Текст книги "Герои Аустерлица (СИ)"

Автор книги: Августин Ангелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 3

Телега равномерно покачивалась на скрипучих деревянных колесах. Но те несколько раненых, которых везли куда-то вместе со мной, лишь постанывали, лежа ничком, как и я, когда какое-нибудь из колес подпрыгивало на кочке или проваливалось в очередную дорожную рытвинку. Похоже, в эту повозку собрали только тяжелых. И куда нас везли, было непонятно. Но, я старался настраиваться на позитивный лад, успокаивая себя тем, что, когда выздоровею, то смогу в новом своем положении принести намного больше пользы Отечеству, чем раньше. Ведь возможности здешнего знатного князя, близкого к самому Кутузову, намного превосходят те, что имелись у меня, когда был простым лейтенантом в двадцать первом веке.

Да только пора уже мне распрощаться с той жизнью. Привыкать, конечно, буквально ко всему заново придется. Тут, понятное дело, совсем иные условия существования, гораздо более суровые. Нет ни электричества, ни авиации, ни даже железных дорог. Да и просто нормального транспорта пока нет, кроме гужевых повозок на суше, да парусного флота на воде. И, разумеется, никаких тебе компьютеров, смартфонов и прочей электроники. Но, зато натуральные продукты тут везде, да и экология не загаженная. Так что свои плюсы в окружающей обстановке тоже найти можно.

Вот только своих родителей, оставшихся, получается, в далеком будущем, мне очень жалко было. Не хотелось даже думать о том, что будет с ними, когда получат на сына похоронку. Впрочем, мой отец и сам человек военный, хоть и в отставке давно. И я надеялся, что он сумеет это принять и пережить. Он же сам готовил меня с раннего детства к военной карьере. А профессия военного опасная по определению. Маме труднее будет. Но и она видит смерть почти каждый день, поскольку старшая операционная медсестра. Да и младший брат Павлик у меня там остался. Так что вся родительская забота на него перейдет.

Хорошо еще, что ни жены, ни даже любимой девушки у меня в той реальности не осталось. Были, конечно, отношения с девушками, начиная со школы, только все поверхностные какие-то. Секс без обязательств, но и без любви. Не то я законченный эгоист, не то просто пока не встретил ту, которую смог бы полюбить. Но, как-то так уж получилось. И это сейчас к лучшему. Во всяком случае, глубокими чувствами я ни к кому не привязан. Так что нет никаких препятствий к тому, чтобы начинать новую жизнь в новом теле. А что тело не мое, так я убедился сразу, как только голову смог немного поворачивать, да пальцами шевелить. Не те они. Не было у меня таких длинных, тонких и холеных пальчиков никогда. Впрочем, не особенно и удивился. Аристократ же я теперь, все-таки!

Насколько я понимал, прежний Андрей Волконский был тем еще избалованным эгоистом, который никогда не работал физически. Вот и пальцы себе отрастил, как у пианиста. Теперь я очень жалел, что не прочитал знаменитую книгу графа Толстого. Но, к счастью, краткое содержание романа я все-таки помнил, да и кино смотрел. Хоть там и про Болконского говорилось, а не про Волконского, но параллели есть. Пусть и со смещением каким-то непонятным, но они просматриваются буквально во всем! Из обрывков воспоминаний это вполне очевидно. Вот, например, лучший друг Андрея тоже Пьер, как в книге. Только не Безухов, а Безруков, но какая, в сущности, разница? Внешне же похож этот полноватый увалень в очках с маленькими круглыми стеклышками на тот книжный образ! Нелинейное какое-то у меня попадание в искаженную книжную реальность…

Размышления мои снова прервались, поскольку телега остановилась возле немаленьких ворот, проделанных в каменной стене и освещенных светом факелов, вставленных в железные настенные подставки справа и слева от створок. Пока мы ехали, вечер уже приблизился к тому незаметному порогу, за которым плавно начинается ночь. И наш возница кричал кому-то в темноту, чтобы ворота поскорее открывали.

Наконец-то ворота открылись, и телега проехала во двор, где мои носилки сразу сгрузили. Только не наполеоновские гренадеры на этот раз понесли их, а какие-то другие люди, мужчины в гражданской одежде. Причем, говорили они между собой не на французском и не на русском, конечно. Местные жители, не иначе. Ведь Аустерлицкая битва проходила, насколько я помнил, где-то в Чехии, в окрестностях города Брно. Значит, на чешском местные говорят. Ничего, найдем с ними общий язык. Западные славяне все-таки.

Но больше, чем братья-славяне, меня заинтересовали запахи еды. Пахло жареным мясом, тушеными овощами, только что выпеченным хлебом и еще чем-то вкусным. И есть мне захотелось ужасно. Ведь принимал пищу в последний раз утром перед сражением. А наступление французских войск на Праценские высоты началось в девятом часу.

Это я уже вспомнил не своей памятью, а памятью моего предшественника в теле, погибшего в бою, с удовлетворением отметив, что остатки его памяти, похоже, все-таки постепенно сливаются с моей собственной. Причем, я обратил внимание, что здешние воспоминания делались ярче, словно проявляясь все четче с каждым часом, в то время, как мои собственные, наоборот, тускнели.

Еще я четко вспомнил, что до атаки на батарею, которую я возглавил, схватив знамя и кинувшись вперед, а потом получив пулю в голову, я находился рядом с Кутузовым при его ставке. И Кутузов злился, что наш император выбрал для битвы не его план, а план австрийцев. Ведь то было сражение трех монархов. Наполеон под Аустерлицем схлестнулся с союзной армией двух императоров: российского Александра и австрийского Франца.

Вообще-то, численное преимущество было на нашей стороне. Наполеону под Аустерлицем противостояли русская и австрийская армии с общим количеством личного состава в 85 тысяч человек. В то время, как у самого Наполеона имелось не более 75 тысяч бойцов. Просто он действовал гораздо решительнее и хитрее, угадав или же получив информацию от своих шпионов, что австрийские генералы, предложившие план битвы, захотят первым делом отрезать французов от дороги к Вене и еще от Дуная, а потом попытаются окружить или оттеснить к северу, к горам. А ради этого союзные войска совершат широкий обходной маневр левым флангом против правого крыла французской армии.

И Наполеон учел, что при таком маневрировании фронт армии союзников неминуемо растянется. Потому император Франции сконцентрировал свои войска по центру, напротив тех самых Праценских высот, создав у командования союзников ложную уверенность в возможности быстрого окружения французской армии, и одновременно приготовив стремительный удар по растянувшемуся противнику. В итоге получилось, что план Наполеона сработал, а союзные силы попали в ловушку своей собственной самоуверенности. Обидно, конечно, но ничего уже не поделаешь. Остается только смириться с этим позорным разгромом.

Впрочем, запахи еды отвлекали меня от мыслей о досадном поражении наших войск, заставляя живот урчать, что, наверное, было неприличным для князя. Ведь здесь же повсюду соблюдается чопорный этикет. А территория Чехии, то есть королевство Богемия, как подсказывали воспоминания прежнего князя Андрея, входит сейчас в состав Священной Римской империи. И этой самой империей формально руководит тот самый наш союзник по антинаполеоновской коалиции Франц II. Его полные имя и титул Франц Иосиф Карл Габсбург-Лотарингский император Священной Римской империи, император Австрии, король Богемии и Венгрии. Вот только владения эти Наполеон у Франца постепенно отбирает.

Между тем, меня внесли на носилках в дом с богатым интерьером. Картинами внутри все стены увешены, а потолки украшены лепниной. На полу хороший паркет. Длинные бархатные шторы бордового цвета на высоких окнах. На первом этаже довольно просторный зал с двумя солидными каминами в торцах, освещенный люстрами с множеством свечей. Кованые перила широкой парадной лестницы, ведущей на верхний этаж. Не совсем дворец, конечно, как те, что у прошлого князя Андрея в воспоминаниях засели, но не меньше, чем какого-то местного помещика особняк. Впрочем, понятно, почему нас сюда привезли. Здесь же устроен госпиталь! Не полевой, а, так сказать, стационарный. И в госпитале как раз раненым ужин раздают.

Ну и нас всех, новоприбывших, кто в сознании был, угощать пытались. Мне повезло, что мои носилки поставили в тепле напротив камина, приподняли тело, подсунув под спину большую подушку, и здешний лекарь, на этот раз безусый и моложавый, кормил меня из серебряной ложки бульоном. А я заново учился в этот момент глотать. Впрочем, бульон оказался вкусным, да и жрать хотелось чертовски, потому научился владеть своим новым ртом и глотательными мышцами достаточно быстро, лишь пару раз поначалу срыгнув, словно беспомощный младенец. Но, лекарь проявил удивительное терпение, вытерев тряпкой результаты моей конфузии.

В зале стоял гул от голосов, словно на рынке. Более легкие раненые ужинали в другом конце зала, сидя на лавках за длинным столом и разговаривая. А тяжелые лежали вокруг меня. И я обратил внимание, что здесь почти нет пленных, а, в основном, находятся на лечении офицеры французской армии. Мне же, как выяснилось, вместе с несколькими другими тяжело ранеными высокопоставленными русскими пленными, была оказана честь уже тем, что нас доставили сюда, где лечебным делом заведовал сам Доминик Ларрей, главный хирург армии Наполеона.

Съев целую миску бульона, я почувствовал себя немного получше. Вкус крови, который все это время ощущался во рту, пропал. Язык тоже начал слушаться, и я смог с его помощью провести инспекцию собственного рта, обнаружив, что зубы у меня все на месте и даже без всяких пломб. Болевые ощущения в голове локализовались. Теперь сильнее всего болела область левого виска, а также затылок, но почему-то справа. Левое ухо полностью заложило. И я почти перестал им слышать. Но правое пока слышало хорошо.

Вот только голову я по-прежнему мог поворачивать лишь самую малость, поскольку усилия отзывались резкой болью еще и в правой стороне шеи. А все мои попытки поднять руку, чтобы ощупать свои больные места, пока не приводили к результатам. Сил в руках хватало лишь на то, чтобы приподнимать их сантиметров на пять, да пошевеливать пальцами. Но я помнил, что несколько часов назад не мог даже этого, а теперь могу. Значит, не все так плохо. Выздоровление после ранения идет, пусть и медленно. Тут главное, чтобы инфекция в рану не попала и лихорадить не начало. А то ведь никаких антибиотиков здесь нет и в помине.

Вскоре после ужина врачи начали осмотр пациентов, лежащих в зале, который представлял собой нечто вроде импровизированного приемного покоя. Доминик Ларрей проводил обход вместе с помощниками, чтобы отсортировать раненых после предварительного осмотра. Оказавшись в тепле и подкрепившись бульоном, я начал проваливаться в сон, но меня растормошили, бесцеремонно содрав с головы повязку, пропитавшуюся кровью. Когда главный хирург и его помощники склонились над моей головой, осматривая рану, озабоченное выражение их лиц не сулило ничего хорошего.

– Пулевое ранение в голову сквозное. Входное отверстие под левым виском ближе к левому уху. Выходное отверстие под основанием черепа с правой стороны. Канал раны проходит наискось, – высказывал главный хирург свои наблюдения, его помощники кивали, а писарь, который тоже был с ними, тут же записывал диагноз на бумагу гусиным пером.

– Отнесите его в операционную, – приказал Ларрей санитарам по поводу меня, переместившись со всем своим консилиумом к следующему раненому.

Глава 4

Местные гражданские, которые помогали французам при госпитале в качестве санитаров, опять подняли меня и понесли куда-то от уютного камина, возле которого я уже намеревался заснуть. Пока несли, меня одолевали тревожные мысли о своем положении: «Черт возьми! Вот же угораздило! Да и в двадцать первом веке после ранений подобной степени тяжести лишь единицы выживают! А тут как я выкарабкаюсь без продвинутых лекарств и медицинских технологий? Даже самый примитивный рентгеновский аппарат здесь еще не изобрели!»

Успокоил себя лишь тем, что вспомнил про Кутузова, которого тоже ранили в голову подобным образом. К тому же, не один раз! Впервые еще во время кампании в Крыму в правление Екатерины Великой, а потом, через 14 лет, при штурме крепости Очаков. И ничего, выздоровел стратег, хотя все думали, что раны смертельные. Да еще, вроде бы, даже военная гениальность проснулась в нем именно после этих ранений. И он не только выжил, но и прожил весьма долгую жизнь для полководца, находящегося во время битв не в командном центре далеко в тылу, а руководившего войсками непосредственно на передовой.

Потому я приказал себе отставить панику и ориентироваться на Кутузова. Да и князь Андрей в книге Толстого тоже, помнится, не умер, а поправился и благополучно вернулся домой после Аустерлица. И это вселяло в меня некоторый оптимизм. Хотя ощущение было странное. Ведь одно дело, когда ты читаешь книгу или смотришь кино, снятое по ее мотивам, и совсем другое – когда ты сам вдруг начинаешь жить жизнью кого-то из книжных героев, чувствуя всю его боль в полной мере.

Санитары принесли меня в просторное помещение со сводчатым потолком, освещенное масляными лампами, и взгромоздили на длинный деревянный стол, оборудованный ремнями для фиксации пациентов. И я, скашивая глаза, с ужасом смотрел на примитивные медицинские инструменты страшноватого вида, разложенные вокруг на тумбах. Вскоре пожаловали и хирурги. Один из них сразу вынул из шкафа графин с какой-то коричневой жидкостью, пахнущей маком, заставив меня выпить эту горькую настойку. После чего я через несколько минут снова впал в забытье.

Сколько провалялся без сознания на этот раз, я не знал. Вот только очнулся я уже обросший настоящей бородой. Значит, прошли не сутки и даже не двое, а гораздо больше. Боль в голове осталась. Она была ноющая, тупая, неприятная, но терпеть можно. Уже не жгло так сильно огнем, как в день ранения. Похоже, операция все-таки прошла успешно.

Я лежал в отдельной комнате в деревянном доме совершенно голый под грубой холщовой простыней, покрытой сверху серым шерстяным одеялом. Как глаза продрал, так сразу и огляделся. Вокруг стены из тесаных бревен. За окошком, составленным из небольших стеклянных квадратиков, втиснутых в оконный переплет, падал снег с тусклого неба. Из мебели рядом с кроватью стоял лишь стул, да неказистый комод напротив в углу.

Еще приметил на окне занавеску из холстины, подвешенную на простую веревку, натянутую между двух ржавых гвоздей, а в дальнем конце комнаты из стены выпирала боковина печки из красного кирпича, откуда чувствовалось тепло. Бедняцкая меблировка какая-то. Не княжеская совсем. Да и не тот это госпиталь для офицеров, в котором мне операцию делали. То было солидное здание из камня. Где же это я? Понятно только, что не у себя дома.

Впрочем, я решил, что во всем разберусь постепенно. Начал с того, что попробовал приподняться на локтях. И, удивительное дело, это у меня получилось! Мышцы тела теперь слушались, хотя слабость и головокружение по-прежнему присутствовали, но уже значительно меньше. Отлежался, похоже, и пережил кризис, впав в кому. Что тут еще можно предполагать? Мой организм как-то выкарабкался из объятий смерти. И это самое главное.

Попробовал сказать что-нибудь на пробу. Крикнул в дверь:

– Эй! Есть тут кто-нибудь?

Звуки получились сиплыми, чуть громче шепота, но и это уже хорошо. А то помню, что и вовсе не мог после ранения говорить. И все равно, пока криком позвать кого-нибудь у меня не получится. Тут мой взгляд остановился на грубо сколоченном стуле, стоящем возле кровати. «Интересно, а если попробовать уронить этот предмет мебели, то на грохот кто-нибудь прибежит, или нет?» – подумал я, попытавшись дотянуться правой рукой до спинки стула. Конечность пока слушалась с трудом, но все-таки кое-как подчинялась. Потому с третьей попытки стул смог опрокинуть. И он с грохотом повалился на дощатый пол.

Тут за дверью затопали, и через несколько секунд в комнату заглянул какой-то усатый мужик, уставившись на меня, приподнявшегося на локте в постели, так, словно видел впервые. Удивленно моргая глазами, он произнес на чистом русском:

– Пришли, значится, в себя, ваше высокоблагородие?

– А ты кто такой? – спросил я.

Усатый вошел в комнату, сильно хромая на правую ногу. Одежда на нем сидела гражданская, но, остановившись, он вытянулся по-строевому и отрапортовал:

– Разрешите представиться, ваше сиятельство, рядовой 2-го взвода 3-го эскадрона Конного полка лейб-гвардии Степан Коротаев. Назначен вам в денщики.

– Кем назначен? – поинтересовался я.

– Французами, – пробормотал он, потупив взор. Но тут же добавил:

– Мы же с вами в плену находимся, ваше высокоблагородие. Не обменяли нас, а тут оставили.

– А что, других наших обменяли уже? – удивился я.

– Точно так. Обменяли намедни, – доложил пленный лейб-гвардеец.

– Чего же нас с тобой не обменяли тогда? – поинтересовался я.

– А про нас забыли, наверное, – пожал плечами Коротаев.

Оценив ситуацию, я дал указания:

– Ты вот что, рядовой, подними стул, садись и рассказывай.

– Про что рассказывать, ваше высокоблагородие? – не понял Степан.

– Ну, начни с того, как в плен попал, – подсказал я.

Он кивнул, поднял стул, уселся на него и начал:

– В день битвы утро выдалось ясное. Конь подо мной был добрый, Сивкой звали его. На сердце радость разливалась, что идем в бой за государя-императора нашего против поганых этих французишек. Командовал нашим полком генерал-майор Иван Федорович Янкович, храбрый командир. Сначала мы стояли в резерве. Потом стрельба началась из ружей и орудий. Она быстро усиливалась, сливаясь в канонаду. Тогда слух кто-то пустил панический, что французы наш центр смяли и уже занимают Праценские высоты…

Я перебил:

– Это не слух был. Я сам находился там, в центре позиции, и видел, как стремительно французы поднялись по склону, сходу захватывая наши батареи. Тогда я схватил знамя и возглавил атаку пехотной гвардии. Бежал на французов, пока пуля меня не свалила.

– Простите, ваше высокоблагородие, но я же не знал тогда, слух то или правда, потому что рядовым никто не докладывает. Я только приказы исполнял, как положено. Когда наш Конный полк выдвинулся из резерва, нам дали приказ выручать пехотинцев, которым туго приходилось под натиском кавалерии французов. Ну, мы переправились через ручей и атаковали супостатов, отогнав их легкую кавалерию от нашей пехоты. Потом нам дали приказ рассеять и пехоту противника. Дело происходило под плотным вражеским огнем из ружей, когда мы врубились в пехоту французов. Не знаю, скольких пехотинцев я точно убил в тот момент и конем затоптал, но пять или шесть, не меньше. Но и мы своих теряли. Я видел, как падали вокруг лошади с всадниками. Но вражескую пехоту мы потоптали изрядно и потом все-таки сшиблись с кавалеристами из французской гвардии, которая на выручку к своим кинулась. И, точно помню, зарубил я в той свалке двоих насмерть своим палашом, пока коня моего не убили. А когда пушечное ядро Сивке голову снесло, и он опрокинулся на скаку, так мне ногу и придавило его мертвым боком. Да еще и в левое плечо мое пуля попала, отчего кровь вытекла вместе со всеми силами. Оттого меня в плен французы и взяли, что сопротивляться уже никак не мог. А то я еще положил бы нескольких врагов, наверняка положил бы! – глаза лейб-гвардейца сверкнули недобрым огоньком. И я даже не сомневался, что рядовой кавалерист говорит чистую правду. А если и привирает немного, то совсем чуть-чуть. Сражение при Аустерлице, на самом деле, получилось весьма кровавым.

Выслушав Коротаева, я сказал:

– Теперь мне понятно, что в плен ты попал почти таким же нелепым образом, как и я. А сейчас расскажи, почему мы здесь оказались и в списки на обмен пленных не попали?

Он ответил:

– Ваше сиятельство, я думаю, что забыли про нас по той причине, что вас отправили сюда умирать. А раз меня при вас определили, то и меня позабыли заодно.

– А с чего ты решил, что меня умирать оставили? – спросил я.

– Так ведь главный французский хирург сказал, что вы, скорее всего, не выживете. Вот и определили вас на попечение местных жителей, как безнадежного, – ответил Коротаев честно. Потом добавил:

– Вы долго без сознания были, в лихорадке сначала горели, а потом еще две недели холодный лежали, но все-таки дышали. Потому вас не хоронили. Но все думали, что очень скоро преставитесь. А вы возьми, да и воскресни! Удивили вы меня, признаться, ваше высокоблагородие!

– Еще и не так удивить могу! – попытался я улыбнуться. Потом попросил:

– А скажи, что это за место такое? Где мы находимся?

Коротаев объяснил:

– Тут моравская деревня. Нас местный мельник на попечение взял. Ему французы что-то там заплатили за наш постой. Но я не знаю, сколько. Он же все время жалуется, что денег ему на нас дали мало, а едим мы много. Хотя вы и не ели вообще ничего за все эти дни. Вон, как отощали, ваше высокоблагородие, только кожа да кости остались.

Я приказал:

– А ну-ка позови ко мне этого мельника!

Когда мой новый денщик ушел, я рискнул спустить с кровати на пол свои голые ноги. И они, действительно, выглядели сильно отощавшими, словно бы я провел все это время в каком-нибудь концентрационном лагере смерти в плену у немцев во время Великой Отечественной. Но, зато такое значительно облегченное тело мои ослабленные мышцы могли теперь кое-как ворочать!

Хотя головная боль, головокружение и ощущение слабости никуда не делись, но к ним добавилось лютое чувство голода. А это обнадеживало. И когда наконец-то Коротаев привел мельника, сухонького старичка в серой суконной шапке-колпаке и в синем камзоле, испачканном мукой, я не стал с ним ругаться, а просто сказал ему по-французски:

– Не беспокойтесь, моя семья компенсирует вам все издержки, понесенные ради моего содержания. Даю слово русского князя. А сейчас велите выдать мне одежду и подать обед. Я хочу хорошо поесть.

Как я и ожидал, старик прекрасно понял меня. Он явно неплохо знал французский, раз сговорился с оккупационными властями на мой счет. Дед не стал артачиться. И пошел отдавать распоряжения своим домашним работникам. А вскоре до меня донесся запах какой-то вкуснятины. Поскольку для того, чтобы идти к общему столу я был еще слишком слаб, Степан притащил из кухни еду на большом медном подносе, поставив его передо мной на тот самый стул возле кровати, который оставался единственным в этой комнате.

А сама пища мне показалась удивительно вкусной. Хоть она и была слишком простой по меркам аристократии и совсем недостойной княжеского стола. Тем не менее, мне все понравилось: и картофельные кнедлики с рагу, и клецки-страпачки в мясном супе, и картофельные блинчики-локши с вишневым вареньем, и круглый сладкий грушевый пирог-фургал. Ну и фруктовое вино, которое выставил хозяин, оказалось весьма неплохим. Разумеется, я после своего вынужденного голодания пробовал с каждого блюда всего лишь по чуть-чуть, чтобы не перегрузить желудок с непривычки, а остальное отдавал Степану. Глядя, как он уплетает все за обе щеки, активно запивая вином, я думал о том, что неожиданно обзавелся верным человеком.