Текст книги "Гора трех скелетов"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Вам крупно повезло, пан Малкош. Ночью, из обреза, дробью…

– А что мне оставалось делать?! – горестно воскликнула Йованка. – Я была уверена, что этот, с ножом, зарежет пана Малкоша. Вот я и выстрелила… – Голос ее дрогнул. – Может быть, впервые в жизни… Я даже не знаю, как эта штука заряжается. – Какое-то время она молчала, опустив голову. – Про дробь я и не подумала. Господи, ведь я же могла убить их обоих…

– На таком расстоянии крупная дробь летит кучно, – задумчиво сказал сержант Недич. – А на будущее не советую пользоваться обрезами даже в целях самообороны. Дурацкое оружие, ненадежное. – Встав, Недич прошелся по камере. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе поподробней. Что делаете в Польше, как познакомились, что вас связывает. И лучше будет, если я выслушаю вас по отдельности. Такая, знаете, профессиональная хитрость. Я ведь полицейский, – пояснил он. – Некоторые считают, что хороший.

– Зачем это вам? – осторожно поинтересовался я.

– Я хотел бы отпустить вас. Но с одним условием: вы мне правду и только правду, а я вам свободу. Хочу, чтобы совесть у меня была спокойна.

Напряжение спало, когда мы отъехали от Црвеной Драги, то бишь от Мило Недича и его наручников, километра на три. И мы расстались почти друзьями.

– Я же тебе говорила, что ты можешь рассчитывать на меня, – напомнила Йованка, не глядя на меня.

– И еще раз спасибо тебе.

– Не за что, – вздохнула она, – второго патрона в стволе могло и не оказаться. Кстати, я тебя не поблагодарила за ту бомбу в диване. И за моего Ромека. Теперь мне осталось плеснуть серной кислотой в личико твоей бывшей, и мы будем квиты.

– А вот это вряд ли получится.

– Умерла? – испугалась Йованка.

– Не было у меня жены.

– У тебя не было жены?! – В глазах у Йованки был неподдельный ужас.

– Ну не было, что тут такого?

Ответа я не услышал. Йованка замолчала, и надолго. Морща лоб, она о чем-то думала, глядя на дорогу, «малюх» бодро тарахтел движком, взбираясь на очередной пригорок, с которого видны были затянутые утренним туманом низинки, сквозь тучки проглядывало солнце… Короче, жизнь продолжалась, панове. И одному лишь Богу было известно, что преподнесет нам только начинающаяся пятница: кусок хлеба с маслом или очередной кулак, пахнущий бензином.

И тут она прервала молчание:

– Можно тебя спросить, Марчин… Только не обижайся, пожалуйста. Ладно?

Она по-прежнему не смотрела на меня.

– Спрашивай.

– И почему она это сделала?

– Кто и что именно?

– Почему она ушла от тебя?

– А если я от нее ушел?

Она покачала головой:

– Я же не слепая. Я вижу, как ты… – Она невесело усмехнулась. – Как ты стараешься не вспоминать о ней.

Я восхищенно присвистнул:

– Нет, ты все-таки ведьма. Ты, может, и чужие мысли читать умеешь?… А если я тебе скажу, что у меня ее и не было?

Она снова призадумалась, а потом вдруг спросила:

– Ну а Недич, почему он нас с тобой выпустил?

– Возможно, захотел сэкономить на питании.

– Нет, я серьезно.

– Так ведь и я не шучу. С деньгами у них туго. Два лишних рта на довольствии – почти катастрофа для полицейского, который не берет взяток.

– Не верю я ему. Знаешь, у него такой взгляд… Ты все ему рассказал?

– Да, в общем-то все.

– О господи! Но мы же о нем ничего не знаем!

– Кое-что знаем. Знаем, что он не арестовал нас. Знаем, что не выдал военной полиции.

– И ты… ты рассказал ему, как я зарабатывала на операцию в Тарнове?

– Зачем? – Я пожал плечами. – А вот как ты ударила этого типа удилищем, во всех подробностях рассказал. На войне бы тебя за подвиг наградили орденом Виртути Милитари. Як Бога кохам!.. Только знаешь что, в следующий раз атакуй противника босиком…

– Это почему же?

– Ботинки у тебя жутко хлюпали. Ты что, в речке от него пряталась, он ведь тебя с фонариком по всей роще искал.

– Искал, – подтвердила кивком Йованка. – А я под берегом сидела, там глубоко. А вода холодная – бр-р!.. Ты не подумай, я ведь правду тебе сказала…

– О чем?

– О том, что путана из меня никакая.

– Ладно, не прибедняйся! – Я коснулся ладонью руки Йованки, и она ее не отдернула. – И давай не будем больше об этом… А вот то, что ты рассказала о своих драгоценностях… Знаешь, возможно, это след. По нему стоит пройтись.

– Хочешь поспрашивать местных ювелиров?

– Хочу поговорить с Мамой Хагедушич.

Офис самой знаменитой в Боснии бандерши располагался в старом каменном особняке Маглая, городка, разделенного рекой на две части – сербскую и мусульманскую. Изнывавшие от жары и скуки норвежцы на чек-пойнте проверили наши документы, минуты две походили вокруг моей героической малолитражки с озадаченными физиономиями, а под конец спросили, отдаем ли мы себе отчет в том, что делаем? «Там, за рекой, все по-другому, другая Босния», – предупредил нас офицер. Шлагбаум подняли, и я поехал. А когда был уже на середине моста, сказал бледной от волнения Йованке:

– Все верно: «через мост – это на тот свет» – как утверждает сербская народная мудрость. Повернуть назад?

Громко сглотнувшая Йованка отчаянно замотала головой.

Маглай мусульманский мало чем отличался от Маглая сербского. Ну разве что вывески и названия улиц были на латинице. А вот язык был тот же – сербохорватский. И так же, как в сербском Добое, прохожие охотно отвечали на вопросы Йованки, а один экспансивный молодой человек в феске даже проводил нас до самого особняка. Впрочем, ему было по пути.

Около десяти утра мы стояли на крыльце двухэтажного дома, густо оклеенного зелеными предвыборными плакатами Зульфикара Мехчича. Фирменная улыбка суперблондина придала мне уверенности. Я нажал на кнопку звонка.

– Но это не публичный дом, – неуверенно заметила Йованка. – Тут написано – «офис». Ты посмотри, какие автомобили…

Тачки, стоявшие на тротуаре – «ауди» и два «вольво», – вряд ли принадлежали девочкам, обслуживавшим клиентов. Еще большее впечатление на меня произвел непонятно откуда возникший охранник заведения. Увидев его, я вздрогнул, мне показалось, что это был один из парней Харварда. У него точно такая же золотая цепь на шее в палец толщиной. Минуты две «хомо хамус» не сводил немигающих свиных глазок с обутых в армейские ботинки голых ног Йованки. Затем спросил меня о чем-то. Я посмотрел на Йованку, она растерянно пожала плечами.

– Нам нужна Мама Хагедушич, – улыбаясь еще шире, чем красавец на плакате, сказал я по-английски. И пояснил, сам не знаю почему, по-немецки, которого даже в школе не учил: – Шнель-шнель, данке шён.

Охранник испуганно моргнул.

– Натюрлих, – пробормотал он. – Айн момент.

Взбежав на крыльцо, этот продукт цивилизации широко распахнул не запертую, оказалось, дверь и шаркнул ножкой, как ресторанный швейцар:

– Плиз, дамен унд херрен! Велл кам!

Поначалу мне показалось, я попал в дорогой отель: рецепция, бар, ковровые дорожки, номера на дверях в коридоре. На двух дверных ручках висели таблички с просьбой не беспокоить находившихся в номере. Ну совсем как в приличной краковской гостинице. А вот стоявшая возле одной из дверей детская коляска выглядела явно неуместной. Когда мы проходили мимо нее, следуя за охранником, щеки у Йованки вспыхнули.

Я хотел сострить, что матери-одиночки тоже люди и даже женщины, но вовремя прикусил язык.

И кабинет Мамы Хагедушич заслуживал самых высоких похвал. Дубовые панели на стенах, антиквариат, изысканный фарфор на камине, не говоря уже о живописи, благодаря которой огромное помещение смотрелось как зал парижского музея. Со стен смотрели голые женщины кисти самых знаменитых европейских мастеров. Правда, по преимуществу копии шедевров, а по углам, где освещение было похуже, даже типографские репродукции. Но деревянные фигурки фаллосов, любовно выточенных народными умельцами Африки, были, похоже, подлинными. Одна из них, изображавшая вырезанный из сандала орган великана в момент оргазма, заставила Йованку отшатнуться.

Минут пять мы ждали хозяйку, прохаживаясь по кабинету. Иованка то и дело усмехалась. Меня же заинтересовала большая карта Боснии, на которой стрелками и флажками были обозначены населенные пункты страны, где потрудились девочки Мамы. Нужно было отдать ей должное: Мама Хагедушич внесла свой вклад в возрождение единства страны, охваченной оказалась практически вся территория Республики Босния и Герцеговина.

Скрипнули высокие двери с изящно изогнутыми дверными ручками в виде русалочек в неприличной позе, и в кабинет вошла хозяйка заведения. Я ожидал увидеть широкую, как трехстворчатый шкаф, матрону с выбеленными перекисью волосами, но Мамой Хагедушич, к несказанному моему изумлению, оказалась невысокая стройная брюнетка лет сорока, в джинсах и яркой клетчатой рубахе навыпуск.

– Аиша Хагедушич, – представилась она, по-мужски крепко пожав мне руку. Взглянув на Йованку, она ослепила меня американской зубной керамикой. – Это ведь не моя девочка, правда? – спросила владелица шикарного особняка. Ее английский был так же безукоризнен, как зубы.

– Нет, не ваша, – подтвердил я. – Это чемпионка мира по метанию копья ночью. Марчин Малкош, частный детектив.

– В чем дело, Марти, – приобняла меня за плечо Мама Хагедушич, – чем я могу помочь тебе?

Даже сквозь дорогие французские духи от нее так и несло Америкой. Меня вполне устраивало: по части панибратства у американцев конкурентов не было.

– У меня к тебе несколько нетипичная просьба, Аиша, – улыбнулся я, беря ее под руку.

– Ах вот как! – обрадовалась мадам Хагедушич. – Не стесняйся, дружок, ты попал туда, куда надо. – Она обвела рукой кабинет. – Понимаю, старье не может устроить продвинутого мужчину. Я покажу тебе пару альбомчиков. Полный улет! Посмотри и выбери… Или вы будете выбирать вдвоем?

В ее темных глазах заискрилась усмешка.

Я склонился к ее уху:

– Мне нужно, чтобы ты посмотрела… – (Брови у Мамы Хагедушич приподнялись.) – Внимательно посмотрела на мою девушку.

Не скажу, что мои слова очень удивили хозяйку особняка.

– Я не покупаю девочек, Марти. Скорее наоборот.

– Ты не так меня поняла, Аиша, – мягко возразил я. – Я хочу знать, не работала ли она у тебя в конце войны. – Я с трудом подбирал английские слова, но обратиться за помощью к Йованке было выше моих сил. – Ты ведь в Боснии монополиста…

Аиша Хагедушич внимательно посмотрела на меня:

– Марти, это плохая шутка.

– Я не шучу. – Господи, сколько раз в жизни мне пришлось произнести сакраментальную фразу! – Какие шутки, Аиша. У нее было тяжелое ранение. Она потеряла память. Не помнит себя до весны девяносто шестого. Но есть кое-какие предположения, факты… Короче, она могла у тебя работать.

Глазами, которые у меня на затылке, я увидел, как Йованка вздрогнула.

– Ты ведь поляк, Марти? – неожиданно спросила хозяйка борделя. – Военный? И ты говоришь серьезно…

– А зачем мне врать?

– Не знаю, – задумчиво протянула Мама Хагедушич. – А еще не знаю, зачем мне помогать тебе. Я оказываю услуги иного рода, и за них мне хорошо платят…

Она по-прежнему смотрела на меня с интересом, как смотрят на противопехотную мину в разобранном состоянии. Я удивил и озадачил ее, теперь мне нужно было ее убедить.

– Денег у нас сейчас нет, – мужественно признался я. – Может быть, потом, когда найдем ее родственников…

– А твои поляки, они не могут помочь тебе?

– Боюсь, что они будут мешать мне…

Вдаваться в подробности я не стал, да и не было нужды: моя собеседница задумалась, устремив взгляд на Йованку, стоявшую у карты. Пожалуй, только сейчас я понял, как мы с ней выглядим со стороны. Зрелище было не для слабонервных. На фоне роскошного антуража Йованка смотрелась как восставшая парижская нищенка в Лувре.

– Зачем она тебе, Марти? – тихо спросила Мама Хагедушич.

– Она, мне? – Я смешался. – Да нет же, все не так… Я же не для себя, холера. Меня не волнует, кем она была…

– Ты уверен?

– Совершенно!

– Ты до такой степени любишь ее?

Нет, с женщинами иногда невозможно разговаривать. Я протестующе всплеснул руками:

– Да при чем здесь это? Я же детектив, я работаю на нее!..

Мама Хагедушич, мягко улыбаясь, закивала:

– Я понимаю, понимаю, я все понимаю, дружочек… А она понимает, о чем мы говорим?

– Она прекрасно знает английский. Гораздо лучше, чем я.

– Ну, тогда я тебя точно в первый раз вижу. – Мама Хагедушич повернулась лицом к Йованке: – Да я бы и без того запомнила тебя. Ты симпатичная девочка, только очень уж крупная. Мужчины боятся таких… А некоторые вот таких и любят. Если захочешь, я возьму тебя на работу.

– Ну спасибо! – прошипела Йованка, на которой лица не было.

– Говорите, она у вас не работала? – Я задумался. – А в других заведениях? А может, она сама, в одиночку?

– Нет, Марти, – усмехнулась моя новая знакомая. – Это не тот случай… А с чего ты взял, что она была на панели? Она что-то подцепила?

– В каком смысле? – взорвалась Йованка. К счастью, она тут же взяла себя в руки. – Ах вы об этом! Я проверялась недавно. – Наши взгляды на мгновение встретились. – И раньше, перед выездом в Польшу. Я чистая. Я ничем таким вообще никогда не болела.

Темные, живые глаза всебоснийской Мамы обратились ко мне:

– Ты говорил о фактах, Марти. Что ты имел в виду?

– Драгоценности, – сказал я. – Бриллианты, изумруды… У нее нашли их, когда раздевали перед операцией.

– Где нашли? – быстро спросила Мама.

На щеках Йованки выступил мучительный румянец.

– Ну, там, – прошептала она. – Я сама не поверила, когда мне рассказали…

– Ну вот видишь, Марти, – улыбнулась мне госпожа Хагедушич, – она сама не поверила. И я бы не поверила, если б кто-то из моих девочек получал за работу бриллиантами… Если б в этом месте у нее нашли наркотики, тогда другое дело, я бы не удивилась. Контрабанда шмали – это работа. А драгоценности, Марти, проституткам мужики не дарят, их дарят возлюбленным. У нас, мусульман, женщины любят носить на себе золото, много золота. На шее, в ушах, на груди, на запястьях, но только не в том месте, про которое она сказала. Чем больше золота на женщине, тем дороже она для мужа… У нашего Мехчича бзик по этой части.

– У Зульфикара Мехчича? Он дарил своим женщинам драгоценности? И много женщин было у него?

Мама Хагедушич рассмеялась:

– Люблю поляков, с вами не соскучишься! Сходи на его встречу с избирателями, Марти, задай ему этот вопрос. Представляю, какая физиономия будет у Зука.

– Вы знакомы?

Она перестала улыбаться.

– Мы все знаем друг друга. Босния – небольшая страна, друг мой. А насчет собрания я пошутила. Глупая шутка. Ты лучше не связывайся с Мехчичем.

– Почему? Потому что он – Султан?

– И поэтому тоже.

– Жаль. Очень бы хотелось кое о чем расспросить его.

– Вот как? – Аиша Хагедушич быстро взглянула на меня. – О чем? О тех девочках, которые были у него на Печинаце?… Он вряд ли что-то скажет тебе, Марти. Даже за деньги. А задаром ты схлопочешь по морде от его охранников. В лучшем случае… А с девочками они и вовсе не церемонятся.

– Даже если они мусульманки?

Усмехнувшись, она пожала плечами:

– Мусульманок там, на горе, не было.

Госпожа Хагедушич подошла к столу, на котором стоял компьютер. Похоже, время аудиенции заканчивалось.

– И еще одно, – сказал я. – Ты боснийка, Босния, как ты говоришь, страна маленькая. Может быть, ты слышала про поляка, который увез отсюда красивую девушку…

– А до того соблазнил ее?

Я услышал, как Йованка набрала в легкие воздуха и с шумом выпустила его.

– Они любили друг друга.

Мама Хагедушич снова рассмеялась:

– А ты романтик, Марти. Люблю романтиков. Стихи случайно не пишешь?… Нет, я не слышала о таком случае. Ищи в другом месте, дружок, свой вчерашний день. И спасибо тебе: я давно уже не говорила по-английски. Я даже готова заплатить тебе за доставленное удовольствие. У нас за все принято платить. Как зовут твою девушку?

– Йованка.

– А этот поляк, Йованка, он покупал тебе золото?

– Какое еще золото, зачем? – От щек моей спутницы можно было прикуривать, она с трудом сдерживалась.

– Чтобы отблагодарить тебя, – пояснила несколько удивленная ее реакцией Мама Хагедушич. – Ну вот видишь, Марти, все очень просто: мои девочки даже русским солдатам не дают задаром, я их так приучила, я очень хорошо плачу своим девочкам. – Она ободряюще подмигнула мне. – Можешь успокоиться: твоя Йованка на панели не работала. Но вот что странно… Она ведь не такая уж молодая. Под конец войны ей было лет двадцать пять. В этом возрасте боснийские девушки знают, куда не надо прятать свои драгоценности. Ведь их у нее нашли… Нет, ни в одну схему она у меня не вписывается, Марти. Я тебе дам свою визитку, позвони через пару дней, может, я что-то разузнаю. Только имей в виду, дружок, я редко, очень редко ошибаюсь в людях. Такая уж у меня профессия… – И, ослепительно улыбнувшись, Мама Хагедушич закончила нашу встречу на мажорной ноте: – Гудбай, Марти, чао, до видзенья, холера ясна, пся крев!

Я уже подходил к дверям вслед за Йованкой, когда черт в черных очках – а мы, детективы, как известно, без его помощи не обходимся, – так вот, этот самый персональный мой черт дунул мне в левое ухо, я повернулся и, неожиданно для самого себя, спросил гостеприимную хозяйку особняка:

– А из твоих нынешних девочек, Аиша, на фронте никто не был?

– Ты имеешь в виду у Султана? Кажется, Эмина была, только она… А ну-ка пойдем, Марти.

Слушай, хороший ты парень, а главное, скромный, ненавязчивый.

Мы прошли по коридору до главной лестницы, поднялись на второй этаж, потом по винтовой лесенке на третий под самой крышей. На двери, которую открыла Мама Хагедушич, номера не было.

– Где Эмина? – спросила она заспанную смуглую девочку лет четырнадцати.

– Вчера вечером уехала в Германию, – ответила та по-сербски.

– Тебе не повезло, Марти, крупно не повезло, – сокрушенно вздохнула хозяйка заведения. – Эмина уехала к немецкому жениху. Между прочим, он ей подарил норковое манто, дружок.

– Это ее дочка?

– Дочка? – удивилась наша провожатая. – Они просто жили вместе с Эминой. Ее зовут Сандра.

– Можно мне поговорить с ней?

Мама Хагедушич вздохнула:

– Ну что с тобой поделаешь, Марти. Говори. Я сегодня добрая.

Сандра, успевшая подкрасить губы и сразу же повзрослевшая лет на пять, английского не знала. Переводила Йованка. Я спросил, давно ли Сандра знает Эмину, и она, подумав, ответила, что еще с войны.

– Она у нас старая фронтовая кобылка, – улыбнулась Сандра.

– Старая?

– Ну, ей же было за тридцать пять.

– Она рассказывала тебе о Печинаце?

– О Печинаце?… Один раз ее обстреляли сербы, она побежала и чуть не подорвалась на мине. Там был фронт, она ходила туда. Работы было много, а платили мало. У парней не было денег.

– Как у тебя, Марти, – весело заметила Аиша.

– А другие девочки там были?

– На горе? Не знаю, Эмина ничего не говорила об этом. Там было много гражданских, в лесу, за перевалом… Моя бабка там погибла. И родная сестра. Они больше года прятались от сербов, только ведь от снаряда не спрячешься. – Лицо у Сандры помрачнело. – Я трусиха, я стрельбы боюсь. А Эмина была отчаянная, она ходила на ту гору за перевалом.

– На Главу?

– Я не местная, не знаю, как она называется. Там была деревня, которую сожгли, кажется, Дубовцы или что-то вроде. Эмина там встречалась с Вуком.

– С Вуком Спаховичем, с лесником?

– Да-да!.. Эмина говорила, что он по лесу ходит, охотится. И сам не мужик, а зверь. У него в эту штуку серебряная трубочка была вшита. Так бабы рассказывали. У него баб было без счета. Эмина к нему ходила в ту деревню через фронт. А еще у него была невеста. Правда-правда! Он однажды сказал Эмине: «Ты у меня для тела, а она для детей». А еще раз весь в крови в дом ввалился, исцарапанный. «Сегодня, – говорит, – неудачный день. Всего две бабы и один серб». И, не раздеваясь, полез на Эмину. Она после Вука дня три отлеживалась. Но платил он хорошо, не то что некоторые. Вот она к нему и ходила. Недич уже гору блокировал, а она все ходила в эти Дубовки, или как там их.

– Эта деревня сразу за перевалом?

– Не знаю, я там не была. Я мин боюсь. Эмина тоже не любила об этом рассказывать, разве когда выпьет. Она выпивала. Ее ведь сербы изнасиловали, чуть ли ни целый взвод. На глазах у родни… Вот она и ушла из дома к Аише. Так у нас многие здесь…

Глаза у Сандры повлажнели.

– А та невеста? Он что, действительно хотел на ней жениться?

Она пожала плечами:

– Откуда мне знать? Я только слышала, что его подруга хорошо стреляла. Вук пугал Эмину: «Будь поосторожней, дура! Моя кысочка ревнивая, узнает про тебя, убьет из винтовки. Она у меня снайпер». Только Эмина не из пугливых… Вон она какая здоровая! – И Сандра, поднявшись, вынула засунутую за рамку зеркала фотографию.

На снимке крупная, коротко остриженная женщина с волосами соломенного цвета стояла в обнимку с Сандрой на берегу какой-то речки.

– Это ее Вук обкорнал, – пояснила Сандра. – Эмина сказала Вуку: на кой черт, мол, тебе такая, как я, шмара за деньги, когда у тебя есть красавица на халяву? А он взял машинку и постриг ее наголо. «Это, – говорит, – чтобы я, Вук Спахович, разницу чувствовал!» У той его невесты были длинные черные волосы… Я-то не видела, но так говорят.

Мост мы переехали молча, и лишь когда выехали за город, я отважился взглянуть на Йованку:

– Извини. Мне разговор тоже не доставил удовольствия.

– Еще бы! – прошипела моя спутница. – Представляю, как ты, бедный, измучился. Трудно – лгать и при этом не краснеть.

– Лгать?!

– Ловко же ты изобразил из себя благородного идальго. – Йованка покрылась пятнами. – Романтик! Ему, видите ли, все равно, кем я была раньше!.. А та и развесила уши. Поди, впервые в жизни увидела живьем законченного идиота. Безумно влюбленного и без гроша в кармане. Тьфу, стыдуха!..

– А мне стыдиться нечего, – сухо возразил я. – Никого я не обманывал. И в то, что есть любовь, я действительно верю. Такой уж уродился, холера.

Я ударил кулаком по клаксону. Бежавший по дороге пес испуганно метнулся в сторону.

Я видел в зеркальце, как Йованка морщила лоб, думая о чем-то.

– Ладно, проехали, – сказала наконец она. – Блядская версия не подтвердилась.

– Пани Бигосяк, что за выражения?! Откуда?

– Да все оттуда же. И мы с тобой крутимся вокруг одного и того же места с нехорошим названием. Женского.

– Ничего удивительного, – сказал я. – Вся история человечества вокруг него крутится. Власть, деньги, войны, жизнь, смерть – все порождено им…

– И все вы, мужики, помешаны на нем. Как Вук Спахович.

– А стало быть, всему виной вовсе не люди, а физиология, значит, Он! – Я ткнул пальцем в обивку крыши. – И любовь – Его рук дело. Представляешь, встретит какой-нибудь американский полковник Аишу и влюбится в нее без памяти. И поедут они в Северную Дакоту, и нарожает она ему детей… Разве такого не может быть?

– Ну почему же, – вяло согласилась Йованка. – В жизни чего только не бывает… Не удивлюсь, если выяснится, что я была вовсе не такой пай-девочкой, как тебе сейчас кажется. Шлюхой, может быть, и не была, а вот… Знаешь, временами я ловлю себя на том, что не очень хочу знать, кем я была. Если б не Оля…

Она осеклась, часто заморгала.

– Только не расклеиваться! – скомандовал я. – И выше голову, дорогая!.. Слушай, Недич тебе показывал фотографию, ты и вправду не встречала этого человека?

– Никогда, – мотнула головой Йованка. – А куда мы едем?

– К соотечественникам. Хочу пообщаться с одной красоткой в короткой юбке.

– Вот-вот, – вздохнула несостоявшаяся сотрудница Мамы Хагедушич, – вы, мужики, только об одном и думаете…

С Доротой Ковалек увидеться не удалось. На пропускном пункте полбата выяснилось, что майор Ольшевский объявил меня персоной нон грата и запретил своим подчиненным всяческие контакты со мной. Этот вариант я, увы, не просчитал.

– Придется ждать, – сообщил я Йованке, разворачивая малолитражку. – Дорота может быть источником…

– Наслаждения? – ядовито вставила моя сообщница.

– Информации! – гневно закончил я. – А если ты такая умная, скажи, что теперь делать.

– Нам надо бы вернуться в клинику.

– В ту, которая сгорела?

– В другую, где много врачей. Женщина на улице назвала мне одно имя…

– И ты мне только сейчас об этом говоришь?!

– Извини, из головы вылетело.

Я готов был убить ее. На худой конец, изнасиловать.

– Ну прости, пожалуйста, Марчин! Это из-за тех воришек. Я тогда чуть с ума не сошла… И потом, не переживай попусту: тот, о ком я узнала, – врач. Он может сослаться на врачебную тайну, а денег на взятку у нас с тобой нет… Ой! – вскрикнула вдруг она, оглядываясь. – Марчин, ты видел джип?

– Джип?

– Ну, зелененький такой, кажется военный…

– О Йезус! Да тут каждая вторая машина военная…

Меня словно бы пронзило той самой моей цыганской иголкой сквозь сиденье! Я чуть не сломал тормозную педаль!

– Зелененькая? – вскричал я. – Ты хочешь сказать, светло-зеленая, с брезентовым верхом?

– Ты что, сдурел? – испуганно отпрянула Йованка. – Ну да, светло-зеленая…

Минуты три я сидел, глядя неподвижным взором на приборную доску перед собой.

– Это что, так важно? – осторожно спросила Йованка и вдруг еще раз ойкнула. – Ну и дура же я! Слушай, а я ведь видела эту машину раньше…

– Мы оба ее видели, – мрачно подтвердил я. – Там, на перевале…

– И на перевале, – растерянно кивнула она. – И на пограничном переходе в Венгрии.

Я медленно тронулся.

– Ты не помнишь, кто в ней сидел? Сколько их было?

– А черт его знает! Ты думаешь, за нами следят?

– Не знаю… Холера!.. Слушай, и я тебе кое-что не рассказал. Я вчера звонил Славеку Доляте. Так вот, он сказал мне, что неподалеку от дома Куровского видели похожую автомашину. Заведено дело об убийстве, полиция зашевелилась, ну вот и нашли паренька, который подходил к стоявшему на улице светло-зеленому автомобилю с брезентовым верхом. Он даже спросил у водителя, какая марка, а тот его послал… ну, сама знаешь куда. Паренек обиделся. Теперь он у Хыдзика ценный свидетель…

– Боже! – Йованка сплела пальцы рук на шее и задумалась. Очнулась она только в Добое: – Марчин, поищи почту.

– Хочешь послать открытку Ромеку?

– Хочу попросить телефонную книгу. Нам нужно узнать адрес доктора Булатовича.

Проклиная все на свете, я с трудом развернулся на узенькой городской улочке. Зато у почты – она находилась на центральной площади Добоя – никакой тесноты не наблюдалось. В предобеденный час площадь была пуста.

Адрес доктора Булатовича оказался только в старой, еще довоенной телефонной книге.

– Ну вот! – Йованка ткнула пальцем в страницу. – Он живет в Маглае. Я даже помню ту улицу, мы проезжали по ней.

– Ты же ничего не помнишь, – не сдержался я, с тоской представив себе обратную дорогу.

– Сегодняшнее утро хорошо помню.

Через полчаса мы снова были в Маглае. Доктор Булатович жил в небольшой вилле, окруженной старым садом. И дом, и сад выглядели запущенными. О небритом старичке, открывшем нам двери, можно было сказать то же самое. Свитер на нем был заношенный, брюки в застарелых пятнах.

– Это он, – жарко шепнула мне Йованка после короткого разговора с доктором. – Ну, с Богом, Малкош!

Я начал с того, что предъявил удостоверение. Доктор даже не заглянул в него. Мы прошли в большую прихожую, такую же запущенную, как ее хозяин. Все в ней было старое – и мебель, и обои, и кот, дремавший в ободранном кресле. Этот негодяй, изодравший когтями всю мягкую мебель в холле, возможно, видел во сне другие времена и совсем другую жизнь.

– Я частный детектив, – сообщил я доктору. – Я ищу тех, кто помнит одну женщину. Она лечилась в вашей клинике, доктор, весной девяносто шестого.

– В моей? А вы ничего не путаете?… Это у доктора Стояновича была частная клиника. Я в ней действительно подрабатывал, но лучше бы вам обратиться к господину Стояновичу, я уже старый, я мало что помню…

– А где его можно найти?

– После того как клинику сожгли, он уехал, кажется, в Хорватию.

– Но пожар, как мне показалось, случился недавно, а в девяносто шестом клиника еще работала…

– Еще как работала! – согласился доктор. – У нас было много раненых. Мины, грабежи, знаете… А я хирург. Пока воевали, Стоянович и его клиника были нужны всем. А после войны люди пошли молиться, одни в мечети, другие в церкви. Богу не нужны гинекологи, молодой человек. Клинику сожгли…

– Я спрошу его об окнах, – тихо сказала Йованка.

Она взяла лежавший на столе карандаш и газету, на полях которой начала рисовать. И чем дольше это продолжалось, тем удивленней становилось лицо доктора.

– Вы тоже лежали в нашей клинике? Такая решетка была на окнах первого этажа, где палаты «люкс»… Да, и окна там были вот такие, как в старинных замках. Стоянович обожал все изысканное… А что у нее было, у той, кого вы разыскиваете?

– Осколочное ранение головы и, возможно, воспаление легких.

– А как она к нам попала и почему именно к нам?

Мне показалось, доктор Булатович мог и не задавать этих вопросов. Судя по всему, старческим маразмом он не страдал.

– Ее привезли польские солдаты. А почему… Это я и хочу узнать.

– Не проще ли спросить у поляков?

– Я уже спрашивал, – уклончиво ответил я. – Вы помните ту женщину?

Старик ненадолго задумался. Может быть, над тем, не стоит ли ему все-таки сослаться на слабеющую с годами память. Он смотрел на Йованку и, похоже, действительно не узнавал ее. Или делал вид, что не узнает.

– Была такая, – решился наконец доктор. – Но ею занимался сам шеф. Я только консультировал. Голова, знаете ли, – усмехнулся он, – не совсем по профилю клиники. У Стояновича занимались другими органами. А что касается той девушки, то ей скорее нужен был невропатолог.

– Вы не могли бы рассказать о ней поподробней. Для меня очень важно.

Доктор Булатович глянул на меня исподлобья:

– Догадываюсь. Раз уж вы приехали сюда из Польши… А собственно, почему она вас так интересует?

– Да расскажи ты ему, – дернула меня за рукав Йованка.

И я рассказал доктору Булатовичу об амнезии Йованки, о ее больном ребенке и неизвестном отце, который был единственным шансом спасения Оли. Переводившая меня Йованка держалась молодцом. Ее волнение выдавал только легкий румянец на щеках.

– А почему вам не помогают ваши соотечественники? Дело-то, по-моему, благое и совершенно ясное.

– И тем ни менее. Раненая попадает не в городской госпиталь, а в частную клинику. Почему?

Весной девяносто шестого больницы в Боснии уже не были переполнены. Война кончилась. В чем дело, доктор?

Старик пожал плечами:

– Ну… видимо, они не понимали, что делают. Я говорю о миротворцах. – Он усмехнулся и продолжил: – Или как раз наоборот…

– Что вы имеете в виду?

– Ваши военные иногда привозили своих девушек к доктору Стояновичу. Только не раненых, а чтобы проверить…

– Беременны ли они?

Доктор Булатович задумчиво посмотрел на меня:

– Бывало и такое. Но чаще военных интересовало их собственное здоровье. Доктор Стоянович лечил и венерические заболевания… Она что, действительно ничего не помнит, ваша женщина?