Текст книги "Герои Аустерлица (СИ)"

Автор книги: Августин Ангелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 23

Разобравшись с арестованными и наметив маршрут выдвижения отряда, я поспешил сообщить его Федору Дорохову. Но, поручик не слишком обрадовался, проговорив:

– Разумеется, дело ваше, князь, но я бы этому Леопольду не доверился. Предать может жирный боров в любую минуту. Рожа у него хитрая. Да и неизвестно, что лучше для нас: побыстрее уходить или остаться в этой крепости на какое-то время. Тут все же можно держать оборону.

Я возразил:

– Оставаться невозможно, поручик. Стены Гельфа с прорехами, через которые вы же сами своих солдат и провели внутрь.

Но, Федор привел свои доводы:

– Об этих прорехах не все знают. К ним подняться тоже не так просто, надо карабкаться по горной круче. Нас моравы провели по козьей тропе. Без проводников солдаты там не прошли бы. Сперва мы поднялись к той части замка, которая совсем заброшена после пожара, а оттуда, отвалив всего пару камней, пролезли через пролом в бывший пороховой погреб, взорвавшийся при том старом пожаре, в результате чего с той стороны в нижней части стены образовались дыры, скрытые за выгоревшей цитаделью. Их потом камнями закидали, но не плотно. И моравы наши об этом знали, поскольку двое из них работали у покойного здешнего барона каменщиками, когда барон находился еще в добром здравии, пытаясь ремонтировать этот замок. За этими моравами мы просочились в нужном месте и поднялись на стены. Для французов получилась неожиданность из-за того, что они плохо осмотрели заброшенную часть замка, не заметив такое уязвимое место и не выставив там караулы. И потому успех сопутствовал нам. А мы сейчас про эти прорехи знаем. У меня возле всех прорех солдаты уже поставлены. Да и завалить дыры в стенах можно наглухо камнями и землей довольно быстро, если постараться.

На это я сказал:

– И все равно, даже если дыры в стенах заткнуть, Гельф не выдержит осаду. Во-первых, в крепости мало припасов. Во-вторых, у нас нет артиллерии. Из замка вывезены все пушки, даже самые старые. И что мы станем делать, когда французы подтащат сюда свою батарею и ударят ядрами по стенам?

– Пожалуй, будет плохо наше дело, – все-таки согласился Дорохов. И тут же добавил:

– Но, я не думаю, князь, что на переходе риск меньше. На марше пехотинцы весьма уязвимы для противника. Если против нас французы пошлют кавалерию, то шансов у нашей пехоты противостоять всадникам на открытом месте будет слишком мало.

Я сказал:

– Потому нам надлежит уходить быстро, до того, как кавалерию французы за нами пошлют. Вот фуражиров их встретим сегодня, как полагается, захватим лошадей и телеги, да в ночи тронемся в сторону крепости Здешов-Козел. А если завтра и вышлют сюда кавалерию, так только не раньше, чем к полудню. У французских тыловиков дисциплина неважная. Курьер сказал мне, что, если он не вернется сегодня, то на поиски из городка только завтра конных жандармов отправят. Как я понял, в Ольмюце на все происшествия с некоторой задержкой реагируют. Надеюсь, поручик, у вас уже все готово к встрече вражеской фуражной команды?

Он кивнул:

– Готово, князь. Можете не сомневаться. Стрелки расставлены на стенах и башнях. Я приказал им, чтобы тихо лежали и не высовывались пока без моей команды. Противника постараемся не спугнуть.

– Уж постарайтесь, поручик! И наблюдение за дорогой усильте, чтобы не проворонить неприятеля, – сказал я и, посмотрев на солнце, положение которого на небе оставляло мне еще немного времени до прибытия фуражиров, зашагал в сторону особняка хозяйки Гельфа.

Надо было известить вдову, что в стенах ее крепости скоро ожидается новый бой с французами, и что в дорогу нашему отряду понадобятся припасы. Я понимал, что баронесса после нашего пребывания, фактически, останется обобранной до нитки, но, другого выхода не имелось, как только экспроприировать провизию для солдат у нее.

Я нашел баронессу на первом этаже ее дома, посреди просторного холла, когда она давала указания слугам. После того, как я успокоил ее, обняв и поцеловав в разгромленном будуаре, Иржина явно взяла себя в руки. От ее слез не осталось и следа. Она подавила в себе растерянность и снова выглядела уверенной в себе хозяйкой замка.

Глядя на ее красивое лицо, я думал о том, что Иржина, пожалуй, особа неординарная. И дело совсем даже не в ее внешних данных, которые, впрочем, были весьма хороши, а в том, что она отличалась от других женщин, собравшихся в замке, гораздо большей эмоциональной устойчивостью и смелостью. Эти качества она продемонстрировала в экстремальной ситуации, не испугавшись ни стрельбы, ни звона сабель. А когда все другие дамы запаниковали, она одна сохранила самообладание и привела помощь.

Еще она не боялась ни темноты подземелья, ни даже крыс, которые в той подземной темноте обитали. Вот только, я пока не понимал, это с ее стороны такая бравада, чтобы мне понравиться? Или же она настолько смелая сама по себе? Одно я знал точно: такую женщину я не встречал никогда раньше.

Пройдя внутрь особняка, я видел и то, как стараются ради своей хозяйки слуги. Они не роптали, а трудились с энтузиазмом, чтобы ликвидировать в кратчайшие сроки недавний разгром: выносили обломки мебели в большой сарай, стоящий недалеко от дома под самой крепостной стеной, подметали и мыли весь дом, загаженный во время штурма и разграбления. Януш вместе с конюхом пытались приладить на место входную дверь, сорванную с петель. Беата, Маришка и другие служанки вооружились вениками и швабрами. Похоже, все они очень уважали свою хозяйку. Да и она, надо признать, четко ставила задачи и распоряжалась деликатно, не повышая голоса и не позволяя себе никаких обидных слов в отношении своих работников.

– Что-то еще произошло? – спросила меня Иржина, удивленно уставившись на мои пистолеты.

– Пока нет, но, возможно, скоро произойдет. Я пришел, чтобы предупредить вас… – проговорил я.

Но, она перебила:

– Тогда лучше не здесь. Давайте пройдем в мой кабинет и поговорим там.

Прилюдно, конечно, мы продолжали общаться на «вы», но, оказавшись наедине, когда Иржина закрыла за собой на ключ двери своего кабинета на втором этаже особняка, она обратилась ко мне совсем по-другому:

– Андрэ, милый, что случилось?

– Не знаю даже, как тебе сказать, – начал я.

Женщина насторожилась, а я все-таки решился сказать ей правду:

– Иржина, дорогая, сюда направляется целая рота французских фуражиров. И наш отряд даст им бой. Скоро в замке снова будет небезопасно. Потому прошу тебя поскорее перевести всех своих родственников и слуг из Охотничьей башни во внутренний двор. Укройтесь пока здесь, в особняке. Тут, за высокой стеной, вы будете в относительной безопасности. Надеюсь, что боевые действия ограничатся первым замковым двором. Но, на всякий случай, закрой ставни на окнах и предупреди всех своих, чтобы не вздумали во время боя высовываться наружу. Шальные пули не спрашивают, кого убивать.

– Андрэ, я не совсем глупа и понимаю степень опасности при военных действиях. Все-таки я дочь генерала и вдова полковника, – проговорила она, горделиво вздернув свой хорошенький носик и поправив тонкими пальцами золотистый завиток волос, упавший на левую бровь. При этом, она взглянула на меня настолько кокетливо, что ничего иного, кроме того, чтобы снова заключить ее в объятия и поцеловать, мне не оставалось. Но, дальнейшее наше общение прервал стук в дверь.

Когда я открыл, на пороге стоял Тимоха, денщик Дорохова. Он взволнованно доложил:

– Ваше высокоблагородие, на дороге замечены французские фуражиры!

Поднявшись на башню следом за Тимохой, я застал там поручика, разглядывающего в подзорную трубу длинную вереницу французских всадников и телег, которая неспешно, но неумолимо приближалась к Гельфу. Я забрал трубу у Федора и тоже взглянул через оптику. Военные снабженцы ехали беззаботно. Во всяком случае, никто из них не держал оружие в руках. Их, похоже, совсем не насторожило даже то обстоятельство, что фельдъегерь не прискакал обратно в Ольмюнц до их выезда оттуда.

Впрочем, сам этот фельдъегерь Габриэль Кретиньян дал показания, что с курьерами, вроде него, довольно часто случаются всякие недоразумения. То лошадь на всем скаку ногой влетит в дорожную рытвину и перевернется вместе со всадником, то просто ногу подвернет и захромает, то седок, желая сократить путь и разогнавшись, о какую-нибудь ветку ударится и пролежит без сознания какое-то время, если совсем не убьется, то, бывает, пригласят курьера в пункте назначения к обеду какие-нибудь начальники, которым не откажешь, то у любимой женщины фельдъегерь задержится да еще и заночует… Короче говоря, с дисциплиной неважно у тыловых французских курьеров. И фуражиры, разумеется, об этом знают. Потому и не заподозрили неладное, тронувшись в путь вовремя, чтобы успеть в Гельф к закату, как и предупреждали в том самом курьерском послании.

Я смотрел на движение лошадиной колонны, думая о том, что армия этого времени, начала XIX века, не способна вести боевые действия без большого количества лошадей. Причем, наличие выносливых лошадей важно не только в кавалерии, для разведки и курьерской службы, но и для снабжения. Лошади тут пока единственный сухопутный транспорт. На лошадях здесь везут для армии буквально все: оружие, боеприпасы, амуницию, продовольствие. И, если с лошадьми по каким-то причинам начинаются проблемы, например, происходит падеж из-за какого-нибудь конского заболевания, и их не хватает, то и армия становится неэффективной, лишаясь не только ударной силы кавалерии, но и подвоза всего необходимого.

Воспоминания князя Андрея вместе с моими собственными подсказывали мне, что после революции во Франции королевская интендантская система была сломана. И в новой революционной армии каждая рота выдвигала свою фуражную команду из десяти бойцов, которыми командовал унтер-офицер. Эти солдаты имели задачу объезжать окрестности ротного военного лагеря, производя разведку припасов у местного населения. После чего революционные фуражиры должны были не отбирать продовольствие, а покупать его по честной цене, расплачиваясь деньгами из ротной кассы. А если денег не имелось, то унтер давал расписку. Народу последнее не нравилось, поскольку государство потом оплачивало такой армейский вексель далеко не всегда. Чиновники частенько придирались к ошибкам в подобных документах, а крестьяне были людьми неграмотными, не имеющими возможности тщательно проверить на месте текст бумажки.

Но, такие правила действовали только в самой Франции. За ее пределами французские фуражиры припасы у местного населения просто нагло конфисковывали без всякой компенсации. Конечно, Наполеон, придя к власти после всех революционных событий, старался преобразовать армейские тылы, приказав создавать оперативные склады, а фуражиров выделять из состава войск не в отдельные временные команды, а в самостоятельную тыловую обозную службу. Правда, Бонапарт приказал направлять в фуражиры самых неважных бойцов: выздоравливающих раненых, нарушителей дисциплины, попавшихся на мелких преступлениях, паталогических трусов и прочих мало пригодных к бою солдат. Конями обоз комплектовался тоже отнюдь не боевыми, а крестьянскими, непригодными для лихой кавалерийской скачки.

Прошлая система войскового снабжения армии королевской Франции строилась на принципе «пяти переходов». Королевские интенданты, создавшие ее, считали, что нельзя войскам удаляться от ближайших складов более, чем на пять дневных переходов без риска остаться без припасов к решающему моменту сражения с неприятелем. Подобную систему внедряли у себя и другие монархии Европы, но Наполеон отверг доминирование прежнего порядка, поскольку во время быстрых наступлений французских войск на значительные расстояния требовалось создание передовых баз армейского снабжения в короткие сроки. И фуражиры должны были оперативно решать эту задачу.

Глава 24

В фуражной колонне неприятеля в подзорную трубу я сразу насчитал десять фургонов, крытых тканью, похожей на парусину и оснащенных большими деревянными колесами, которые тащили четверки крупных лошадей. Подобный гужевой транспорт здесь использовали в качестве фур, на которых можно было перевозить до полтонны груза. Солдаты-обозники не только ехали верхом, но и вели за собой запасных лошадок. И на каждой лошади я заметил большие кожаные сумки для поклажи, перекинутые через спину животного на каждый его бок. Пока они висели пустыми. Но, поклажи в них, разумеется, можно впихнуть немало, нагрузив любую из лошадей до сотни килограммов. Фургоны и вьючные лошади этого отряда могли за один раз увезти многие тонны провизии. И, судя по всему, намерения у французских тыловиков обобрать всю округу, используя Гельф, как свою базу, имелись самые серьезные.

Солнце клонилось к закату, когда обозники достигли замка. Ничего необычного снаружи они не заметили, спокойно двинувшись по деревянному предвратному мосту к приветливо распахнутым воротам, по двум сторонам которых замерли караульные, переодетые в форму противника. Эти наши солдаты, ряженые в форму неприятеля, знали французский. Чтобы акцент не выдал их, им надлежало отвечать на любой вопрос фуражиров, если таковые последуют, односложно: «Нам приказано не разговаривать на посту». Так мы с Дороховым их проинструктировали. А на самой надвратной башне по-прежнему развевалось французское знамя, которое по моему приказу и не снимали ради маскировки.

В это же время наши стрелки, зарядив ружья, затаились на стенах, целясь во двор. А сам Дорохов, снова переодевшись в форму французского сержанта, как и при встрече курьера до этого, храбро вышел навстречу неприятельскому каравану. Встав посередине первого замкового двора, куда въезжали на своих неторопливых лошадках фуражиры, он приветствовал их по-французски. И его французский был безупречен, словно поручик родился и вырос в Париже.

Бледный худой интендант чахоточного вида в очках и со знаками различия пехотного капитана, гарцующий на тощем гнедом жеребце впереди всей процессии, внимательно посмотрел на него, остановив коня и задержав взор на окровавленной повязке, закрывающей рану на лбу Федора, и торчавшей из-под высокого черного кивера. Потом командир фуражиров, кашлянув, обвел взглядом своих карих глаз двор, внимательно рассматривая свежие выбоины, оставленные пулями во время штурма на кирпичах хозяйственных построек, и неожиданно спросил, оказавшись все-таки достаточно наблюдательным:

– Сержант, у вас на повязке проступает кровь. Я вижу на стенах свежие следы от пуль. А двор кое-где присыпан чистым песком. Здесь что, недавно произошла какая-то стычка с неприятелем?

– Да, небольшая стычка была накануне. Местные моравские разбойники попытались в темноте проникнуть в замок сквозь пролом в стене, но мы разгромили их. Многих пленили, – нашелся Дорохов.

– А где комендант этой крепости полковник Ришар? – задал следующий вопрос командир сводной роты фуражиров.

– К сожалению, произошло несчастье. Полковника тяжело ранило моравской пулей, он лежит без памяти, – соврал Дорохов.

– А где капитан Годэн? – поинтересовался интендант.

– Он у себя и пьян в стельку. Сильно перебрал, когда хозяйка замка открыла нам винный погреб по случаю избавления от разбойников, а с утра еще добавил, – продолжил Дорохов свою линию дезинформации противника.

– Ничего, сержант, пошлите за ним, – велел командир фуражиров. Он закашлялся, но тут же добавил:

– Погодите! Не знаете ли вы, куда подевался курьер, которого сюда послали из штаба? К полудню он должен был добраться до Гельфа. Но, до нашего выезда из Ольмюца он так и не возвратился. Да и по дороге сюда мы его не встретили.

Федор не смутился, спокойно ответив:

– Так Габриэль Кретиньян до сих пор здесь, в замке. Он напился вина за обедом и сейчас спит.

– Тогда этого нарушителя воинской дисциплины тоже немедленно разбудите и тащите ко мне! Вот уж ему не поздоровится! – воскликнул очкарик.

Дорохов сделал вид, что ушел выполнять распоряжения чахоточного капитана. Но, Федор не сильно торопился, ожидая, когда последняя лошадь из каравана втянется под арку ворот, а бойцы, стоящие в карауле, закроют ворота и опустят тяжелую железную решетку на въезде. Как только это произошло, ловушка, приготовленная нами, захлопнулась. И вся рота французских обозников оказалась внутри первого замкового двора, окруженная высокими стенами и башнями, на которых стрелки приготовились дать залп, затаившись в ожидании команды.

Когда Дорохов уже достаточно задержался, поднявшись ко мне на наблюдательный пункт, коим служил балкон Охотничьей башни, где мы с поручиком пригнулись, прячась за массивным каменным ограждением и наблюдая за происходящим сквозь бойницы для лучников, командир обозников почувствовал нечто неладное. Вот только, для него было уже поздно метаться, поскольку наша «мышеловка» надежно захлопнулась. И в роли пойманных мышей оказались не только сами фуражиры, но и все их лошади. В крепостном дворе, полностью простреливаемом нашими солдатами с башен и стен, никакого иного выхода для французов не имелось, кроме как сдаться или погибнуть. Тем не менее, чахоточный интендант, поняв, что попался, прокричал команду:

– К оружию! Здесь засада!

С этими словами он выхватил пистолет, пытаясь найти взглядом цель. Но, все наши стрелки затаились в ожидании приказа открыть огонь и не высовывались. Они даже не сверкали штыками, отсоединив их от ружей ради скрытности.

– Пора! – тут же тихонько сказал я поручику прямо в ухо.

Пока французские фуражиры приводили в боевое положение свои ружья, большинство из которых даже не были заряженными в походе, я решил, что настала пора опробовать свое курковое оружие с кремневыми замками. И, взяв по пистолету в каждую руку, я взвел курки, прицелился и сквозь прорезь бойницы разрядил один за другим оба ствола во вражеского капитана, который находился внизу прямо напротив башенного балкона. Расстояние до него было метров тридцать, и оба моих пистолета поразили цель. Одна пуля попала очкарику в правое плечо. И это ранение, конечно, не было смертельным. Враг лишь выронил свой пистолет. Однако, второй мой выстрел оказался более точным и завершил дело, пробив чахоточному капитану голову, отчего он завалился в седле набок и сполз с коня уже мертвым.

Пока я стрелял, Дорохов бесстрашно поднялся из-за ограждения балкона во весь рост и, выхватив саблю из ножен, взмахнул клинком над своей головой, громко крикнув:

– Пли!

И тогда со всех сторон по неприятелю ударили ружья, слившись в единый грохот залпа, который тут же сменился несколькими ответными разрозненными выстрелами, криками раненых и диким ржанием лошадей, в которых тоже угодили пули. В воздухе резко запахло порохом, и все пространство двора заволокло едким пороховым дымом, словно дымовой завесой. Даже если бы на месте фуражиров находились лучшие французские гвардейцы, то они все равно не смогли бы оказать серьезного сопротивления в таком положении, когда даже не видно, куда надо стрелять, а никакой возможности для маневра просто нет. А положение у обозников было по-настоящему безвыходным. К тому же, раненые лошади вставали на дыбы и метались в ограниченном дворовом пространстве, натыкаясь друг на друга и давя людей. Среди французских фуражиров началась паника, и кто-то из них не выдержал первым, закричав пронзительным голосом:

– Не стреляйте! Пощадите нас! Мы сдаемся!

А за первым капитулянтом эти вопли подхватили и остальные, начав бросать свои ружья еще до того, как Дорохов дал команду стрелкам:

– Отставь!

И вторая партия стрелков, которая уже подползла к краю стен с заряженными ружьями на смену первой, готовясь дать второй залп по неприятелю в то время, как первая шеренга отползла назад для перезарядки оружия, залегла за кромкой стены, ожидая дальнейших приказаний. А французы достали из седельных сумок какое-то белье, вроде кальсон, и размахивали им, наглядно демонстрируя этими импровизированными белыми флагами, что сдаются.

– Хм, и зачем нам столько пленных? – пробормотал я.

– Прикажете добить французов, ротмистр? – спросил Дорохов.

Я сказал:

– Не стоит тратить на них заряды.

Поручик понял по-своему, проговорив:

– Тогда дам команду всех заколоть штыками.

Но, я вовремя осадил его порыв, распорядившись:

– Не нужно их убивать. Все-таки они сдались добровольно. И, если мы сейчас устроим резню, то наша с вами офицерская честь точно пострадает. Так что проявите милосердие, поручик. В подземной тюрьме места им всем хватит, тем более, что она почти опустела после того, как моравы вступили в наш отряд добровольцами. Потому прикажите разоружить и отконвоировать пленных. А что с ними дальше делать, мы решим позже. И еще. Сильно раненых лошадей прикажите добить и заготовить конину, а здоровых готовьте к выезду. Ночью выступаем отсюда в другую крепость. Готовьте солдат к маршу. Я же собираюсь переговорить с хозяйкой замка о прочих припасах, которые нам понадобятся. Надеюсь вытребовать у нее муку, готовый хлеб, соль, сыр, масло и прочее съестное. Путь нам предстоит неблизкий.

Переговорив с Дороховым, я вышел из башни на стену и прошел по ней, спустившись уже во внутренний двор рядом с особняком баронессы.

Иржина по-прежнему продолжала заниматься уборкой в доме, командуя своими слугами. Послушавшись меня, она благоразумно эвакуировала всех своих родственниц и служанок из Охотничьей башни еще перед приездом неприятельского фуражного отряда. И теперь благородные дамы, услышав стрельбу, сидели по комнатам, вздрагивая и заперев спальни. Но, сама Иржина сохраняла спокойствие, как и ее слуги, многие из которых прислуживали еще ее покойному супругу. А покойный барон, будучи человеком военным, окружил себя людьми совсем не робкими. Потому звуков выстрелов никто из них не пугался. Впрочем, к моменту, когда я вошел в дом, все уже было кончено, и бойцы Дорохова уводили французских обозников под конвоем в темноту подземелья.

Увидев меня, баронесса отослала слуг, дав им всем какие-то задания, и в просторном холле особняка, уже убранном и снова вполне уютном, мы остались наедине. Мне не хотелось расстраивать красивую женщину. Но, необходимость назрела. И я далее не мог скрывать от нее, что мы ночью покинем Гельф. Вот только, реакцию Иржины я предсказать, разумеется, не мог. А она раскраснелась и, едва услышав о предстоящем расставании, неожиданно воскликнула:

– Но, я полюбила тебя и не хочу терять!

И мне пришлось признаться, что я женат, думая, что это остановит ее. Но, не остановило. Она только рассердилась, воскликнув:

– Все равно поеду с тобой, хоть ты и обманул меня, что не женат!

Ситуация требовала объяснений. Между мной и Иржиной этот разговор, конечно, назрел. И теперь все то, о чем мы с ней не решались заговорить до этого момента, вырвалось наружу. А надо было прояснить слишком многое. Стресс от последних событий, пережитых в Гельфе, и неизбежность моего отъезда стали своеобразными детонаторами откровенности между нами. Когда я попал в плен, мне французы вернули золотую ладанку, но не вернули золотое обручальное кольцо, которое кто-то снял с меня, пока я лежал в беспамятстве. Наверное, это обстоятельство и ввело вдову в заблуждение.

Потому я снова сказал ей честно:

– Да, я женат. Мою жену зовут Лиза…

Иржина находилась на грани истерики, перебив:

– Пойми же, Андрэ, я одинокая женщина, которой сделалось невыносимо скучно быть вдовой, занятой ведением хозяйства. И пусть я поступила опрометчиво, возжелав приключений и влюбившись в тебя, как глупая девчонка! Но, клянусь, я не знала, что ты женат! Ты же ничего не сказал мне об этом и нарочно снял обручальное кольцо! Потому я подумала, что ты одинокий… Когда я посещала дом мельника, где ты лежал раненый без сознания, я спрашивала о тебе и мельника, и твоего денщика, но они не знали, женат ли ты. И я вообще ничего не знала о тебе, Андрэ. И до сих пор знаю слишком мало. Мы даже и не разговаривали толком с тобой. Но, я полюбила тебя. И ты разобьешь мне сердце, если уедешь!

Пытаясь оправдаться, я пробормотал:

– Обручальное кольцо я снял не специально. Кто-то из французов стащил его, когда я находился без сознания, а пока в коме лежал, то и след от кольца на пальце исчез. Вот только я не люблю свою жену. У меня к ней нет никаких чувств. Этот наш брак устроили родители. И мы с Лизой прожили вместе совсем немного до того, как она забеременела…