Текст книги "Гора трех скелетов"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Я сто тысяч раз разглядывал ее. Я помню подлую морду лучше, чем лицо собственного брата!

– Слушай, успокойся, она же ранена. Ну не сейчас же…

– Не сейчас?! А когда?… – Он бросил мне фотографию. – На, любуйся! Тут тебе папа с мамой, а еще есть снимочек дочки… Ты видел его, капитан?

– Дочки?… О чем ты?!

– О той очаровательной золотоволосой панночке, фотокарточку которой мамуля носит с собой. Если ты не видел ее, скажу тебе так, Малкош: она просто копия папочки.

Недич плюнул на снимок, упавший на траву.

И я подумал, что снимок, которого я действительно не видел, Йованка бережет куда лучше, чем свои деньги. Судя по всему, он не пропал, когда нас обокрали в Добое. И это наводило на размышления.

– А тебя не удивляло, – продолжал сержант, – что она не искала своих родственников? Это делают все кому не лень, Красный Крест и Красный Полумесяц завалены заявлениями, снимками… И за розыски денег платить не надо. А она почему-то не воспользовалась этим каналом.

– Ты все сказал?

– Нет, не все! – скрипнул зубами полицейский. – Точнее сказать, было все, что я знал о ней до того, как вы пошли на Печинац. Знал, но кое в чем просто не был уверен. А когда увидел, как она стреляет от живота, как лезет черт знает куда, а потом ползет на корточках, обдирая колени и локти… Но и тогда еще полной уверенности у меня не было. А вот когда она нырнула в этот сифон…

– Ты же сам сказал, что она отважная…

– Это не отвага, что-то другое, черт бы меня побрал! Она знала, что ищет. И знала, что не утонет. А ведь это Печинац. Не зря же его называют Чертовой горой. Тут столько людей пропало неизвестно как. Заметь, не подорвалось на минах, а именно пропало. Был человек, и нет человека… А она, проше пана: нырнула, а потом вынырнула как ни в чем не бывало! Ну не чудеса ли?…

– И что ты хочешь сделать? – тихо спросил я. – Убить ее, мерзавку, за это?

Сержант Недич был не из тех, кто за словом в карман не лезет. Прежде чем он переварил мой вопрос, я успел ощупать затылок Йованки. Под густыми волосами была большая ссадина и сочилась кровью.

– Она убила моего брата, – пробормотал серб.

– И все? И этого тебе достаточно для приговора, сержант?

– А ты хочешь направить меня в суд, в боснийский суд или, еще лучше, в мусульманский, холера тебе в бок?! Спасибо тебе, капитан!

– Не за что. Только так уж, к сожалению, устроено: после войны судят победители, судят сильные, и никакого отношения к справедливости такие суды не имеют. Ты хочешь судить по праву сильного?

– А ты что хочешь? – Недич несколько сбавил в тоне.

– Я хочу, чтоб ты хотя бы выслушал…

– Ее?!

– Другую сторону, проше пана.

Сержант Недич криво усмехнулся:

– Ну, это я, пожалуй, могу для вас сделать…

– А еще лучше бы тебе сделать носилки. Ее нужно отнести в госпиталь, и поскорей.

– Ты что, плохо понимаешь по-русски? – В голосе Недича опять зазвучали металлические нотки. – Ты вдумайся: война уже кончилась, а они забавы ради убивают моего единственного брата.

– И ты должен отомстить… Я понимаю, я все понимаю. А что если ты ошибешься, отомстишь тому, кто не убивал?

Недич иронически хмыкнул:

– Ну говори, говори, я слушаю тебя.

– А откуда ты знаешь в таком случае, что стрелял и прикрывал шинелью один и тот же человек? А если на перевале в тот день был еще какой-нибудь идиот?

– Идиот?!

– Ну умник, если тебе так хочется. Я военный, я знаю, как заканчиваются войны. Проходят дни, недели, прежде чем все узнают о перемирии. А некоторые так и не узнают, продолжают воевать годами, как японцы на островах. Откуда ты знаешь, что на Печинаце закончили воевать в тот день?

– Знаю, – рыкнул сержант, – знаю, курва мать, потому что сам сообщил им об этом. Первый и последний раз в жизни послал к врагу человека с белым флагом. Позаботился, курва, как бы чего не вышло. – Недич тяжело дышал. Не воздух, а бешенство со свистом выдыхал его рот. Через полминуты он сумел взять себя в руки. – Мой парламентарий только зря натерпелся страху, – совсем другим тоном продолжил сержант после паузы. – У Султана был радиопередатчик, о мире он узнал дня на два раньше меня. Они уже вовсю праздновали, все поголовно, даже часовые. До того, как Младен пошел на ту сторону, к бабке, человек шесть мусульман спустились с Печинаца. Они пошли по домам через наши посты. Сербы стояли с оружием и не стреляли в них…

– Младен шел к своей бабушке?

– Она вырастила нас, – сказал сержант. – Мальчишка! Он, видите ли, обещал навестить ее, когда война закончится. – В глазах у серба метались багряные отсветы пожара. – Она была старая, болела… Ее даже мусульмане не трогали, хотя знали, что это бабка Мило Недича.

Он замолчал. Замер и я, когда на мое запястье капнула красная теплая капля. Рана на затылке Йованки кровоточила.

– Ты прав, – тихо сказал я, – стрелять в человека – дикость…

– Это убийство, – хмуро уточнил сержант Недич.

– И тот, кто стрелял, пришел с Печинаца?

– На перевале лежал снег. Следы были хорошо видны, затаптывать их было некому. Я пытался спасти Младена, потому и не пошел по следам…

– Спасти? Он еще жил?

Желваки заходили по щекам сержанта.

– Он умер от потери крови… А тот, кто стрелял, спустился с Главы и бегом вернулся на Печинац.

– Значит, ты перевязывал Младена, так? – В ответ Недич вяло пожал плечами: ну перевязывал, ну и что? Честно говоря, я пока и сам не знал, зачем спросил об этом. – То есть сначала ты попытался остановить кровь, а потом накрыл его той шинелью? Ты мне не говорил о перевязке.

– Не говорил, потому что не считал нужным. Перевязка-то при чем, господин Шерлок Холмс?… Слушай, капитан, я ведь тут не на скрипке играю. Речь идет об убийстве…

– В том-то и дело. Могут погибнуть сразу два человека: вот эта женщина и ее дочь. Так что давай разберемся… пока есть время.

Недич усмехнулся:

– А у вас есть вопросы, пан детектив?

– Есть. Ты когда-нибудь видел фронтовиков с пустыми карманами?

Сержант недоуменно воззрился на меня.

– Ах не видел, – ответил я самому себе. – Чем дальше от тыла, тем больше мелочей носит при себе фронтовик. Тряхни любого, и он забренчит запалами от гранат, зажигалками, патронами, разменной мелочью, всякой всячиной, сержант. А в шинели ты нашел одно-единственное фото. Да еще, как ты говоришь, на сердце.

– К чему ты клонишь, Малкош? – прищурился полицейский.

– Есть два варианта: либо хозяин шинели вывернул карманы перед тем, как накрыть раненого, либо… Либо это была не его шинель.

– Откуда же тогда он взял ее: снял с прохожего?

– Это вряд ли, – согласился я. – Был снег. Значит, было холодно. «Макмиллан» – штука капризная, застынет смазка – и пшепрашам… А когда часами лежишь на снегу, смазка непременно застынет. Винтовку нужно во что-то завернуть, и шинель для этого самая подходящая вещь, тем более для такой длинноствольной винтовки.

– Ну хорошо, хорошо, согласен. И что из этого?

– А то, что если ты освобождаешь карманы своей шинели от всего ценного и оставляешь в ней фотографию любимой женщины, – это как-то странно, Ватсон. И уж никак ты не положишь такую фотографию в чужую шинель.

Зловещие огоньки в глазах серба несколько поугасли. Да и ствол «макмиллана» был направлен в землю, а не на Йованку.

– Ну допустим, ты убедил меня, – неохотно признался Недич. – Какой же вывод из этого?

– А такой, что Иованка к убийству твоего брата не причастна. Да ты ведь и сам сказал, что убийца был один. Назовем его по имени – Резник. Это Резник оставил на снегу след, когда уходил с перевала на Печинац… А где же его возлюбленная, сержант? Осталась лежать в снегу на горе Глава? Рыцарь ислама помчался накрывать неверного шинелью, бросив на произвол судьбы свою подельницу?

Сержант Недич болезненно поморщился, пропустив очередной удар.

– Я же говорил тебе, – процедил он, – что не пошел по его следам. Я не мог оставить брата. Там везде кусты, скалы… Может, он только сделал вид, что убегает, а сам свернул потом к Главе. Он ведь знаешь какой хитрый? Он как волк, как оборотень!.. Если уж я, Мило Недич, не смог убить его…

– Да, если уж даже ты… А скажи, пожалуйста, у Младена с собой оружия не было?

Сержант взглянул на меня исподлобья своим единственным налитым кровью глазом:

– Никакого оружия у него не было. Мой брат был шалопаем, но идиотом он не был. Младен знал, куда идет. У него с собой был флаг, белый флаг, капитан.

– Белый флаг?

– А что же тут удивительного? Война только-только кончилась. Вот он и взял его с собой на всякий случай…

– Постой! – Меня как озарило. – Когда это случилось, в какое время дня?

Сержант переступил с ноги на ногу.

– Нет-нет… Прежде чем он дошел до перевала, стало уже совсем светло…

– Было раннее утро и шел снег, ведь правда же? – Судя по лицу серба, я попал в точку. – Утренние сумерки, плохая видимость. И флаг у Младена вряд ли развевался, как на первомайской демонстрации. Я вовсе не хочу оправдывать того, кто выстрелил, но не разглядеть, что в руках у Младена, он мог. Тем более что стрелял он из укрытия, издали…

– Так стреляют на войне, а война уже кончилась, – пробормотал Мило.

– Я не защищаю Резника. Я хочу доказать тебе, что она не имеет с этим преступлением ничего общего.

– Когда фотографируются с такими, как Резник…

– А если это не Резник?… Слушай, Мило, дочки бывают похожими на отцов. Но вот чтобы жены были похожи на мужей, такого я не слышал…

– Что ты сказал?

– А то, что они родственники, черт бы тебя побрал! У них разный цвет волос, но все остальное: форма лица, брови, носы, губы… Посмотри повнимательней!

Если б наша полемика происходила в суде, я как адвокат мог бы уже праздновать победу. Мою подзащитную освободили бы под залог. Высокий суд перестал бы слепо верить обвинению, аргументы защиты заставили бы призадуматься присяжных.

Сержант Недич поставил винтовку на подствольную разножку и взял в руки фотографию.

– И никакой Резник не рыцарь, – заявил я. – И шинелью своей он бы не пожертвовал, уж в этом-то я убежден. Шинель была чужая. А взял он ее…

– Думаешь, у приятеля? – Мило не отрывал взгляда от фотографии.

– Взял он шинель у того, кому возвращать ее не было нужды. У пленного. Скорее всего у мертвого пленного.

Недич медленно поднял на меня взгляд:

– Ты думаешь, Резник…

Я думал лишь об одном: чтобы спасти Йованку. Новую атаку мне пришлось начинать издалека и совсем с другого фланга.

– Ты когда-нибудь слышал фамилию – Брканич? Ана Брканич? В девяносто шестом ей был двадцать один год.

Я знал, что рискую, но другого выхода у меня попросту не было. Одно неверное слово – и все могло бы пойти насмарку.

– Ана? А при чем здесь Ана? – удивился Недич.

– Двадцать четвертого марта Йованку и Ану нашел польский патруль. Солдаты отвезли их в свой лагерь. Не знаю зачем, но кое-кто их видел и запомнил. Если поискать, свидетели найдутся.

Потом их обеих отвезли в клинику Стояновича. – Сержант хотел что-то спросить, но я поспешил продолжить: – Йованка осталась в клинике. Ана уехала с поляками и – заметь, Мило, – в тот же день погибла, по официальной версии – подорвалась на мине. Второй раз за день, холера! На самом деле кто-то всадил в нее целый магазин «берилла». У меня есть пуля из ее тела, она вполне пригодна для баллистической экспертизы. Я понимаю, что половина НАТО пользуется патронами такого калибра, но чем черт не шутит… Интересная цепочка, сержант: в польском Кракове нас с Йованкой пытаются подорвать. Поляки заказывают спецсамолет для меня, грешного, ты знаешь, сколько стоит это удовольствие. Вчера кто-то из поляков навел на нас мусульман в Ежиновой Гурке. Кто-то перерезал горло нашему охраннику. Кто, кроме своих, мог это сделать? За нами послали крутых ребят и обстреляли нас из миномета… Я намеренно не давал Недичу возможности вклиниться в мой монолог.

– Не знаю, кому мы с Иованкой мешаем, – продолжил я. – Возможно, кто-то из нашего начальства в сговоре с Султаном. Йованку хотят сдать Мехчичу. Или убить. Ты тоже хочешь пристрелить ее, так, может, и ты…

– Ты что, сдурел?! – взорвался сержант Недич.

– Я думаю, я пытаюсь во всем разобраться, Мило, – тихо сказал я. – Кем была Ана Брканич? Зачем ей нужно было тащить через минное поле раненую Йованку, любовницу Резника, как ты считаешь? – Я поглубже вдохнул и задал самый главный свой вопрос: – И кто она такая, эта девочка с фотографии?

Недич отложил на траву снимок, взялся за винтовку и медленно встал. Не хотел бы я нарваться в потемках на человека с таким мрачным лицом.

– Ладно, твоя взяла, капитан, похоже, они действительно брат и сестра… Только что это меняет? Какая разница, с кем она пошла на охоту, с братом или с любовником?

– Разница есть, – возразил я. – Ты подумай: сестра, которая младше брата на десять лет. Соплюха, неумеха, всегда нуждающаяся в защите пигалица. Родная кровь… Ты бы взял с собой на охоту Младена, потащил бы его с собой в горы, туда, где стреляют, где смертельно опасно? – Дожидаться ответа я не стал. – Допускаю, что муж мог бы спьяну взять с собой жену, но брат сестру…

Потупившийся Недич шевелил стволом кустик черники.

– Не знаю… Я привык верить фактам. – Сержант вынул из куртки записную книжку Резника и бросил ее мне. – Там есть отпечаток пальца. Пальчик явно женский. Я дам тебе линзу. Сравни этот отпечаток с ее указательным и скажи мне, сержанту Недичу, правду. Ты слышишь, правду, Малкош. Я плохо вижу. Я верю тебе.

Сержант протянул мне линзу из оптического прицела американской винтовки, которую не выпускал из рук. Да, глаз у него выглядел неважнецки, но очевидное хороший полицейский Недич все-таки сумел разглядеть.

Указательный палец Йованки я смочил ее же кровью. Никогда прежде мне не приходилось брать отпечатки, но вроде бы получилось. С трудом напрягая зрение во мгле, спорадически освещаемой пожаром, я вглядывался в два отпечатка на страничке в клеточку и молил Бога об одном…

Господь Бог и на этот раз услышал меня. Услышал и даже ответил, только как-то очень уж странно, к тому же подозрительно знакомым голосом и по-польски:

– Мочи их, Антось, пся крев!.. Мочи, курча бляда!

Крик раздался из кустов справа. Увлеченный защитой своей подопечной, я совсем забыл об опасности по имени сержант Жанец. Такого рода непростительная забывчивость могла стоить мне жизни. Пшепрашам, поправка: двух жизней, и даже трех, холера, считая Олину! Сержанта Недича я в расчет не брал. Так уж получилось, что он тоже ведь собирался убить Йованку, почему и стоял с «макмилланом» в руках чуть в стороне, по правую от меня руку. Как и полагается классным спецам, двое моих соотечественников вышли из-за деревьев на полусогнутых, целясь в нас с Йованкой из десантных «глауберитов». Невероятно, но факт: стоявший к ним спиной Мило Недич такой чести почему-то не удостоился. Должно быть, приказа убрать его у ребят Ольшевского попросту не было. Серб был не из тех людей, которые подолгу над чем-то раздумывают. Повернувшись, он выстрелил от бедра.

Кевларовый жилет, который надел перед операцией сержант Жанец, не спас. С таким же успехом от пули калибра 12,7 мм можно было защищаться мокрой газетой. Он закрутился волчком, прежде чем упал, а потому я хорошо разглядел то место, в которое угодила пуля Недича. Зрелище было не для слабонервных. Жанец не издал ни единого звука. Его длинноволосый коллега, потрясенный увиденным, тоже словно бы онемел. Серб отбросил бесполезную уже винтовку и, выхватив из-за пояса пистолет, зычно по-русски скомандован:

– Руки вверх! Не двигаться!

Я видел, как дрожала рука, поднятая вверх вместе с автоматом. А затем началось нечто и вовсе необъяснимое: явившийся из ночной мглы враг заговорил. Начал он на английском, потом перешел на сербохорватский, но, даже если б он говорил по-китайски, я понял бы, о чем идет речь. Было ему уже под тридцать, из них десять в армии. А доля контрактника сами знаете какая: приказали – выполняй, курча, и без разговоров. А дома его ждали жена, дети. А начинал он службу в Шестой десантно-штурмовой, моей родимой. И вот они втроем полезли на чертов Печинац с легкими автоматами. И столько раз видели нас в лесу, но, увы, издалека, метров с двухсот, а девятимиллли-метровый «глауберит» только для ближнего боя. Непруха, да и только. Пришлось подключать минометчиков. Он говорил, держа автомат в руке, говорил, но почему-то не стрелял, хотя расстояние для стрельбы на поражение было прямо-таки идеальное.

А затем началась и вовсе какая-то мистика. Сержант Жанец, у которого оторвало половину задницы, зашевелился. Автомат он не выпускал из руки и, похоже, умирать не собирался. Поворачивался он медленно, да и не видел его Недич поврежденным глазом. Собственно, и я только в последний момент заметил, как Жанец припал щекой к металлу «глауберита». Еще мгновение, и он выстрелил бы. Нет, вовсе не в себя, хотя именно так поступил бы я на его месте. Ствол автомата был направлен в спину Мило. Длинноволосый десантник обладал отменной реакцией и продемонстрировал всем присуствующим. Сначала был длинный прыжок практически без разбега, а затем удар носком ботинка по стволу автомата коллеги, практически совпавший с моментом нажатия на спусковой крючок. Предназначенная сербу очередь ушла ввысь, в темное небо. Автомат Жанеца, кувыркаясь, полетел в кусты.

А через мгновение мы трое – Йованка, Недич и я – оказались на мушке у тренированного волосатика. Оценивший ситуацию, Мило бросил на землю пистолет.

– Классно! – хрипло похвалил я целящегося в меня контрактника. – Чувствуется почерк Шестой десантной… Только лучше давай поговорим, сынок, ты ведь у нас шустрый, выстрелить всегда успеешь…

Солдат показал глазами на неподвижно лежавшую Йованку:

– Она… Ее убили?

– Мочи их… дурак! – вместе с кровью выхаркнул из себя сержант Жанец. На большее сил у него це хватило. Он уронил голову и замер, теперь уже навсегда.

– Ты знаешь ее?

– Это Йованка Бигосяк, жена Ромека.

– Ты шел сюда застрелить ее? Как тебя зовут? Десантник колебался недолго.

– Новицкий, – сказал он и уже по собственной инициативе продолжил: – Мы. служили тут с Ромеком в девяносто шестом. Я был шафером на его свадьбе. – Он покосился на Йованку. – Пани Бигосяк не говорила вам?

– А ты разве не знаешь? – Я улыбнулся одними губами. – Она же ничего не помнит: у нее амнезия…

Мы с Недичем стояли перед ним, заложив руки на шеи. Десантник наступил ногой на пистолет полицейского.

– Амнезия, говорите, пан капитан?

Кажется, впереди у меня был еще один долгий и очень непростой разговор.

– Слушай, сынок, – устало вздохнул я, – положил бы и ты свою пукалку на землю. Глупо убивать свидетелей своей защиты…

– В каком это смысле? – не понял длинноволосый.

– Ну давай по порядку. Убивать тебе нас никак нельзя. Ты спросишь почему? Отвечаю. Во-первых, потому, что тебе придется возвращаться. Сержант Жанец знал проходы через минные поля, ты вряд ли знаешь. А вот мы знаем. Во-вторых, человека, в которого ты сейчас целишься, зовут Мило Недич, он полицейский. На гору он шел со своими помощниками. Они скоро будут здесь. Раньше, чем прилетят за нашими трупами вертолеты. – Я многозначительно посмотрел на десантника. – Убей нас, и у тебя будет веселенькая ночка на Печинаце. Боснийские полицейские отомстят за смерть своего начальника.

– Зачем мне убивать его? – пробормотал солдат. – У меня и в мыслях не было. А кто он такой? Он человек Султана?

Камуфляжная куртка Мило была в точности такая же, как у моего длинноволосого соотечественника. Рубаха гражданская, в клеточку. Ботинки, как у всех нас, военные. Шапки на нем вообще не было. Одним словом, сержант Недич видом своим больше походил на члена преступной группировки, чем на полицейского, даже боснийского полицейского.

– Неважно, – уклончиво ответил я. – Главное, что его люди знают о вас, о троих, приехавших на «бээрдээме». У нас был мобильник. Они идут по вашим следам.

– Это угроза? – неуверенно осведомился десантник.

– Я просто информирую тебя, сынок. Если мы погибнем, за тобой будут охотиться его кровники. Сначала здесь, в Боснии, потом, если тебе удастся сбежать, у нас, в Польше. У мести длинные руки… У тебя есть родители? Так вот, если ты любишь их, постарайся не ночевать с ними под одной крышей…

– Покажите телефон, – хмуро попросил солдат.

– Сомневаешься? Молодец, правильно делаешь. Не верь никому, кроме своей дорогой матушки. – Я достал из рюкзака мобильник с поврежденным микрофоном. – Ваша, между прочим, работа… Кстати, в лагере у нас есть свои люди. Нам сообщили о том зарезанном солдатике. Будет следствие, сынок. Я знаю, что майор хочет свалить убийство на меня, только ничего из этого не получится.

– Почему?

– А потому, что пани редактор Ковалек подтвердит мое алиби. Понимаешь, о чем я говорю?… Коль скоро выяснится, что убил не я, придется искать настоящего убийцу. Это ведь он, – я кивнул на тело сержанта, – он заявил, что убийца капитан Малкош?

– Не знаю, вчера меня в полбате не было.

– А Жанец был. И тот, второй твой приятель, который не дошел до вершины. Есть два трупа, дружок, и есть убийца польского часового. Как в таких случаях поступают опытные следователи? Они трясут, как грушу, того, кто остался в живых. Долго, до тех пор, пока не получат признательные показания. Я не завидую тебе, землячок…

Мой оппонент призадумался.

– И что же мне делать?

– Прежде всего, не суетиться. Мы военные люди, мы всегда можем найти общий язык. Лично я против тебя ничего не имею. Ты спас мне жизнь. Если ты останешься один, тебе крышка в любом случае. Если нас будет четверо, это уже сила. А есть еще пани Ковалек, есть наши люди в лагере… Да нас же целое отделение, солдат! Ничего, как-нибудь прорвемся!..

Стало слышно, как где-то далеко глухо и отрывисто лаял Усташ.

Честно говоря, у меня не было полной уверенности в том, что я убедил десантника. Знал я только одно: уж если я умру сегодня, то в самом подходящем для этого дела месте – на горе Трех Скелетов, где погибли мои ребята.

Первое, что я увидел, – ее открытые глаза, темные на фоне бинтов. Уголок лба, выглядывавший из-под них, и бледно-белые щеки еще больше подчеркивали их бездонную глубину. Оторопь прошла, я подошел поближе, и на ее лице проступило вдруг что-то похожее на легкий румянец, чего я совсем уж не ожидал.

Кресло стояло там же, где и всегда, но я не решился придвинуть его к кровати и сесть, чтобы смотреть на нее. То, о чем я и мечтать боялся, вдруг случилось, и я не знал, честно говоря, что с этим поделать.

– Привет, – улыбнулась она кончиками губ.

Бокс был одноместный, малогабаритный, сразу за спинкой кровати начиналась золотая заоконная осень, которая была очень даже в тон к ее румянцу, возникшему при моем появлении.

– Привет, – повторила Йованка. – Знаешь, а я только что думала о тебе, смешно, правда?

Пытаясь улыбнуться в ответ, я пододвинул кресло. Нужно было брать себя в руки. Помогла капельница, я занялся ее перестановкой, что было совсем не так просто в тесном боксе, и Йованка вроде бы не заметила моего волнения. Металлический стояк с бутылью я держал в руках осторожно, как мину с сюрпризом: трубка с иглой на конце, воткнутой в вену, показалась мне слишком короткой.

– Где я?

– А тебе еще не сказали? – удивился я. В госпиталь я полетел сломя голову, сразу же после звонка, мчался на «малюхе», боясь опоздать, увидеть ее пустую кровать и губной помадой на стекле написанное: «Извини. Больше ждать не могла. Й.» – Ты ведь очнулась утром…

– Я… я еще ни с кем не разговаривала. Только с медсестрой. А потом выкинула номер – взяла и уснула вдруг. – И она опять слабо улыбнулась: вот, мол, я какая дохлятина, видишь? Я с трудом удержался от того, чтобы сесть на постель и поцеловать ее. – Не смотри на меня так. Я ужасно выгляжу.

– И вовсе нет, – бодро соврал я.

Йованка сильно исхудала, глаза у нее ввалились, обмотанная бинтами голова казалась маленькой, как у ребенка. Как у того подростка с фотографии.

– Не сочиняй, – вздохнула она. – Я видела себя в зеркале.

– Убью твою медсестру, – наконец-то улыбнулся и я. Набравшись смелости, я заглянул ей в глаза. – Ты мне и такой нравишься.

– И опять врешь, – шепнула Йованка, пытаясь отодвинуться к стене. Не очень-то это у нее получалось. – Ты знаешь, у меня и волос-то нет…

– Парикмахера тоже убью. Жаль, меня не было, когда тебя стригли: я на Печинаце задержался, холера…

– Ах вот как… Мне делали операцию, а ты оставался там, на горе… Что, места в вертолете не было?

– Слушай, все хорошо, все очень хорошо, – мягко сказал я, гладя ее руку. – Слышишь? Все отлично. Ты не должна ни о чем беспокоиться. Все удалось, а если что-то еще не сделано, так это уже моя забота. Читала такую книгу – «Хлопоты – моя специальность»? [5]5
  Знаменитый детектив Раймонда Чандлера.


[Закрыть]Это про меня. Совсем еще недавно моей специальностью были сплошные хлопоты.

Вряд ли я убедил ее. Да и слушала она меня вполуха, то и дело косясь на свою руку. И не потому, что в ней была воткнута игла, а потому, что я нежно гладил ее. Такого проявления близости между нами еще не было.

– Где мы?

– В Кракове. До этого ты лежала в американском войсковом госпитале. Как только появилась возможность транспортировки…

– И давно я… болею? – Голос ее дрогнул, голова оторвалась от подушки. – Сколько дней это продолжается?

Я посмотрел на часы. Я просто не знал, как среагирует на мои слова новая для меня Йованка.

– Двадцать два дня, двадцать часов и тридцать две минуты.

– Три недели?! – Тело ее резко взметнулось с постели, я едва успел поддержать его. Халатик у Йованки расстегнулся, дыхание отяжелело.

– Лежи! Тебе еще нельзя вставать. – Я почти силой заставил ее принять прежнее положение.

– О господи! – Глаза у Йованки стали влажными. – Я же сказала Оле, что уеду на пару дней…

– С Олей все в порядке. Она знает, что с тобой, и держится молодцом.

– Соображаешь, что говоришь? Это же ребенок. Она сама больна. Она в больнице, вокруг нее чужие люди…

– Я же тебе сказал, все хорошо. Ты что, по-польски не понимаешь?

Вот такой же взгляд я видел однажды на одной старой картине, где была изображена печальная большеокая Мадонна.

– Хорошо? – горько вопросила Йованка. – Да она же умирает, Марчин. Мы-то с тобой выжили, а она… – Она прерывисто вдохнула открытым ртом, как умирающие легочники. – Все ведь плохо, правда? Это же Султан ее… то есть меня… Султан отец Оли?

– Нет, не Султан. – (Она забыла даже вдохнуть, замерла бездыханная, с открытым ртом. И тут уж оставалось только одно: сказать ей всю правду.) – Это не он твой… Холера! Ну, в общем, Оля не его дочка. Ты в общем-то мыслила почти правильно, но все-таки не угадала…

– Не Султан? – В глазах была растерянность. – Нет, ты что-то путаешь…

– Я?!

– Ты просто боишься сказать мне правду, жалеешь меня. Ведь Султан был моей последней надеждой. Моей и Олиной… Не надо, я же тебе говорила: я не сахарная, я все выдержу. Знаешь, какая я сильная?

Господи, сколько раз, сколько уже сотен раз я проговаривал в уме этот наш диалог и все же оказался не готов к нему.

– Я знаю… знаю, какая ты. Честное слово, знаю… А когда ты подумала о Султане?

По коридору провезли тележку с бигсами. Одно колесико вихляло и пронзительно скрипело. А потом стало тихо. Так тихо, что я услышал, как желтый лист шлепнулся о стекло и прилип к нему. Я хорошо слышал ее голос, голос человека, говорившего вслух о том, что, как правило, не подлежит огласке:

– Не сразу. Пожалуй, впервые у Костаса, когда он рассказывал о бойне на мосту. Я подумала: как хорошо, что меня там не было. А потом почему-то вдруг вспомнила, что боюсь мостов, смертельно боюсь… А почему я боюсь их, спросила я себя, ведь страха высоты у меня нет. Но когда иду через мост, я стараюсь быть подальше от парапета… Глупо, да?

– Н-не знаю…

– Поговорку из анекдота помнишь? «Через мост – как на тот свет…» И до меня вдруг дошло, что я была на том мосту… Ну или совсем рядом с ним. – Она неожиданно тронула пальцами китель, высунувшийся из-под моего больничного халата. – Марчин, что это? На тебе военная форма?

– Извини, – улыбнулся я. – Я просто не успел сказать тебе. Ну, в общем, я снова служу Отечеству. С меня причитается… Что ты больше любишь – цветы, сладкое? – (Она удивленно смотрела на меня.) – Праздник у меня сегодня… И ты проснулась. Я боялся, что этого не случится…

– А я вот взяла и проснулась, – тихо сказала она. Мы смотрели в глаза друг другу. – Слушай, но они ведь хотели убить тебя.

– Кто-то хотел, а кто-то, выходит, нет… Тебе фамилия Ярошук ничего не говорит? Полковник, лысый такой, как колено.

– Полковник? – Она задумалась. – Погоди!.. Этот дядька приезжал к нам за яблоками. Мы даже разговаривали с ним. Он ведь служил в вашей бригаде, Ромек говорил мне… А почему ты спрашиваешь?

– Потому что он классный мужик. Я даже не видел его, но, когда буду покупать тебе корзину цветов, заодно куплю ему ящик водки. Он мне жизнь спас… Благодаря ему ты смогла нанять меня, я поехал в Боснию, в итоге – вернулся в армию.

Она виновато улыбнулась:

– Ты извини, я что-то не очень… У меня же операция была на голове.

– Ну тогда слушай. Ярошук служил в штабе скандинаво-польской бригады. Он устроил вашу с Ромеком свадьбу, твои новые документы и так далее. А потом проследил, чтобы те, на горе, не передумали. Напрямую никто мне не говорил, но это так, я уверен. После истории с Аной у некоторых наших начальников началась паника. Мы ведь готовились к вступлению в НАТО, решение еще принято не было, Босния была чем-то вроде проверки на вшивость, а тут такое – убийство местного жителя, женщины, холера… Сейчас они хором уверяют, что ни о чем таком ни сном ни духом, но думаю, некоторые теперь локти кусают, что не убрали и тебя заодно с Аной Брканич.

– Ану убил Жанец? – спросила Йованка, нахмурив брови.

– Жанец говорил Новицкому, что это сделал рядовой Липко. Думаю, сержант приказал ему стрелять и он выстрелил. А потом парня подвели нервы, он начал пить, пригрозил Жанецу, что пойдет и во всем сознается… Ну и не дошел, точнее, не доехал. Его автомашина свалилась в пропасть. Сержант Жанец отделался легкими телесными повреждениями, а Липко свернул себе шею и размозжил голову. И умер, не приходя в сознание… После этого полковник Ярошук заподозрил неладное. Кое-что до него доходило и раньше…

Йованка тряхнула забинтованной головой:

– Постой-постой… Ты не мог бы по порядку?

– Есть по порядку. Если коротко, дело было так: наш польский патруль высадили с американского вертолета на вершине Печинаца. Это были первые после ввода разделительных сил дни, в окопах и той и другой стороны еще сидели солдаты, надо было оценить ситуацию, пересчитать уцелевших и распустить их по домам. Ну и разведать минную опасность, желательно с помощью тех, кто эти мины ставил. Нашему батальону достался обширный район, силы были не ахти себе, офицеров не хватало, так что на горе оказался подофицер с тремя рядовыми. Это были младший сержант Жанец и рядовые – Липко, Новицкий и Бигосяк.