Текст книги "Гора трех скелетов"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глаза у Йованки были как две выгоревшие дотла звезды.

– А как же Оля?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что я любопытный.

– В конце концов, можно обойтись и без костного мозга ее отца. Доктор мне сказал, что донора можно найти на стороне. Были бы деньги.

– А бесплатно не получится? – Вопрос был, в сущности, совершенно риторическим. – Ну, понятно, капитализм и всякое такое, но если денег нет, а человек умирает…

Йованка слабо улыбнулась:

– О чем ты, Марчин?

Я не знал, что и сказать ей.

– Слушай, а почему ты уверена, что у этого твоего… ну, здешнего, есть деньги?

– Бедные не дарят женщинам бриллианты.

Я, конечно же, не должен был делать этого, но мой палец сам потянулся к ее уху, я отвел густые смоляного цвета волосы и не увидел ни сережек, ни характерной дырочки в мочке.

– Я же не боснийка, – улыбнулась Йованка. – На востоке принято носить золото на себе – на ногах, на запястьях, в ноздрях… Терпеть не могу, когда что-то бренчит при ходьбе. И уши я не прокалывала… А сережки с бриллиантами у меня были.

– Дорогие?

– Очень дорогие… Роман не сказал, сколько злотых ему дали за них в Кракове, но того, что он привез, хватило на то, чтобы сменить отопление в доме, в большом доме, заметь… А всего у меня было пять колечек, сережки, три кулона с изумрудами. Представляешь, если б я надела все это на себя!..

– Хотел бы я на тебя взглянуть.

– А если б увидел, что бы сделал?

– Не знаю, наверное, ограбил бы.

– Шутишь?

– Пытаюсь, – сокрушенно вздохнул я.

– А мне, честно говоря, не до шуток. – Она горько улыбнулась. – Ты даже представить себе не можешь, что это такое – жить в чужом для тебя доме. Когда по каждому поводу твой дорогой муженек обзывает тебя курвой. И у него есть основания для этого… Может быть, есть. – Брови Йованки сошлись на переносице. – Думаешь, я пытаюсь оправдаться перед тобой?

– Ничего я не думаю. Закрой дверь.

– Зачем?

– Чтобы не выпала по дороге, – сказал я, поворачивая ключ зажигания.

По дороге мы не разговаривали. Собственно, и говорить-то было не о чем. По лицу Йованки трудно было понять, о чем она думала, и, честно говоря, я не был уверен в том, что это та Йованка, которая мне нравилась.

Мы медленно ехали по главной улице Добоя, где каждое второе здание зияло черными проемами бывших окон. А вот машин в городе хватало, как ни странно, вполне приличных, не чета моему недомерку, купленному, кстати, на деньги, заработанные здесь, в Боснии. На тротуарах было много по-летнему легко одетых пешеходов. Как и повсюду на юге, никто никуда не спешил. Даже военные в голубых беретах скорее лениво прогуливались, чем патрулировали недавнюю горячую точку. Поразил меня норвежец с автоматом, стоявший в очереди за мороженым. Скучающим взором он следил за кружащим над городом орлом. В дуло ствола его «М-16» кто-то воткнул белую ромашку.

– Я должен позвонить, – сказал я Йованке.

– У тебя есть деньги?

– Мелочь есть. Купи у кого-нибудь жетон.

Я остановил машину, Йованка вылезла и пошла по тротуару, то и дело останавливая встречных. Я подумал, что вот так же она ходила по панелям вечернего Тарнова. Или стояла у фонарного столба в короткой юбке, с дымящейся сигаретой в руке. Только почему-то она была больше похожа не на себя, а на Дороту Ковалек.

– Бред какой-то! – вылезая из машины, воскликнул я.

Йованка удивленно заморгала.

Телефонная будка была свободна. Я опустил жетон и набрал номер. На третьем гудке трубка щелкнула.

– Славек? Привет, это я, Малкош. Мы можем поговорить?

После обеда небо затянуло облаками. Низко носившиеся над асфальтом ласточки ловили мошек, то и дело разбивавшихся о ветровое стекло. Мы ехали по узкой, ведущей вроде бы на юг дороге. Она петляла, а поскольку солнца не было видно, полной уверенности в том, что мы едем не на север, в сторону Польши, у меня не было. Да и что делать дальше, я, откровенно говоря, не знал.

Армейский «стар», который я догнал на выезде из деревни, был как нельзя кстати. Обогнав его и джип, ехавший впереди, я лихо подрезал эту мини-колонну и затормозил. Пару лет тому назад мое дорожное хулиганство ничем хорошим не кончилось бы, но что-то менялось даже здесь, на территории Республики Босния и Герцеговина. Джип затормозил, из него не выскочили, как бывало, ребята в касках, с автоматами в руках, просто правая дверка «уазика» приоткрылась, из салона потянулся к небу табачный дым.

Я вылез из машины и поднял вверх обе руки.

– Прошу прощения, сержант, – сказал я выглянувшему из машины толстяку с лицом багрового цвета. – Понимаю, что нарушил, но я с утра ищу капрала Блажейского. Он не с вами?

Снявший берет подофицер вытер потную лысину.

– Вы приезжий? – вопросил он, с недоверием приглядываясь то ко мне, то к моему средству передвижения. – Из новых? К нам, в лагерь?

– Скорее из старых, – ушел я от ответа. – Я служил здесь пару лет назад вместе с Блажейским…

Сержант досадливо поморщился.

– Мы холерно опаздываем. Блажейский! – крикнул он, повернувшись к грузовику. – Блажейский, иди сюда. Только недолго, слышите?

Шедший ко мне Блажейский растерянно моргал.

– Ну здравствуй, дружище! – радостно воскликнул я, раскинув руки.

– Пан капитан?! – пробормотал капрал, попавший в мои объятия.

– Слушай, – тихо сказал я. – Ты, наверное, в курсе, так вот, надо бы нам переговорить с глазу на глаз.

– Но… Сейчас никак, пан капитан сам видит, мы с задания.

– А вечером?

– Ну, не знаю… – В голосе Блажейского энтузиазма не чувствовалось. – В лагерь вас пустят?

– Меня?! Что за вопрос? – бодро улыбнулся я. – А если нет, где тебя искать?

Капрал заметно успокоился.

– Вряд ли получится. Вечером я уезжаю на дежурство.

– Далеко?

– На Ежинову Гурку.

– Езус! Этот блокпост все еще функционирует?! Зачем?

– Не знаю, меня не спрашивали…

– Блажейский, закругляйся, – крикнул недовольный сержант.

– Ладно, я тебя найду! – Я еще разок широко улыбнулся на прощание и похлопал капрала по плечу.

Блажейский убежал. Лысый сержант захлопнул дверь, и джип тронулся.

– Слушай, ты что, спятил? – спросила меня Йованка, когда я сел за руль. – Ты чуть не устроил аварию.

– Я увидел знакомого в кузове грузовика. Нам нужно, нам просто необходимо встретиться…

– И что из этого следует?

– А то, что мы должны задержаться в солнечной Боснии. Встреча бывших сослуживцев, отставников, – святое дело.

– Но он же еще служит!

– Пока еще служит, – согласился я. – Зато я уже не служу… – И как положено военному пенсионеру, у которого уйма свободного времени, я скрестил руки на груди и, откинувшись на кресло, задумчиво воззрился на Йованку.

Мимо проезжали машины. Ласточки носились над самой землей, обещая дождь, которого нам только и не хватало.

– В чем дело? – Брови у Йованки поднялись. Неуверенная улыбка тронула губы. Эту улыбку я без колебаний присовокупил к своему тайному списку ее достоинств.

Морщинки на лбу Йованки собрались в гармошку.

– Ну, что ты уставился?

Я загнул палец:

– Во-первых, у нас с тобой нет денег. Во-вторых, у нас сперли спальный мешок и еду, а в-третьих – твои бесценные тряпки…

– Ну и?…

– На ужин будешь собирать ягоды в нелюбимом тобой лесу. Ночью скорее всего, будешь мерзнуть… Впереди нас ждет чертовски некомфортабельное расследование. А посему и спрашиваю: ты до сих пор в нем заинтересована?

Она смотрела на меня, пытаясь, должно быть, понять, правильно ли она перевела с мужского на женский. А потом… Да, собственно, ничего такого особенного: просто две, казалось бы, уже погасшие навсегда звезды снова загорелись вдруг…

Весь вечер парочка проголодавшихся уже бомжей занималась поиском подходящего для ночлега места. Нам повезло. В сумерках я нашел живописную и совершенно бесплатную полянку по соседству с ручьем, в котором, возможно, водилась рыба. Не обращая внимания на мелкий дождик, я срезал в кустах пару молодых ив, очистил их от веток и получил в итоге удилища, по правде сказать больше походившие на копья средневековых рыцарей. Я еще не привязал лесок, когда разверзлись хляби небесные. Бросив снасти, я кинулся в палатку.

На ужин было печенье. Мы съели по три штуки и легли спать.

Ночевка оказалась еще хуже хорватской. Матрас промок. Пришлось застелить его одним из одеял. Вторым нужно было накрыться нам обоим. Из этого следовало, что мы с Йованкой очутились в одной постели, из чего в свою очередь следовало, что заснуть я надолго не мог.

Йованка вылезала из палатки трижды. Потом я все-таки провалился и даже увидел сон, правда странный. Проснувшись в очередной раз, я попытался вспомнить, в чем заключалась странность, но совершенно не вовремя заснул снова…

Пробуждение было ужасным. Кто-то схватил меня за ноги и одним рывком выдернул из сна и из палатки одновременно, а затем прижал к мокрой от росы траве.

– Не двигаться!

Нападавший говорил по-сербски, но помощи Йованки мне не понадобилось. Я все и сам понял. Понял, но вывернуться попробовал и тут же получил ботинком по голове.

– Ты что, глухой? Лежи и не рыпайся! – рявкнул стоявший надо мной тип.

Чуть в стороне кто-то включил фонарик. Скосив глаза, я разглядел силуэт второго ночного гостя. Полуметровая железяка с двумя дулами, которую он держал в правой руке, мне решительно не понравилась.

Над моим ухом щелкнул выскочивший из рукоятки нож, сверкнула сталь с бороздкой для стока крови. Не знаю, что за штука была у второго, вполне возможно игрушечное ружье его сынули, но что касается ножа, приставленного к моему горлу, был он самый что ни на есть бандитский.

Я лежал и ждал. Слава богу, ожидание не слишком затянулось. Тот, второй, с фонариком, кряхтя присел на колени и заглянул в палатку.

– Где она? – вставая, вопросил он.

Луч света заметался по поляне.

– Не розумем пана, – выдавил я из себя вместе с кровавыми пузырями. Вопрос был интересный. Сразу стало ясно, что я имел дело с людьми информированными. А еще выяснилось, что той, что так интересовала этих любителей ночных прогулок, в палатке не было.

– Где девойка, дэвушка? Бладь твуя гдэ?

– Естем полякем, – простонал я. – Не говорить серпски.

Я говорил на том самом языке, который любой славянин должен был понять даже в мертвецки пьяном состоянии. Как понял меня собрат с фонариком, не знаю. Что же касается второго, то он мне двинул ногой под ребра. Было так больно, что я свернулся в клубок. Это сразу же резко увеличило площадь обзора. Мужик с детским ружьем – а он скорее всего был за главного – недовольно выругался. Совершенно не по-игрушечному щелкнули взводимые курки, и я понял, что эти двое пришли не за остатками нашего печенья. Свет фонарика начал удаляться в сторону рощицы. Тот, который пнул меня, продолжил допрос:

– Что дэлат Босния?

Чугунное колено вдавило меня в землю.

– Цалый дэнь гулять. Тэпэр спать.

– Сам, бэз баба? Одын?!

– Сам-сам! Всо дэлат сам: любыт сам, спат сам…

Склонившийся надо мной мужик с омерзением плюнул. На мое правое веко легло острие ножа.

– Можит быт дужи бол, можит быт малы. Твоя выбират. Розумешь?

– Чего тебе надо, пся крев?

– Информацья. Гдэ дэвойка?

– Та, с которой я приехал из Польши? – (Мой собеседник, как ни странно, понял, что и подтвердил кивком.) – Тут ее нет, осталась в отеле. Холодно в лесу, понимаешь, она придатки застудить боится…

Головорез произнес одно очень даже славянское слово, каковое никогда не звучит на приемах в посольствах Сербии и Черногории за рубежом.

– Если ты врат, ока не быт. Розумешь?

Он убрал нож, почему я и смог кивнуть. На большее я не был способен. Даже супер-Рембо с огнеметом «шмель» в штанине в моем положении предпочел бы не дергаться попусту. Оставалось только ждать.

– Адрэс дэвойка, – потребовал человек с ножом. – Гдэ она спи?

Давясь словами и ломая свой и без того ломаный английский, я начал лопотать что-то совершенно несусветное: про пансионат с белыми окнами, про швейцара на железном костыле, про то, что адреса я не знаю, но хорошо помню, как туда проехать, то есть не очень хорошо, потому что сейчас ночь и темно, а вот утром пожалуйста, если пану так хочется увидеть мою спутницу. Головорез напряженно слушал меня.

Сомнений не было, я попал в очередную задницу. Предстояло выяснить, насколько глубокую. Молодцы заявились среди ночи, хотя местечко для ночлега я выбрал укромное, в стороне от дороги, где крики о помощи никто не услышал бы и среди белого дня. То есть зарезать нас они могли бы и раньше. Напрашивался вывод: им действительно была нужна Йованка, точнее, какая-то информация от нее. Какая? – спрашивал я себя и не находил вразумительного ответа. Думаю, такие же муки испытывал тот, кто допрашивал меня.

– Како ехат? – скрипя зубами, вопрошал он в перерывах моего параноидального бреда.

– А тако просто, – отвечал я, пытаясь показать ему направление, а заодно и высвободить руку.

И так продолжалось до тех пор, пока на поляне не замаячил свет. Мужик с обрезом возвращался из леска медленно, шаря лучом фонарика по кустам. Он все еще не потерял надежду найти искомое.

– То ты? – не поворачивая головы назад, осведомился мой собеседник. Надо было отдать ему должное: бдительности он не терял.

– А кто еще? – злобно огрызнулся Главный. Судя по голосу, он был уже метрах в пятнадцати. – Ее нигде нет. Пойду посмотрю в машине…

– Этот говорит, что она осталась в Добое. Ночует в каком-то пансионате. Он может показать.

– Ты что, совсем дурной? Да там же Недич…

Я все прекрасно понял и без Йованки. В конце концов, три года службы в Боснии оставили свой след в моей душе.

– А ну-ка давай… – начал было тип с фонариком, но, что он хотел приказать типу с ножом, я так и не узнал. Как раз в тот самый миг, когда Главный попал в поле моего зрения, что-то длинное и змееподобное, опасно вихляя, промелькнуло рядом с его головой и, тупо стукнув концом о камень, которым я забивал колышек палатки, сгинуло во мраке ночи. Скорее по звуку, чем по виду я определил, что это было срезанное мной удилище, оно же копье.

От изумления Главный выронил фонарик. Должно быть, это обстоятельство и не позволило ему в полной мере оценить надвигающуюся опасность. Точнее сказать, с диким воплем несущуюся на него со вторым удилищем наперевес. Углядев в темноте нечто темное и довольно внушительное по размерам, обладатель обреза поспешно вскинул его и нажал на спусковой крючок. Оглушительно грохнуло. Длинное пламя озарило белое от ужаса лицо Йованки. В следующий миг срезанное мной дерево тупым своим концом ударило стрелявшего в горло. Сдавленно хоркнув, бородатый мужик выпустил из руки обрез и, схватившись за шею, начал оседать на землю с выпученными глазами. Споткнувшаяся Йованка упала на колени. Скорее всего это и спасло мне жизнь. Мой оппонент инстинктивно рванулся на помощь своему коллеге, впопыхах забыв отрезать мне голову. Он ослабил давление коленей на мою спину, чем я и воспользовался, ударив его кулаком по почке. Впрочем, удар – слишком громко сказано, удара не получилось. Мужик с ножом удивленно оглянулся на меня, словно желая спросить, что, собственно, мне от него надо, и вдруг стал заваливаться на землю. Не от боли, нет! Просто то положение, в котором он находился, очень располагало к такому развитию событий: привстав с меня на затекших ногах, он оказался в позе человека, встающего с корточек, после того как он сходил по-большому. Моего жалкого удара хватило для того, чтобы вывести его из равновесия. Удивленно ахнув, он завалился в траву.

Мне почти удалось подняться на ноги. Боковым зрением я увидел, как Йованка подхватила с земли обрез. Я хотел подбодрить ее криком, но мой противник лягнул меня башмаком, у меня искры посыпались из глаз, как любят выражаться настоящие писатели! Я упал на спину и, кажется, на какое-то мгновение вырубился. Когда способность мыслить вернулась ко мне, противник уже оседлал меня. Щеря зубы, он соображал, как все-таки убить меня – очень больно или не очень. На этот раз положение мое было совершенно безнадежным.

И тут раздался хриплый голос бородача, поверженного удилищем:

– Дура! Оно же может… выстре…

Бородач поперхнулся. Он, как и я, лежал на спине. Метрах в полутора от него стояла широко расставившая ноги Йованка. В шортах и мокрой рубахе, прилипшей к телу, выглядела она классно! Мы с моим противником невольно засмотрелись. Подсвеченная снизу фонариком, она походила на героиню блокбастера. Сходству способствовал обрез, походивший на фантастическое оружие будущего. Я уже не говорю о глазах, которые прямо-таки метали молнии!

– Отдай! – простонал бородач, протянувший к ней слабеющую руку.

– Не вздумай отдавать! – выдавил из себя я, за что оседлавший меня босниец дал мне кулаком по уху.

– И помни, патрон у тебя один! – напомнил я Йованке, перед тем как сплюнуть наполнившую рот кровь.

Второго удара, к удивлению моему, не последовало. Вместо звона в башке я услышал ее голос:

– Ну и что ты предлагаешь?

Лезвие ножа сверкнуло перед моими глазами.

– Заткныс! – просипел его хозяин. – Будиш умират болно.

Мне было уже все равно.

– Вшистко едно, – пробормотал я и, зажмурив глаза, ответил ей: – Если он меня зарежет, подожди, когда он поднимется на ноги. Только тогда стреляй. У тебя всего один заряд, слыши…

Тяжелая, пахнущая бензином ладонь закрыла мне рот.

– Тихо! – В голосе моего соперника появились нотки бессильной злости. Ситуация и впрямь была патовая. – Зарэжу. Савсэм болно зарэжу, – громко, чтобы слышала Йованка, заявил он.

Похоже, именно я становился той самой пресловутой картой, которую принято разыгрывать. Теперь многое, если не все, зависело от моей спутницы. Это понимал и мужик с ножом. Он что-то быстро и горячо начал говорить.

– Он сказал, что мы не знаем, с кем имеем дело! – перевела Йованка. – Они крутые, очень крутые, их тут все боятся. Но они дадут нам шанс остаться в живых. Нам нужно немедленно покинуть Боснию. Он говорит, что их интересует одно: чего мы тут ищем. Как только ты скажешь ему, а я положу ружье на землю, он отпустит тебя и они уйдут. Марчин, он дважды повторил, что если бы хотел убить тебя, давно бы это сделал.

– Он хочет поговорить со мной? – сказал я. – Очень хорошо. Спроси, на кого они работают.

Босниец запротестовал прежде, чем Йованка открыла рот:

– Ты заткныс! Жды, кагда спрашиват. Нэ будиш ждат, зарэжу.

– Скажи ему, что тогда ты застрелишь его.

Все мы тут, на поляне, понимали, в какую игру играем. Козыри были на руках у обеих сторон.

– Будиш балтат, ухо отрэжу! – пообещал босниец с ножом.

Второй, которому Йованка непонятно когда успела разбить голову прикладом, со стоном пошевелился. Моя надежда отступила от него на шаг.

– Буду убиват! – пугнул Йованку разговорчивый босниец.

Его правая рука высоко вознеслась, нож театрально сверкнул, глаза пугающе засияли. Если б на месте Йованки был специалист по антитеррору с надлежащим оружием и приказом стрелять на поражение, он бы одним выстрелом прекратил комедию, но стрелять с десяти метров из ружья с укороченными стволами, которое и заряжено-то было скорее всего дробью, выглядело полнейшим безумием. На это, собственно, и рассчитывал мой босниец.

В создавшейся ситуация Йованка повела себя довольно-таки странно на первый взгляд. Она вдруг сделала еще один шаг, но теперь уже в сторону. Держа обрез обеими руками, Йованка потянулась ногой к откатившемуся фонарику и носком армейского ботинка поправила его. Ослепленный лучом света, босниец, собиравшийся зарезать меня, выругался по-русски. И тут она выстрелила.

Ударило ветром. Что-то горячее брызнуло мне на лицо. Утробно ахнувший любитель ненормативной лексики, завалился на бок и странно замолк. Теперь уже ничто не мешало мне подняться наконец на ноги. Первое, что я увидел, был лежавший на траве нож. Пахнущие бензином пальцы по-прежнему сжимали его. Нож остался в руке боснийца, но в том-то и ужас, что сам босниец лежал на некотором расстоянии от нее и совершенно, как это ни дико, отдельно.

Никогда в жизни не видел бьющей фонтаном крови.

– Я… я убила его?! – Голос у Йованки сорвался, она выронила дымящийся обрез и, рухнув на колени, закрыла лицо руками.

– Будет жить, если не помрет, – констатировал я, закончив перевязку. На бинты пошла целая простыня. Пришлось и одеяло порвать на полоски. Ими мы связали руки и ноги тяжело хрипевшего бородатого. Помимо поврежденного горла у него оказалась сломанной ключица.

Йованку трясло.

– Переоденься, – сказал я ей.

– Переодеться? – очнулась она. – А во что?

Я кинул ей две легкие рубашки с короткими рукавами, запасные шорты и пару носков. А потом еще, после некоторых колебаний, свои семейные трусы.

Она приложила их к своей талии.

– Хит сезона. Хоть сейчас на пляж. А вот в полицию как-то не очень…

– А зачем в полицию?

Йованка удивленно воззрилась на меня:

– Они хотели убить нас. Мой бы меня точно зарезал, если б не ты. Выроем две ямы подальше в лесочке, закопаем их… А ну говори, урод, на кого работаешь?

Бородатый, которого я тряхнул за плечо, закатив глаза, застонал.

– Не надо так шутить, – тихо сказала Йованка. – Ты ведь пошутил, Марчин, правда?

Я перестал улыбаться.

– Знаешь, я ведь солдат. Если тебя собираются убить, ты не убиваешь, а защищаешься.

– Но они же пленные… Отвернись, я сниму свитер.

– А мы с тобой на территории противника. Разведчики не берут пленных.

– Господи, да ты что, действительно всерьез?! – Мокрый свитер шлепнулся на траву рядом со связанным бородачом.

– Полиция – это Мило Недич, – терпеливо пояснил я. – Ты стреляла в человека. Боюсь, что нам будет трудно объяснить случившееся.

– Но есть же еще миротворцы.

Слышно было, как Йованка запрыгала на одной ноге, надевая мои трусы…

– Да есть. Мы с тобой отдадим этих красавцев в их распоряжение. Нас вежливо попросят задержаться в комендатуре до выяснения обстоятельств. Потом – заметь, в лучшем случае! – нас с тобой посадят в самолет и отправят в Польшу. И скажут на прощание, что это исключительно в наших же интересах: у однорукого есть родственники… Если ты хочешь побыстрее попасть в Польшу, такой вариант самый предпочтительный. Загвоздка вот в чем: у нас тут есть кое-какие дела. Насколько я помню, речь идет о жизни человека…

Йованка села на землю. Очами души увидел я, как она надевает носок, чуть приподняв ногу.

Лежавший на траве бородач беспокойно заворочался.

– Спасибо тебе, – сказала Йованка.

– Тебе спасибо.

– За что?

– А ты не догадываешься? Ты ведь мне жизнь спасла… Слушай, где ты научилась стрелять?

У меня за спиной послышался тяжелый вздох. Больше я не задавал ей вопросов.

Найти полицейский участок в Црвеной Драге оказалось проще простого: как резиденция шерифа из фильмов о Диком Западе, он находился в самом центре деревни, состоявшей из одной улицы. После третьего звонка за окном, забранным решеткой, загорелся свет. Я подбодрил улыбкой трясущуюся сбоку Йованку:

– Только бы через двери стрелять не начал.

Щелкнула задвижка. В смутном свете слабой лампочки я увидел заспанное лицо сержанта Недича, в нижней рубахе и трикотажных штанцах. В руке он держал револьвер совершенно нестандартного калибра. Пуля, выпущенная из него, могла бы продырявить танк.

– А вот и вы! – зевнув, сказал он. – Пан Малкош с клиенткой, которая не от Мамы Хагедушич. – Он приоткрыл двери пошире, и в образовавшуюся щель просунулась башка такого же заспанного, как хозяин, пса. – Сразу же предупреждаю: взяток я не беру и ночью.

Последнюю фразу он произнес по-английски. Йованка перевела, и пес, глаза которого были полны обожанием, лизнул ее колено.

– Вы поменяли марки и приехали заплатить штраф? – усмехнувшись, спросил сержант, убравший револьвер за спину.

– Штраф мы заплатить не сможем, – с тяжелым сердцем сознался я. – У нас украли все деньги. И даже одежду.

Сержант с интересом обозрел наши с Йованкой нижние конечности.

– И вы пришли сообщить мне о краже?

– О нападении, сержант. У нас в машине двое раненых. Они хотели убить нас. Одному срочно нужен доктор, а у вас тут должен быть телефон.

Сержант Недич глянул на меня исподлобья:

– А не проще ли было отвезти их в город? Там больница, вы же хорошо знаете, где она находится.

На его лице не дрогнул ни один мускул, зато у меня сердце ёкнуло: выходит, за нами все-таки следили. Кто?

– Нас могли задержать на чек-пойнте перед городом. С военными не всегда легко разговаривать, сержант.

– Со мной тоже, – усмехнулся полицейский.

Он прошел внутрь помещения и минуты две говорил по телефону, прикрывая трубку ладонью. Йованка, переводить которой было нечего, присев на крыльце, гладила Усташа. Пес, пуская слюни, млел.

– Ну вот что, – сообщил вернувшийся сержант. – Санитарной машины не будет. Придется мне отвезти раненых. А вас я вынужден посадить под замок. На ночь, – уточнил он. – Ничего не поделаешь, так полагается. У нас торжество демократии и правопорядка.

Йованка уже открыла рот, чтобы вступить с Недичем в дискуссию, но я опередил ее:

– Если у пана сухие нары – мы не возражаем. У вас есть двухместная камера?

Знаете, мне ужасно нравилось смотреть, как Йованка краснеет.

Мне удалось заснуть еще до того, как ее негодование стало выплескиваться наружу. Впрочем, дуться она начала сразу же, потому как в камере оказалось одно одеяло. Когда дошло до фазы испепеляющих взоров, я уже спал, а когда проснулся от скрежета ключа в замке, спала и она, сиротливо притулившись ко мне, завернувшемуся в это самое одеяло, как начинка голубца в капусту.

Железная дверь открылась, в камеру вошел сержант Недич, и только тогда я в полной мере осознал, каким случаем в очередной раз бездарно не воспользовался. «Малкош, ты идиот и импотент», – тоскливо проскулило мое второе «я».

– Можно войти? – шепотом спросил полицейский.

Губы Йованки, находившиеся в непосредственной близости от моего уха, сонно чмокнули.

– А почему нет? – как можно тише ответил я Недичу, но Йованку все-таки разбудил.

– Я не помешал вам? – с совершенно несвойственной ему деликатностью спросил легавый.

– Помешали, – зевнув, ответила моя сокамерница. – Я не досмотрела сон.

Недич что-то сказал Йованке по-сербски, она пожала плечами, и тут он удивил меня вопросом:

– Пан говорит по-русски?

Я машинально кивнул, и мы с ним перешли на язык Пушкина и того бородатого дядьки из русской оперы, который завел в лесную глухомань моих злосчастных соотечественников в кунтушах и с саблями.

– Я хочу знать, с кем все-таки имею дело, – на приличном русском вопросил сержант Мило Недич. – Пани Бигосяк и пан Малкош. Насколько я понимаю, вы не супружеская пара. Тогда кто вы?

– Я уже говорил: пани Бигосяк – это моя… – Я забыл русский эквивалент слова «клиент», а потому воспользовался английским. С этого момента мы стали пользоваться двумя великими языками вперемешку, как песком и солью, которыми посыпают зимой улицы, и разговор у нас пошел.

– Я что-то вроде частного детектива. Она меня наняла. Я ищу ее родственников.

– Я понял, – кивнул сержант. – И вы…

– И мы не спим друг с другом, если вас это интересует, – опередила его Йованка на фирменном английском и пояснила на таком же отличном русском, окончательно добив меня: – То есть в том смысле, что не трахаемся.

Сержант Недич задумался, а потом сказал, адресуясь к Йованке:

– Так, очень интересно! А что будет делать пан Малкош, если я арестую пани Бигосяк за убийство?

– А почему, собственно, вы ее не спрашиваете? – возмутился я. – И что значит «за убийство»? Уж не хотите ли вы сказать, что тот тип…

– Хочу. – Лицо Недича озарилось улыбкой, первой с момента нашего с ним знакомства. – Она выстрелила, он умер. Ну и как, по-вашему, должен поступить в этой ситуации хороший полицейский?

Йованка подскочила с нар.

Я тоже встал:

– Постой! Может, я не совсем правильно понял вас, сержант? Вы сказали «хороший» полицейский…

– Не заводи его! – ткнула меня локтем в бок моя подзащитная.

Впрочем, Мило вовсе не почувствовал себя обиженным. Присев на нары, он вынул из кармана фотографию в пластиковой обложке.

– Я покажу пани снимок одного мужчины, – пояснил он по-английски, но, видимо, вспомнил, что разговаривает с соотечественницей, и продолжил на сербском. Говорил он слишком быстро для меня. Кажется, речь шла о времени и о… глазах. Потом в его голосе зазвучали угрожающие нотки. Это я понял и без перевода. Йованка кивнула и нагнулась к фотографии, которую Недич положил на свое бедро. Йованка распрямилась, а сержант накрыл ладонью снимок. Боковым зрением я успел разглядеть светлоглазого мужчину в военной форме, вскинувшего руку, половину которой скрывала непрозрачная часть пластика. Мне показалось, что мундир на парне был югославский. За его спиной высился минарет мечети, а невидимая часть руки скорее всего лежала на плече у кого-то.

Я посмотрел на сержанта, и сердце у меня ёкнуло. Взгляд, который он устремил в глаза Йованки, был страшен. Вот так смотрят на врага перед тем, как выстрелить в него. Как ни странно, Йованка не дрогнула.

– В чем дело? – спросил я.

– Сержанта интересует, знаю ли я этого человека, – объяснила Йованка по-русски. Говорила она совершенно спокойно и, как мне показалось, искренне. Недич не скрывал разочарования. – Мы договорились, что я взгляну на фотографию и сразу же дам ответ. У него свой метод распознавать вранье. И свой метод наказания тех, кто осмеливается врать ему.

– Вы удовлетворены? – спросил я Недича.

Сержант криво усмехнулся:

– Мне тут рассказали забавную историю. В одну больницу пришла некая женщина, совсем еще не старушка. Она заявила, что потеряла память. Ну совершенно. Не помнит даже, кто она такая и какой веры. И это произошло, заметьте, в стране, где до недавнего времени за такого рода неведение убивали на месте.

– Но ведь сейчас, кажется, другие времена. – Я наклонился над ботинками завязать шнурки. – Послушайте, сержант, Йованка подорвалась на мине уже после войны. У нее было черепное ранение и, как следствие, амнезия. Вот мы и пробуем найти следы ее прошлой жизни. Есть такая необходимость. Вот вам и вся правда, если она вас интересует.

– Пани вообще ничего не помнит? – нахмурился сержант.

Густо покрасневшая Йованка мотнула головой.

– А кто этот солдат на снимке? – спросил я. Недич вежливо улыбнулся, но на вопрос не ответил. Пришлось задать второй: – А ее вы, сержант, когда-нибудь встречали?

– Пани Бигосяк? – И опять на его лице не дрогнул ни один мускул. – Нет, не встречал.

Но глаза, глаза! Не скажу, что я не поверил ему, просто было в них что-то… волчье. Если, конечно, его взгляд на Йованку, такую всю неприбранную спросонья, не был взглядом нормального мужика, увидевшего красивую женщину.

– Ну и как? – спросила Йованка, расчесываясь. – Как вы собираетесь поступить с нами?

Он ответил по-сербски. Потом заговорила Йованка, и я понял: она рассказывает сержанту о том, в каких обстоятельствах выстрелила. Недич слушал, не перебивая. Когда Йованка закончила свою нелегкую исповедь, он сказал: