Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

чем, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы

сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы – это

лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала

техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально

отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И

решил он отомстить. Нашел немецкий штык. В один из дней занятий в школе не

было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь – ее

дома не оказалось. Тогда он стал ожидать ее за дверью. Вскоре она пришла,

137

увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась

лицом к двери, чтобы ее открыть, а он ударил ее штыком по голове. Но силенок

не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил еще раз,

уже по лицу – порезал губу. Она закричала – Найман убежал. Директора сразу

направили в госпиталь, а его стали искать – и нигде не могли обнаружить.

Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему

опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами

были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в

уличном туалете – им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял

там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась

кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать.

При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему

присудили сколько– то лет. После отсидки он был депортирован в Германию.

И все-таки приведенные нами примеры относятся скорее к исключениям.

Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.

Из домов в подвалы и мансарды

Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ

жизни коренного населения, был комплекс мер по «квартирному вопросу».

Справедливости ради надо сказать, что для многих немцев привычный образ

жизни изменился еще раньше. Как уже говорилось, вместе с отступающей

германской армией в путь двинулись тысячи и ты-

сячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не

выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. По свидетельству

очевидцев, особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и

Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге.

После окончания военных действий новые власти были озабочены

установлением эффективного контроля над местными жителями: «В Кенигсберге

их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы,

например, на нынешней улице Чернышевского» (Яков Лукич Пичкуренко).

Екатерина Максимовна Коркина назвала еще одни район – Сад-Розенау

(нынешнее Борисово), куда «немцев переселяли из своих домов практически без

вещей». В поселке Поречье Прав– динского района оставшихся жителей

разместили в помещении склада (Екатерина Афанасьевна Букштан), в

Железнодорожном – на двух улицах возле аптеки (Иван Васильевич Самара).

В Маршальском перед приездом советских переселенцев немецкое

население перевели в здание будущего сельсовета. «Они не хотели уходить из

своих домов, – вспоминает Николай Васильевич Купчин.– Это были в

основном пожилые люди, женщины и дети-подростки. Но им сказали, что их все

равно будут отправлять в Германию».

Примерно такой же была картина по всей области. Везде бывшие хозяева

«уплотнялись». Не всегда это означало выселение, зачастую немецкой семье

оставляли одну комнату из четырех-пяти, которыми они владели. Поэтому,

несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с

немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный

национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы

перемещались в подвалы, мансарды и на чердаки.

Мария Дмитриевна Машкина, живущая в Калининграде с 1946 года,

рассказывает:

– Я сначала не знала, что в подвалах живут немцы. Но однажды пошла за

водой и спустилась за ней в подвал по приставной лестнице. Смотрю, а там

138

семья живет, говорят по-немецки. Я испугалась, но они приняли меня очень

радушно, а пожилой мужчина-немец помог мне вынести ведро наверх.

– В подвале нашего дома на улице Гоголя тоже жила немецкая семья:

старик, женщина лет сорока и три девочки школьного возраста, – говорит Мария

Павловна Тетеревлева, приехавшая в Калининград в апреле 1948 года. – Но я их

видела буквально несколько недель, потом они уехали. Наши соседи —

армянская семья, которые и выселили немцев в подвал, кое-что рассказывали —

без злобы, совершенно равнодушно. Им казалось абсолютно естественным

выгнать эту

семью и также естественно пользоваться их услугами: женщина (кажется, ее

звали Марта) шила и стирала одежду, белье моим соседям.

Матрена Федотовна Букреева, Мария Семеновна Фадеева и некоторые

другие наши собеседники приписывают инициативу переселения немцев

военным, а Елена Ивановна Н е б е р о добавляет, что им помогали «домоуправы

из числа самих немцев». Впрочем, встречались и другие объяснения, например,

такое: «Они жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и

безопаснее. Окна небольшие – они русских боялись» (Мария Николаевна

Токарева).

Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева

дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки

случались. Анна Александровна Гуляева в 1947 году прибыла в совхоз № 73

(бывший немецкий поселок Голгарбен):

– Через два дня после нашего приезда пришла хозяйка дома и стала

разговаривать со мной по-русски. Я была удивлена, почему немка так хорошо

знает наш язык. Но потом она мне объяснила, что еще с Первой мировой войны

они жили в России. И только в 1935 году снова уехали в Германию. Мы с ней как-

то сразу нашли общий язык. Она попросила у меня порошок, который находится

на чердаке. Этого красного порошка было там очень много, я не знала, для чего

он. Оказывается, он был от блох и клопов. Она говорила, что в том доме, куда их

поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и

каждый раз плакала. Конечно, дом большой, новый, и ей было очень жаль

расставаться с ним. Она помогала мне благоустраиваться. Вешала карнизы и

шторы. Расставляла мебель, какая была. Бывшая хозяйка говорила, что на

чердаке было очень много добра, но переселенцы, которые приехали раньше

нас, все вынесли, потому что дома не были заперты и никем не охранялись.

Брали все, что плохо лежит.

Александра Ивановна Митрофанова поселилась в пустом доме в поселке

Ляптау (сейчас Муромское). К ней тоже из Зеленоградска пришла бывшая

хозяйка дома:

–■ Милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь– десять.

Пришла и говорит: «Фрау, дас хауз – мой». – Я говорю: «Я не виновата». Дала

ей милостыню, они пошли. А уже было холодно. И вот, недалеко от

Зеленоградска, у колхоза «Победа», хуторок был разрушенный. Они там

затопили печку, у печки грелись. И замерзли...

Переселение на чердаки и в подвалы было далеко не самым худшим

исходом. В первые послевоенные месяцы существовала еще одна категория

немцев – бездомные: одинокие старики, беспризорные дети. Создававшиеся в

спешном порядке дома престарелых и детские приемники не могли вместить всех

нуждающихся.

т&рш редакции газеты «Новое время», издававшейся на немецком языке,

рассказала о таком случае:

139

– Однажды в кабинет к редактору вошла старая немка лет семидесяти-

восьмидесяти и с плачем упала перед ним на колени. Ее подняли, успокоили.

Она рассказала, что одинока и бездомна, во время бомбежки английскими

самолетами улица, где она жила на берегу реки Прегель, была полностью

разрушена; дочь ее погибла при пожаре. Женщина просила устроить ее в дом

престарелых. Легко сказать, но где найти там место? Мне поручили отвести немку

в учреждение, которое занималось этими вопросами и размещалось где-то в

конце улицы Тельмана или на улице Александра Невского (уже не помню точно).

Дело было зимой, на мостовой полно снегу, еле дотащила я эту женщину,

поддерживая под руку, до нужного дома. Но там не хотели ее принять из-за

отсутствия мест в интернате. Пришлось мне идти за помощью в обком партии (он

находился тогда на Советском проспекте). Все уладилось, немку удалось

определить в дом престарелых.

Особенно трудно немцам было пережить жестокую зиму 1946– 1947 годов.

В это время Нина Моисеевна Вавилова работала на ва– гонзаводе: «Кому негде

было жить – те ходили зимой на завод ночевать. Много стариков позамерзало в

ту зиму. И возле моего станка я увидела немца-старика, трогаю его, проснись,

мол, – а он уже окоченел. Такая была зима суровая, мороз сильный.

Переводчица, фрау Люшкина, говорила: «О, рус, вы приехали и зиму привезли. У

нас никогда такой не было».

Голод гражданского населения

Еще более острой проблемой для оставшегося немецкого населения было

пропитание. Легче было тем, кто сохранил свое жилье, а значит, имел и какие-то

запасы. Об этом вспоминала Мария Алексеевна Скворцова из поселка

Саранское: вместе с другими переселенцами она не раз находила спрятанные

немецкие фляги с зерном. Но большинство немцев запасов не имело.

«Коменданту гор. Кенигсберга генерал-майору тов. Смирнову.

Все выявленное и выявляемое в городе Кенигсберге продовольствие и

фураж передайте в распоряжение интендантского управления фронта.

нувших оарж, кар1ифсло, находящийся на складах города, и мясной ^ой,

имеющийся на холодильнике.

Начальник тыла 3 Белфронта генерал-майор и/с Рожков,

22 апреля 1945 года».

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 7.Л.1.

Анатолий Адамович Поплавский из Багратионовска заметил, что «немцы

часто прибивались к воинским частям: стирали, убирали – тем и кормились».

«Когда войска стояли в городе, повсюду были походные кухни. Вместе с нашими

солдатами питались и немцы. Когда походных кухонь не стало, положение

немцев осложнилось» (Я. А. Л-ин).

В первые же недели после взятия Кенигсберга на местное население была

распространена карточная система. Нормы получаемого по ним продовольствия

были очень скромные, но и их отоваривать приходилось с большим трудом.

«Снабжение немецкого населения обеспечивается по линии отпуска

продовольствия в централизованном порядке с НКО. Для трудоспособного

немецкого населения хлеб отпускается 400 граммов. Нетрудоспособные и

иждивенцы получают хлеба – 200 граммов.

Для работающих по строительству, канализации, водопроводу организовано

общественное питание. Горячая пища выдается один раз в день. В данный

момент НКО отпуск продуктов совершенно прекратил».

Из доклада о работе гражданского управления Кенигсберга

140

за апрель-ноябрь 1945 года.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д.5. Л.61.

кто воспитан в нацистском духе и не хотел работать на советское

государство?

Нам видится более простое объяснение: не все могли работать, да и число

рабочих мест было ограничено. За работу (а значит, и паек) держались изо всех

сил. «У работающей на вагонзаводе фрау Цимлер было двое детей. Очень они

голодали. Мать их в холод, больных, за собой на работу таскала, чтобы только

карточки не лишиться», * свидетельствует Нина Моисеевна Вавилова.

Те, кому не удавалось устроиться на работу, крутились как могли: шли в

няньки, домработницы, шили одежду на заказ, ловили и торговали рыбой,

продавали оставшиеся вещи.

– Когда мы жили в поселке Дружба Правдинского района, к нам ходила одна

старушка-немка. Жила она с двумя внучками. У нас от коровы по три ведра

молока надаивали. Так мама ей молока давала. Старушка все хотела что-то для

нас сделать. То носочки поштопает, то еще что-то. Пыталась в обмен на молоко

вещи приносить, а мама не брала. Что же брать-то, если у нее самой две

маленькие девочки остались. Брат наловит рыбы и тоже ей давал, —^

вспоминает Антонина Егоровна Шадрина.

Часто немцы ходили по домам, просили работу. «Так брать что– нибудь

стеснялись, – рассказывает Елена Тимофеевна Караваш– кина. – Очень

совестливый народ. Были как котята беспомощные. Домой приходили, просили

что-нибудь из еды и обязательно расплачивались: кто хрустальную вазу даст, кто

еще что-нибудь. Если не берешь – обижались: “Берите, это гут, гут будет для

вас”. Другой раз им из одежды что-нибудь отдашь*,.»

Многие переселенцы заметили эту черту в характере немцев: насколько

возможно, они старались не принимать бесплатных услуг. Владимир Дмитриевич

Фомин зашел как-то на один из кенигсбергских рынков: «Зашел просто так —

покупать было нечего. Стоит девчушка– немка лет тринадцати, держит щетку. Дал

я ей десять рублей, но немцы подачек не брали, пришлось мне эту щетку взять.

Смотрю: купила она кусочек хлеба, аккуратно его завернула, спрятала и пошла».

В главе о питании советских переселенцев мы рассказывали о страшном

полуголодном существовании наших соотечественников в эту морозную зиму.

Стоит ли говорить, что положение немецкого населения было еще хуже. «Немцы

с голоду пухли. Их разносило, и становились они как бы стеклянные на вид. А

некоторые наоборот – становились сухими, как бы высыхали. Весной они

яблочки маленькие поедали, которые только-только от цветка, смородину

зеленую», – свидетельствует • Анатолий Семенович Карандеев из

Багратионовского района.

Чтобы как-то выжить, надо было через многое переступить. Приходилось

довольствоваться картофельными очистками, гнилой свеклой, лебедой.

«Недалеко от нашего дома в сарае жила немка с ребенком. Матери иногда

давали зерно на муку, так эта женщина зайдет к нам и сметет с жерновов остатки

муки для себя. Многие немцы питались ракушками – их в реке вылавливали.

Прямо в доме разводили костер, нагревали ракушки. Они лопались, тогда их

содержимое ели. Кошек всех поели», -т– говорит Антонина Васильевна Якимова

из Правдинского района. «Часто было так. Растет большой репей. Они накопают

корни, начистят, потом прокрутят через мясорубку, наварят бурду и едят. Иногда,

когда была, добавляли туда муку» (Альбина Федоровна Румянцева, жительница

поселка Саранское).

141

Приходилось есть павший скот (Павел Григорьевич Белошап– с к и й), жаб и

мышей (Нина Николаевна Дудченко). «Иду я однажды, – говорит Евдокия

Семеновна Жукова из Багратионовска, – вижу: немец нашел мертвого аиста.

Сидел и ощипывал его дохлого. Немцы умирали здесь, как в Ленинграде». «От

голода сильнее всего страдали немецкие дети. Их тельца были покрыты язвами.

Чтобы прокормиться, они собирали отбросы на помойках» (Татьяна Семеновна

Иванова, поселок Маршальское). Вот еще одно свидетельство Александры

Афанасьевны Селезневой из Калининграда:

– В то время мусорок не было, и кучи мусора лежали во дворах и на улицах.

Как-то раз я увидела, что немецкие мальчик и девочка роются в куче мусора и

кладут к себе в сумку, чтобы поесть, какие-то объедки,. Я принесла им по

картошинке и по куску хлеба. Было это в сорок шестом году. Ведь это же дети,

мне их жалко было: роются в мусоре и едят! Я ушла домой, через какое-то время

снова вышла, а они все равно в мусоре роются.

И еще одна картина, повторяющаяся из интервью в интервью.

«15.1-47 года в 8 часов на ул. Александра Невского (Победа), 3-й район,

около дома № 81 был обнаружен истощенный труп неизвестной женщины, по

наружному виду немка, без признаков насилия смерти, труп направлен в

облбольницу для вскрытия».

Из сводки происшествий по Калининграду за 1947 год.

ГАКО. Ф. 237. Оп. 1. Д. 2. Л. 11.

– А немцев сколько умирало, – говорит Елизавета Васильевна

Румянцева. – Бывало иду на работу утром рано, смотрю – сидит человек.

Думаю, ну, вечером пойду обратно, он уже, наверное, отойдет

в мир иной. И что же вы думаете? Я вечером шла и забыла и как запнулась

об него. А он действительно уже мертвый.

– Я ходила в школу по улицам Кутузова и Офицерской, – рассказывает

Галина Павловна Р о м а н ь, – навстречу часто попадались немцы, идут, стуча

деревянными колодками, и везут на санках мертвых своих, зашитых в мешки.

Каждое утро встречала одного-двух мертвых немцев. Мама все, бывало,

успокаивала: в Ленинграде в блокаду наших больше умирало.

«По состоянию на 10.11.45 года из немецкого населения в городских

больницах находится больных:

а) в центральной больнице

– 1458 чел.

б) в инфекционной больнице

1§ 888 |

в) в инфекционной св. Елизаветы

– 340 “

г) в больнице св. Екатерины

Ш 248 “ <...>

Смертность немецкого населения:

За октябрь умерло 1333 человека,

за две декады сентября умерло

1799 человек, кроме больниц <...>

142

Смертность местного населения по стационарам:

<...> в сентябре 881 чел.,

в октябре – 768 чел.»

Из доклада гражданского управления Кенигсберга за 1945 год.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 5. Л. 62, 64.

К голоду и холоду добавлялись болезни, вызванные чрезмерной плотностью

населения и вынужденной антисанитарией. Александр Васильевич Кузнецов

весной 1948 года принимал участие в депортации немцев из Озерска, ходил по их

домам.

– Жили они грязно. В домах стояли буржуйки, топили почти что по-черному.

Вышел я из одного дома на улицу, гляжу: одна половина брюк у меня синяя, а

другая – черная. Стряхнул, а это блохи. Я и подумал: как же они жили в таких

условиях?

Наши собеседники рассказывали нам, что немцы ходили по домам и просили

«мыльной водички» – той, что оставалась от стирки.

«Немецкое население живет в домах крайне скученно, отсюда большой круг

контактированных при выявлении случаев заболевания инфекционными

болезнями. Мыла ни больницы, ни население не получают.

Голод, холод, эпидемии уносили в месяц по две-три тысячи жизней. Умерших

не успевали хоронить. Алексей Васильевич Трамбо– вицкий зашел однажды в

несохранившуюся до сегодняшнего дня кирху: там было сложено около двадцати

трупов немцев. По уграм выделенный из воинских частей команды проезжали по

городу и собирали завернутые в простыни трупы для последующего захоронения.

Зимой сорок седьмого положение некоторых жителей было столь безысходным,

что «чуя смерть, они сами приходили на кладбище и ложились умирать на

могилы своих родственников» (Владимир Дмитриевич Ф о м и н, Калининград).

В центральной больнице до 15% больных помещены на матрацах на полу

(без коек), в инфекционной больнице до 80% по два человека размещены на

одной койке».

Из доклада гражданского управления Кенигсберга за 1945 год.

ГАКО. Ф. ЗЗО.Оп. 1.Д.5.Л. 63.

Кто знает, какова бы была жатва скорби, если бы не сострадание и помощь

немцам со стороны простых русских людей.

Р#– Нам самим было голодно, но мы как могли помогали немцам, спасая их

от голодной смерти, особенно немецких детей. Наши переселенцы сами

приглашали к себе домой немецких женщин с маленькими детьми и кормили их,

отрывая продукты от своего тощего пайка. У кого были коровы, отдавали часть

молока безвозмездно немецким детям (у немцев коров не было), *– рассказал

Павел Григорьевич Бело* шапски й.

Когда я работала в Зеленоградске в воинской столовой, – вспоминает

Матрена Федотовна Букреева, – пошла раз коров доить. Немцы выбегли.

Просют. Голодные. Я раздала все молоко (так было два раза). Начальник мне

говорит: «А своих чем будешь кормить?» И когда я у генерала Кондратьева

работала, две девочки ходили: «Брут, брут?». Я их кормила. Немок брала помочь

полы помыть – тоже кормила. Наш генерал немцев не обижал. Никого. Всегда,

когда немцы приходили, просили, говорил: «Накорми».

143

Наталья Петровна Любкина из поселка Гастеллово тоже жалела немцев:

«Голодовали они и ко мне ходили просить молока. От коровы молока много

надаивала – куда его девать? Я все время давала. Один старичок-немец ко мне

приходил. Всегда налью ему. Так он не хотел оставаться в долгу: накосит тележку

сена, привезет мне. Когда он не приходил, так я ему относила. Однажды

мальчишки прибежали, говорят, что этот немец меня зовет. Жил-то он совсем-

совсем один в избушке на окраине. Пришла я, а он лежит – помирает. Так долго

смотрел на

меня и все повторял: “Алее капут, алее капут”, – всё, значит, конец пришел.

Так и помер. Потом пришли немцы, его похоронили».

Когда уже нельзя было сохранить жизнь взрослым, старались спасти хотя бы

детей. Вспоминает Антонина Семеновна Николаева, работавшая в 1946 году в

колхозе имени Горького близ Мамоново:

– Немцы – жители нашей деревни – пухли с голоду. Однажды пошли на

соседний хутор. В одном из домов обнаружили немку-мать с дочерью. Маленькая

девочка жестами объяснила, что ее мать умирает. Потом она принесла

фотографии и показывала, объясняя жестами, кто изображен на фотографиях, а

после этого показала могилу своей сестренки в саду. Мы накормили девочку и

взяли с собой; ее мать схоронили.

Не все переселенцы были столь отзывчивы. Александре Афанасьевне

Селезневой из Калининграда однажды потребовалась лопатка для работы в саду.

Договорилась с соседями-немцами:

– Жили они голодно, я понесла им хлеба, хоть сами они об этом не просили.

Когда шла к ним с хлебом, мне навстречу вышла женщина с такой же лопаткой. Я

стала спрашивать ее, но она ничего не ответила. Я пошла в квартиру, а там жили

трое немецких детей без матери, мать поехала еще в войну в Берлин, да так и не

вернулась. Так эти дети мне говорили: «Рус лопатку цап-царап!» Я отдала детям

хлеб и ушла без лопатки.

Поддержка нужна была людям особенно в глубинке. По свидетельству Анны

Филипповны Павликовой из поселка Красноярское Озерского района, тамошние

немцы даже обрадовались, когда стали прибывать переселенцы:

– Говорили: «Слава Богу, хоть Русь приехала! Нам теперь хоть соли дадут,

хоть покушать чего-нибудь». Ведь делились мы всем. И хлебушка им дали, и

рыбки, и соли дали, а то они одну крапиву варили несоленую – опухли даже.

Молоко им давали, ведь коровка у нас была, приходили – мы им и давали. В

общем, чем могли помогали. Мы сами голодными были, а людей надо было

поддержать – ну куда денешься.

Немцы на работе

«В связи с наступлением летнего времени и необходимостью лучшего

использования немецкой рабочей силы разрешить немецкому населению с 6 мая

1945 г. хождение по улицам города с 7 часов утра дс79 часов вечера».

Из приказа № 8 военного коменданта Кенигсберга от 6 мая 1945 года.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 2. Л. 7.

В первые послевоенные месяцы, до массового переселения совет* ских

граждан, немцы оставались основной рабочей силой. Они работали на

промышленных предприятиях, в военных совхозах, воинских частях, подсобных

хозяйствах, леспромхозах – словом, везде, где нужны были рабочие руки. Много

144

оставалось немцев-врачей, других специалистов. Почти все почтальоны в

Кенигсберге были немцами, только они хорошо знали районы и улицы города.

Интересно, что немцы стали первыми вагоновожатыми пущенного в 1946 году

трамвая. «Им было трудно объявлять остановки на русском языке. Вместо «ЦБК-

2» получалось «Собака-два» (Я. А. Л-ин). Женщины устраивались уборщицами,

курьерами, кто знал русский – переводчицами. Многие работали в сфере

обслуживания – парикмахерами, банщицами, швеями, билетерами.

Судя по многочисленным свидетельствам, немцы получали одинаковую

зарплату с русскими, формально пользовались теми же правами, им даже

оплачивали больничные листы. Конечно, такая система установилась не с

первых дней и относилась к тем, кто имел постоянное место работы.

Значительная часть немцев была занята на общественных работах. Каждое

утро по нарядам гражданского управления их отправляли на полевые работы,

стройки или расчистку улиц. Кстати, во многом благодаря им удалось расчистить

завалы: они вставали в огромные цепочки и так, из рук в руки, передавали камни,

обломки, битый кирпич.

Вот как описывает подобные работы в Прейсиш-Эйлау (Багратио– новск)

Анатолий Адамович Поплавский:

– Утром немцы все как один являлись к комендатуре. Там их назначали на

работы: улицы мести, завалы разбирать и так далее. На ногах деревянные

колодки. В этих колодках идут человек триста-четыреста: «Шлем-шлем».

Гнетущее зрелище. Они уже знали свои объекты. Закончили, опять идут к

комендатуре, получают новое назначение. Поработают, садятся отдыхать. Если

увидят, что кто-то из наших идет – встают как один и приветствуют: «Гитлер

капут!».

«В воинских частях работает 10797 человек и на предприятиях по городу

работает 7157 человек. По районным комендатурам города на

сельскохозяйственных работах занято 2999 человек и при комендатурах 2606

человек. Всего же занято на работах в среднем ежедневно 23559 человек, что

составляет к общему числу трудоспособных 78%.

Рабочий день установлен 12-ть часов, в настоящее время работа

производится с 8-ми часов утра до 7-ми вечера, т. е. до темного времени,

выходных дней не имеется».

Из доклада гражданского управления Кенигсберга за 1945 год.

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 5. Л. 64.

О том, какие немцы работники, мы слышали только превосходные оценки.

– Нас всегда поражала их пунктуальность. Работать они начинали с девяти

часов и ни секундой позже, на обед шли ровно по часам и при этом могли

оставить недокрученный шуруп, -ей вспоминает Михаил Николаевич Чуркин*

работавший в 1948 году в Черняховской автоколонне.

Агния Павловна Б у е е л ь рассказывает об уборщице в библиотеке, где она

работала: «Звали ее Марта. Вот тут-то мы столкнулись с немецкой

аккуратностью. Кругом была чистота: ни пылинки, ни соринки. Где она умудрялась

добывать уголь? В библиотеке всегда было тепло. Позже кто только уборщицей

ни работал, но такой чистоты никогда ни у кого не было».

Иван Пантелеевич Лысенко делится своими впечатлениями о немцах-

строителях:

– На работу ходили с вещмешками. Там все вплоть до свинцовых труб. Он и

штукатур, и печник, и сантехник. Они сами делали инструменты, мы только

удивлялись. А какие малярные кисти они делали вручную! Наши маляры

145

целовали их за это. Чуть не на руках носили. Но темпы у них, конечно, не такие,

как у нас.

Насчет темпов имеются и другие любопытные свидетельства. Исаак

Менделеевич Фишбейн в 1946 году был направлен на 820-й завод. У него был

случай составить собственное мнение о пользе высоких темпов.

ал Начиная с сорок восьмого |# сорок девятого годов нам стали давать

задания по ремонту сторожевых кораблей. Здесь на заводе еще работали

военнопленные немцы, и вольнонаемные были. Мы как-то получили задание

строить рейдовые крейсерские бочки. Это такие емкости большие, метров десять

в диаметре, для швартовки кораблей в открытом море. Я был тогда мастером.

Надо было построить десять бочек. А кадров своих еще не было. К нам

приезжали специалисты из Николаева. Я распределил работу: пять бочек должны

были сделать николаевцы, пять – немцы. У них был такой рабочий Бош, они его

слушались. Начали делать, надо к сроку успеть. Наши быстро взялись за работу,

все разметили, дырки просверлили, готовятся собирать. А немцы потихоньку

работают, не торопятся. Я уже волноваться начал, но Бош меня успокаивает, что

все вовремя сделают. Наши стали собирать, а отверстия не везде совпадают. А

немцы сложили железо лист на лист колодой и стали сверлить по кондуктору, и у

них все отлично вышло. Выполнили качественно и в срок. А наши, кажется, так и

не доделали.

Второй рассказ на похожую тему работника того же завода Василия

Андреевича Г о д я е в а:

– Они работали не как мы по принципу «давай-давай». Они работали

медленно, но так, что любо было посмотреть. Я приведу пример. У нас на заводе

в одном из корпусов ремонтировались машины ЗИС-5. Работали там немцы и

наши. Мастера были русские. Как сейчас помню, приходит как-то раз в цех ныне

покойный мастер Сандаков и говорит немцу, ремонтировавшему машину:

«Камрад! Шнель! Давай-давай!» Немец терпел-терпел, терпел-терпел, потом

подходит к мастеру и говорит: «Шнель нихт гут!» И объяснил, что после работы

русских камрадов по принципу «шнель-шнель» и «давай-давай»

отремонтированные ими машины, чтобы завести их, приходилось таскать на

буксире, а после работы немецких камрадов в машину можно было сесть и

спокойно в ней ехать.

Подобные качества немецкого работника проявлялись не только в

промышленности, но и в сельском хозяйстве. Вот свидетельство Александра

Григорьевича Ганжи из поселка Жилино:

' Немцы работали медленно, но основательно. Приезжают с работы,

бригадир спрашивает у нашего переселенца: «Сколько гектаров скосил?» —

«Четыре». Лошадь вся мокрая, уставшая. А у немца – шесть гектаров. А лошадь

сухая, как бы не уставшая. Немец никогда не пойдет работать, пока не приведет в

порядок инструмент, не поправит сбрую. А если уж начал работать, то по

пустякам останавливаться не станет. Русские пошли курить, а он продолжает

работать. У него все строго по минутам: когда работать, когда отдыхать. Он сорок

пять минут работает, пятнадцать минут отдыхает. На поле никогда курить не

будет. Надо ему перекурить – выйдет с поля, хоть с середины, покурит и опять

пойдет работать.

Отмечаемая почти всеми медлительность немцев в работе иногда

диктовалась вынужденным лукавством. У Марии Николаевны Токаревой возникла

проблема с печкой: «Пригласили двух немцев. Недели две они складывали мне

печь кафельную. Придут, пару кирпичей положат, я их покормлю, посидят, покурят

и уходят».

146

Нашим переселенцам запомнились трудолюбие и мастеровитость немцев не

только на службе, но и дома, в быту. Многих поражало, что по утрам женщины

мели щетками, мыли тротуары и мостовые у своих домов.

Была еще одна сфера, в которой на первых порах местные жители могли

проявить свои деловые качества, – торговля. Летом 1945 года в Кенигсберге

было зарегистрировано 33 частных магазина. Эту картину хорошо описал

участник войны, оказавшийся в Кенигсберге в 1945 году, Петр Яковлевич Немцов:

– Когда была карточная система, немцы создавали свои магазинчики и

мастерские, палатки, где они торговали лимонадом, продуктами питания. Видимо,

где-то доставали каким-то образом; занимались выпечкой пирожных, пирожков и

т. д. Ну а потом, когда нашего населения стало достаточно, От этих немцев надо

было как-то, если так можно сказать, отделаться. Так делали вот что: не отбирали

у немцев магазины и палатки, а заставляли платить налог, то есть налогом их

постепенно вытеснили. Положим, в месяц тысячу рублей должны заплатить

налога. Они, немцы, держатся. Значит, добавили им две тысячи – они торгуют.

Потом еще тысячу и т. д. Немцам стало ясно, что торговать невыгодно, и они

закрыли все свои лавки. Но то, что немцы имели свои магазины, палатки,

мастерские, в которых продавали продукты питания и другие предметы, сыграло

большую роль, потому что у нас магазинов было мало открыто при карточной

системе и, конечно, это было большим подспорьем.

«Начальнику финансового отдела ст. л-ту Захарову

Рапорт

Доношу, что владелец магазина Фор Алла по улице Луизен Аллея, д. 49,

производит обмен готовой обуви и одежды на продукты, что под– тверждают

обнаруженные в шкафу четыре пары полуботинок, нательное белье и продукты: