Текст книги "Мама (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

А знал Сергей Петрович что умрет, и умрет он точно не своей смертью. Это могло случится раньше, а могло и позже – слишком много было людей считавших, что Сергей Петрович в частности, или СБ в целом взяло не по чину, или по-чину, но и они тоже имеют право или достойны большего.

Первый звоночек для него прозвенел буквально сразу, как только они смогли перебросить людей к складам Томаковки, – именно тогда-то он, по совету мамочки, – Царствие ей Небесное, – завел котенка. Маленькое рыжее солнышко кувыркалось по его 'кабинету', постоянно прося пищи. – Держать его всегда в полуголодном состоянии был опять же совет мамочки. Ну а что бы успокоить 'солнышко', перед тем как есть что самим, ему кидали кусочек. И ждали... минут пять. – Однажды котенок съел кусок картофеля, и практически сразу начал кашлять кровью, а минуту спустя – умер.

Кто траванул поднос с едой Кравчий выяснить так и не смог. – Женя, которому он поручил это расследование, уперся в труп повара, и дальше не продвинулся.

Второй звоночек случился примерно недель за пять до встречи с Ольховским. – Тогда был трудный день, тяжелое совещание, солнцепек. – Его душа потребовала теплого душа, часика сна и укола от давления. – И первым в списке были именно что банные процедуры.

После принятия душа – закутаться в свой теплый банный халат было делом естественным, причем естественным настолько, что он не обратил внимания на одну маленькую, но смертельно опасную мелочь. – Лишь в самое последнее мгновение он остановился, заметив, что его часовой и телохранитель в одном лице – не отзывается на реплики начальства. А еще через доли секунды, уже опуская пальцы в карман, он понял, что там притаилась смерть, и если он туда опустит руку еще чуть ниже, то маленькие зубки куснут, или может быть, всего лишь царапнут его кожу, добираясь до кровеносных сосудов, и несколько часов спустя его не станет. – Часового тогда так и не нашли, как впрочем, не удалось, и узнать, кто подбросил в карман его халата маленькую серую, и неупокоенную мышку.

Третий звоночек прозвенел ровно за неделю до того, как представители Томаковского лагеря спасения в бинокль рассмотрели своего бывшего коллегу Петра Ольховского.

ОТСТУПЛЕНИЕ 3-е мая 2007г ., около 13.00 – 'Третий звоночек' – То, что это ловушка, Кравчий понял не сразу.

Это был его кабинет. Но не было подноса с рюмками и хоть какой то закуской, а зашедшие вслед за ним коллеги по СБ вовсе не выражали тех скорбно торжественных чувств, которыми они сочились буквально пару минут назад, когда их маленький геликоптер зависал над крышей здания СБ.

Эвакуация велась из города все эти месяцы, сначала топорно – при помощи автотранспорта, но позже были подключены баржа, несколько прогулочных катерков и два вертолета.

Но всему приходит конец. Сначала был закрыт пункт эвакуации 'ЮрА, затем – 'Близнецы'. 'Речь-порт' было решено оставить под контролем сугубо в силу того, что его легко было оборонять, а значимость его трудно было переоценить.

Оставалось само здание СБ. Для поддержания периметра обороны требовалось как минимум три десятка человек, а как пункт эвакуации и место сбора – оно давно себя исчерпало. Поэтому было вполне логичным – оставить его, вывезя оттуда все что, представлялось ценным или критически важным.

Капитан оставляет корабль последним, – этот морской обычай был глубоко чужд Сергею Петровичу. Но неожиданная просьба Евгения возглавить делегацию 'закрытия' СБ, помянуть своих – ТАМ и со СВОИМИ его даже тронула, удивила, но никак не насторожила.

И лишь когда он, Кранч, Пицык, Евтушенко и Евгений Косенко – его зам и правая рука зашли в его же кабинет, в кабинет его – Кравчего Сергея Петровича, лишь тогда он понял что это ловушка. Тупая, простая как все гениальное, примитивная, но ловушка.

Нет ни стола со скромными закусками, ни нескольких бутылок спиртного – ничего нет, кроме открытой бутылки водки и обычного стакана. И еще было молчание – тягучее и нехорошее молчание у него за спиной.

Уже оборачиваясь к подчиненным, он стал догадываться, чего от него хотят и ждут, и начал искать способы если не избежать финала, то хотя бы его оттянуть.

– Сергей Петрович, – прервал повисшее молчание Кранч, – позволь я тебе одну маленькую и грустную историю расскажу.

– Говори! – Голос Кравчего вдруг стал сиплым и хриплым. Нет! Он не потерял рассудка и вовсе не запаниковал, но голос дал слабину и Сергей Петрович про себя отметил, что так и надо дальше говорить. Пусть думают, что он испугался, потерял голову. Зачем? – Он еще не решил, но подумал, что так будет лучше.

– Несколько месяцев назад один сотрудник СБ решил что он хитрожопее остальных. Получив странную информацию, он сделал все, что бы его не сочли ни паникером, ни дезертиром, при чем сделал так, что бы самому не пострадать.

Знаешь, Кравчий, – голос Кранча был спокоен до жути, – а ведь папа сразу понял, что тут что то не так. Тебя снимать стали сразу! С самого утра. И мы даже ведь ржали над тобой первые три-четыре часа.

А потом.... А потом все пошло в разнос. Что было дальше – ты и так знаешь. Лично я хотел тебя сразу пристрелить – за хитрожопость и дезертирство, но папа меня остановил. Ты думаешь, он великим гуманистом был?

Отрицательное мотание головой собеседника было ответом Кранчу, и он продолжил, – папа, как понял, что все пошло ...ммм....так как пошло, сразу начал задумывать об эвакуации. И, кстати, тоже в Томаковку. А ты, Сергей Петрович, твоя гребаная жирная тушка поставленная к стенке, должны была послужить в нужный момент сплочению коллектива – ведь тебя к стенке поставить сам Бог велел. Но! – Кранч, подняв вверх указательный палец на секунду замер, и продолжил, – о тебе знал папа, его замы, Пицык и я. Когда папа узнал, что ты выбрался из своей нычки, он из Аулов решил ехать назад. Не думай что ради тебя сугубо. Просто пора было ехать, а можно было и подзадержаться, – но он решил ехать. Что было дальше – ты знаешь. Тебе просто повезло – 'папа' погиб, его замы – тоже, меня задержали в Аулах, а Пицык, – кивок головой в сторону коллеги, – подрастерялся.

– И что?– Сергей Петрович начал меняться на глазах, при чем общим знаменателем изменения было дрожание. Дрожал голос, начал подрагивать подбородок, а сам Глава Совета спасения все больше начал производить впечатление проколотого полиэтиленового мешка наполненного то ли водой, то ли чем то еще похуже.

– И все! – Улыбка Кранча была искренняя до невозможности. – Относительно тебя, Петрович, были разные споры. При чем высокие договаривающиеся стороны были не только от наших. Не только мы считаем, что ты взял не по чину. Короче, болезный, было решено, что убивать тебя мы не будем – прецедент создавать не надо. Просто пристрелить тебя лично мне, казалось бы, логичным, но, знаешь ли, поиск компромисса приводит к странным решениям. Ну, по тебе и решили – или-или, но никак не убивать.

– Так меня отпустят?

– Ну, ты насмешил! Конечно, отпустим. Прямо сейчас и отпустим. Бутылку белой видишь? – Дождавшись кивка, Кранч продолжил, – рядом бумага и ручка, а в столе пистолет с одним патроном. Мы выйдем, а ты напишешь все что нужно, закроешься изнутри, – хорошо так закроешься, – и в путь. А я гарантирую безопасность твоим выродкам.

– Так мне?

– Да. Но все зависит от того, что ты напишешь. Ну, типа, простите меня, я сделал все что мог, жалею, что не мог спасти всех. Бьюсь об заклад, мы тебе еще и на памятник скинемся, а я может, еще и на твоих похоронах всплакну. Искренне причем.

Падение с высоты собственного роста лицом о землю может быть очень болезненным, и трудным, особенно если делаешь это по собственной инициативе. Сергею Петровичу не повезло – ковра под ногами давно уже не было, и удар лицом о пол рассек ему губу и разбил нос в кровь. Ему было очень больно, но он успел приложиться еще несколько раз лицом о поверхность, прежде чем удар ногой погрузил его сознание в кратковременное забытье.

3-е мая 2007г ., около 14.10 – 'Третий звоночек' – Пробуждение было резким. Это было его кресло, его стол, его глаза испуганно моргающие ....и его кровь залившая грудь, живот и даже брюки. Голова, как ни странно, совершенно не болела.

Их он видел не сразу, лишь примерно через минуты дымка тумана начала рассеиваться с глаз и трое заговорщиков стали ему видны. – Они стояли в нескольких метрах от него,– не было лишь Пицыка.

– Или-или? – Тем же дрожащим голосом спросил Кравчий.

– Суд. И расстрел за трусость, обман коллег, и неоказание помощи. – Кранч понял его сразу, и, упреждая протест бывшего начальника, продолжил, – тебя сразу вели, и снимали все – и то, что было в кабинете, и то, что было в коридоре. И то, как к тебе в кабинет Аня Годенко кулачками полминуты стучит, и то как ты ей дверь не открываешь. Грустное я тебе скажу зрелище, а при правильном монтаже – так особенно. На роль самоубийцы ты уже не тянешь, покаянное письмо писать, как я понял, уже не будешь, – так что остается суд.

Графин воды, который Пицык плеснул ему в лицо, не был попыткой унизить его достоинство, но от этого Сергей Петрович стал казаться еще более жалким.

Когда его выволокли из-за стола и попытались проводить к выходу он даже не пытался оказывать сопротивление, но ноги его уже не держали, и он рыдал размазывая по лицу сгустки крови, слезы. Когда же из его штанины потекла желтоватая жидкость, а в кабинете начал чувствоваться запах дерьма первым не выдержал Кранч.

– Пицык, ты сможешь привести ЭТО хотя бы в минимальный порядок? Если мы такое привезем обратно, то нас просто не поймут.

Сергея Петровича втолкнули в душевую, бросив ему вслед висевшие его кабинете, еще с незапамятных времен, форменные пиджак и брюки. Нижнего белья не нашлось.

3-е мая 2007г ., около 14.30 – 'Третий звоночек'

Он вышел к своему бывшему заму, своей правой руке, почти таким же каким и входил – жалким, окровавленным. Пицыка в кабинете не было.

К своему бывшему шефу Евгений испытывал сейчас сугубо брезгливость и отвращение. Маленький толстяк униженно скулящий, ноющий и не желающий с достоинством принять неизбежное, отказавшийся от достойного конца в пользу позора.

Женя не был одинок в своем отношении к Кравчему, – бывшего шефа презирали и Кранч, и Пицык, и Евтушенко. А потрясение, которое этот мерзавец испытал, окончательно проявило его истинную натуру – натуру жалкого слизняка, ноющего и умоляющего. Слизняка, от которого все также пахло дерьмом и страхом.

Зрелище было настолько жалким и гадким, что Евгений, развернувшись в вполоборота, показал Кравчему на дверь, куда тот должен был идти, – и лишь в последнее мгновение успел отметить, что из душевой Сергей Петрович вышел в туфлях явно на босу ногу. Этого мгновения слизняку хватило.

Умирать Сергей Петрович не собирался, как ни собрался идти на суд чести или стреляться. Ему действительно было очень страшно, и он рыдал, мочился в штаны и закатывал истерику по настоящему – не притворяясь. Но в глубине души, какой то маленький хитрый зверек внимательно наблюдал за окружающими, надеясь, что судьба подарит ему шанс.

Обычно такие подарки Судьбы бывают редки, – но если ей помочь?! – Запах в кабинете и жалкое зрелище бывшего шефа не добавляли позитивных эмоций, а Кранч и Пицык слишком уважали себя, что бы такое терпеть, и поэтому почетную обязанность подготовить впавшего в истерику бывшего начальник поручили его же бывшему заму. А сами вышли в коридор покурить.

Вряд ли это можно было назвать ошибкой – в комнате не было ни оружия, ни мебели, окна были плотно закрыты и зарешечены, а охрана периметра в основном находилась на крыше. Кравчему было некуда бежать, и некого было звать на помощь. Скрутить же двухметровому Жене маленькое толстое ничтожество – особого труда не составляло.

Да, Сергей Петрович был грузен, если не сказать, толст, испуган до усрачки, его положение было аховым. И он это понимал. Но отчаяние помноженное на решимость и спрыснутое адреналином, часто подсказывает человеку очень нетривиальные ходы.

Покойная Аня Годенко любила цветы, но их, после начала беды, поливать их было некому и некогда. Но и выбросить было жалко – они были как будто символом еще недавней мирной и тихой жизни. Решение было простым – около трети 'санитарной' комнаты было уставлено фиалками и геранью. И у Кравчего, предоставленного самому себе, было лишь несколько минут для того, что бы сложив один носок в другой бросить туда несколько камушков лежавших меж цветов. Вес груза в его самодельном кистеньке был не более двухсот грамм, но отчаяние и ощущение ШАНСА сделали свое дело: короткий взмах кистеньком выдернутым из за спины погрузили конвоира Сергея Петровича в беспамятство. – Кравчему стоило большого руда подхватить падающее тело Жени так, что бы оно плавно осело на землю, а не грохнулось, привлекая внимание тех, кто вышел покурить.

3-е мая 2007г ., 14.48 – 'Третий звоночек'

Хотя Женя был без сознания, но за дверью его приемной – в коридоре, было еще как минимум два человека, от которых ожидать хорошего Кравчему точно не стоило.

Его замешательство длилось около минуты, – что делать дальше он просто не знал. К тому же у Евгения не оказалось пистолета, на который он так рассчитывал.

Неожиданно Женя вздрогнул и застонал – большое и здоровое тело начало приходить в себя, при чем куда быстрее, чем Сергей Петрович рассчитывал. Должно было пройти еще несколько секунд, и для Кравчего все было бы кончено.

Маленькая пухлая кисть Кравчего почти нежно легла на рот лежащего без сознания мужчины, да так, что основание указательного и большого пальцев перекрыли нос. – Женя прекратил делать попытки дышать примерно через полминуты, но Сергей Петрович отпустил его, лишь сосчитав еще до двадцати.

Смерть от асфиксии наступает примерно через 3-4 минуты, и половина этого времени у Кравчего еще была. Прислушавшись и убедившись, что в приемной никого нет, он выволок туда уже задушенного, но еще потенциально живого человека. Кравчий надеялся, что задушенный окончательно умрет раньше, чем в кабинет войдут его судьи и палачи. А потом он бросился к столу. Пистолет был на месте, и там действительно был только один патрон.

3-е мая 2007г ., около 15.05– 'Третий звоночек'

Он услышал, как тело Евгения стало подыматься, сначала тихо подвывая, а потом вообще умолкнув. Еще примерно через десять минут в кабинет вошли люди.

Шум шагов и разговор.

Резко наступившая тишина. Одиночный Вскрик. Крики. Шум борьбы.

Теперь кричит только один человек – он узнал голос Пицыка.

Два выстрела. Тишина.

Пора! Он резко распахивает двери и стреляет в того, что стоит боком к двери. В него тоже успевают выстрелить. Попадают.

Дверь захлопнута. Две пули – одна больно засела в левом плече, вторая ушла дальше, наполовину оторвав ему ухо.

Он знает, что теперь они будут спешить. Теперь будут. – На выстрелы сбегутся, и это уже не будет похоже на арест, а скорее на переворот. И прав будет тот, кто будет жив, а не прав – тот, кто мертв или арестован.

Боль. Болит все – рука, голова, начинает скакать сердце. На мгновение он теряет сознание и, прислонившись к стене рядом с дверью, оседает.

3-е мая 2007г ., около 15.07– 'Третий звоночек'

Маленький, толстый и жалкий он мог сейчас пробовать забаррикадировать дверь, молить о пощаде или пытаться отодрать решетку от окна.

Но его не пощадят, ему негде спрятаться, а решетка привинчена как изнутри, так и снаружи – ее ему не отодрать. И он, и те, что за дверью – это понимали. Но пришли к разным выводам.

Распахивающаяся дверь и влетающий в комнату с пистолетом Кранч, – последний ожидал увидеть свою жертву где угодно, но только не там, где она оказалась – сидя на корточках, возле самой двери и с отвинченной ножкой от журнального столика – длинной и тяжелой.

Сергей Петрович не был суперменом, но прекрасно понимал, что у него только один единственный шанс. Плечо болело нестерпимо, голова раскалывалась, но Кравчий сумел просидеть у двери на корточках целую минуту прежде чем она распахнулась и он смог с силой разогнуть свои уже затекшие ноги, направляя свои самодельную дубинку в шею своему будущему убийце.

Удар выше смазанным – винт на конце дубинки не разорвал сонную артерии, а лишь скользнул по шее и ушел дальше, увлекая Кравчего к человеку с пистолетом – к своему убийце.

Впрочем, и Кранч не смог моментально сориентироваться в ситуации. Неожиданный удар в шею – не смертельный, но болезненный сбил его с темпа, а оказавшееся к нему вплотную тело толстяка не давало возможности мгновенно его нейтрализовать. Для этого надо было или поменять направление ствола оружия к себе или оглушить его рукояткой.

Колебания заняли доли секунды, но их хватило для того что бы проиграть схватку...и жизнь. – Неожиданно острая непереносимая боль пронзила все его тело, больно куснув за сердце, сковала дыхание. Он еще успел выстрелить и понять, что произошло, прежде чем потерять сознание.

3-е мая 2007г ., около 15.07– 'Третий звоночек'

Сердцу тяжело. Все болит. Надо ждать, – ждать и терпеть.

Убийца вламывается в кабинет.

Скрючившийся у двери – распрямляется. Ему хочется буквально разовраться в прыжке как пружине. Но его избитое тело, его сердце – протестуют. Ему удается лишь оцарапать врага.

Инерция движет его вперед. Он вплотную к своему убийце и знает, что будет дальше – удар по голове или выстрел в затылок или сердце.

Удар. Всего один отчаянный удар. Немужской. Подлый. Грязный. Удар коленкой снизу по паху противника.

Под коленкой что-то хлюпает. Противник выдыхает и начинает заваливаться. Одновременно раздается выстрел – пуля снова пробивает его многострадальное левое плечо, глубоко царапает спину уходит в ягодицу.

3-е мая 2007г ., около 15.12– 'Третий звоночек'

Трое бойцов старлея Чалого, чья команда несла охрану периметра на крыше, были посланы на разведку после услышанных выстрелов и криков. Если бы это было со стороны улицы, то к сотрясениям воздуха отнеслись бы более толерантно. Но голоса были 'свои' и раздавались они несколькими этажами ниже.

Труп Евгения Патрунова и Евтушенко они увидели еще в коридоре. Оба были убиты выстрелами в затылок, при чем лицо Евтушенко "украшала" громадная рваная рана.

Пицык был еще жив, но пена изо рта и подергивание ногами показывали, что это ненадолго, – очень удачно задета печень,– отметил про себя Чалый.

И лишь в самом кабинете Кравчего раздавались звуки, – то ли борьбы, то ли еще Бог знает чего.

А потом они увидели и Кравчего – весь в крови, избитый и окровавленный, с левой рукой висевшей как плеть и стоя на коленях, он методично был своей импровизированной дубинкой лежавшее тело Кранча по голове.

10 мая, Центр Спасения Кравчего, бывший склад Гос. резерва ?26.

Пробуждение его было нехорошим. Тут сказался и вчерашний перебор с коньяком, и разговор, почему-то взволновавший его, и... Да он сам не знал, но по шкале самочувствия его состояние было резко отрицательным.

Впрочем, никак нельзя сказать, что он проснулся на полу и в блевотине. – Дражайшая супруга смогла стянуть с него штаны, более-менее обтереть влажными полотенцами тело, а рядом оставить ведерко с водой и пустой тазик.

А потом он лежал на своем диванчике и формировал новую точку зрения – на мир, который дерьмо, на товарищей, что есть стая подлых шакалов, на супругу, что забыла про бутылку холодного пива, а потом еще на одну вещь, что уже несколько часов мозолила его глаза.

Что такое точка зрения?! Если спросить у обычного человека, то он, скорее всего, ответит что это жизненная позиция, с которой кто-то оценивает происходящие вокруг него события. Это правда. Но мало кто обратит внимание, что этот термин произошёл от точки зрения – места, где находится наблюдатель.

Его точкой зрения последние пару часов был диванчик его же кабинета, и взирал он на лежавший на полу кабинета плакат сиротариума. И хотя ему не светило в глаза солнце, и соринка не попадала в глаз, но тяжкое похмелье и скакнувшее вверх давление, свое дело сделали – его точка зрения на лист лежавшей на полу бумаги если не изменилась, то по крайне мере шепнула, что тут что-то не так.

А потом он заснул.

Проснулся он ближе к обеду, и лишь для того, что бы быть введенным в курс дел произошедших с момента отъезда Ольховского, и снова вспомнить о фотографии.

Он взглянул на нее ближе к вечеру – уже куда внимательнее, чем его приемник Хохлов, да и он сам в первый раз. Что-то тут его настораживало, и он сам не знал что именно.

Но чем больше он вглядывался в 'пациентов сиротариума', тем более у него в голове вызревала мысль, очень простая и яростная мысль: – 'Наебала! И меня, и Хохлова. Всех! Наебала!'.

То, что не увидел трезвый взгляд его предшественника, и то, что не увидел он вначале в здравом уме, смог заметить он в том состоянии, которое наступает после очень сильной пьянки. Те детали, на которые он не обращал внимания, совершенно случайно и неожиданно сложились в причудливую картину.

Зачем ей это?!! – Оставалось выяснить. Но вначале Кравчий, как человек осторожный решил собрать о Ней больше информации.

Источников информации было несколько, и он начал с самого нейтрального – со своего предшественника.

Разговор с Хохловым не затянулся, и главное что сумел выяснить Сергей Петрович – было то, что машина с мясом, которую они перехватили в самом начале знакомства с начальницей сиротариума, была отнюдь не первой, и даже не второй.

– А какой? – Кравчий перешел на шепот. Ему что-то резко сдавило горло – то ли давление, то ли жаба.

– Двенадцатой. – Хохлов был спокоен до усрачки. Сделав паузу, он продолжил, – Двенадцатая с заморозкой. Еще была одна с маслом и одна с крупой. Ну и там по мелочи.

– А чего ж ты?!

– А вы не особо и спрашивали – приехали, скрутили, начали расспрашивать, сколько и чего ЕСТЬ. Дык я вам и ответил. А про то, сколько чего БЫЛО, вы меня и не пытали.

Поведение Хохлова в принципе было вполне объяснимо – он, до приезда 'самоспасателей' Кравчего, был тут самым главным. А потом приперлись ЭТИ, и он из верховного руководителя, из Зав-жизнью, просто стал одним из 20 попок в его совете. Поэтому маленькая месть, заключавшаяся в утаивании критически важной информации, о которой его даже не спрашивали, была вполне объяснима.

– Ну и нахуя ей столько мороженой говядины? Ведь пропадет же?!

– Думаю, что нет. Судя по тому, что они просили моих солдатиков добыть – они пытались, или даже построили что-то вроде автоклава. Короче, если у них получилось, то они могли большую часть мяса превратить в тушенку.

– А масло?

– Сергей Петрович, ты как будто в 90-х не жил. Тупо перетопила и в банки закатала.

Следующим был 'штрафник' – молодой 16-летний паренек, выгнанный за то что 'заставляли учить разную лабуду', а онведь 'уже вполне освоил 'ксюху' и может валить 'обратившихся', 'а о том, как ранки зеленкой мазать и борщ варить – пусть у девок голова болит'.

– Так значит 'ксюху' освоил?

– Ну да?!

– И кто ж вас учил?

– Ну, Кутузо...то есть тьфу – Бортник, и немного Прохор – наш завхоз. Он в МЧС раньше служил.

Автомату у Сергея Петровича был, но обычный ментовской укорот. И как у человека, не любившего кровь и оружие, его 'ксюха' успевала покрываться пылью.

– А сборку разборку покажешь, как у Бортника на экзамене?

То, что пацан начал делать, Игоря Петровича сначала удивило, а потом потрясло: закрыв глаза, он примерно за двадцать секунд смог разобрать 'цяцьку' Сергея Петровича, и еще за сорок секунд – собрать обратно.

Последовавший за этим допрос 'штрафника' затянулся еще на добрый час, за время которого Петрович многое узнал и о системе подготовки в отряде ООН, и о том, что уже как минимум тридцать человек умеют неплохо обращаться с 'ксюхой', а через полгода это число может увеличиться и втрое, если не больше. Узнал и про странный отряд 'ваххабитов', который его люди несколько раз замечали в окрестностях, и про многое другое.

По всему выходило что 'эта сука', – так он начал именовать женщину, с которой тогда, в самом начале, беседовал покойный Пицык, – по крайне мере не голодает. И не голодать будет еще как минимум год.

Что она устраивает 'комедь' с попрошайничеством не с голодухи, а сугубо в целях превентивной защиты.

Что обувью и кой-какими мелочами они обеспечили себя, потроша 'упокоенных' (Кравчего внутренне передернуло от омерзения), а остальное добывают в редких вылазках 'Ваххабитов' – группы из десятка самых взрослых и подготовленных воспитанников.

И что с такой динамикой роста вооруженных 'юнитов' скоро уже кое-кому от нее самой защищаться придется.

Мысль, засевшая в голове Кравчего, наконец, проросла в идею. В идею настолько очевидную, что ему даже стало обидно, почем он не додумался до этого ранее.

Оставалось решить лишь два организационных момента: надо было договориться с Ольховским и нейтрализовать добровольного информатора.

Когда 'Моторола' стоявшая на базе 'сюрваера' Ольховского запиликала, и молодой возбужденный парень понесся к отцу сообщать о вызове, Кравчий уже просчитывал в уме варианты как поступить с мальчишкой.

А к тому моменту, когда Ольховский отозвался на вызов, Сергей Петрович Кравчий уже улыбался: из трех вариантов того, как поступить с пацаном, он выбрал самый хороший – самый хороший для него, для Кравчего.

11 мая, Центр Спасения Кравчего, бывший склад Гос резерва ?26, бывший центр спасения им . Хохлова.

За время проведенное в лагере спасения Ковель Виктор Борисович (17 лет) неожиданно для себя выяснил, что он тут собственно никто и звать его никак, и что пайка тут не такая уж и жирная, но и для того что бы ее получить приходится выполнить хоть и посильную, но неприятную работу, и что ему тут никто особенно и не рад. – ТАМ он был равен основной массе, и даже имел вполне отчетливые перспективы своеобразного карьерного роста, а ТУТ – он стал самой мелкой сошкой.

Нельзя сказать, что Игорь Борисович был тут единственным 'штрафником'. Нет! Было еще несколько пацанов из Дома, которых 'навсегда изгоняли' сюда. – И в большинстве случаев возвращали, когда те начинали умолять 'дать им еще один шанс'.

И поэтому его желание быть лояльным к просьбам Кравчего рассказать 'о вашем жить-бытье' имела хоть и наивный, но все таки расчет, что он, этот местный самый-главный, попросит 'маман' или 'Кутузова' взять его назад.

Просьба парня и его желание вернуться, значительно упрощали замысел Сергея Петровича. Хотя контрразведки как такой в их лагере не было, но все же знание об истинном положении вещей у соседей лучше было сохранять эксклюзивным, – хотя бы до поры до времени.

Но и 'Эта сука' раньше времени не должна была узнать, о чем он расспрашивал этого болтуна-придурка.

Его нельзя было оставить тут, но и нельзя было вернуть обратно. – Оставался третий вариант...

И нельзя сказать, что у Сергея Петровича не было преданных людей! – Были! Было несколько человек готовых выполнить его приказ на ликвидацию шкета. Но это было совсем не то, чего хотелось ему, – совсем не то. ЭТО он хотел сделать сам, лично, и так, как ему хотелось.

Ехавшая по шоссе машина была зеленой, военной, открытой и единственной на шоссе – так бы охарактеризовать ее наблюдатель, – если бы конечно он был тут, этот наблюдатель.

Но его не было и поэтому некому было видеть, как из машины вышли двое – грузный и низкий мужчина, и молодой стройный парень.

Некому было увидать и то, как толстячек, показывая, куда то вдаль своему спутнику, резко отступил на шаг назад и чем-то ударил парня по голове, а затем, в смеси прыжка с падением, рухнул на потерявшее сознание тело.

Но увидеть – это одно. А вот почувствовать ту боль, которая терзала тело Кравчего, не мог никто кроме него самого. И в момент резкого прыжка Сергею Петровичу реально было очень трудно – раны жутко болели, а один из швов так резанул болью, что казалось, что пуля вошла в тело во второй раз. Но оно того стоило!

Прокручивая в уме недавние события по недавнему подавлению путча, он еще тогда – на больничной койке – обнаружил в себе что-то новое и ранее ему неизвестное. Оказалось, что воспоминания о том, что произошло в его кабинете между ним и Женей, его не по детски возбуждает: большое сильное мужское тело и его маленькая пухлая от диабета рука, имеющая над этим здоровяком власть, власть над его телом, лишающая его воздуха... и жизни. И все тихо, аккуратно, без криков, крови и насилия – практически в тишине, что так любил Кравчий.

Прокручивая раз за разом это в голове, Сергей Петрович никому бы, даже самому себе, не признался что это состояние, эта ситуация ему нравиться, доставляет практически сексуальное удовольствие, и он безумно хочет ее повторения.

И поэтому он даже обрадовался когда понял, что решить вопрос с 'ликвидацией источника информации' может и сам лично.

Удар носка с песком не был сильным – убийца хотел лишь оглушить жертву, но никак не приводить ее раньше срока в 'окончательное' состояние.

Когда же его рука мягко легла на рот подростка, одновременно зажимая ему нос, Сергей Петрович вдруг окончательно понял – ему нравится это делать, ему нравиться ТАК убивать. Именно УБИВАТЬ! Ему не хочется УБИТЬ, а нравиться сам процесс УБИВАНИЯ, и если бы его можно было бы растянуть – он бы его растянул.

В этот раз все прошло менее травматично и более спокойно, чем тогда в его кабинете: тело прекратило попытки дышать секунд через двадцать. Но этого, вкупе с процессом 'доводки' до места, 'ритуалом' оглушения, подготовки и собственно приведения в 'окончательное' состояние, – этого Кравчему хватило для того, что бы успеть дойти до нужной ему точки внутреннего напряжения и достичь катарсиса.

Треск сухого выстрела в голову уже мертвому, но еще не 'обратившемуся' подростку вернул Кравчего на землю.

Оглянувшись так, словно бы случайно тут оказался, он ничего не увидел кроме пустого шоссе, машины и мертвого тела.

С минуту он еще стоял над убитым парнем, тяжело дыша и глядя в никуда, а потом осел, привалившись спиною к колесу.

А потом он заплакал. Это не были слезы отчаяния, горя, или сожаления, – просто ему было очень хорошо. И он был счастлив – тут и сейчас.

Минут через двадцать, тяжело перевалившись на карачки и начиная подниматься, опираясь одной рукой на колесо от машины, а другой о колено, – он вдруг понял, как можно сделать еще ЛУЧШЕ. – В СЛЕДЮЩИЙ РАЗ, если не стрелять, а тихо и аккуратно сломать уже задушенному шею, это продлит удовольствие, а треск выстрела не будет нарушать и портить то блаженное состояние, в которое он погрузился после приведение тела в 'окончательное состояние'.

То, что СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ обязательно будет, Сергей Петрович уже не сомневался.