Текст книги "Господин Мани"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

ДИАЛОГ ПЯТЫЙ
Афины, 1848

Постоялый двор в Афинах на углу улиц Диоскуров и Лаполигнотто, 9 декабря 1848 года, воскресенье, полдень.

Беседуют Аврахам Мани и Флора Хадайя.

Аврахаму Мани сорок девять лет, он родился в Салониках, в 1799 году. Его отца звали Иосеф. Дед Аврахама, Элияху Мани, поставлял фураж для конницы янычар. На пяти больших подводах он следовал за турецкой армией со всеми своими многочисленными домочадцами (у него было две жены) и даже возил с собой двух молодых раввинов, которые обучали детей. Когда пришли первые известия о Великой французской революции, этот хитрый торговец понял, что в Европе грядет пора крупных потрясений и, стало быть, спрос на фураж резко увеличится. Посему пора потихоньку продвигаться на запад. В 1793 году, узнав о казни Людовика XVI, Элияху Мани переправился через Босфор и осел в Салониках, где была процветающая еврейская община. Его расчеты оправдались – нестабильность политической и военной обстановки в Европе очень благоприятно сказывалась на его доходах. Через детей он породнился с самыми знатными семействами, что еще больше расширило круг его деловых связей.

Рождение первого внука, нареченного Аврахамом, на самом исходе восемнадцатого века принесло Элияху много радости, но долго нянчится с ним ему не довелось – вскоре после подписания Тильзитского мира в 1807 году небеса призвали его к себе.

Все дела Элияху перешли к его сыну Иосефу, который родился в 1776 году в местечке Ушние неподалеку от озера Шахи в Персии, на территории, входившей тогда в состав Османской империи. Несмотря на потрясения, которые пережила империя в первом десятилетии нового века, торговля пошла неплохо. Особенно преуспел Иосеф во время военной кампании Наполеона в Восточной Европе. Он очень заботился о воспитании и обучении детей. Своего первенца Аврахама он отправил в Стамбул и определил в иешиву хахама Шабтая Хананьи Хадайи, который среди всех раввинов Османской империи славился своей мудростью и глубокими знаниями.

Аврахам очень полюбил учителя, который в свои пятьдесят с лишком лет был все еще неженат. Хотя Аврахам не проявлял больших способностей к учебе, раввин Хадайя в качестве особой милости решил помочь ему доучиться на раввина.

Однако в 1815 году, после Венского конгресса, положившего конец войне в Европе, а также начала восстания греков против Османской империи, вследствие чего стало очень неспокойно на дорогах, в делах Иосефа Мани произошел резкий спад, и в 1819 году Аврахаму пришлось вернуться в Салоники, чтобы помочь отцу, который потерял к тому времени практически все: у него остался один небольшой магазинчик пряностей в порту.

Сердце отца не выдержало, он вскоре скончался, и магазин перешел к Аврахаму.

Он никак не мог смириться с тем, что обстоятельства вынудили его прервать учебу у стамбульского раввина, к которому он так привязался, и всякий раз, как только ему удавалось хоть немножко разделаться с долгами, выкраивал неделю-две и, несмотря на опасности, подстерегавшие его на дорогах, добирался до Босфора, пересекал его и являлся в иешиву раввина Хадайи.

Звание раввина Аврахам так и не получил, но хахам выдал ему специальную грамоту, позволяющую ему в свободное время на добровольных началах исполнять обязанности то ли раввина, то ли хаззана[75]75
  Хаззан (ивр.) – то же, что и кантор (см. прим.72).


[Закрыть] в маленькой синагоге в порту, куда заходили главным образом моряки и грузчики – евреи.

Несмотря на мольбы матери, Аврахам долго не обзаводился семьей. В 1825 году он наконец женился на дочери мелкого торговца по фамилии Альфаси, и она через год родила ему сына Иосефа, а еще через три года – дочь Тамар. В 1832 году жена Аврахама скончалась от неизвестной никому болезни, которой она заразилась от одного из моряков, живших в их доме.

Некоторое улучшение дел позволило Аврахаму ездить в Стамбул регулярнее, но, к сожалению, самого хахама он заставал там далеко не всегда, так как того часто приглашали в разные общины для разбора особо сложных тяжб в раввинском суде. Однажды во время визита в Иерусалим Шабтай Хадайя познакомился с женщиной, которая впоследствии стала его женой.

Аврахам, оставшийся вдовцом с двумя детьми на руках, решил отдать сына Иосефа в иешиву раввина Хадайи в Стамбуле точно так, как в свое время его отдал туда отец. Во-первых, чтобы сын достиг того, что не удалось ему самому, а во-вторых, чтобы узы, связывавшие его с раввином, которого он почитал все более и более, стали еще теснее. Он даже выучил несколько слов по-французски, чтобы не обойти вниманием жену раввина, для которой французский был родным языком.

Иосеф, мальчик живой, гораздый на выдумку, намного способнее отца, пришелся очень по душе жене хахама Хадайи Флоре, в девичестве Молхо, которая сама была бездетной. Она приняла его как сына, посланного Богом на старости лет, и как помощника по дому, тем более, что ее муж подолгу бывал в разъездах.

Таким образом, хотя мальчик учился не у самого раввина, а у других учителей, которые предоставляли ему немалую свободу и он мог часами бродить по Стамбулу, всех устраивало, чтобы он жил в доме раввина: отца, потому что еще одна ниточка связывала его с хахамом; жену раввина, потому что ребенок скрашивал ее одиночество; самого раввина, которому казалось, будто в этом мальчике есть нечто, но что именно, пока было не ясно. В начале зимы 1844 года донна Флора получила известие, что ее племянница Тамар Валеро, которую она не видела много лет, приедет в Бейрут со своей мачехой Ведуче на свадьбу брата Ведуче Меира Хальфона. Донна Флора испросила у мужа разрешение поехать в Бейрут, чтобы повидаться с племянницей. Поскольку хахам не имел возможности сопровождать жену, решено было возложить эту обязанность на Иосефа, которому исполнилось к тому времени восемнадцать лет. С согласия отца, из Салоник Иосеф с донной Флорой отбыли в Бейрут. Их пребывание там затянулось и привело к непредвиденным для непосвященных результатам: Тамар Валеро и Иосеф Мани решили обручиться, разумеется, при условии, что отцы обоих и престарелый раввин дадут на это свое благословение.

Девушка вернулась в Иерусалим; отец ее не возражал, но в Стамбул, где ее прославленный «дядя», почитаемый всеми раввин Хадайя должен был закрепить их брачный союз, почему-то не приехала. Иосеф не мог усидеть на месте, он решил съездить в Иерусалим за невестой. Он отбыл зимой 1846 года, но вместо того, чтобы вернуться с невестой в Стамбул, где их ожидали, женился на ней в Иерусалиме – свадьба была очень скромной – и остался там, найдя временную работу при английском консульстве, открывшемся в Иерусалиме еще в 1839 году.

Аврахам Мани и Флора Хадайя были очень разочарованы: они так хотели устроить роскошную свадьбу в доме раввина и надеялись, что молодые будут жить где-то при них.

Но стало ясно, что Иосефа явно привлекает чем-то Иерусалим и он предпочитает оставаться там. Не желая смириться с этим, а также страдая от перебоев в почтовой связи между Стамбулом и Иерусалимом, из-за чего некоторое время из Иерусалима не поступало никаких известий и главное не было ответа на вопрос ждут ли они ребенка, Аврахам Мани решил поехать в Иерусалим самолично и попытаться уговорить молодоженов переселиться в Салоники или хотя бы в Стамбул. Он оставил в магазине зятя, взял с собой понемногу разных пряностей, самых редких и самых, с его точки зрения, лучших, в надежде заинтересовать ими иерусалимских торговцев, и морем отправился в Эрец-Исраэль. Аврахам благополучно добрался туда летом 1847 года, но, хотя он планировал вернуться через месяц-другой, застрял больше чем на год, причем и с ним всякая связь прекратилась. В декабре 1848 года до Стамбула дошел таинственный слух о том, что Иосеф погиб якобы в какой-то потасовке в Старом городе. В феврале 1848 года в Стамбул приехал один из иерусалимских раввинов, который объезжал еврейские общины диаспоры для сбора пожертвований; он подтвердил слух о гибели Иосефа Мани и рассказал, что отец Иосефа, Аврахам, остался с женой сына Тамар, ожидая рождения внука.

Всю первую половину 1848 года раввин Хадайя и его жена Флора очень волновались, что там с их «иерусалимцами», ведь они у себя в Стамбуле даже не знали, когда должен появиться на свет ребенок. Надо сказать, что время от времени они получали весточки, но понять что-либо из них было очень трудно. Но вот, в первый день Ханукки[76]76
  Ханукка (букв. освящение, ивр.) – праздник в честь победы евреев над греко-сирийскими завоевателями в 164 г. до н. э. В течение восьми дней праздника зажигают свечи в особом светильнике, прибавляя по одной каждый день.


[Закрыть] Аврахам Мани вдруг появился на постоялом дворе в Афинах, где лежал тяжело заболевший во время одной из своих поездок раввин Хадайя.

Флоре Хадайя сорок восемь лет. Она родилась в 1800 году в Иерусалиме. Ее отец Яаков Молхо переселился в Эрец-Исраэль со всей семьей в конце восемнадцатого века из Египта. Младшая сестра Флоры вышла в 1819 году замуж за Рафаэля Валеро и родила сына. Флора же оставалась «старой девой», потому что, с одной стороны, в Иерусалиме почти не было достойных претендентов на ее руку, а с другой – она была слишком привязана к сестре и племяннику, чтобы поехать к родственникам отца в Египет или к родственникам матери в Салоники, где ей могли бы найти жениха. В 1827 году в Иерусалиме побывал раввин Шабтай Хадайя, он жил в доме Валеро, и там увидел еще довольно молодую незамужнюю женщину, которая привлекла его внимание тем, что отказывалась покидать город даже ради того, чтобы завести семью, причем в то время этот отказ был совершенно категорическим, поскольку ее младшая сестра, у которой после рождения первого ребенка произошло два выкидыша, была на последних месяцах беременности.

Однако случилось так, что Флора все-таки вскоре покинула Иерусалим. Сразу после отъезда хахама в городе вспыхнула эпидемия холеры. Жертвой ее пал и сын сестры. Сестра, хотя у нее к тому времени родилась дочь, впала в глубокую печаль, которая в 1829 году свела ее в могилу. Флора, опасавшаяся, что Рафаэль Валеро сочтет своим долгом предложить ей занять место покойной сестры, предпочла поскорее уехать из Иерусалима, выбрав Салоники, где жила семья ее матери. Слух о ее приезде в Салоники дошел до раввина Хадайи в Стамбуле. В 1833 году он попытался сосватать ее одному из своих бывших учеников – Аврахаму Мани, которому он покровительствовал. Аврахам очень заинтересовался, однако Флора, хотя ей было уже тридцать три года, отказалась. Хахам, которому эта история почему-то никак не давала покоя, придумывал другие варианты, но Флора отвергала все предложения, до тех пор, пока он от отчаяния не предложил ей выйти замуж за него самого. Несмотря на разницу в возрасте – она была почти на сорок лет младше его, – Флора согласилась. Не прошло и года-двух, как они поженились, и зимой 1838 года Флора перебралась в Стамбул.

Детей у них, понятное дело, не было, хахам, как и раньше, неделями находился вне дома, но муж и жена, казалось, нашли общий язык. Аврахам Мани, если и был немного уязвлен тем, что Флора отказала ему, а затем вышла замуж за боготворимого им учителя, то очень скоро выбросил это из головы, стал еще больше почитать раввина Хадайю, а в 1840 году привез в Стамбул своего сына Иосефа и отдал его в учение к хахаму. Жена раввина была рада этому мальчику, потому что он обладал неким детским очарованием, был очень любознателен и схватывал все на лету. Она как бы назначила его помощником по дому, а когда раввин уезжал, брала мальчика к себе, поскольку, используя отлучки хозяина, он в эти дни давал волю своей страсти к приключениям и предпринимал дальние вылазки в самые опасные районы Стамбула и поэтому нуждался в присмотре. Донна Флора Хадайя очень привязалась к мальчику, который помогал ей по дому и которого она иногда укладывала рядом с собой в постель раввина, когда того неделями не было дома.

В 1844 году Флора получила известие, что ее племянница Тамар, которую она не видела много лет, приедет вместе со своей мачехой Ведуче в Бейрут на некое семейное торжество. В голове донны Флоры родилась гениальная идея: использовать этот случай и сосватать племянницу за Иосефа, которому она так симпатизировала, что он стал как бы членом ее семьи. Она получила разрешение мужа отправиться в Бейрут в сопровождении Иосефа, а также согласие на это со стороны Аврахама Мани, с которым поделилась своей идеей. Он не возражал, поскольку предполагаемая женитьба сына, хотя и косвенно, но все же должна была еще более укрепить его связь с учителем. В Бейруте знакомство состоялось, и Иосеф был всей душой за скорейшее заключение брака, но девушку, казалось, что-то смущало. Все же под давлением донны Флоры в 1845 году в Бейруте на скорую руку был заключен договор о помолвке. Девушка уехала домой вроде бы для того, чтобы подготовиться к свадьбе, которая должна была состояться в Стамбуле, но вскоре связь с ней почти прервалась, и из немногих весьма туманных писем следовало, что будущему жениху придется все же отправиться в Иерусалим – познакомиться с семьей будущей невесты, с ее родным городом. Он так и сделал – в 1846 году поехал в Иерусалим и тоже на некоторое время пропал для близких, а потом пришло известие, что молодые поженились в Иерусалиме и Иосеф даже начал работать там в консульстве Великобритании.

Флора Хадайя и Аврахам Мани, переживавшие по двум причинам: во-первых, потому, что свадьба была сыграна не в Стамбуле, а во-вторых, из-за долгой разлуки с Мани-младшим, решили в 1847 году поехать вместе в Иерусалим, чтобы проведать молодоженов, а возможно, и уговорить их переселиться в Стамбул. Однако раввин Хадайя не дал разрешения на эту совместную поездку, и Аврахам отбыл в Эрец-Исраэль один, но вместо того, чтобы вернуть сына с женой, сам как в воду канул. Потом выяснилось, что сын его трагически погиб, и Аврахам остался в Иерусалиме с невесткой, которая ждала ребенка.

В 1848 году раввин Хадайя, которому перевалило за восемьдесят, решил сам поехать в Иерусалим к Аврахаму Мани, но в дороге у него случилось кровоизлияние в мозг и он потерял дар речи. Жена вынуждена была теперь находиться при нем неотлучно и выступать в качестве связующего звена между ним и внешним миром. Община по-прежнему считала хахама высшим авторитетом и люди шли к нему за советом, но Флора и сама часто затруднялась истолковать знаки, которые хахам подавал в ответ на обращенные к нему вопросы.

Точная дата рождения раввина Шабтая Хананьи Хадайи не известна никому, включая его самого. Был хахам бодрым, живым и подвижным, вследствие чего многие считали его намного моложе, чем на самом деле. Он своему возрасту значения не придавал, в разговорах об этом путался, а, поскольку семьи у него не было, проверить что-либо не представлялось возможным. Во всяком случае, следует предположить, что родился он не позднее 1766 года.

Известно, что произошло это на корабле, плывшем откуда-то с востока. Это дало повод шутникам утверждать, что он появился на свет из пучины, ибо когда судно пришло в Марсель, родителей его в живых уже не было – они умерли от чумы во время плавания. Младенец скитался по приютам до тех пор, пока его не отдали в еврейскую семью, потому что он был обрезан. Его усыновила пожилая бездетная пара, которая дала ему свою фамилию – Хадайя, а также нарекла Шабтаем, как подозревают, в честь Шабтая Цви,[77]77
  Шабтай Цви (1625–1676) – турецкий еврей (родился в Измире), живший в Палестине. В 1665 г. объявил себя мессией (царем-освободителем еврейского народа). Десятки тысяч евреев пошли за лжемессией. Однако Шабтай Цви, поставленный турками перед выбором: перемена веры или смерть предпочел ислам.


[Закрыть] с историей которого была, по преданию, каким-то образом связана эта семья. Как бы то ни было, долго он в этой семье не прожил и вскоре был опять отдан в приют, на этот раз еврейский, где, по сути, и вырос и где ему дали второе имя – Хананья. Воспитатели сразу заметили редкие способности ребенка и занимались с ним особо, чтобы дать им должное развитие.

Впоследствии он попал в Марсель, в иешиву раввина Иосефа Кардо, который был из семьи марранов,[78]78
  Марраны – евреи Испании и Португалии, которые крестились под давлением церкви, но втайне остались верными иудаизму и соблюдали еврейские обряды и обычаи.


[Закрыть] вернувшихся в еврейство в начале восемнадцатого века. Шабтай Хананья был на очень хорошем счету и после смерти раввина Кардо даже стал главой этой иешивы. Справляться с обязанностями ему мешали разве что только долгие отлучки – он очень любил посещать еврейские общины в разных странах. Хадайя пользовался большим уважением французских раввинов и в 1806 году был приглашен в Париж во дворец Тюильри к Наполеону на знаменитое собрание еврейских нотаблей для обсуждения гражданского и правового статуса евреев Франции после революции. Участие в этой дискуссии, а затем в 1807 году в создании так называемого Великого Синедриона[79]79
  Великий Синедрион, созданный Наполеоном Бонапартом в 1807 г. как орган самоуправления евреев Франции, получил свое название по аналогии с Синедрионом (Санхедрином) – советом еврейских законоучителей и старейшин, действовавшим в Эрец-Исраэль в I в. до н. э. – V в. н. э.


[Закрыть] удручающе подействовало на раввина Хадайю. В отличие от многих других участников, которые, во-первых, наслаждались оказанным им почетом, а во-вторых, верили, что положение евреев теперь улучшится, он погрузился от всего этого в некую странную меланхолию и уже в 1808 году решил покинуть иешиву в Марселе, распрощался с учениками и направился на юго-восток. Он побывал на Сардинии, пожил на юге Италии, надолго задержался в Венеции. Из Италии перекочевал в Грецию, переезжал с острова на остров, добрался до Крита, оттуда вернулся в Афины и снова двинулся на восток по побережью Македонии в сторону Стамбула. По пути он останавливался в иешивах, читал проповеди и помогал решать особо сложные дела в раввинском суде. Хотя, конечно, он, как все мудрецы, помногу сидел над святыми книгами, но само учение не казалось ему самоцелью, и он уделял немало времени практической деятельности в качестве председателя суда.

Не следует забывать и одного из кардинальных моментов биографии раввина Хадайи на этом этапе, а именно, его упорного нежелания обзаводиться семьей, что понять было очень трудно, поскольку он любил заниматься сватовством, когда это касалось других, и порой ездил за тридевять земель, чтобы устроить чей-то брак. Сам же о женитьбе не хотел даже слышать, объясняя это неспособностью к деторождению из-за некоего врожденного порока. Попав в 1812 году в Салоники, он остановился в доме Иосефа Мани и произвел большое впечатление на всю семью, особенно рассуждениями о личности Наполеона, шедшего в ту пору на Москву. Через несколько месяцев раввин Хадайя добрался до Стамбула и вроде бы осел там окончательно. В городке Хайдарпаша на азиатском побережье он открыл большую иешиву, и одним из первых учеников в ней стал мальчик Аврахам из Салоник, который не блистал способностями, но завоевал расположение раввина своими душевными качествами и, в первую очередь, преданностью.

Мальчик, со своей стороны, так привязался к раввину, что тот даже про себя называл его «маленький песгадо»,[80]80
  Песгадо – надоеда (ладино).


[Закрыть] однако когда отец мальчика в 1819 году отозвал его назад в Салоники, раввин Хадайя понял, как много он для него значил. Раввин опять начал разъезжать по Османской империи, побывал в Ираке и Персии и добрался до Иерусалима. Там он жил в доме Рафаэля Валеро, где познакомился с его женой и молодой невесткой Флорой, и судьба этой девушки, не выходившей замуж из-за преданности сестре, запала ему в душу.

После возвращения в Стамбул в начале тридцатых годов раввин Хадайя стал вновь видеться с Аврахамом Мани, который время от времени наезжал к нему из Салоник. Когда хахаму стало известно, что Флора после смерти сестры перебралась в Салоники, он попытался сосватать ее Аврахаму, но девушка отказалась. Он пригласил ее в Стамбул, пытался убедить, но встретил решительный отказ. Хадайя находил ей других женихов, но она отвергала их одного за другим до тех пор, пока неожиданно, может быть, даже для себя, как говорили некоторые, от безысходности, предложил ей в качестве мужа самого себя. К его изумлению, это предложение она приняла. Чтобы не причинять боль Аврахаму, которому он так симпатизировал, раввин Хадайя устроил помолвку потихоньку, а брак, чтобы не вызывать пересудов – ведь жена была почти что на сорок лет младше мужа, – заключил в одном из захолустных городков Месопотамии, там, где ему удалось найти десять евреев для миньяна.[81]81
  Согласно традиции, для церемонии бракосочетания необходим миньян.


[Закрыть]

Семейная жизнь, несмотря на большую разницу в возрасте, складывалась неплохо. Хахам много разъезжал, его жена, привыкшая к одиночеству, была предоставлена сама себе. Когда Аврахам Мани прислал к раввину своего сына Иосефа, Хадайя усмотрел в этом знак полного примирения. Несмотря на то, что иешива, в которой преподавал раввин к тому времени захирела из-за его частых отлучек, мальчику нашлось в ней место. Он обладал фантазией, порой даже чрезмерно богатой, и легко завоевывал сердца, причем, первой, кого он очаровал, была донна Флора, которая хотя и отказалась от произведения на свет собственных детей, но с возрастом все острее ощущала одиночество.

К помолвке Иосефа и племянницы жены в Бейруте раввин Хадайя не имел никакого отношения. Более того, в какой-то момент даже казалось, что он против этого союза. Но свадьба была сыграна, и когда молодые не вернулись из Иерусалима, когда туда поехал и тоже пропал Аврахам Мани, и в особенности после того, как раввин Габриэль Бен-Иехошуа, посланный из Иерусалима в Стамбул для сбора пожертвований, рассказал о гибели Иосефа, раввин Хадайя потерял покой, что сказалось и на состоянии его здоровья. Несмотря на это, он решил ехать в Иерусалим, чтобы на месте разобраться в случившемся. Из-за неспокойного положения на дорогах он предпочел добираться морем – из Салоник на корабле, почти вся команда которого состояла из евреев. В конце лета 1848 года, спустя тридцать лет, в течение которых его нога не ступала на землю Европы, раввин Хадайя пересек Босфор. В Салониках ему был оказан торжественный прием, и наиболее уважаемые раввины Ордити и Лубрани самолично проводили худого, но еще очень крепкого на вид старца в порт и посадили его на корабль. Однако переживания и тяготы пути были, по-видимому, слишком сильны, и на второй день у раввина случился инсульт, в левом полушарии мозга образовался тромб, который повлек за собой паралич правой половины туловища. Был затронут и центр речи – он понимал все, что ему говорят, но ответить не мог. Хадайя пытался писать, но прочесть что-либо было невозможно – почерк ужасный, буквы вкривь и вкось. Продолжать путешествие в таком состоянии он не мог, и капитан приказал повернуть судно назад. Оно причалило в Пирее, из порта жена и несколько приближенных перевезли парализованного на постоялый двор в Афинах, который держали евреи. Раввин Хадайя все время улыбался, кивал головой и издавал нечленораздельные звуки почти на одной ноте, вроде «ту-ту-ту».

Слух о его болезни быстро распространился, и евреи, как из окрестных мест, так и издалека, устремились в Афины, чтобы помочь жене ухаживать за парализованным хахамом. Донна Флора умело распределила обязанности, каждому нашлось какое-то дело, и за больным был обеспечен наилучший уход. Губернатор Афин даже распорядился выставить стражу у входа на постоялый двор. Престарелый раввин, заботливо укрытый шелковыми одеялами и перемещаемый в случае необходимости на специальной коляске, присланной из Салоник, казалось, был даже доволен своей участью – теперь он был освобожден от необходимости говорить и мог только слушать, улыбаться евреям, окружавшим его, и время от времени кивать или качать головой: «да» или «нет». Однако донна Флора видела признаки медленного ухудшения состояния хахама и очень старалась оберегать его от волнений. Поэтому, когда на постоялом дворе в один прекрасный день вдруг появился «пропавший» Аврахам Мани, очень встревоженный и перепуганный, то она разрешила ему зайти к больному лишь ненадолго, «поговорить несколько минут и все».

Реплики Флоры Хадайя в приведенном ниже диалоге опущены.

– Конечно, донна Флора, совсем ненадолго, буквально несколько слов. Я заклинаю вас, ради Бога, не закрывайте предо мной дверь. Если б вы знали, как мне это важно, как необходимо. Я ведь не только член семьи, я и старейший из его учеников…

– Нет, никаких больше слез, я обещаю.

– Я не повышу голоса, не буду его волновать.

– Тихо, спокойно…

– С трепетом и благоговением. Мы ведь всегда уповаем на милость Божью. Даже когда меч уже занесен, человек не должен… Но узнает ли меня хахам? Не утратил ли он способности узнавать? Евреи, которых я встретил у входа, говорят, что состояние хахама Шабтая безнадежно, что рассудок его витает в иных мирах.

– Слава Богу.

– Слава Богу, мадам.

– Нет, я уже не плачу. Клянусь. Пусть мой сын перевернется в могиле, если еще хоть одна слеза… Да и остались ли они у меня? С утра я читаю псалмы, читаю и плачу…

– Обещаю. Халас, как говорят исмаэлиты.

– Прямо с корабля, не теряя ни минуты. Еще не успели убрать первый парус, а я уже был в дилижансе, следующем в Афины.

– Нет, еще в пути, еще на море. Возле Крита, черт побери этот остров, на нас напали пираты, и, когда они кончили свое дело, один из них узнал меня – он заходил ко мне в магазин в Салониках – и рассказал, что хахама скрутило не на шутку.

– Тсс… Тсс… Конечно. Только как мне обратиться к нему.

– Просто так? Мой господин… Учитель… Хахам Хадайя…

– Шепотом?

– Но слышит ли он меня? Он, кажется, так погружен в себя, еле дышит…

– Учитель… Мой господин… "Мир, далекому и ближнему, – говорит Господь, – и исцелю его[82]82
  Речь Аврахама Мани насыщена явными и скрытыми цитатами из Священного писания, Талмуда и более поздней раввинистической литературы.


[Закрыть]".

– Слава Богу.

– Значит, он узнал меня? Слава Богу.

– На самом деле, мадам, если уж он меня не узнает…

– Да, мадам, какая добрая улыбка!

– Никогда раньше.

– Вы правы, донна Флора, такой мягкой улыбки я не видел у него никогда, а ведь я его знаю дольше пас, намного дольше, вот уже дважды по восемнадцать лет.[83]83
  Число 18 в буквенном выражении составляет слово «хай» – «жив» на иврите, и поэтому считается счастливым.


[Закрыть] Сколько воды утекло… Меня тогда привезли совсем маленьким…

– В трудах и заботах всю жизнь…

– Конечно. Как прикажете. Учитель, конечно, помнит, как сказано: "Сын его Шимон говорил: все дни свои рос я среди мудрецов и не нашел ничего лучше для себя, чем молчание".

– А…

– Всю жизнь он наставлял, учил, толковал, из общины в общину, с места на место; теперь ему полагается отдых. Только благословите меня, отец!

– О, извините меня, донна Флора. Я забыл… Я так взволнован…

– Я не знал… Мне не сказали. Я только хотел поцеловать его руку, чтобы он благословил меня… как обычно.

– Я не знал… Мне не сказали… О, мадам!

– Неужели я причинил ему боль? Да будь я проклят!.. Я же не знал… Простите меня, донна Флора.

– Да, рука сухая и неподвижная.

– Вдоль? О Боже милостивый! Вся половина?

– Как неисповедимы и страшны пути Господни. Я думал, что поперек, что парализована нижняя половина, а верхняя… Как это случилось?

– Так в один миг наступит и исцеление, мадам, поверьте мне, помолчит немного хахам, вот так поулыбается, а потом мы поставим его на ноги.

Мы так просто не сдадимся. Мы поборемся за вас, учитель. Поборемся!

– Нет, я тихо, тихо. У меня, донна Флора, есть уже одна мысль, как вернуть хахаму дар речи, еще на корабле я думал об этом…

– Вот если принести и поставить перед ним портрет Наполеона? Это подействует на него как красная тряпка на быка, он всегда возбуждается, когда заходит речь об этом императоре. Вы же знаете, хахам Шабтай вместе с другими старейшинами был приглашен к Наполеону в Париж, и с тех пор это для него самая волнующая тема. Я помню, как я совсем ребенком сидел у его ног у нас в доме, когда он впервые приехал в Салоники и слушал, как он по косточкам разбирал этого монарха, который в то время все глубже и глубже увязал, в русских снегах.

– Нет, конечно, донна Флора, не сейчас…

– Потихоньку… можно и погодить… но ведь я не сделал ему больно? Ну скажите, донна Флора. Мне кажется, он глядит на меня изумленно. Ведь даже накричать на меня он не может…

– Да, как страшна десница Всевышнего! Вот так рассечет она вдруг человека… Но Боже сохрани, пусть мой учитель и господин не думает, что он сейчас будто расколот надвое. Упаси Боже, пусть он знает, что для нас, его учеников, для тех, кто любит и почитает его, хахам дорог весь, целиком, дорог безмерно. Вот, донна Флора, я, с вашего позволения, беру его здоровую руку. Ведь… Можно же?

– И пожать еле-еле… Ведь тоже можно?

– И поцеловать?

– Благословите меня, отец и учитель… Благословите старейшего из своих учеников…

– Благословите несчастного, на долю которого выпало столько страданий.

– Нет, донна Флора, я не плачу…

– Упаси Бог…

– Нет, мадам… Позвольте… Я уже пришел в себя.

– Что значит «пропал»? Как это так?

– Нет, донна Флора, я только ждал пока родится ребенок. Да, он родился на радость всем.

– На исходе Судного дня.

– Мальчик, мальчик, рожденный в Иерусалиме. Вы ведь, мадам, теперь, можно считать, бабушка. Не довелось вашей бедной сестре увидеть внука, и вы сейчас как будто вместо нее.

– Да, я тоже, можно сказать… Я тоже, с Божьей помощью. Роженица здорова, и ребенок в порядке, и все шлют вам привет: и Рафаэль Валеро, и весь город – его переулки, его раввины, дома и синагоги, колодцы, базарная площадь, комната в вашем доме, ваша спальня со сводчатым окном и ваша кровать, ваше девичье ложе, на котором и я проспал немало ночей, укрываясь вашим одеялом и думая о детстве – своем и вашем.

– Да, в вашей кровати, что наполняло меня особой радостью. Ваш зять отвел молодым комнату ваших родителей, да будет земля им пухом. Там они и жили, бедолаги, а меня поместил в вашу светелку, где я обитал между двух дивных зеркал, которые вы повесили на стенах. Они порой буквально сводили меня с ума. Теперь я понимаю, донна Флора, почему в Иерусалиме вы так упорно не хотели выходить замуж – ведь в этой комнате всегда кажется, что в ней еще кто-то есть… ха-ха-ха.

– Я назвал его Моше Хаим. Чтобы начать новую страницу.

– Нет, в честь отца я не хотел. Довольно с меня имен умерших отцов, которые сжимают в кольцо, несут, как проклятье, печать прошлых неудач и напастей. Мне надоела Книга Берешит,[84]84
  Книга Берешит (В начале, ивр.) – первая книга Торы, в русской традиции – Бытие.


[Закрыть] я пошел дальше, раскрыл Книгу Шмот[85]85
  Книга Шмот (Имена, ивр.) – вторая книга Торы, в русской традиции – Исход. В Книге Шмот повествуется об исходе евреев из Египта под предводительством пророка Моше (Моисея).


[Закрыть] и выбрал самое простое имя – Моше. Благочестие пророка да послужит нам защитой… Смотрите, донна Флора, он улыбается. Учитель, вы одобряете мой выбор?

– Он кивает. Он слышит и понимает. Слава Всевышнему! Вот послушайте меня, донна Флора, совсем, совсем скоро болезнь отпустит хахама, мы и оглянуться не успеем, как он уже будет опять наставлять нас на путь истинный… Ему надо лишь немножко перевести дыхание…

– Конечно, мало-помалу… без нажима…

– Роды были очень тяжелые, донна Флора, но она держалась молодцом…

– Ее отец Рафаэль испугался и сбежал в синагогу читать псалмы, а я простоял там десять часов как стражник из гвардии султана… подавал горячую воду и полотенца.

– Нет, мадам, на вашей кровати, которая была моей, а тогда была выделена Тамар. Так что вы можете тешить себя мыслью, что ребенок родился на вашей кровати.

– В последний момент она испугалась и ни за что не хотела рожать на кровати родителей, служившей ей брачным ложем. Она просила помощи свыше, и мы перевели ее на кровать ее любимой тети, где ей могли помочь и заслуги ее прославленного «дяди». Они-то и сыграли, наверное, решающую роль, – слышите меня, учитель? – потому что роды были очень тяжелыми, но ребенок все же появился на свет.

– Десять часов, схватка за схваткой.