Текст книги " Восточная Пруссия глазами советских переселенцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

сахарный песок – 0,450 кг, мука пшеничная 0,750, фасоль – 0,1, табак легкий —

0,2. Продукты обнаружены вторично. Прошу возбудить ходатайство перед зам.

в/коменданта по гражданскому управлению о наложении штрафа на Фор Аллу в

сумме 20000 марок за нарушение прав торговли.

Ст. л-т. Кузнецов

23.08.45 г.»

ГАКО. Ф. 298. Оп. 1. Д. 21. Л. 58.

В заключение -г^ рассказ одной из тех, про кого нацйСана эта: глава, – немке

О. К-н, поселившейся в Кенигсберге еще в 1938 году, При новой власти ей

удалось устроиться кассиром в бане: ,

– Работала строго от начала и до конца, ни больше, ни меньше, чем

полагалось. Но все рабочее время я действительно работала, работала по-

настоящему. Может, за это меня и не любили. Запомнилось, как пытались пройти

без очереди в баню работники НКВД (или МТБ). Я их не пускала и говорила,

чтобы они шли по очереди. Бывало так, что кто-нибудь из них заберется в ванную

и сидит там больше получаса, я тогда стучу в дверь и говорю, что время

кончается. Им это не нравилось, они говорили,

что меня «посадят». Но я уже убедилась, что если русский скажет, что «я

тебя посажу», – то это как раз и не произойдет. Это у нас, у немцев, если сказали

бы, что «посадят», то это сделали бы наверняка. Потом я еще работала во

вневедомственной охране на базе тралового флота и на пивзаводе. Я не давала

начальству воровать. За это меня не любили. Как-то раз убрали с моего обычного

поста и отправили на дальний пост стоять на улице на сорокаградусном морозе.

Я говорила начальнику охраны, что у меня плохое здоровье. Он мне на это

заявил, что я могу уволиться и возвращаться к себе в Германию. Пришлось

147

написать жалобу в Москву. Скоро пришел ответ. Меня и начальника пригласили в

управление внутренних дел. Нас развели по разным кабинетам. Меня просили,

чтобы я его простила, а его ругали в другом кабинете.

Несколько портретов

Расспрашивая переселенцев о немецком населении, мы просили рассказать,

как местные жители выглядели, одевались, чем отличались от русских. Эти

рассказы удивительно похожи друг на друга.

– У женщин были простые вязаные чулки или гольфы и башмаки– колодки на

ногах.^В них и зимой ходили. Пальто зимние были на вате, только рукава – без

ваты. Помню, и мне немка сшила такое пальто, я все у нее спрашивала, почему

рукава пустые? Некоторые носили полупальто. На голове платок завязывали как

чалму, – делится своими впечатлениями Валентина Ивановна Текутьева из

Багратионовска.

– Здесь такой район у них был – Понарт, где жили небогато. Все были

чистоплотные. Женщины ходили в фартучках. На работу шли в деревянных

башмачках. И рано* утром было очень слышно, как они цокают по каменной

мостовой. Они сумели и подвальчики свои обустроить, – свидетельствует Юлия

Васильевна Гомонова.

Аккуратность немецких жителей запомнилась калининградке Ирине

Васильевне Поборцевой:

– Как они следили за чистотой, как ценили аккуратность и красоту. У каждого

дома стояли урны для мусора. Особенно поражалась моя дочка, что немки

каждое утро выходили убирать улицу, все они были в чепчиках, белых

передниках. Все отмечали, как особенно немки заботятся о своем внешнем виде:

постоянно вечером накручивали волосы на бумажные рожки, стирали белые

фартуки. Очень аккуратный народ. Хоть все кругом было разрушено, прошла

война, а чистота поддерживалась.

Воспоминания продолжаются. Как бы из небытия возникают имена соседей,

случайных знакомых и даже друзей-немцев.

– У нас на 820-м заводе был немец Лефебер, столяр. Исключительно

хороший человек. Он меня просто околдовал. Часто ко

мне приходил. Мы с ним разговаривали, обычно на бытовые темы. Он не

напрашивался, но я его всегда угощал, – рассказывает Исаак Мен– делеевич Ф и

ш б е й н.

Тамара Яковлевна Загородняя подружилась со своей ровесницей Вандой

Фогт, с которой вместе работала на базе. Алексей Васильевич Трамбовицкий с

теплотой вспоминает о своих коллегах по работе в калининградском кожно-

венерологическом диспансере: докторе Атце, медсестре Дорис, санитарке Грунау

–«как ее ни увидишь, она вечно за работой». В поселке Шпандинен большим

уважением, по свидетельству Сергея Владимировича Даниель-Бека,

пользовалась семья профессора Отто Зирке: «Он жил вдвоем с женой, был

филологом, говорил по-русски, правда, плохо. Мы были знакомы семьями. Ещ

использовали на заводе, где работала мама, переводчиком». Юрий Николаевич

Трегуб помнит простую немецкую женщину, которая почти год жила у них в доме:

«Фрау Рейнгардт – так мы ее всегда звали. Отец встретил ее случайно в сорок

седьмом году где-то под Славском. Она там чуть не умирала с голоду. Отец

привез ее с собой, й она у нас жила во второй комнате. Помогала по дому,

готовила обед, так как мать с отцом работали, а мы, мальчишки, что мы могли

приготовить? Она и суп сварит, и уберет в комнате, и хлеба принесет. Сама жила

и'нам помогала».

148

Было немало таких девушек и женщин, которые Шли в домах офицеров или

ответственных работников на положении то ци служанок, то ли членов семьи. Об

этом рассказывает Галина Родионовна Косе н к о – Г о л 6 в и н а:

■-4– У меня была служанка Лисбет, у соседки – Анна-Мари. Лисбет очень

хотела уехать. Анна-Мари – напротив, хотя у ее мужа была здесь кондитерская

фабрика. Анна была очень величественной и симпатичной. Мы звали ее

«Великая Германия». Хорошие манеры. Она рассказывала, что у нее был

абонемент в театр, что муж каждую неделю приносил ей подарки. Бывало я начну

играть на рояле, Анна приходит, танцует и поет. Называла меня «фрау-директор».

У нее был сын – эсэсовец, но тем не менее был против войны, погиб. А второй

сын остался жив, но был за войну. Власти не разрешали прислуге жить вместе с

хозяевами. Лисбет в семь утра приезжала, растапливала плиту. Она считала, что

надо унижаться перед нами. Однажды я поздно вернулась – приходилось

возвращаться пешком через весь город. Утром Лисбет заходит с подносом, на

подносе чай. Несет завтрак в кровать, Приседает, реверансы делает. . Работала

она очень хорошо, на все руки мастер. Мы кормили ее. Голубцы делали,

обвязывали нитками, так она так торопилась есть, что ейа голубцы с нитками.

Домработницу Елены Кузьминичны Зориной тоже звали Лисбет:

– У нее муж работал главным инженером в самолетостроении. У Лисбет

когда-то был свой дом из 8-10 комнат и восемь человек прислуги. Она жила

вместе с нами, мы ей предоставили небольшую 9-метровую комнату. В общей

сложности она прожила у меня полтора года. Кроме уборки квартиры, стирки

белья и приготовления еды, она занималась с детьми физикой, математикой —

была образованной женщиной. За то, что она у нас работала, мы ее кормили.

Причем обедали все вместе. Она для нас была как член семьи. Иногда, когда я

оставалась дома, сама готовила на кухне. Немцам приходилось тяжело, и они

старались помогать друг другу. Я замечала, что когда Лисбет чистила картошку,

очистки никогда не выбрасывала – тщательно их отмывала, высушивала, а

потом, видимо, отдавала голодающим. Я ее никогда ни в чем не ущемляла, не

подвергала жесткому контролю. Она могла свободно общаться со своей сестрой.

Ее родная сестра Анна-Мария была домработницей в доме напротив. Я была ею

довольна, хотя готовить она особо не умела. Когда пришло время расставаться

– мне жалко было ее терять. Я дала ей часть продуктов с собой – крупу, бекон,

сахар, хлеб. Мы уже распрощались. А на следующий день я шла утром около

райкома партии к трамвайной остановке – вижу, стоит Лисбет с еще одной

женщиной. Увидела меня, бросилась ко мне, стала целовать. После отъезда я от

нее никаких сведений больше не получала.

Благодарная людская память особенно выделяет врачей, когда-то их

вылечивших или даже спасших жизнь.

В декабре сорок шестого года я серьезно заболел, – рассказывает

калининградец Валерий Михайлович Виноградов. – С больной правой ногой

попал в больницу. В то время в больницах почти все врачи были немцы.

Начальником хирургического отделения была доктор Шумская, ее заместителем

^доктор Раух. Профессор Раух был замечательным врачом. У меня было

воспаление кости – остеомиелит. Он сделал мне оригинальную операцию,

просверлив в кости шесть отверстий: у наших врачей еще не было такого способа

лечения. Четыре месяца я пролежал в гипсе, потом какое-то время ходил с

палочкой. А в военное училище поступил без всяких препятствий.

Александра Ивановна Митрофанова из Приморска вспоминает хирурга

Рихтера Ригеля, сделавшего операцию ее мужу. У Валентины Ивановны

Текутьевой в 1948 году в Багратионовске принимал роды врач Вольф. Несколько

149

человек рассказали о хороших врачах и безотказных людях – муже и жене

Бюргер из поселка Некрасово.

В заключение еще один портрет, еще одна судьба с неизвестным концом.

Рассказывает калининградка Мария Павловна Тетеревлева:

– Немецкая семья, жившая в подвале нашего дома, состояла из старика,

женщины лет сорока – Марты и трех девочек школьного возраста. Старик

выходил на улицу крайне редко, я видела его буквально пару раз и не могу

сейчас вспомнить его лица. Девочки куда-то уходили на весь день, а Марта

работала на квартире у соседки. Марта – достаточно высокая женщина, была

всегда одинаково и очень чисто одетая. Она носила светлую блузку, темный

жакет и юбку, довольно длинную. Я ни разу не видела на ней фартука или платка,

что удивительно, поскольку она работала на дому. У нее были темные, гладко

зачесанные назад волосы, собранные в узел на затылке. Она напоминала мне

мою бывшую учительницу, которая занималась со мной еще до революции.

Наверное, поэтому я так хорошо ее и запомнила. Она держалась прямо и этим

существенно отличалась от всех встреченных мною немцев, в которых

чувствовалась какая-то затравленность и даже страх. По– русски она не говорила,

но знала несколько фраз и хорошо понимала то, что ей говорили. Не знаю, чем

она кормила свою семью, но с кухни регулярно исчезали картофельные очистки.

Буфет я не закрывала, точнее, он не закрывался (в дверцах разбиты стекла), но

ни разу не пропали продукты. Я давала ей картошку и кое-что из того, что ели

сами: она не отказывалась и предлагала отработать. В ее услугах я не

нуждалась, но кое-что она для меня делала. Например, штопала белье и учила

меня этому. У нее это получалось замечательно. Удивлялась тому, что я не

крахмалю постельное белье и не укладываю волосы. Уверяла, что муж должен

всегда видеть чистоту в доме и красивую жену. Я соглашалась с ней, кивала в

ответ, но находила это излишним. Сейчас понимаю, что это действительно очень

важно и стоило у нее поучиться. Она пробовала дарить мне некоторые вещи, чем

ставила меня в неловкое положение: брать даром я считала бессовестным, а

платить как следует тогда не могла. Марта уверяла, что ей не нужны эта платья,

потому как она все равно уезжает, и даже одно из них очень ловко перешила

Люсе, моей дочке. Расплачивалась я как могла, продуктами. Но продолжалось

все это недолго. Однажды все они исчезли. Наверное, уходили рано утром,

потому что Марта не зашла проститься. В подвале на стенах остались какие-то

надписи, муж пытался разбирать, но понял только несколько слов. Под текстом

были имена и напротив них даты смерти. Все такое разное у разных народов, но

форма этой страшной фразы одна на всех языках: имя, черточка, дата...

Немецкие дети

Когда мы спрашивали наших собеседников о немцах, многие начинали

говорить прежде всего о детях, вспоминали конкретные имена, рассказывали

разные истории и всегда подчеркивали отличие немецких

детей от их советских сверстников. «Очень вежливые, корректные, всегда

здороваются. С их стороны не было случаев хулиганства или нецензурной брани.

Одеты простенько, в рубашку и штанишки, но всегда отглаженные» (Петр

Яковлевич Немцов). «Немцы хорошо одевали своих детей, несмотря на то, что

сами одевались скромно, даже бедно,^– вспоминает Тамара Яковлевна

Загородная. – Платочки, белые гольфы, уложенная прическа на голове – все

это внешне отличало немецких детей от наших».

Вежливость и аккуратность немецких детей достигалась, по единодушному

мнению наших переселенцев, строгостью и даже некоторой суровостью

150

воспитания. Николай Иванович Чудинов из Краснознаменска сделал такой вывод,

наблюдая за своей соседкой Мартой:

■ У нее каждое утро дети плачут, кричат. Мы ее спрашивали: «Марта, что у

тебя дети каждое утро плачут? Что ты с ними делаешь?»– А она: «Ну как же. Вот

ему надо вставать вовремя, надо умыться, постель убрать, а он не успевает. Мне

же некогда». Вот она, чтобы управляться, поддает ему, порет. Уже с такого

возраста они приучают к порядку. Мы своих детей так не воспитывали.

Но не все дети выглядели чистыми и ухоженными. Наталья Павловна

Снегульская говорила нам, что .было очень много детей бездомных: «Они по

подвалам жили и ходили просить милостыню – каждый день приходили. Потом

их постепенно собрали. Но они почему-то не хотели идти в детский дом. Были

голодные, худые, страшные».

Домашние дети и бездомные были обречены ежедневно искать себе

пропитание. Одним из распространенных способов заработка была торговля.

Валентина Ивановна Цапенко хорошо запомнила кенигсбергские «толкучки» тех

лет, а на них – немецких детей от трех лет и старше с пачками открыток или

другой мелочью в руках.

Девочек часто брали няньками к маленьким детям в советские семьи, как

правило, офицерские. Или в домработницы. Хотя и не этот мотив, как считает

Исаак Менделеевич Ф и ш б е й н, был главным:

– Немцев было жалко. Слезы текли, глядя на них. Мы даже взяли к себе

немецкую девочку лет четырнадцати-пятнадцати. Матильдой ее, кажется, звали.

Она нам помогала по дому, но мы взяли ее не в работницы, а из чисто гуманных

соображений. Одели ее как следует. В Литву посылали за продуктами, за вещами.

Она два раза ездила, а в третий раз не вернулась.

Сколь тяжелой должна быть жизнь, чтобы ребенок добровольно соглашался

уходить из семьи, родного дома! Об этом история, рассказанная Раисой

Кузьминичной Ежковой из Светлого:

– Вот помню, когда мы корову купили, гнали ее к себе на хутор. Уже поздно

было, да еще дождь начался. Мы в один дом постучались,

попросились переночевать. Нас не пустили. В другом тоже отказали. Я в

третий стучусь. Нас приглашают. А там немцы жили. Я говорю мужу Ивану: «Это

же немцы». – А он: «Ну и что?» Зашли мы к ним. Они корову в сарай поставили,

печку-буржуйку растопили. У них окна были кирпичом заложены. Хозяйка

несколько кирпичей взяла, нагрела на печке, нам под ноги поставила. Мокрое

белье с нас сняла, сушить повесила. Завернула нас во что-то. У нее дочери были,

а муж на фронте погиб. Потом мы пошли с ней в сарай, и она научила меня

корову доить. А потом молока нагрели и попили. Младшая дочка, ей лет

двенадцать было, все с нами просилась: «Дядя Ваня, возьмите меня с собой. Я

вам всё– всё делать буду, и по дому убирать, и за коровой, только возьмите». По-

русски хорошо говорила. Он ее спрашивает, откуда она русский язык знает.

Оказывается, она у офицера какого-то жила, за ребенком ухаживала. Я говорю,

давай возьмем ее. Где четверо есть, там пятому мебто найдется. А Иван

отвечает: нет и всё. Старшая дочь у них ничего по– русски не понимала, а

младшая провожала нас утром долго, хотела с нами.

Посильную работу для ослабевших подростков найти было трудно,

оставалось самое унизительное, последнее средство*.*—• просить подаяние.

– Сначала ходили по домам и предлагали дров нарубить, воды принести

или напрямую просили. Мы, конечно, отказывались от помощи и кормили, М*

рассказывает Вера Алексеевна Амитонова/.^ Ходили одни и те же. Причем, как

узнала, у них даже территория города была поделена, где просить. Смотрю,

151

большой мальчик бьет маленького. Я спрашиваю: «За что?» – Оказывается, тот

зашел на чужую территорию. Я тогда вынесла обоим супа и хлеба, поставила на

скамейку и говорю: «Ешьте и не деритесь».

На фоне таких проблем кажется необычным тот факт, что советские власти

приложили немалые усилия по созданию системы образования для немецких

детей. Надежда Дмитриевна Макушина переселилась в Кенигсберг из Ряжска

вместе с мамой, преподавателем немецкого языка, которая была командирована

министерством просвещения для организации немецких школ. Она рассказывает:

– По области было 56 немецких школ. Учителей брали из немцев. Конечно,

никакого образования у них специального не было, но главное, чтобы они не

были членами нацистской партии. Проходили они курсы несколько месяцев и

направлялись на работу. Директорами были только наши, они порой обижали

немецких учителей, но облоно их за это очень строго наказывало, одного

директора даже уволили. Был среди этих немцев-учителей один бывший

подпольщик-коммунист. Мама его очень уважала.

Первый эшелон с группой переселенцев из Московской области

отправляется в Калининград. Сентябрь 1946 г. Фото Г. Зельма из журнала

«Огонек».

152

Советская артиллерия двигается на запад мимо трупов немецких солдат.

Восточная Пруссия. 1944 г. (подпись к фотографии сделана автором снимка).

Рос. гос. архив кинофотодокументов, г. Красногорск Московской обл. (РГАКФД)

153

Верблюжьи упряжки в Восточной Пруссии. 1945 г. Гос. архив

Калининградской обл. (ГАКО)

154

155

Советские люди возвращаются на родину из немецкого плена. Восточная

Пруссия. 1945 г. Фото В. Н. Минкечича (подпись к фотографии сделана

автором снимка). РГАКФД

156

Фильтрационный пункт для советских репатриантов, возвращающихся из

Германии на родину. Восточная Пруссия. 1945 г. Фото В. Н. Минкечича. РГАКФД

Руины центральной части Кенигсберга. 1945 г. ГАКО

157

Руины Кенигсберга у реки Прегель. 1950-е гг. ГАКО

Королевский замок в Кенигсберге. 1950-е гг. ГАКО

158

Одна из улиц г. Инстербурга. 1945 г. РГАКФД

Семья колхозника В. В. Старова в своем доме. Колхоз «Победа»

Приморского района. 1950 г. ГАКО

159

160

Советские переселенцы в немецкой бричке. Куршская коса. Конец 40-х

гг. КОИХМ

выпечка хлеба на хлебозаводе Ш 1 в Калининграде. 1946 г. ГАКО

Рыбаки колхоза «Заря коммунизма» ведут лов салаки в Кур1

161

Выпечка хлеба на хлебозаводе N9 1 в Калининграде. 1946 г. ГАКО

ГАКО*0 К0ЛХ03а "Заря коммунизма» ведут лов

салат в Куршской

заливе.

162

163

Рыбалка в Куршском заливе в конце 40-х гг. КОИХМ

Сельский праздник. 1949 г. КОИХМ

I

Подвоз кирпича на строительство. Поселок Рыбачий на Куршской косе.

1948 г КОИХМ

164

Уборка первого урожая в Гурьевском районе. 1946 или 1947 г. ГАКО

165

ваРдейгнг^/1ашинь1 с зеРном нового урожая на заготпункт из колхоза «Победа 080

Рейона. Июль 1949 г. ГАКО

Уборка хлеба в совхозе №10 Озерского района. 1949 г. ГАКО

166

Районная сельскохозяйственная выставка в г. Зеленоградске. 1949 г. ГАКО

167

Собрание работников совхоза №10 Озерского района по вопросу о

быстрейшем проведении сенокоса. Выступает парторг Д. И. Гордиенко. 1949

г. (подпись к фотографии сделана автором снимка). ГАКО

168

_±

Работы по расчистке завалов в Калининграде. Вторая половина 40-х гг.

ГАКО

169

^уденты пединститута на работах по расчистке руин Калининграда. 1948

г. 'АКо

Разборка разрушенных зданий Калининграда на кирпичи. Вторая половина

40-х гг. ГАКО

170

Воскресник по благоустройству г. Калининграда. 1950 г. ГАКО

171

172

Агитпункт № 7 Нахимовского избирательного участка по выборам в

местные советы. Декабрь 1947 г. ГАКО

Праздничная колонна Калининградского морского торгового порта на

Первомайской демонстрации. 1947 г. ГАКО

173

В. В. Щербаков,* первый секретарь В. Е. Чернышев, один из первых

обкома ВКП(б) в 1947-1951 гг.ГАКО руководителей области, с 1951 г.

первый секретарь обкома ВКП(б) ГАКО

#

174

Праздничные демонстрации в городах и поселках области. Конец 40-х -

начало 50-х.гг. КОИХМ

175

176

Праздничные демонстрации в городах и поселках области Конец 40-х -

начало 50-х гг, КОИХМ

Городская доска почета в Калининграда.

177

178

Глава 10. КУЛЬТУРА. ОБРАЗОВАНИЕ. РЕЛИГИЯ

Тдагф Красной Армии * Ктпиминарядв 1946 ш, ГАКО

Немецкое население, намеривавшееся эвакуироваться вглубь Гэрмании,

возвращается по своим домам. 2 марта 1945 г. Фото Э. Евзерихина (подпись к

фотографии сделана автором снимка). РГАКФД

179

Немецкие военнопленные на улицах Кенигсберга. Апрель 1945 г. ГАКО

«В 46-47 учебном году на территории бывшей Восточной Пруссии

функционировало 44 школы для немецких детей, из них: 8 семилетних, 36

начальных (4927 учащихся). Все учителя (150 человек) прошли месячные курсы

при Калининградском облоно. В школах преподавались все учебные предметы,

исключая географию, историю. Программа по родному языку была составлена на

основе Берлинской программы. Преподавание велось на немецком языке».

Из отчета Калининградского облоно за 1946/1947 учебный год.

ЦГА РСФСР. Ф. 2306. Оп. 71. Ч. 1. Д. 829. Л. 82-83.

Немецкие школы, как правило, располагались отдельно, но были и

смешанные. Анна Федоровна Черкашина училась в школе № 6, где существовало

два параллельных немецких класса. Там были свои преподаватели, а русский

язык относился к числу обязательных предметов. Где школ не было или, может

быть, они не устраивали родителей, – дети собирались вечерами у кого-то на

квартире и обучались по своим программам. Об этом рассказала жительница

Краснознаменска Прасковья Ивановна Кото в а.

Нашим собеседникам мы часто задавали вопрос, как складывались

отношения между советскими и немецкими детьми. Ответы были разными.

Некоторые убеждены, что контактов почти не было, мешал языковой барьер.

Вспоминались конфликтные ситуации: «Немчурят наши мальчишки ловили и

били. Били толпой, и я всегда плакала. А у меня была подруга-немка. Она

говорила: «Ты – Маргарет, я – Маргарет» (Маргарита Павловна Алексеева).

Галина Павловна Р о м а н ь связывает детские отношения с позицией взрослых:

– Если взрослые были между собой в нормальных отношениях, то и мы,

дети, тоже дружили. По соседству с нами жила немка Эмма с дочкой моего

возраста. Мы с ней постоянно играли в куклы. Я любила к ним ходить. Тетя Эмма

шила, у них было много различных лоскутков, коробочек. Я с удовольствием

180

посещала их дом. Когда они уезжали, тетя Эмма подарила мне большую коробку

с лоскутками. Она долго у меня потом хранилась как самый бесценный подарок.

Но были в наших детских отношениях и другие настроения. Наши мальчишки, идя

из школы, набирали полные портфели камней и с криками «Бей фашистов!»

бросали в немецких мальчишек. Немецкие дети обычно по одному не ходили,

всегда группой. Но, в отличие от наших, они никогда никого не задевали. Даже

если я шла одна, никогда меня не трогали. Проходили мимо, даже внимания

никакого не обращали.

14 Заказ № 36

Несмотря на случавшиеся конфликты и ссоры, большинству переселенцев

запомнился вполне мирный «детский интернационал».

– Дети очень быстро стали понимать друг друга, – рассказывает Анна

Федоровна Черкашина. – И русские ребята легко обучались немецкому языку,

многие говорили на двух языках. Приходили домой и лопотали по-немецки.

Многим родителям это очень не нравилось. Мой отец ругал младших братьев и

сестер за то, что очень много дома говорят по-немецки.

Так было в Кенигсберге. В сельской местности отношения, похоже, были еще

раскованней, как свидетельствует Анна Александровна Г у – л я е в а из поселка

Рожково Гурьевского района:

– Дети есть дети. Они всегда быстро находят контакт. Мой сын Юра, а также

дети соседей дружили с немецкими детьми. Юра иногда приводил их домой,

просил, чтобы я им дала молочка, потому что они голодные. Я сажала всех

вместе за стол. Он с немецкими детьми и на рыбалку ходил, и играли, и картошку

мороженую на поле копать ходили. Для них как будто и войны не было. Может

потому, что мой сын был еще маленький?

Отношения между взрослыми

Беседуя с первыми переселенцами, мы неизменно задавали вопрос о

взаимоотношениях между ними и оставшимися здесь местными жителями.

Ответы были разными. Иногда люди говорили, что с немцами они не общались и

«никак к ним не относились». Иногда подчеркивали негативное отношение: «Зло

на них было. Даже глядеть на них не хотели, не то что разговаривать» (Нина

Николаевна Дудченко, поселок Железнодорожный). Подобные же чувства

испытывала и Татьяна Семеновна Иванова из поселка Маршальское: «У нас

немцы работали везде, где бы их ни поставили, и работали хорошо. Но я на них

не могла спокойно смотреть: перед глазами вставало лицо расстрелянной

гитлеровцами матери».

Такие чувства понятны, но преобладали все-таки другие настроения. «Они же

не виноваты, что война была. Всем досталось. Мою мать немцы и под расстрел

водили, и наган на нее наставляли. А она к немцам хорошо относилась. Нам

объясняли, что фашисты – это одно, а немцы не все фашисты», – говорит

Лариса Петровна Амелина.

Петру Яковлевичу Немцову запали в душу испуганные лица жителей

Кенигсберга в 1945 году:

– Они в таком подавленном состоянии и были потому, что их напичкали

разными «страстями-мордастями». Геббельсовская пропаганда

говорила, что русские Иваны будут их резать, вешать, убивать и т. д. Так что

они были напуганы. Но потом, когда посмотрели, что отношение к ним лояльное,

нормальное, человеческое... Ведь наши люди понимали, что немцы – тоже люди,

дети особенно, женщины, они ведь безвинные.

181

Почти все рассказчики отмечали вежливость и предупредительность немцев

к советским гражданам, но не все верили и искренность такого отношения.

– Такие любезные – прямо в душу влезут, но им-то в душу не заглянешь, —

это мнение Марии Николаевны Токаревой из Калининграда.

Подобные мысли приходили в голову и многим другим. Тем более, что

истинное отношение, иногда совершенно случайно, все же прорывалось. О таком

случае рассказала Вера Алексеевна Амитонова:

– Однажды мой папа шел по улице с врачом-евреем, который хорошо

говорил по-немецки. Сидит на скамейке старушка-немка, с ней мальчик лет

десяти. Она и говорит мальчику: «Вот запомни, это один из них убил твоего отца».

Тогда врач говорит ей: «Я еврей из Киева. Нас было пятнадцать родственников,

остался я один, выходит, его отец убил всех моих? Это я должен ему сказать?»

Мария Ивановна Макеенко работала в военном совхозе Черняховского

района, где большинство составляли немцы. Жили, по ее словам, очень дружно,

ходили друг к другу в гости. Мария Ивановна даже научилась говорить по-

немецки. Она стала невольной участницей еще одной языковой стычки:

«Однажды стоим с одной немкой около железнодорожного полотна, мимо идут

эшелоны на восток. Она думала, что я по-немецки не понимаю, и высказалась со

злостью: “Все г. .но немецкое везут в Москву”. А я ей тут неожиданно ответила: “А

когда ваши всё русское вывозили, ты не замечала?” Она смутилась и

покраснела».

Однако бывало, что дело не ограничивалось одними разговорами, а

принимало довольно крутой оборот. Семья Раисы Сергеевны Г а р г у н в то

время находилась в поселке Поречье Гурьевского района. Рядом с их домом

стоял особняк, где жила немецкая семья с пятью детьми. Отношения были

самыми добродушными, дети вместе играли: «А уехали соседи, на следующий

день их дом взлетел в воздух. Не захотели оставлять – часовую мину поставили.

Хорошо, что никто не пострадал».

Конечно, такие случаи были чрезвычайно редки. Большинство переселенцев

до сих пор убеждено, что крупных преступлений немцы не совершали.

«25.12.46 года в 7-м районе по ул. Регенштрассе дом 40 в 2 часа ночи немец

проник в квартиру полковника 11 Гвард. Армии Порнова, стал собирать вещи в

узел и с вещами пытался через окно скрыться, где и был убит из пистолета

полковником Порновым, при осмотре трупа до– кументов не обнаружено.

Фамилия, Имя и Отчество убитого немца не установлено, возраст 16-17 лет. Труп

направлен в морг».

Из сводки происшествий по городу Калининграду за 1946 год

(фамилия изменена).

ГАКО. Ф. 237. Оп. 1. Д. 2. Л. 77.

Беседуя с переселенцами, мы заметили, что отчуждение и неприязнь к

местным жителям возникали главным образом тогда, когда отсутствовало или

было ограничено непосредственное общение. И наоборот, если люди жили или

работали вместе, складывались отношения вполне дружелюбные.

Вот свидетельство Эммы Федоровны Беженовой из города Светлого:

– Рядом с нами жила одна немецкая семья: фрау Марта (мы звали ее тетя

Марта), ее мама и сын Гангчурген. Муж Марты погиб на фронте. А этажом выше

жили две пожилые немки. Отношения наши с ними были самые теплые. Марта и

ее мама связали для нас с сестрой рукавички и носки, давали продукты, хотя

сами жили нелегко, – они нигде не работали и питались прошлыми запасами.

Часто по вечерам мой отец играл на баяне (он дошел до Берлина и знал

182

несколько немецких фокстротов), тогда эти пожилые немки и другие приходили к

нам танцевать. Жизнь немного скрашивалась. Мачеха порой обижала нас с

сестрой, но тогда Марта забирала нас к себе и очень сочувствовала. Часто мы с

Гангчургеном рассматривали большую красивую книгу с картинками – детскую

Библию. Марта объясняла мне сюжеты картинок, рассказывала про Иисуса

Христа. Вообще немецкое население было очень религиозно. На праздники,

особенно Рождество, устраивали гадания.

Подобные бесхитростные истории, пожалуй, лучше всего подтверждают

давно известную истину, что несмотря на войну и какие-то чрезвычайные

обстоятельства, люди в душе своей сохраняют человеческие чувства.

Николай Васильевич Купчин из Маршальского и его жена были знакомы с

немкой Хильдой. «Однажды, когда я был в командировке, моя жена заработалась

так, что забыла, что у нее в тот день – день рождения. И вот Хильда пришла

вечером к моей жене, напомнила, что у нее праздник, и подарила ей кувшин и три

чашки».

У Прасковьи Ивановны Котовой, когда она жила в поселке Тол– стово

Краснознаменского района, соседкой по дому была фрау Ружат – бухгалтер в

местном совхозе:

– Во время бомбежки фрау Ружат потеряла четырехлетнего сына, и

старшего тоже потеряла, но он потом нашелся в Германии и прислал ей письмо.

Она жила с дочерью – большая уже девочка была. Мы с ней очень дружили.

Бывало, стучит она мне через стенку: «Паша, ком е шнапс тренькать!» Это значит

она вернулась с базара и приглашает меня выпить.

Совместные застолья были не такими уж редкими явлениями. «Бывало,

выпивали вместе, – вспоминает Александр Николаевич Игнатьев из поселка

Кострово. – Но они пили мало. Да ведь тогда и мы не пили, как сейчас. Тогда

пьянки такой после войны не было».

К нам приходила немка, и мы угощали ее блинами, – говорит Юлия

Васильевна Гомонова. – А к немцам мы ходили на кофе. Правда, кофе, конечно,

был не настоящий, они делали его из ячменя. Немцы не обвиняли нас. Часто

говорили: «Это Гитлер загнал нас в подвалы». В день Победы некоторые даже