Текст книги "Развод в 50. Двойная жизнь мужа (СИ)"

Автор книги: Ася Петрова

Соавторы: Селин Саади
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 21. Марта

Вечер проходит будто мимо меня, пока я перебираю возможные варианты того, что можно сказать… если вскроется, что развод из-за интрижки, то прессе будет достаточно только слова интрижка, чтобы приписать туда и девушек легкого поведения, и того, что я всю жизнь жила и мирилась с этим. конечно, университет не примет во внимание мою личную жизнь и никаких потерь, кроме моей репутации не будет….но моя репутация, наработанная годами, слишком дорого мне стоит, а авторитет, который я держу уже очень много лет в сфере образования… ух, Зарудный, дать бы тебе по седой голове!

Прикрываю глаза, делая глоток любимого вина, и все еще пытаюсь придумать.

Кирилл звонил, сказал, что это было жестоко со стороны отца, но как бы я сейчас не негодовала в сторону его отца, в его слова верю. Хоть, он уже и доказал, что это опрометчиво. Очень надеюсь, что с его вспыльчивостью все виновные по шапке получили… даже если это замечательная Ольга, которая желает добра.

Бросаю взгляд на часы, и даю еще немного времени, чтобы Ева объявилась, ее телефон молчит уже несколько часов. Я конечно не из тех, кто будет без остановки звонить, но… материнское сердце в любом случае начинает волноваться.

Остальные пропущенные звонки, сообщения, от друзей семьи, от коллег я игнорирую. Смысл отвечать, если вразумительного ответа, кроме того, что наш брак изжил себя у меня нет.

Тяжело вздыхаю и беру кусочек сыра, надо бы хоть что-нибудь засунуть в себя. После бомбы, которую сегодня на меня скинули кусок в горло не лезет. Завтра все будут донимать взглядами, которые будут бросать украдкой, но это все равно будет ощутимо…

Нам нужно срочно дать свой ответ на эту «утку». Снимаю блокировку с телефона, но в этот момент слышу, как в дверь звонят.

Странно, звонка с калитки не было…

Встаю, чтобы подойти к массивной двери, а видеофон уже показывает кто стоит за порогом.

Этот седой бес прямо в камеру и смотрит, вообще ничего не смущает…

Нажимаю кнопку открыть, а сама поправляю, заколотые на затылке волосы.

– Марта, – он смотрит в упор, не моргая.

В глазах я не хочу видеть ни единой эмоции, но я знаю этого мужчину, и от того, к моему сожалению, все вижу. Скрещиваю руки на груди, демонстрируя ему свою защиту, а он проходится глазами сверху донизу, и обратно. Рассматривает, будто соскучился, только едва ли это возможно.

У него вторая семья, вот пусть к ней и катится.

Злость еще не улеглась, и она будто поднимается с новой силой. А вместе с ней и все эмоции, которые он своим появлением будоражит.

– Не прогоняй, – просит он с надеждой.

Прикрываю глаза, стараясь не обращать внимания на осунувшееся лицо, что отдает усталостью. На щетину, которая определенно не в порядке, а еще на то, что в руках у него коробка из моей любимой кондитерской.

Горькая усмешка тянется на губах, и я молча киваю ему на кухню.

– Чай, кофе? – спрашиваю, потому что сейчас он прав, нам необходимо обсудить то, что мы будем говорить на публику,даже несмотря на то, что с его появлением в доме, мне тяжело дышать.

Будто он отравляет своим присутствием мой воздух.

– Чай, – он оставляет пальто, а я замечаю, что его уже пора бы сдать в химчистку, я отдавала его месяца четыре назад, с его поездками, я обычно делаю это раз в три…точнее делала, а теперь это не мое дело: – Нам нужно обсудить как мы…

– Да, я как раз об этом думала. Главное, чтобы из-за твоей любовницы меня не сделали вечной жертвой, а тебя последним ублюдком, скитающимся по борделям, – отвечаю равнодушно, наливая в его кружку чай.

– Не переживай, наш комментарий будет единственным, мы попросим уважать нашу личную жизнь, к тому же расскажем, что расходимся в согласии и без взаимных претензий.

Киваю, это логично и понятно, но люди любят искать грязное белье даже там, где его нет. Что уж говорить о желании покопаться в местах, где оно есть….так еще и навалом, учитывая сына подростка…

– Гордей, – ставлю чашку перед ним, а он уже раскрыл коробку с моим любимым сан-себастьяном и еще кучей всего: – Ты узнал, кто это?

Он мрачно смотрит на меня и кивает.

– Я надеюсь у этой…– качаю головой, и вздыхаю: – Хватило ума не лезть в эту петлю?

Зарудный не успевает ответить, потому что на всю кухню раздается мелодия его звонка, и я вижу имя звонившей. Вспомнишь ведь…легка на помине.

Он хмуро смотрит в экран, отключая звук, а я резко отворачиваюсь.

– Можешь взять трубку, – отвечаю ледяным тоном: – Вдруг там важная информация.

– Я не стану, – упрямо отвечает он, оборачиваюсь на него, и изумленно мотаю головой.

Всякий раз, когда я вижу его, у меня возникает тонна вопросов, ответы на которые я, по существу, не хочу знать. А сейчас, меня просто убивает это все

– Господи, за что ты так со мной?! – поджимаю губы, я ведь знаю, что не была плохой женой, от того все происходящее еще больше ранит.

Правильно ведь говорят, это мазохизм, и черт возьми, я не хочу заниматься этим мазохизмом.

– Я…прости меня, родная. Я только теперь осознаю насколько больно сделал нам обоим. И твою боль я ощущаю двукратно…Я ведь себя уничтожил, Марта. Ты – мой якорь.

– Уходи, нам лучше общаться через адвокатов или представителей… не знаю, я найду кого-нибудь,а Матвей пусть пришлет мне все, что нужно знать.

Пока я говорю его телефон вновь оживает, теперь уже уведомлением, и Гордей, мазнув глазами по экрану, тут же резко хватает его.

Вижу, что он растерян, и даже зол в какой-то степени, а когда он возвращает свой взгляд на меня, то там и вовсе некая обреченность.

– Ева в Питере…у Ольги.

Глава 22. Гордей

Телефон вибрирует на краю стола, как будто нарочно пытается привлечь внимание. Я лениво протягиваю руку, готовый увидеть очередное уведомление – служба доставки, коллеги, какая-то мелочь, не требующая ответа. Но взгляд останавливается на имени. Ольга.

Сообщение лаконичное, но обжигающее, как кипяток на коже:

«Гордей, твоя дочь здесь. Она пришла сама. Сейчас с Пашей общается.»

Я перечитываю текст снова и снова, словно слова могут измениться, если смотреть на них достаточно долго. Ева. В Питере. У Ольги.

Моя дочь, всегда отстранённая, независимая, равнодушная к семейным драмам, вдруг оказалась в месте, которое я старался держать подальше от её жизни.

Грудь сжимается, как в тисках. Перед глазами всплывает её лицо: острые черты, взгляд с лёгкой тенью раздражения – будто мир ей что-то должен. А теперь это раздражение обращается на меня. Почему она там? Что заставило её пересечь черту?

Я хватаю телефон и набираю номер, пальцы чуть дрожат. Гудки звучат, как удары молота – слишком громко, слишком долго.

Наконец она отвечает:

– Да, Гордей? – голос мягкий, спокойный, словно ничего особенного не произошло.

– Оля, – начинаю я резко, раздражение прорывается сквозь самообладание. – Что у тебя делает моя дочь?

– Ева сама пришла, – отвечает она сдержанно, как будто это объясняет всё. – Написала мне, сказала, что хочет поговорить.

– Поговорить? – мои слова звучат остро, как стекло. – И ты решила, что это нормально?

– Гордей, она взрослый человек, – в её голосе появляется лёгкая обида. – Или ты думаешь, что мне нужно было выставить её за дверь?

– Ты должна была мне сказать! – бросаю я.

– Вот я и сказала, – парирует она с хладнокровием, которое меня выводит из себя. Внутри закипает злость.

– Где она сейчас?

– В комнате с Пашей, – отвечает спокойно, как будто это самая обычная вещь на свете. – Они нашли общий язык, представляешь?

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, стараясь не сорваться.

– Оля, это ненормально, – говорю довольно твёрдо, но внутри всё кипит.

– Ненормально? – женский голос на той стороне становится чуть резче. – Гордей, она пришла, потому что хочет разобраться. Это не я её заставила.

– Разобраться? В чём?

– А как ты думаешь? – в её голосе мелькает насмешка. – В том, почему её отец ведёт себя так, как будто пытается угодить всем сразу.

– Ольга, – я стараюсь держать себя в руках, – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас сказала Еве, чтобы она ушла.

– Гордей, она не ребёнок, – отвечает с лёгким раздражением. – Она здесь по собственной воле.

– Оля…

– Гордей, – перебивает она, и в её голосе появляется мягкость, почти умоляющая. – Почему ты не хочешь признать, что она пришла, потому что ей важно?

– Важно что? – мой голос дрожит, я почти кричу.

– Ты сам это знаешь, – её голос становится тише, но настойчивее. – Она хочет понять, где её место в этом хаосе. А ты? Ты готов ей это объяснить?

Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Она играет на моей вине, вытягивает из меня эмоции, которые я не хочу показывать.

– Ты всегда была хороша в том, чтобы переворачивать всё с ног на голову, – говорю я ровно, скрывая дрожь в голосе.

– А ты всегда был хорош в том, чтобы уходить от ответственности, – парирует она, и в её голосе появляется стальной оттенок.

Я впервые слышу подобные ноты в ее голосе. И они меня] настолько настораживают, что по ощущениям ее тонкая кисть сейчас крепко сжимает мое горло.

– Оля, я хочу, чтобы Ева ушла. Немедленно.

Мне приходится выговаривать каждое слово по слогам, чтобы до нее наконец дошло.

– Гордей, ты можешь приказать мне, но не ей, – отвечает спокойно. – Она останется, пока сама не решит уйти.

Я пытаюсь что-то сказать, но она продолжает. Её голос снова становится мягким, почти убаюкивающим:

– Гордей, ты устал. Я вижу это. Ты потерял себя в этих попытках угодить всем. Но ты ведь знаешь, где тебя ждут.

– Ольга, прекрати, – резко обрываю её.

– Пашка спрашивает о тебе каждый день, – говорит очень тихо, и в её словах слышится искренность. – Он хочет знать, почему папа не приезжает.

– Скажи ему, что я занят, – отвечаю машинально.

– Я скучаю, – её голос едва слышен. – Правда скучаю.

– Это ничего не меняет, – отрезаю я, словно ставлю точку.

Внутри меня настолько неспокойно, что удушающий ком застревает где-то между горлом и грудью.

– Ты так думаешь? – резко переключается на холод. – Ты поймёшь, Гордей. Только будет слишком поздно.

Гудки. Она отключилась.

Сука! Она просто положила трубку.

Я медленно кладу телефон на стол, будто боюсь, что он снова даст о себе знать. Мысли клубятся, как чёрный дым, обжигая изнутри. Ева у Ольги. Ольга говорит мне то, чего я не хочу слышать. И пока я пытаюсь сохранить контроль, мир вокруг рушится. Кусок за куском.

Когда я поднимаю голову, понимаю насколько идиот. Просто конченный. Марта. Она стоит на пороге, сжимая руки так, что костяшки побелели. Её лицо, обычно спокойное и тёплое, теперь словно застывшая маска боли.

– Ты говорил с ней, – произносит она, и голос звучит глухо, как эхо в пустом доме. – Я слышала…

– Марта… – начинаю я, но голос предательски срывается.

– Не надо, – она поднимает руку, словно отсекая любые мои попытки объяснить. Её глаза блестят от слёз, но взгляд – твёрдый, как сталь. – Я не могу больше это выносить, Гордей.

– Ты не понимаешь, – пытаюсь я, но она перебивает:

– Я всё понимаю, – родной голос дрожит, но остаётся тихим. – И поэтому прошу тебя уйти. Уйти сейчас. Потому что дальше будет только хуже.

В груди скручивает так, что становится трудно дышать. Слова, которые я хочу сказать, застревают в горле. Я вижу всю боль, собравшуюся в её глазах, и понимаю: Марта не простит. Никогда.

Я молча киваю и медленно направляюсь к двери, чувствуя, как каждый шаг отдаётся тяжестью в душе. За моей спиной слышится тихий вздох – последний звук, который я слышу от неё. И я знаю, что больше ничего не будет так, как раньше.

Зря я надеялся на обратное.

Глава 23. Гордей

– Я поеду за Евой, – глухо сообщаю, чтобы она не волновалась.

Хоть и осознаю, что это глупо.

– Ты даже не видишь, Гордей, – тихий голос в ответ: – Если эта женщина предпримет что-то, то это уничтожит все то, что ты строил на протяжении стольких лет.

Я знаю, что моя жена права и разговор, который сейчас случился по телефону с Ольгой тому прямое доказательство. Впервые она позволяет себе подобные выходки. Но я не допущу того, чтобы подобное повторилось.

Поворачиваюсь на Марту с полной уверенностью во взгляде.

– Нет, у нее никогда не было такой власти, – озвучиваю напрямую, потому как власть лишь только у той, что стоит напротив.

Лишь она способна стереть меня в порошок. Разница только в том, что Марта не станет этого делать. Она знает все про систему, про то, как там работают чиновники…она знает все про меня. И знает, что неизбежное уже нависло над моей головой. Она дает возможность мне уйти тихо, потому что вполне догадывается что намечается в дальнейшем.

Но ее даже рикошетом не может задеть…я не должен допустить. А идеи этих чертовых пиарщиков госаппарата уже перечеркнуты на ближайшие несколько месяцев. Любое действие им придется согласовывать со мной, даже незначительную строчку в новостях, даже, черт возьми, фотографию с новой стрижкой.

– Она ей и не нужна, ты достаточно ей дал за эти годы…

– Нет, – качаю головой, потому что сейчас не согласен: – Когда-нибудь, когда ты будешь готова ты услышишь всю историю. И я виновен, Марта. Но не такую долю, как ты сейчас считаешь. И я был не прав, что испугался…испугался сказать тебе, побоялся потерять твое восхищение собой, испугался, что ты исчезнешь из моей жизни. Я трусливо смолчал, историчка моя. И вероятно, это самый мой главный грех.

Вижу, как с ее глаз стекает слеза, и мне хочется прижать ее к себе. Но между нами ледяная стена, которая не поддается таянию.

– Уходи, Гордей. – шепчет она: – И будь с Евой помягче, не каждый день узнаешь такие новости, к тому же с ее характером.

Киваю и бросив на свою жену тоскливый взгляд, поджав губы я разворачиваюсь и ухожу.

Внутри уже нет механизма, который бы работал на всех мощностях. Сейчас там подобие былой машины. Имитация.

Но мои шаги просчитаны наперед, независимо от того, как хочется умереть осознавая свою потерю. Сейчас мне нужно успеть вернуть Еву домой без всякого влияния Ольги, прежде чем взорвется бомба. Усмирить эту женщину, по слогам объяснив, что больше ничего и никогда не будет. Поговорить с Пашей и планомерно делать все задуманное.

Выбираю в смартфоне бронь на ближайший рейс, и тут же сажусь в машину, чтобы доехать в аэропорт, а там уже через пару часов оказаться у их порога и забрать свою дочь.

Жестоко ли это по отношению к той, кто когда-то согласился на подачки, а потом получил желаемое? Черт его знает! Это жестоко по отношению к ребенку, ко всем детям, если быть точнее. И жестоко по отношению к жене.

Правильные ориентиры все же не до конца смещены в моей голове, и вероятно, я прекрасно осознавал тот факт, что Ольга не так благородна, как пытается казаться…ведь тогда бы она не влезла к женатому, верно?

Горькая усмешка оседает на губах…благородство… Слишком много мы закладываем в это слово и слишком мало понимаем в этом самом благородстве. Как только на периферии встает эгоцентризм, выигрывает только то, что принесет тебе пользу. Однако, когда ты действуешь в разрез с мнением высокого человека, даже без эгоцентризма твое благородство канет в лету в новых условиях, где ты должен подчиниться.

До аэропорта доезжаю утопая в философских умозаключениях, и оставляю машину на парковке. Быстрая регистрация без багажа, кофе с собой в Старбаксе, и вот я уже поднимаюсь по трапу.

Через два часа я буду смотреть в глаза дочери, которая ненавидит меня, под аккомпанемент нарочитой заботы от женщины, что мне не нужна, и разочарование от мальчика, который видел во мне героя.

Во всей моей истории я причинил боль каждому, и никогда не смогу искупить вину. Но порой приходится выбирать, и я этот выбор, хоть и поздно все же сделал. Сквозь ненависть, боль и злобу, я от него не откажусь. Сейчас я делаю то, что должен был когда-то давно, дабы уберечь и не потерять свою семью. Теперь, даже потеряв, я все равно докажу, что они – это единственный мой дом, они – это мое место.

Глава 24. Ольга

Я открываю дверь, и передо мной стоит она.

Высокая, худая, как и её мать, но совсем другая. Лицо тонкое, глаза колкие, губы тронуты усмешкой, будто она уже победила в этой игре.

Дочь Марты. Дочь Гордея.

Ева Зарудная.

– Ну здравствуйте, мачеха, – тянет она, и её голос пропитан ленивым сарказмом.

Она не двигается, не делает попытки войти, но и не ждёт приглашения. Она просто стоит на пороге, наблюдая, как я на неё смотрю. В глазах призыв, с этой девочкой будет сложно, понимаю это с первой минуты. Но отступать тоже не намерена.

Не показываю удивления. Я вообще ничего не показываю.

– Ты пришла, – спокойно говорю я, скрестив руки на груди. Я не ждала ее так скоро, но почему-то была уверена, что она приедет. Гордей рассказывал о дочери, порой даже слишком много. Делился со мной.

Зато теперь мне это играет на руку, я знаю ее повадки.

– Ага, – кивает она и заходит внутрь без тени сомнения.

Я не спешу закрывать дверь, как будто у меня ещё есть возможность остановить это, изменить ход событий. Но я знаю – поздно.

Внимательно наблюдаю за Евой, как она оглядывает квартиру, её взгляд цепляется за каждую деталь. Она не просто смотрит – она оценивает.

Ставит свою дорогую сумку на тумбу в прихожей, перед этим пройдя пальцем, в поисках пыли. Придирчиво подносит к лицу его, морщась. Плохая, игра, девочка. У меня стерильная чистота.

– Ну и уютное гнёздышко у вас тут, – протягивает она, лениво проводя пальцем по стеклянной поверхности комода повторно. – Семейный очаг, так сказать.

Я не реагирую.

– Ты голодная? Хочешь чаю?

Нужно проявить гостеприимство. Все же… Она его дочь. Дочь мужчины, которого я люблю. Значит… И ее должна полюбить.

– Ой, ну не надо, – она отмахивается, улыбаясь уголками губ. – Не пытайся быть со мной душевной. Давай уже, рассказывай, как ты умудрилась так долго держать папу на поводке?

Я медленно выдыхаю.

– Ева, давай просто поговорим.

– Ой, пожалуйста, – закатывает глаза она. – Ты не забирала папу, да? Он «сам пришёл»?

– Да, сам, – говорю я твёрдо.

– Конечно, конечно, – Ева снимает куртку и бросает её на спинку дивана, точно хозяйка. – Мужчины всегда сами приходят. А женщины просто случайно оказываются рядом, когда они «уставшие, потерянные и несчастные».

Она бьёт точно в цель. Я чувствую, как внутри всё сжимается.

– Ева…

– Нет, ты давай рассказывай, – продолжает она, проходя по квартире. – Где тут мой брат?

Я напрягаюсь.

– Он не виноват в том, что ты злишься, – проговариваю довольно четко, но на нее мои слова не действуют.

– Ой, да ладно, не начинай, – она машет рукой. – Так это он? Ну, показывай, где этот бастард.

Девчонка бесцеремонно хватает фотографию на полке, смотрит на своего брата, но лицом эмоции никак не показывает.

Я резко останавливаюсь.

– Не смей так говорить, – мой голос звучит твёрже, чем я ожидала.

Ева оборачивается, её губы искривлены в насмешке.

– Ой, простите. Чувства любовницы моего папы вдруг стали важны.

В этот момент в коридоре появляется Паша. Он немного расстерян, его внимание полностью привлекает Ева. И смотрит на сестру он с очень большим интересом.

– Мам, кто это?

Ева осматривает его, как будто изучает редкого зверька в зоопарке.

– О, вот и он, – усмехается она. – Привет, братик.

Паша смотрит на неё с непониманием, потом переводит взгляд на меня.

– Мам?

Я кладу руку ему на плечо, стараясь говорить спокойно:

– Иди к себе, Паш.

Он колеблется, смотрит на Еву, потом на меня, но кивает и уходит в комнату.

– Всё так серьёзно? – спрашивает Зарудная младшая, ухмыляясь.

– Ты не имеешь права приходить сюда и устраивать сцену, – говорю я жёстко.

Да, она его дочь… Я должна помнить это. Но я не позволю обижать моего сына… И уже тем более называть… так.

– А ты имела право? – в её голосе колкость. – Мне просто интересно: когда именно ты перестала чувствовать себя виноватой?

Я смотрю на неё, и меня поражает девичья злость. Глубокая, пропитавшая её насквозь. Я вижу в ней боль, но она маскирует её под насмешку.

– Я не разрушала вашу семью, – говорю спокойно. – Вы разрушили её сами.

Она смеётся. Очень громко. И неестественно.

– Конечно. Удобная версия событий.

– Ева…

– Что, Ева? – тонкий голос становится громче. – Ты правда думаешь, что папа к тебе вернётся?

Я молчу.

– Или уже жалеет? – она делает шаг ближе, её глаза сверкают. – А? Жалеет, что бросил маму ради тебя?

Я не отвечаю. Я знала, что Марта для него особенная… Но слышать это тяжело. Хочу, чтобы только мой был. Его все равно никто так не полюбит, как я.

Этой тишины достаточно.

Ева усмехается.

– Вот и славненько.

Ева дышит тяжело, смотрит на меня. А потом вдруг резко садится на диван, закидывает ногу на ногу и улыбается.

– Ладно, – бросает она. – Раз уж я здесь, давай познакомимся.

– Что?

– Я остаюсь.

– Ева…

– Ой, не начинай. Где тут можно покурить?

Я смотрю на неё. Она не уйдёт. И в этот момент я понимаю: я в ловушке.