Текст книги "Мама (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Снова 'Эта' приехала ним в Саивку через три дня, собрав чуть поменьше, а потом еще раз, и еще раз, пока ей почти перестали подавать...

В этот раз все было как и три дня назад: 'побирушка' вскарабкавшись на машину начала говорить:

– Вы знаете – кто я, и зачем приехала. Прошу Вас – кто чем может – помогите! Две сотни детей – банально голодают. Есть инвалиды, есть совсем маленькие, есть несколько новорожденных... Ради бога! – Я не прошу оружия, – оно у нас есть, и за себя мы постоять сможем, но наши инвалиды не могут передвигаться на дальние расстояния и им нужен уход...

Мальчик стоял с отцом и наблюдал издали, как 'побирушка крутит пластинку' – все, как и в прошлый раз – те же слова, так же сидят в кабине 'однорукий' и 'колотый', дети только каждый раз другие, но все такие же худющие, да с каждым разом в словах 'побирушки' все больше слез и отчаяния.

И тут и сын, и отец отмечают и что-то новое: после своей стандартной речи 'люди добрые, сами мы не местные', женщина продолжает просить:

-...если у кого то есть инсулин, препараты для химиотерпатии, антибиотики, реактивы для. .. – она продолжает говорить и перечислять медпрепараты, а потом замирает в ожидании.

И вот какая то бабка, свободно, никого не касаясь, проходит сквозь жиденькую толпу зрителей протягивая 'побирушке' пакет, по всей видимости, с лекарствами, а вот кто-то несет ей початую паку 'бич-пакетов', еще коробка, и еще тюк. И все.

Все – в буквальном смысле. Становится ясно, что тут ей больше не подадут – ни сейчас, ни в будущем. – 'Побирушка' растерянно смотрит на скромные пожертвования, ее губы дрожат. Проходит несколько секунд, затем еще полминуты, а толпа все смотрит на нее, предвкушая зрелище, и наконец, получает желаемое: директор Детского Дома ?5 тихо опускается на колени прямо в лужу, потом садится на бедро, опираясь рукой, и начинает тихо подвывать – то ли от отчаяния, то ли от наступающей истерики. Это продолжается около 20 секунд, пока, наконец 'однорукий' не выскакивает из кабины, и при помощи двух пацанов не затаскивают воющую от отчаяния тетку в кабину автомобиля.

'Проверка на дорогах' – был любимым фильмом ее дедушки. А идея о том, что наличием или отсутствием еды можно откорректировать внешность, была для нее не новая. Пару суток голодания для нескольких худощавых пацанов, которые с автоматами в руках должны были стоять в кузове авто во время их 'рейда' по обитаемым окрестностям, по мнению доктора были не слишком уж и опасными. Да и Маша оказалась неплохим гримером, удачно наводя мешки под глазами.

И мало кто знал даже на территории Дома, что унижение их руководителя, просьба милостыни, которая впрочем, была совсем и не лишней, голодание добровольцев, стояние на коленях и прочий 'театр' – были вовсе не для того, что бы заполучить еще один ящик мивины, или пару баклажек просроченного кукурузного масла. – Все было куда как проще и сложнее одновременно – «мама» выстраивала своего рода виртуальную систему защиты вокруг своего мирка. Ведь редко кто решится грабить или обижать вооруженного, но еще реже кто решиться грабить вооруженного нищего. – Дом создавал себе реноме нищего и голодающего заведения, приблизиться к которому означало услышать просьбу о помощи, или получит автоматную пулю.

И это мероприятие было не единственным в своем роде. – 'Местные' и 'понаехавшие' из Саивки, Адамовки и прочих кластеров, не раз и не два видели как пацаны из детдома на одном из 'пунктов выхода' близ дороги потрошили упокоенных ими 'обратившихся', снимая с них еще годную обувь, драгоценности и прочие полезные в хозяйстве предметы. – Ни один нормальный человек из тех, кто выжил в первые недели, никогда бы не опустился до того, что бы снимать с мертвеца обувь или проверять карманы полуразложившегося трупа. Ни один, кроме ЭТИХ.

Не знали они лишь того, что сложная система засек и завалов специально выводила некоторую часть 'обратившихся' на несколько участков шоссе, как не знали и того, что процесс 'потрошения трофеев' старались начинать после того как был слышен шум приближающегося транспорта.

Сильные и 'упакованные' люди, с хорошим транспортом и оружием, отбив очередной склад или магазин, возвращаясь домой, – они видели пацанов снимающих берцы с упокоенного стралея или кольцо с руки мертвой тетки. Ничего кроме смеси жалости с налетом презрения это не вызывало.

Впрочем 'детдомовцы' на своем участке чистили дорогу весьма исправно, не только упокаивая 'обратившихся', но еще и сжигая их. Да и были они вооружены. Пусть не навороченным оружием, но и их АК могли убить живого так же, как и упокоить мертвого. А потому обычай, проезжая мимо, бросить голодающим 'санитарам леса' банку тушенки или иного деликатеса сформировался очень быстро и соблюдался неукоснительно. – Ведь если обидеть 'убогих', то в следующий раз прухи не будет?! – Эта примета тоже была сформирована практически одновременно с обычаем подаяния.

Вечно голодные, раздетые и вооруженные – такой формировала образ своих подопечных их 'мама' в глазах окружающего мира. И мир ей пока в этом верил.

ОТСТУПЛЕНИЕ : из копии Приказа ?567/1

....'П.1 За попытку изнасилования ученицы старшей группы Ивасик В.К. (14 лет), младший преподаватель Иванчук Виктор Борисович (15 лет) приговаривается к отчислению из Детского Дома ?5, с последующим переводом в ближайший лагерь Спасения (пгт. Томаковка).

П.1.1. По настоятельной просьбе Ивасик В.К. о смягчении приговора – приговор объявляется условным. На период испытательного срока (6 месяцев) Иванчук В.Б. лишается статуса преподавателя, и приговаривается к 100 нарядам по кухне вне очереди

П.1.2. По просьбе Ивасик В.К. ей разрешается отбыть положенное число внеочередных нарядов по-столовой вместе с наказанным, сократив их число до 50.

П.2. За грубость в отношении персонала, отказа проходить необходимый образовательный минимум, саботаж и игнорирование распоряжений руководства, рукоприкладство – младший преподаватель Ковель Виктор Борисович (17 лет) приговаривается к отчислению из Детского Дома ?5 с последующим переводом в ближайший лагерь Спасения (пгт. Томаковка). – Ответственный за приведение Приговора в исполнение – Борник И.Г.'...

Напротив П.2. рукой человека приводившего приговор в исполнение сделана приписка: Это была ошибка. К сожалению, мы не звери...

Танатос и Эрос – две противоположности, две стороны одной медали. Эросом жизнь зарождается, а Танатос ее завершает. И если троица на дальнем посту была озабочена, подобно жрецам бога смерти Танатоса, вопросами упокоения и погребения, то и Эрос брал свое.

На кухне горел свет. Молодые парень и девушка, практически еще дети, были тут одни. Девятичасовой рабочий день, в котором учеба перемежалась с хозяйственными работами, был вполне терпимым по нагрузкам для молодых растущих организмов. Но если к ним добавить еще ежедневные дополнительные 'штрафные' два часа работы на кухне, то рано или поздно усталость возьмет свое. Им обоим предстояло работать вместе еще достаточно долго. Один отбывал приговор, а вторая помогала ему его отбыть.

Неожиданно парень вздрогнул и проснулся. Он ведь прилег на лавку отдохнуть всего на несколько минут?!– Хотя, судя по затекшему боку, спал он так достаточно уже долго. Но разбудила его вовсе не жесткая поверхность деревянной скамьи, а слезы падающие ему на нос и лоб, да еще тонкая девичья ручка, гладящая вихры его непослушных рыжих волос. А вот голове было приятно – голова лежала на ее коленях, и от них пахло хорошо, приятно и ...Неожиданно девочка наклонилась и прикоснулась своими губами к его щеке.

Люди в той, прежней жизни, были вообще очень странными существами: сцены убийства себе подобных они всячески героизировали в фильмах, на картинах, в песнях. В то время как сцены зарождения жизни стыдливо именовали порнографией, рассматривая их как нечто неприличное, постыдное и запретное. Показать в детском фильме сцену обезглавливания? – Запросто! Показать в том же фильме женскую грудь или половые органы?– Верх неприличия!

А секс?! – Сколько странных, вредных и нелогичных табу с ним связано?! – Связь сорокалетнего мужчины с 13-летней девочкой обществом рассматривалось как нечто страшное, предосудительное – что то среднее по тяжести между некрофилией и государственной изменой.

А вот связь 13-летних подростков – это скорее из областей детских шалостей, типа 'дети растут – познают мир', или 'взрослые недосмотрели' .

Хотя, казалось бы, кто лучше как не взрослый опытный мужчин, не стремящийся форсировать события, опытный и контролирующий свои гормоны, не введет юную девушку в мир чувственности.

А если это мальчик?! – Эх, объяснили бы этому мальчику, что советы друзей 'быть понастойчивее', и что 'они все сначала ломаются', – не стоит воспринимать буквально.

Да и девочка...Рассказы-страшилки подруг о предстоящей боли, неуверенность и робость на фоне решимости молодого любовника, а потом страх. Страх порождает панику и рождается слово 'НЕТ'. Эх подруги-подружки, объяснили бы вы этой дуре что после того, как с обоих скинута одежда, он уже почти в ней, а мысль в глазах любимого уступила место страсти и нетерпению, – слова 'НЕТ' говорит уже не стоит.

Ее страх и запоздалое сопротивление, и крики, и его расцарапанное лицо, и пятна крови на старом матрасе – улики были на лицо. И оставалось лишь привести приговор в исполнение – изгнать из стада паршивую овцу. И изгнали бы, наверное, если бы кроме плотского чувства эти двое не испытывали друг к другу еще и первую, только-только зарождавшуюся любовь.

О том, что Колька с первой группы 'попортил' Вику знали уже все. В первую очередь благодаря голосистости самой Виктории, и ее желанию добиться сочувствия у подруг. Подруги впрочем, жалеть 'пострадавшую' не спешили, а, узнав, как протекал процесс изнасилования, вообще прекращали выказывать ей какое либо сочувствие. Впрочем, и сама 'пострадавшая', успокоившаяся после лошадиной дозы корвалола и валерьянки, к утру, наконец, допетрила, что больше Колю она не увидит. Ее Коленьку!! – Сначала Вика пришла к Бортнику, затем разговор продолжили у Марии, и, наконец, у самой «Мамы».

Поцелуй в щеку был вполне невинен и лишен какой либо чувственности, но следующим движением девочка вдруг прижала голову мальчика к своему животу и, мешая слезы с поцелуями, начала что то шептать ему в ухо – бессмысленное и очень приятное.

Если бы кто заглянул в зал столовой через 10 минут, то увидел бы что молодой человек, осужденный к 'исправительным работам' за 'взлом лохматки', явно склонен к рецидиву. Впрочем, в этот раз с противоположной стороны не было ни жеманства, ни страха, но была мощная термоядерная смесь любви и желания, чувства собственной вины и жалости к пострадавшему из-за нее.

Но в тот вечер не только эти дети служили этим двум сильным и капризным божествам. Свою лепту внесли и взрослые. – Так, этажом ниже парочки влюбленных подростков, которая, наконец, совпала в унисон в своем лирическом настроении, шел обычный урок медицины. И там самый обычный доктор показывал самым обычным девочкам, как определяется срок беременности при осмотре беременной. Девочки, по задумке 'Мамы' должны были стать чем-то средним между медсестрами и фельдшерами. И поэтому ни "Мама", ни Нач. Мед. Маша, ни доктор не были настроены упускать возможности дать дополнительный урок будущим фельдшерицам если кто не дай Бог сломает конечность, понадобиться вскрыть фурункул, ну или, как сейчас, определить срок беременности.

Беременная, кстати, тоже была самая обычная – такая же девочка, как и те, что тренировались 'на кошках', то есть на ней. – Увы, Оленьке, 15-летней миниатюрной девочке, в этот раз выпала честь не учиться, а учить. Виною тому была непутевая мамаша, забравшая дочку несколько месяцев назад погостить (фактически укравшая) ...и Олин двоюродный брат, успевший за недолгие три дня, пока шел розыск девочки, напаскудить.

– Иди сюда. Так. Правильно. Вот берешь расширитель...в вот так...так...а теперь , – доктор говорил спокойно, даже с некоторой ленцой, но четко и размеренно, – так...так, а остальные , две слева и две справа, начинают смотреть и слушать.

Две девочки стояли справа от доктора, две слева, а маленькая, но фигуристая брюнеточка, прижимаясь спиной к груди доктора, стояла в центре – между ним и креслом, где в раскорячку лежал 'объект изучения'.

Доктор, высокий, худощавый мужчина, был уже сед, что впрочем, для мужчины перешагнувшего через полвека – было нормально. Впрочем, седина не была его единственной визитной карточкой. Острый орлиный нос, ножные протезы, пронзительный взгляд и острый и циничный ум делали доктора чрезвычайно колоритной фигурой.

А еще пальцы. Длинные и сильные, они были пальцами не пианиста, а именно хирурга. О том же что он этими пальцами способен делать вне операционной палаты среди женской половины Дома тоже ходили разговоры, но уже не медицинского характера. И от этих разговоров одни девочки и девушки густо краснели, другие облизывали язычком верхнюю губу, или иным образом казали свою заинтересованность фигурой доктора и его действиями явно не-медицинского характера.

Вот и сейчас, – мерный голос, одна рука помогает расширителю, подсвечивая и указывая на дно матки беременной, и все внимание девичьих глаз устремлено вперед. И никто не видит как вторая рука мужчины медленно и незаметно проводит по левой груди прижавшейся к нему брюнеточки Оленьке Кирпе, не трогая, а скорее касаясь. В этом жесте нет крайностей – ни 'разрешите впердолить', ни – случайного касания. Охотник сам оставляет за дичью право выбора – оскорбиться или не заметить, давая, таким образом, ему возможность действовать смелее. – Но дичь выбирает третий вариант, превращая самого охотника в жертву. – Кисть мужчины с длинными и сильными пальцами уже готова покинуть грудь девочки, когда неожиданно замирает: на его кисть легонько ложится рука девочки и прижимает достаточно сильно для того, что бы у немолодого мужчины сильнее забилось сердце, а ладонь успела ощутить отсутствие лифчика на острой девичьей грудке.

ГЛАВА ПЯТАЯ 'ЗАГОВОР'

10 мая, Лагерь Спасения Кравчего, бывший склад Гос. резерва ?26 ПГТ Томаковка.

Власть – это всегда сложная система сдержек и противовесов, а в хозяйстве Кравчего были разные противовесы из разных служб, ведомств, воинских частей. И даже его бывшие коллеги – далеко не всегда считали, что должность 'Спасителя отечества' он занял по – праву. Ведь были и другие! – Тот же Кранч, волею судьбы и Кравчего, оказался не у дел в момент дележа власти.

И он балансировал, не имея ни собственной силы, ни однозначной поддержки среди 'своих', которые видели в нем выскочку, ни пожарных, ни МЧС-ников, ни других групп. Все что мог он делать, так это выстраивать сложную систему сдержек и противовесов, при которой его смена казалась разным группировкам большим злом, чем его наличие. И при этом, прекрасно понимая, что рано или поздно он не сможет 'уравновесить' желания и страхи всех членов совета. И уже звенят звоночки и бьют колокола, о том, что есть влиятельные люди, и что у этих людей есть мнение о том, что ему пора уходить.

Их сейчас тут было лишь двое сидящих за столом людей – очень разных людей. Один был высоким брюнетом лет 35-40, с волевым красивым лицом. А второй – был небольшого роста толстячок, страдающий, видимо, не только излишним весом и облысением, но еще имеющий проблемы с давлением, потоотделением и множеством других вещей, осложняющих жизнь человеку, перешагнувшему через полвека своей жизни.

К этому описанию у толстяка еще можно было добавить следы обширных гематом на лице, сломанный нос и недавнее пулевое ранение плеча.

И была еще одна вещь делавшая этих людей непохожими друг на друга: один в дни беды смог спасти всех своих и сейчас принадлежал к немногочисленной когорте семейных людей имеющих полные семьи, а второй ..А у второго сейчас была только дочь – главное и единственное сокровище в его жизни.

На группу Ольховского один из его поисковых отрядов выскочил совершено случайно, и так бы и разминулся два одиночества, как избегали друг друга и ранее группы вооруженных людей шарящих по округе, если бы в бинокли практически одновременно командиры обоих группок не узнали друга-друга.

Робкое приветствие рукой с одной стороны было поддержано более энергичным движением маханием панамы с другой. Затем последовала встреча 'переговорщиков', и вот уже сам партизан-Ольховский пьет коньяк в гостях у местного царька Кравчего, на которого еще бы полгода назад смотрел бы если не с высока, то по крайне мере не как на равного.

– Ну так вот, – продолжал говорить Сергей Петрович, – сидели мы там как в мышеловках – жратвы нет, нормальные мужики, одиночки или семейные, по селам разбегаются, а бабы с детворой, инвалиды и прочий ...м-м ..мусор, что ли...к нам бегут, – хоть вешайся!

– Ну?

– Баранки гну, Ольховский, – засмеялся Кравчий, – начал мой Женя разбирать бумаги да гигабайты покойного 'папы', ну вот и наткнулся на план эвакуации СЮДА. 'Папа' неглупым человеком был, и о том, что тут и сытно и безопасно будет еще в первый день докумекал, но молчал...Как я понял звонок Ему от Бортника, – услышав эту фамилию Ольховский дернулся, что отметил про себя Кравчий, и продолжил после небольшой паузы, – так вот, звонок от Бортника был не первый для него. И у него информация была еще на пару часов ранее – и из Москвы, и из Минска. Но он ждал чего-то, наверное. Подозреваю, что оптимизации числа едоков.

Оба собеседника недобро улыбнулись. Ни Кравчий, ни Ольховский покойника не любили, оба были сейчас живы, и оба находили забавным, что в число 'оптимизированных' не вошел главный оптимизатор.

Друзьями собеседники никогда не были, но то что они оба были из одной конторы, и оба находились, что называется 'в пути', или, говоря по другому – были в подвешенном состоянии, – это их в какой то степени объединяло и давало возможность понять друг-друга.

– Ну, так вот, – продолжал 'Спаситель Отечества', – идею с Томаковкой подкинул еще покойный шеф.

Ну, посуди сам – далеко от города, много продуктов, а вокруг, как в той песне, степь да степь кругом.

– Но из разговоров я понял, что вы тут были не первыми? – Голос Ольховского был слегка ироничен, но лишь слегка.

– Да, представь себе, умные мысли имеют свойства приходить в голову разным людям. МВД-шники тут окопались, человек двадцать. У них и 'охранная грамотка' была. Короче, мы не стали идти на штурм, а они не стали играть в '300 спартанцев'. Решили миром – они вливаются в наш дружный коллектив, а их командЭр входит в наш междусобойчик.

Звон рюмок, – банкующим на правах хозяина был Кравчий, – и молчание, – каждый их них думал о своем. Ольховский не выдержал первым.

– Сергей Петрович, – сказанное было произнесено, скорее, с долей шутки, чем с пиететом, – нам помощь твоя нужна. Небольшая, но помощь.

Ответный кивок, и Ольховский продолжил.

– В ваш 'колхоз' идти у меня желания нет, равно как и у моих орлов. Но, – собеседник Кравчего поднял палец вверх, – мы не отказались бы от союза с вами. Вам будет выгодно иметь глаза, уши и десяток стволов на дальних подступах к Томаковке, а нам – знать, что есть, кому кричать 'Help', если станет совсем кисло.

– И сколько километров будет разделять нашу дружбу? – Голос Кравчего был полон иронии.

– Еще не знаю, сейчас ищем жилье для постоянного обитания.

– Господи!? – Сергей Петрович был искренне удивлен – Да кругом пустующих зданий сколько угодно. А у тебя с добрый десяток стрелков?! Откуда проблемы?!

– Так то оно так, – в отличие от удивленного Кравчего Ольховский был скорее грустен, – но давай прикинем. Ведь мы поставили задачу найти себе постоянное жилье не для базы, где можно отсидеться между грабь-рейдами, а именно что жилье.

Ты говоришь, что 'Вокруг полно пустого. Так вовсе нет! Эти два месяца мы просто старались выжить и не делать ошибок. Короче, сидели тихо как мышки, типа нам надо сохранить себя для потомков и не делать ошибок... А другие, те что по дурнее или поумнее, – не сидели, забившись в норку.

Командир отряда выживальщиков сделал паузу, допив остатки коньяка, салютуя своему хозяину, и продолжил.

– Итог! Сейчас нужного жилья, отвечающего тому, что мы ищем, и при этом свободного, может и не быть.

Ольховский начал загибать пальцы -

– Мизинец. Рядом должна быть пашня. И с нормальной землей и рядом, а не в 3-5 километрах. И хорошая, а не изгаженная химией, с нормальной кислотностью. И земли должно быть много. Мои люди в необходимость вошколупиться в земле – верят, но сами не горят желанием. Поэтому земля должна кормить много людей, которых мы будем приглашать, тянуть, привлекать.

– Безымянный. Расположение. Не слишком далеко от города, но и не в пригороде.

– Средний. Строения. Желательно новые, капитальные, предназначенные для жилья, рассчитанные на долгий срок.

Ольховский хотел дальше продолжать, но, махнув рукой с тремя зажатыми пальцами и выпалил на одном дыхании, – попробуй найти небольшое хорошее жилье, отдельно стоящее, капитальное, для небольшой группы, но с перспективами и близ дороги, но не на самой дороге. и т.п, и т.п. – такого жилья не так уж и много. Поверь! И оно уже занято. Нам остается или довольствовать худшими вариантами, или отбить оптимальный.

Но тут есть своя логика – отбив его, нет гарантии, что не будет врагов и выстрела в спину. – Ну, перебьем-выгоним мы 10-20 человек, но где гарантия, что не будет 21-го мстителя со снайперкой или минометом? – Хотя, это и не глобальная проблема, но повозиться нам придется. Так что, если есть зацепки – буду благодарен за инфу.

Сергей Петрович внимательно выслушал монолог собеседника, а потом произнес тихо и спокойно слово – НЕТ.

А потом, то ли под действием алкоголя, то ли от нахлынувшего желания быть наконец хоть с кем откровенным, начал говорить.

– То, что я тебе скажу, Ольховский, я говорю тебе и только один раз. – Сделав паузу, и глубоко вздохнув, он продолжил. – Сейчас тут крысятник единомышленников. МВД-шники, ДПС-ники, пожарники, просто группки по интересам.

Плюс во внешнем периметре около тысячи человек, и там тоже есть вооруженные группы людей, – народная милиция, которая держит внешний периметр. Это уже не 'наши'. Наши все тут – Сидят на харчах, а там, – он махнул головой в сторону лагеря спасения, – просто вооруженные самооборонщики. И у них, а вернее, у их лидеров, тоже есть мнение, которое мы не можем не учитывать.

– Сергей Петрович, – неожиданно перебил его Ольховский, – позволь ... Ты НАШУ контору не упомянул в качестве субъектов влияния. Это случайно? Или...

– Или. И не упомяну. Нет больше НАШИХ. Есть бывшие СБ-шники, рассосавшиеся по разным группам, есть личная охрана Главы Совета, сиречь меня. А вот нашей СБ-шной кодлы нет. И уже не будет.

Лицо Ольховского выражало крайнее изумление.

– Сергей, такое может быть только если...

– Да! – Кранч, Евтушенко...Кто еще там? – А! – Пицык. И мой зам. А нет лидеров, так и людей легко к себе переманить. Нас то и было человек сорок от силы. Кто-то погиб, кто-то дезертировал, а кто-то и остался.

– И кто их?

– Официальная версия гласит, что мой зам героически погиб спасая своего руководителя от заговорщиков.

– А не официальная?

– А то, что ТАМ было, знаю только я. Думаю, что этого вполне достаточно.

Ольховский закашлялся, поймав на себе взгляд Кравчего. Было в нем что-то новое, странное и маслянистое. А Кравчий продолжил.

– Так что Томаковка тебе сейчас вряд ли поможет. Тут своих проблем туева хуча, идет грызня, тянут одеяло друг на друга, уроды. И давно бы перетянули. Но.. Ты посчитай! Тут за каждой группкой стоит человек 40-50 активных стволов. А их тут около десятка, этих группок по интересам, плюс личная охрана 'Отца русской демократии и Спасителя Отечества первой степени', то есть меня, это еще двадцать человек. Плюс чуть менее сотни 'милициянтов' во внешнем круге. – Да, они лишь держат периметр, выполняют черновую работу, отстреливая редких 'ходячих' и лупя крыс палкой, да – они плохо вооружены. Но у них есть одно НО! – Им некуда деваться, и они зависят от наличия еды, безопасности и спокойного сна своих родных. – Все, кто сейчас во внешнем круге – это семейные, у которых или больные дети, или не-ходячие родители, или у жен реактивный артрит вкупе с травмой спины. Поодиночке они не выживут, а в нормальные группы их не примут. Знаешь, что такое "последняя стая"?

– Нет. Что-то с волками связанное?

– Не угадал. Когда птицы, спасаясь от зимы, летят на юг, разные инвалиды и прочие 'серые шейки' разных пород сливаются в отдельную стаю. – Представь себе стаю, в которой и утки, и аисты, и прочие птеродактили! – И летят они последними. И недолетают, конечно же. Ну, так вот, у меня за воротами около тысячи таких 'серых шеек'. Тех, кто еще жив, но для полета в любой стае бесполезен, но если останется один, то умрет. И у этих 'серых шеек' есть около сотни защитников.

Мы знаем, что они балласт, и они знают, что мы знаем. И мы знаем, что они знают, что мы знаем... Ты, когда к лагерю подъезжал, на что внимание обратил?

–Ну, много на что было посмотреть. Партизаны твои, из "серых шеек", что с ружьями ходят и палками машут.

– А еще? Подумай...

– Кольца?!

– О! Лагерь спасения имеет девять 'колец' палаток и времянок. И, если ты заметил, раньше он имел как минимум двадцать таких колечек. Было двадцать, а стало пять!

– А люди?

– Люди?! А люди сами ушли, – те, кто смог или захотел. Мы ж не уроды?! Ольховский, когда эвакуация из города началась эвакуация, то планировалось вывезти через речь-порт баржей тысячу, а по факту получилось все семь. Это, не считая автотранспорта и вертолетов. Люди умудрялись к нам пробираться до последней минуты эвакуации. Ну, или мы снимали их с балконов, если они махали и просили.

– Ну?

–Лапти гну, – Кравчий невесело ухмыльнулся, – было тут около десяти тысяч человек первые две недели, а сейчас чуть больше тысячи. Остальные рассосались. Социальный отбор – налицо. Кто мог прожить без этой кормушки – ушел, а кто нет – остался. И кто остался?! – Больные, бабы, инвалиды и прочие иждивенцы. И далеко не всех их мы можем припахать в силу чисто физической немощи, возраста или болезни. И ведь это далеко и далеко не все!

– У Вас есть еще один лагерь?

– У НАС – нет. Но ты помнишь Бортника? – По лицу собеседника Кравчий понял, что Ольховский его не только помнит, но возможно еще и вспоминает, и продолжил, – Он снова пытается мир спасти. Сейчас я тебе его покажу.

'Плакат' из четырех склеенных листов вынутый из сейфа была уже порядком затаскан, – сказалась смена хозяев, время и, по-видимому, бутылка пролитого на нее темного пива. Но лицо однорукого чекиста в окружении детей и подростков было вполне различимым.

Не дожидаясь вопроса Ольховского, Кравчий продолжил, – Детский Дом ?5 в чуть более чем в полусотне километрах отсюда. Там дети уцелели, часть персонала с директором, – в общем, пытаются барахтаться. Ну и он там пытается...пытается снова мир спасти. Донкихот, одним словом. А их там чуть ли не две сотни рыл – малолетки, инвалиды, бывшая шантрапа. И, слава Богу, что они ТАМ, а не ТУТ. Потому что если во внешнем периметре к тысяче 'балласта' из взрослых добавиться еще и ЭТО... – Заканчивать он не стал, лишь в сердцах бросив 'плакат' в сторону дивана.

Повисшее после этого экспрессивного жеста недолгое молчание было прервано самим Кравчим. В этот раз он заговорил более тихо, но в его голосе сквозило такое напряжение, что его собеседник сразу напрягся.

– И вот что я тебе ЕЩЕ скажу, Ольховский. Эта информация секретна, но не знает ее лишь ленивый. Что тебе говорит цифра 7 %?

– Все что угодно. Но, думаю, ты скажешь лучше.

– Скажу. 7% – это размер съеденных продуктов этой оравой, – кивок головой, как в сторону внешнего периметра, где кольцом располагался палаточный лагерь спасения простых смертных, так и в сторону собственного административного корпуса.. Оказалось, что аппетиты с началом беды не уменьшились, а вот запасы еды были хоть и велики, но таки ограниченны. И это за пару-тройку месяцев?!– А что будет через год? Что бы сделал на моем месте, или на месте моих 'директоров'?

– Попытался бы избавиться от лишних ртов.

– А что бы ты подумал на месте 'серых шеек' и их защитничков?

–Ну...Что они и есть эти 'лишние рты'...ну и даже предположил метод избавления, по типу 'молись о лучшем, готовься к худшему'.

– Вот! А теперь добавь еще что тут и внутри периметра номер раз, то есть тут, рядом и под боком, не все спокойно. Пожарников – никто не любит – их спаслось больше всех, при чем и семейных с ними больше всех, а вот как военная сила они наименее сильны. СБ-шников никто не любит, но два десятка моих, бывших моих, по разным группам разбежались за сутки, а ведь еще есть МЧС-ники, ДПС-ники, и прочая, и прочая.

Короче, мне порою, кажется, что у аглицкой королевы более власти было чем у меня. И тут ТЫ? – Что подумают 'пожарники', 'милицианты' или кто другой? Я не знаю, но все что угодно. А у нас пока что равновесие, покой, порядок, стабильность. И ты, Ольховский, предлагаешь это равновесие нарушить, взяв перед тобой союзнические обязательства? При чем выгоды будут очень отдаленные – ведь ты далеко, а вот брожение в умах, интриги и контр-интриги начнутся сразу же. Вот ты бы на моем месте взял?– Молчишь?– Вот и я промолчу!

Уже уходя, накидывая свою куртку, Ольховский услышал Кравчего. Тот стоял тяжело, сложив руки на животе и прислонившись здоровым плечом к стенке. Годы, ожирение и спиртное сделали свое дело. Но слова его были на удивление тихими и четкими.

– Я сказал, что Лагерь спасения не сможет положительно ответить группе гражданских под руководством бывшего сотрудника СБ Ольховского на их вполне разумное предложение. Но если возникнет возможность, Комендант Лагеря Спасения всегда будет готов оказать помощь своему бывшему коллеге. И будет рассчитывать на ответную любезность.

Этой дипломатической фразой Кравчий словно бы разбил ледок, тронувший их беседу после его 'нет', и их рукопожатие было слишком крепким, для того, что бы назвать его формальным.

Когда дверь за Ольховским захлопнулась и сюрвайвера повели к выходу из лагеря, его недавний собутыльник и нынешний 'Спаситель Отечества' сел и задумался. – И было ведь о чем думать?! То, что он сказал Ольховскому о противоречиях в их команде, было лишь блеклым отблеском того пламени, которое грозило сжечь их мирок.

Но если бы рядом с ним был не Ольховский, а его покойный брат, или однокашник Грузинский Петя, сгинувший в Минске в самом начале Беды, или кто еще, кому он мог доверять как самому себе, тогда Кравчий раскрылся бы по настоящему. И рассказал бы о своем знании.