодки, пообещав, что приедут и разрежут

его, чтобы можно было увезти. Но они так больше и не приехали. Самолет

простоял еще лет пять, в нем играли дети. В ревизии, конечно, всегда включали

стоимость этого самолета.

Преступность

«За последнее время отмечен ряд фактов, когда отдельные граждане, из

числа прибывших в город Кенигсберг для работы на предприятиях, незаконно,

приобретают и хранят огнестрельное и холодное оружие и, вооружась им,

занимаются грабежами.

Так, рабочие целлюлозно-бумажного комбината № 2 Гредин и Лебедев,

вооружившись первый – пистолетом, а второй – финским ножом, совершали

вооруженные нападения на немцев, проживающих в городе, и под силой оружия

отбирали у них носильные вещи».

Из приказа военного коменданта Кенигсберга от 16 августа 1945 года.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 2. Д. 5. Л. 7.

Конечно же, присутствие такого количества оружия способствовало росту

преступности в еще не освоенном крае. Говоря о видах преступлений, старожилы

чаще всего вспоминали «громкие» преступления. Два случая оказались особенно

памятны.

Несколько человек рассказали, что в 1946 году, ко дню переименования

Кенигсберга в Калининград, на вытянутой руке статуи Вильгельма у Королевского

замка будто бы был повешен милиционер или солдат с прикрепленной на груди

96

дощечкой: «Так будет с каждым, кто будет жить в нашем городе». По другой

версии текст надписи гласил: «Был Кенигсберг и будет Кенигсбергом!» (Павел

Иванович Синицын, Николай Петрович Мухин).

Следующий случай наделал много шума в городе; о нем мы тоже записали

несколько рассказов. Вот один из них – свидетельство Алексея Васильевича

Трамбовицкого:

– Дело было на рынке. Однажды кто-то из уголовного мира затащил наверх

здания железную бочку, набитую всяким мусором, и с криком: «Бомба! Спасайся!»

– бросил вниз. В это время на рынке было много людей. Поднялся шум,

началась паника. А на рынке был один выход, и все бросились к нему, сбивая и

затаптывая друг друга насмерть. Некоторые беременные женщины тут же

рожали. Воры в этой панике вырывали сумки из рук...

– Основным видом преступлений был грабеж, – считает Мария

Михайловна Шитова.

«Гражданин Базеев стоял около моей комнаты с мешком картофеля

примерно в 25 кг. Я на него начала кричать: “Зачем ты у нас украл картофель?"

Он ответил, что это не ваше. Мы у него начали отбирать мешок с картофелем, он

сопротивлялся и за пазухой под пиджаком тоже был накладен картофель. Я ему

сказала, что пойду за председателем. Базеев бросил весь картофель и бросился

бежать по огородам, где и скрылся.

Приговорить Базеева А.В. по статье 1. Ч. 1 Указа от 4 июня 1947 г. и

подвергнуть заключению в исправительно-трудовой лагерь на 5 лет».

Из протоколов Озврского нарсуда за 1948 год (фамилия изменена).

АОР. Ф. 51. Народный суд (необработанные дела).

Однако некоторые из опрошенных переселенцев категорически утверждают,

что воровства в те годы вообще не было, даже двери квартир не запирали.

Случилось и одно большое недоразумение, хорошо еще, что обошлось без

потерь: «В сорок седьмом году на наш поселок с самолета сбросили бомбы.

Перепутали поселок с полигоном, находившимся поблизости. Летчик, капитан по

званию, управлявший самолетом, был уволен из армии. В поселке разрушения

были, но без жертв»,рассказал Савва Николаевич Васильев из поселка Ново-

Московское Багратионовского района.

Несколько раз заходила речь и о «лесных братьях» из Литвы. Аф– роим

Ехилеевич В а й к у с работал шофером, и ему приходилось делать частые рейсы

в соседнюю республику:

– Один раз осенью сорок седьмого года поехали в Литву за картошкой для

детей в ремесленном училище. В лесу между Таураге и Скудвиле мы увидели

грузовую машину с надписью большими буквами на борту: «ЦБК-2». Машина

съехала в канаву, ее шофер был убит. Потом наши машины из Калининграда на

этом участке дороги сопровождали пограничники. Нам в кузов сажали трех

пограничников и на крышу ставили ручной пулемет. Той же осенью, когда мы

ездили в Литву покупать корову на мясо для учащихся, нас обстреляли из

автоматического оружия, когда я притормаживал у моста... В августе сорок

восьмого я с директором училища Штокмейстером поехал в Вильнюс для

получения 400 комплектов обмундирования для наших учеников. В одном месте

на дорогу (а дело происходило уже на территории Литвы) вышли четыре

человека, из них двое с обрезами. Штокмейстер, еще только заметив их, сполз с

сиденья и притворился спящим. Один из подошедших спросил: «Коммунисты

есть?» <– Я ответил, что коммунистов нет. Они показали на Штокмейстера,

притворившегося спящим, и спросили опять: «А это кто?» -^Я ответил, что это

97

клиент. Тогда нас отпустили. Мы чудом вывернулись: у обоих в карманах лежали

партбилеты! Стоило им нас обыскать, и я бы не давал этого интервью.

Житель пограничного с Литвой города Краснознаменска Николай Иванович

Чу динов так высказался по поводу этой проблемы:

– Они сейчас считают, что воевали за независимость Литвы. Это же самые

настоящие лесные бандиты! Тут у нас есть улица Антипенко– ва. Это милиционер

был, они его убили. Потом тракториста одного убили в «Победе», а второго

тяжело ранили, когда они пахали. А сколько они в леспромхозы приезжали,

сколько магазинов грабили! А почему еще их трудно было взять: у них оружие

наше, обмундирование наше. День работал, а ночью переоделся в нашу форму и

поехал. Но там повсюду были наши отряды, которые вылавливали их.

А вот Раиса Кузьминична Е ж к о в а, жившая в Нестеровском районе, тоже у

самой границы с Литвой, на вопрос о литовских бандах ответила: «Нет, не

слышала что-то...».

Письмо в ЦК

Беседуя с переселенцами о первых годах жизни в области, мы неизменно

задавали вопрос: коснулись ли их самих, родственников и знакомых

политические репрессии? Большинство в ответ пожимало плечами и не могло

вспомнить ничего определенного. Те, кто вспоминал,

говорили в основном о репрессиях 1937—1938 годов, еще на старом месте

жительства.

– Нашу область это как-то миновало, я не знаю о репрессиях в области, —

говорит Юрий Михайлович Феденев. – Люди пришли с фронта, у них было

настроение работать. Если кого и вылавливали, так это бывших полицаев,

которые стремились слиться с прибывающим трудовым населением.

– У нас в семье репрессий не было, – отвечает на вопрос Зинаида

Иосифовна Опенько. – Это же касалось видных людей, а у нас таких не было.

Крестьяне работают – и работают. Нас не трогали.

Мария Павловна Тетеревлева вспомнила, как однажды ночью году в 1949

чекисты забрали мужа ее подруги, который работал в военной комендатуре

Калининграда. Подруга говорила, что арест был след– I ствием доноса, и после

короткого разбирательства арестованного отпус– I тили домой через несколько

месяцев. «Репрессий в том виде, как они мне запомнились в тридцать седьмом и

тридцать восьмом годах, здесь я не видела, – говорит Мария Павловна. – То

есть я не видела, как исчезают люди. А именно так мы ощущали репрессии у себя

на родине, в Архангельске, до войны».

А вот авторитетное свидетельство бывшего работника госбезопасности

Николая Сергеевича Крылова:

– В новую область выезжали из бывших оккупированных территорий страны

разные преступные элементы: уголовники, власовцы, прислужники немцев.

Поэтому у работников милиции и госбезопасности было очень много работы по

розыску, выявлению и обезвреживанию этих преступников.

Но были в самой западной области страны и случаи политических репрессий,

об этом также свидетельствуют воспоминания первых переселенцев и ряд

документов.

«...преобладающее количество дел о контрреволюционных преступлениях,

рассмотренных областным судом во 2-м полугодии 1947 года, являются дела о

контрреволюционной агитации и пропаганде. Таких дел судебной коллегией

рассмотрено 37 в отношении 86 человек, из которых осуждено 62 человека и

98

оправдано 24 человека. Из означенного числа лиц осуждено граждан СССР – 8

человек, все прочие немцы – германские подданные».

Из справки председателя облсуда И. Котивеца о судебной практике по

контрреволюционным преступлениям от 5 января 1948 года.

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21.

Осуждены и высланы органами МГБ за 1946—1951 гг. всего 168 семей

переселенцев, в том числе: в 1946 г. – 3, 1947 г. – 14, 1948 г. – ' 45, 1949 г. —

59, 1950 г. – 29, 1951 г. —18.

Из отчета переселенческого отдела Калининградской

области за 1951 год.

ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 136. Л. 37.

Некоторые наши собеседники сам термин «политические репрессии»

толковали очень широко, считая таковыми, например, преследования по

знаменитому сталинскому указу от 26 июня 1940 года. Только за три месяца

(август-октябрь 1946 года) судами области было рассмотрено таких дел 844, то

есть людей судили за опоздания и самовольный уход с работы.

Так, Петр Арсентьевич В ачаев навсегда лишился сестры:

Мои старшие братья и сестра Матрена учились в ФЗО, а там всегда был

голод. Вот они и убегали домой чего-нибудь поесть. И за это их поймали и

посадили. Сестру на семь лет. Отправили работать на военный завод. И

однажды, когда там разминировали что-то, произошел взрыв, и моя сестра

погибла. Нам сказали, что это был несчастный случай.

’1– За религию преследовали очень сильно, – считает Октябрина Ивановна

Мешковская.В соседнем доме жила одна бабушка, которая верила в Бога. Так

вот, однажды днем, часа в два-три, когда мы играли на улице, пришел мужчина в

сером костюме; в кармане у него лежал пистолет. Старушки не было дома, он ее

ждал, развлекаясь тем, что стрелял по птицам из пистолета. Когда она пришла,

он ее увел. Больше я ее не видела.

В результате многочисленных бесед у нас сложилось впечатление, что нет

оснований говорить о хоть сколько-нибудь масштабных политических репрессиях