Текст книги "Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства"

Автор книги: Арон Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Велико могущество дьявола, и борьба добра против зла далека от завершения. В ней принимают участие все высшие силы и ангельские воинства, с одной стороны, и силы ада – с другой. Но и каждый человек вовлечен в эту всемирно-историческую битву. Бертольд цитирует слова «Откровения Иоанна» (5:1): «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями» – и дает толкование этого текста. Книга означает грешника, сердце которого запечатал дьявол. Открыть ее может только милость Христа. Семь печатей, навешенных дьяволом на человека, суть: (1) легкомыслие по отношению к грехам, (2) утешение при виде чужих грехов, (3) надежда на долгую жизнь, (4) надежда на милосердие Господа, (5) стыд, мешающий исповеди, (6) страх перед епитимьей, (7) отчаяние. С помощью всех этих ухищрений дьявол пытается отвратить человека от спасения (8, № 43).

Напряженный драматизм борьбы между богом и дьяволом явствует из уже цитированного утверждения проповедника: из двенадцати частей, на которые был поделен род человеческий, десять принадлежат дьяволу и лишь две – богу. «О, Господи! – восклицает Бертольд. – Сколь мала наша доля!» (8, № 29). С максимальной наглядностью этот драматизм изображен в проповеди «О семи печатях исповеди». Здесь рисуется тяжба между Христом и Сатаной из-за души грешника. Нечистый обосновывает свои притязания тем, что имущество, которое не было востребовано на протяжении длительного срока – сорок, пятьдесят или сто лет, – по праву давности принадлежит фактическому обладателю. «А я, – заявляет дьявол, – владею грешниками по пяти тысяч лет». Бог возражает: он затребовал этих грешников через патриархов, пророков, апостолов и ангелов. Дьявол ссылается на документ (han-tveste), удостоверяющий, будто грешник – его, поскольку нарушил божьи заповеди. Бог возражает: «Запись сия – ложная». Бес: но он не покаялся и не понес епитимьи. Бог: «Разве Я не искупил его грехов? Положи на весы все грехи людей, содеянные со времен Адама», и единая капля крови Христа, пролитая за грешников, перетягивает другую чашу весов (8, № 43).

Однако, пожалуй, чаще, чем о дьяволе, Бертольд говорит о бесах, о бесчисленном воинстве зла. Если Бог оградил свое «поле» небесной стеной – воинством святых ангелов, поставив их стражами повсюду – в каждом королевстве и герцогстве, в любой земле, епископстве, в каждом городе и деревне, в монастырях и поселках, в бургах и домах, – и приставил ангела-хранителя к каждому человеку в отдельности независимо от того, молод он или стар, крещен или нет, даже к каждому язычнику и еретику, к славянину или татарину, короче говоря, ко всем, кто создан человеком, то к каждому смертному вместе с тем приставлен и свой бес, и этот бес тотчас сломал бы ему шею при совершении им смертного греха, не будь защиты ангела (8, № 23).

Большими отрядами черти прибывают по ночам в города и деревни, повсюду расставляя свои сети. Но, возражает проповеднику его всегдашний собеседник, «ты, брат Бертольд, много говоришь о бесах и об их проделках, а ведь мы никогда их не видим и не слышим, а потому они нам непонятны». «Тем больший от них вред, – говорит Бертольд. – Если бы ты увидел одного-единственного беса, каков он есть, то, я уверен, никогда бы ты более не впал в грех. Коль могли бы мы их видеть, их уловки были бы тщетны. Бесов – многие тысячи, а они помалкивают». И здесь Бертольд обращается непосредственно к ним: «Вы, бесы! Слышите ли вы мою проповедь? Если бы видел вас господин Ирод, не пролил бы он столько крови невинных» (8, № 26). Как видно, проповедник знает о наличии среди его слушателей лиц, сомневающихся в существовании чертей. Сам он отнюдь не разделяет этих сомнений. Бесы повсюду, они наполняют мир и сопровождают каждого человека, подстерегая его падение, которое даст им возможность завладеть его душой. Бесы присутствуют на проповеди Бертольда, они – его личные противники.

Верный союзник черта – «грошовый проповедник» (pfennincprediger), и его Бертольд обличает с не меньшей страстью, чем самого нечистого. Он то и дело приходит ему на память. «Грошовый проповедник» – любимый слуга дьявола. Он представляет особую опасность, с точки зрения Бертольда, ибо вращается среди простого народа и его проповеди, видимо, пользуются широкой популярностью. Недаром Бертольд признает: когда «грошовый проповедник» держит речь, все присутствующие рыдают. Он утверждает, будто имеет власть отпускать все грехи за грош, и лжет, что таким способом якобы можно очиститься перед богом. На самом же деле он постоянно вручает дьяволу многие тысячи душ (8, № 14). Обвинения в адрес «грошовых проповедников» столь же часты, сколь и расплывчаты. Видимо, это были опасные конкуренты, но прямо в ереси Бертольд их не обвиняет. Грех их, по его утверждению, в корыстолюбии и, возможно, в отсутствии официальных полномочий читать проповеди (165, с. 348). В выступлениях таких самозваных проповедников могли содержаться опасные идеи, но Бертольд предпочитает их не обсуждать.

Воспитание с помощью страха перед загробными наказаниями всегда было существенной частью проповеди. Но в речах Бертольда Регенсбургского обнаруживаются и некоторые новые черты, менее характерные для проповеди более раннего времени или для латинской проповеди того же XIII в. Мысль о пропорциональности греха и кары столь детально и всесторонне до Бертольда, видимо, не разрабатывалась. Нет ли корреляции между акцентированием этой мысли и возникновением в городе новых ментальных установок? Ж. ле Гофф склонен видеть в утверждении идеи чистилища и связанной с ней тенденции внести в отношения с загробным миром математические пропорции и расчет один из симптомов перестройки духовной жизни в период подъема городов, ремесла и торговли (155). Индивидуализация грехов и расплат и наград за них, как и наметившаяся в трактовке потустороннего мира «историческая горизонталь», в свою очередь отвечали ценностным ориентациям городского населения, которые, как мы видели выше, нашли выражение и в проповеди Бертольда о персоне, призвании, времени и богатстве, по-новому толкующей евангельскую притчу о талантах.

Оставаясь традиционной в своих доминантах и интенциях, проповедническая деятельность Бертольда Регенсбургского оказывается при внимательном анализе продуктом сложного взаимодействия идеологии монашества и церкви с духовными установками той среды, в которой эта деятельность протекала. Главной, всепоглощающей целью человека по-прежнему остается, по замыслу проповедника, забота о душе, но спасение не требует ухода от мира, аскетизма и отказа от богатств, чинов и привилегий, – общество, с его социальными установлениями, утверждается, а не обесценивается. Бертольд говорит «да» этому обществу; его «нет» относится только к злоупотреблениям и нарушениям установленного порядка. Он мыслит христианина в качестве неотъемлемого элемента социального целого, выполняющего присущую ему функцию. Активное и добросовестное ее отправление есть условие спасения. Это не протестантизм и не провозвестие или предвосхищение Реформации. Учение Бертольда – органическая часть средневекового католицизма, который неприметно менялся вместе с переменами в обществе и воздействовал на эти социальные сдвиги. Бертольд Регенсбургский – ортодоксальный францисканский монах, в глазах современников и последующих поколений верующих – почти святой. Он неустанно работал над утверждением основ религии и внесением меры и упорядоченности в общественные отношения периода «междуцарствия»; он не реформатор, а консерватор. Но важно услышать в его проповедях эхо тех мутаций общественного сознания, которые были уже настолько существенны к середине XIII в., что получили своеобразную религиозную санкцию.

СЕМЬЯ И ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ. ИНОВЕРЦЫ

Проповедник выступает перед своей необразованной аудиторией в роли носителя универсального знания. Указывая слушателям путь добра и стремясь отвратить их от пути зла, он ищет наилучшие способы убедить их в истинности своего учения. Важное средство для внушения его – сравнения и уподобления, заимствованные из самых различных областей жизни. В проповеди приводятся для вящей наглядности и доступности примеры из моральной сферы, так же как из сферы природы. Выслушивая религиозно-нравственные поучения, прихожане попутно получают и кое-какие «естественнонаучные» сведения.

В проповеди «О трех препятствиях для лицезрения Бога» Бертольд утверждает, что таких препон великое множество и ему не удалось бы вместить рассказ обо всех них, даже если бы он говорил на протяжении четырех или пяти дней. Нынче он поведает лишь о трех препятствиях; бог даст, завтра и послезавтра он расскажет и больше. «Поэтому вы должны часто ходить на проповедь, тогда легче было бы вам остеречься от ошибок». Из этих слов можно заключить, что Бертольд выступал с проповедями не только по воскресеньям и другим праздникам, но время от времени – с циклом проповедей, читаемых ежедневно.

Каковы же эти три препятствия? Первое – земной мир (ertriche). Что он собой представляет? Земля сотворена в виде шара. На окружающей шар тверди небесной закреплены звезды. Мир подобен яйцу, земля – это желток, а небо – окружающий его белок. Небо постоянно вращается вокруг земли, наподобие колеса. Творец приказал небесной тверди вращаться как диску, но твердь огромна и чрезвычайно тяжела и при движении могла бы разломиться, а потому были сотворены семь звезд, кои служат противовесом при вращении. Твердь вращается с востока на запад, звезды, которые ночью горят над нами, днем находятся под нами. Ошибочно утверждение тех, кто полагает, будто под нами существует некий мир, – на самом деле наш мир ни на чем не покоится, он свободно висит, как бы ни был он тяжел. Он подобен птице, парящей в одной точке. Если бы было возможно прорыть дыру сквозь всю толщу земли, то в дыру эту мы бы днем увидели звезды на небе – ведь и под нами тоже небо.

Необразованным людям понять сие не так легко, как людям ученым, но Бертольд явно придает этим сведениям немалое значение. Однако эти космологические знания сообщаются не ради них самих, ибо тотчас следует их интерпретация. Земля означает грех, который препятствует увидеть солнце, и зовется этот грех алчностью, жадностью к богатствам и к неправедному достатку. Далее следует традиционное поношение обманщиков: торговцев, воров, ростовщиков, перекупщиков, сборщиков неправедных поборов и пошлин и злейшего врага Бертольда – «грошового проповедника», который своими обманными проповедями губит души слушателей.

Вторая вещь, препятствующая нам глядеть на солнце, – это мгла, облака. Мгла – грехи тщеславия, гордыни и суетности. Здесь достается тем, кто печется о многих расцвеченных одеждах и головных уборах. Воплощение гордыни – Александр Македонский, величайший завоеватель, который одновременно был и величайшим глупцом: высокомерие его было таково, что он мечтал рукой дотянуться до звезд, ездить по морю на колеснице, как по суше, взвесить на весах горы и привести к повиновению морскую бурю.

Третье препятствие для лицезрения солнца – луна. Она ближе к земле, нежели солнце. Все звезды расположены на разной высоте, но луна – ниже всех. Случается, что она заслоняет солнце. В прошлом году, на день святого Освальда, она скрыла до четверти солнечного диска, а другой раз затмение произошло в среду перед Троицей 21. Невежественные люди вообразили, будто настал конец света, однако образованные люди, кои изучают звезды, утверждают, что нет оснований для страха. Эти затмения означают высокомерие, алчность и неверие, которые губят людей; луна означает неверие. И далее Бертольд обрушивается на еретиков (8, № 25).

Символическое и аллегорическое толкование явлений природы – неотъемлемая черта средневекового знания. Но, воздавая должное умению проповедника находить для морализации самые различные и подчас неожиданные сравнения, нужно вместе с тем отметить, что излагаемые им знания о природе приобретали в его устах и известное самодовлеющее значение, – он подробно и со вкусом останавливается на рассказе об устроении космоса, тем самым расширяя кругозор своей невежественной аудитории и отвергая те страхи, которые с легкостью возникали у его современников, в данном случае страхи перед солнечным затмением.

В другой проповеди Бертольд открывает слушателям тайну – сколько дней пути в царство небесное. Языческие учителя немало ломали голову над вопросом, сколько тысяч миль до небес, многое об этом написано, но говорят они наугад и ничего точно не знают. «А я вам скажу истинную правду, и не ошибусь ни на одну сажень», – говорит Бертольд. Сколько же? Не более и не менее, как три дня пути. Каким бы путем человек ни шел, если он не достигнет за три дня царства небесного, то не попадет в него никогда. Первый день пути – чистая вера. Второй день – надежда. Третий день – истинная любовь. Имеющие веру в первый день пути достигают тверди небесной, на которой расположены звезды. Если у них есть надежда, то на второй день они достигнут кристаллического неба. На третий день истинная любовь доставит их на небо эмпирея (8, № 12). Опять-таки средневековые представления о мироздании сливаются воедино с учением о вере, надежде и любви, которые ведут ко спасению души. К этой же теме – спасения посредством веры, надежды и любви, к которым присоединяется еще постоянство, – Бертольд обращается и в другой проповеди – «О повозке». «Повозка» – созвездие Большой Медведицы. Из семи звезд Медведицы четыре звезды представляют собой колеса, символизирующие упомянутые добродетели (8, № II). Весь мир строится на подобиях, моральное находит опору и выражение в материальном, а последнее – не более чем символ вечных истин и ценностей.

Но Бертольд не обходит стороной и чисто земные отношения и явления и дает советы своим слушателям, относящиеся к физическому здоровью. Так, в проповеди «О пяти гибельных грехах» он, в частности, бичует грех чревоугодия. Нет спасения обжоре, если он, конечно, не раскается. «Как, брат Бертольд, я думаю, что чем лучше человек ест и пьет, тем сильнее и здоровее делается и тем дольше живет», – пытается возразить его собеседник. Нет, парирует Бертольд, и вот почему. Ведь пища попадает в желудок, расположенный в центре тела. Желудок подобен горшку, стоящему на огне, в нем пища варится. Если переполнить горшок, пища либо из него убежит, либо не сварится. Из одного горшка едят все – хозяин с хозяйкой, дети и челядь, – каждому достается его часть, и все они веселы и довольны, если пища хорошо сварена и вкусна, и делаются здоровыми и крепкими. Не так ли обстоит дело и с желудком человека? Печень служит огнем для желудка. А что такое слуги тела? Это жилы и члены, мозг и кровь, костный мозг и плоть, сердце и кости, и каждый получает свою долю в пище. Но если ее мало, им плохо и тело слабеет. Однако лучше пусть доля каждого мала, нежели когда она чересчур велика, ибо тогда она не переваривается. Либо пища из желудка переливается, либо в нем сгорает, избыток ударяет в голову, и человек глохнет; или же избыток ударяет в лицо и оно бледнеет или глаза делаются злыми; руки дрожат, он хромает или лежит в постели. Если же пища перегорит в желудке, у человека возникает чахотка или лихорадка, дневная, трехдневная или четырехдневная. Обжорство – источник всяческих болезней и даже смерти.

Бертольд обращает особое внимание слушателей на то, что дети богатых людей куда реже доживают до старости или вырастают взрослыми, чем дети бедняков. Причина – в переполнении желудка. Детей опасно перекармливать, хотя бы причиной и служила любовь к ним. Ведь что делают с малыми детьми у богатых? То малыша кормит сестра до того, что его рвет, то приходит тетка и поступает точно так же. Затем появляется нянька со словами: «О горе, дитя голодное» – и начинает вновь его напихивать. Ребенок плачет и брыкается. Так наперегонки закармливают детей богатых родителей, и недаром немногим из них удается сделаться взрослыми. «Остерегайтесь, ради Бога! – восклицает Бертольд. – Подумайте если не о Боге и душе, то о своей чести и богатстве!» (8, № 27).

Здесь уже нет аллегорий и символизма, никакая религиозная максима не провозглашается, – речь попросту идет о пользе здорового и умеренного питания и о правильном физическом воспитании ребенка, хотя, разумеется, когда Бертольд говорит о подобных земных, обиходных вещах, он и такие рассуждения вводит в контекст обсуждения тяжких грехов. Вновь обратим внимание на то, с каким вкусом к конкретному проповедник говорит и о совместной трапезе семьи, усевшейся вокруг горшка с едой, и о деталях заболеваний, вызываемых неумеренностью в питании, и о сценках из жизни богатых людей, насильно пичкающих своих детей.

Но речи, в которых религиозность потеснена чисто практическими вопросами, скорее, исключение. Явления земного мира, о которых находит нужным рассуждать Бертольд перед толпами верующих, так или иначе суть свидетельства всемогущества всеблагого бога. Иные говорят, замечает он, будто бог не дает знамений (zeichen), то есть не производит чудес. Но это мнение ошибочно. Творец постоянно являет свои чудеса, просто люди настолько к ним привыкли, что не могут осознать их как таковые. Разве то, что зерно, брошенное в землю, восходит, не знамение? Не чудо ли то, что мир, висящий ни на чем, не разваливается? Нет такого могущественного императора или короля, который мог бы удержать в воздухе пфенниг или геллер, а ведь и горы, и воды, и вся земля не держатся ни на чем; «в основании нет ничего» (Nihil est in fundamento). К величайшим чудесам относится то, что бог сотворил небеса и землю из ничего. Но не меньшее чудо и то, что бог обращает грешников на путь истины. От загадок мироздания Бертольд естественно и с неизбежностью переходит к обсуждению моральных проблем. Заодно он касается и топографии загробного мира. От царства небесного до ада – многие сотни тысяч миль, но грешник в аду так страшно смердит, что бог в отвращении сбрасывает его еще дальше (8, № 6).

Нельзя не обратить внимание на то, что чудеса, в изображении Бертольда, суть основы тварного мира, в коих проявляется мудрый замысел Творца. О чудесах в «обыденном» понимании средневековых людей, скажем о даруемых святыми исцелениях и других сверхъестественных фактах, которых жаждали верующие и повествованиями о которых наполнены жития, легенды, «примеры», хроники, – об этих чудесах наш проповедник предпочитает умалчивать, и это умолчание в высшей степени многозначительно. Вспомним упомянутое выше рассуждение его о мощах святого Иакова, к которым отовсюду стекались паломники, – культ святых в его простонародной версии, как чудодеев по преимуществу, ему, видимо, не по душе. Несомненна его тенденция очистить христианство от некоторых наслоений, вызванных давлением простонародья, от его «фольклоризации», сделать веру более углубленной. В этом умолчании нельзя не видеть симптома конфликта между ученой и народной культурой и религиозностью.

В своих систематических попытках воздействовать на мораль слушателей Бертольд Регенсбургский не мог пройти мимо проблем семьи, положения женщины и воспитания ребенка. Рассматривая его высказывания на этот счет, можно констатировать, что его позиция не идентична с позицией авторов латинских «примеров». Те настроены резко антифеминистски, расценивая женщину как сосуд зла и орудие в руках дьявола, используемое для совращения мужчины. Дети привлекают мало внимания, – авторы «примеров» касаются только их долга заботиться о родителях; семья предстает в «примерах» прежде всего как отвлечение от главного предназначения человека, как сила, препятствующая спасению, следовательно, получает невысокую оценку. Объясняются такого рода умонастроения тем, что «примеры» выражают аскетические идеалы монахов, видевших в земных привязанностях верующего преимущественно лишь источник греха.

Нельзя утверждать, будто Бертольд вполне свободен от этих установок, но, обращаясь к бюргерам и крестьянам, людям по большей части семейным, он не мог не принимать во внимание их реальные интересы. Выше мы видели, как в его проповеди земное служение или призвание, включающее и социальный статус и профессиональное занятие, осмысляется в качестве неотъемлемой принадлежности личности. Естественно предположить, что и семья в соответствии с интересами новой аудитории должна была получить в его интерпретации более позитивную оценку, чем в «примерах». Так оно и есть. Собственно, мы уже коснулись ряда высказываний Бертольда о женщинах и детях. Вспомним его проповедь о важности правильного, то есть богобоязненного, воспитания детей, которых необходимо предостерегать от брани и богохульств и с малых лет приучать к молитвам, или обстоятельную лекцию о вреде перекармливания ребенка. Естественно, воспитание мыслится преимущественно в виде наказаний, однако Бертольд призывает родителей к сдержанности. Нельзя обойти молчанием и осуждения им грубых мужей, которые избивают беременных жен и губят плод в их чреве, – во всем этом проповедник видит козни дьявола. Ребенок предстает у Бертольда как объект родительских забот и любви.

Но привязанность родителей к своему потомству должна быть разумной и сдержанной еще в другом отношении. Попечение о детях не может заслонить главного – спасения собственной души. Родители, которые неправедным путем накапливают богатства, дабы передать их своим детям, губят и свои души и души потомков. Ибо, если «алчный» умрет, не возместив должникам полностью того, что он у них оттягал, его душа пойдет в ад. Но и те, кто наследуют это нечистое имущество, в свою очередь обречены – вплоть до сорокового колена, заявляет Бертольд, пользуясь библейской фразеологией. Из-за детей, говорит он, многие погибли. Вследствие любви к детям прихожанин не слушает проповеди и помышляет только о том, как бы приобрести богатство. Родственника или ребенка, жену или друга, отца или мать нельзя любить так же сердечно, как надлежит любить Бога (8, № II). С призывом остерегаться неправедно нажитого богатства обращается проповедник и к детям – наследникам своих родителей. Отец говорит сыну: «Горе тебе, ибо ради тебя приобрел я чужое добро», а сын отвечает отцу: «Нет, это я проклят навеки из-за твоей алчности» (8, № 13). Фиктивный собеседник возражает проповеднику: «Но, брат Бертольд, как можем мы оставить ребенка, или жену, или отца и мать и других своих родственников?» «Ты можешь их любить, – гласит ответ, – но более всего должен любить всемогущего Господа, в тысячу раз больше, чем их». Любовь к родным и имуществу не должна нарушать заповеди божьей. Человек должен быть подобен Аврааму, готовому принести сына в жертву Творцу (8, № 19).

Как и следовало ожидать, разъясняя десять заповедей, Бертольд подчеркивает необходимость почитания отца и матери и увещевает: «Ты не должен их стыдиться, если они бедны, убоги или слабы. Кто насмеется над ними, утратит царство небесное, равно как и свое наследство и долгую жизнь, и заслужит лишь жалкую смерть» (8, № 19).

Хотя Бертольд сурово осуждает женщин за суетность, тщеславие и страсть к нарядам и поносит сварливых и скандальных жен, он признает, что женщины целомудреннее мужчин, добросердечнее их, охотнее посещают церковь, молятся и ходят на проповедь. Из их числа намного больше попадает в царство небесное, нежели мужчин (8, № 26), – признание, которое едва ли можно найти у авторов латинских «примеров». Эта позиция, занятая немецким проповедником в век широко распространенных антифеминистских настроений, не может не вызвать интереса. «Брат Бертольд, – вопрошает его всегдашний собеседник. – Вот ты говоришь: жена да повинуется мужу. Не должен ли я так обращаться со своею хозяйкой, как мне заблагорассудится?» – «Нет, нет, нельзя бить и ругать жен без причины. Ты должен достойно содержать жену, как и самого себя, в отношении одежды, еды и питья» (8, № 21).

То, что Бертольд придает семье и браку немалое значение, явствует из особой проповеди «О браке», которую он счел нужным прочитать специально для женатых людей: «Вы, вдовы и девушки, можете подремать, пока я проповедую женатым. А вы, женатые, – с вами многое нужно обсудить, и на все не хватит времени, потому что брак – запутанное дело и простые люди не сразу во всем могут разобраться. Поэтому постарайтесь нынче хорошо все уразуметь».

В этой проповеди разъясняется запрет вступать в брак с родственниками, включая четыре степени родства, дается совет пожилым не брать в жены молоденьких, не тратить попусту супружеское добро. Особое внимание уделено регулированию сексуальных отношений в браке. Нужно соблюдать умеренность, внушает Бертольд, многие тысячи душ упали в ад прямо с супружеской постели. Воздержание обязательно в пост и в праздники, в период беременности и нездоровья жены. Проповедник предостерегает: дети, зачатые в запретное время, не дадут радости: либо они будут уродами, либо ими завладеет бес. Подобное случается по большей части с сельскими жителями и глупцами, а с бюргерами в городах и с благородными не бывает, потому что люди с понятиями часто посещают проповедь и осведомлены, в какие сроки надобно щадить жен, а сельские жители слушают проповедь редко и работают вплоть до ночи все дни недели. «И вот муж, возвратившись домой, спит как камень, но, когда наступает праздник, он едва терпит и бегает как петух, не уважая ни времени, ни часа. Поэтому крестьяне редко имеют радость от детей, зачатых в такое время. Святые, дни коих вы не соблюдали, пожалуются на вас в Судный день» (8, № 21).

Итак, с одной стороны, одобряются прочные семейные узы, осуждается супружеская неверность, предписывается почитание родителей детьми и дается прямой совет вступать в брак 22. С другой же стороны, неоднократно высказывается мысль о том, что люди, которые не имеют детей, более угодны богу и им легче достигнуть блаженства (8, № II), ибо многие тысячи не попали на небеса из-за своих детей (8, № 20). Отношение к богу лишает силы все человеческие привязанности. Если бы сказали человеку, пребывающему у бога на небесах: «У тебя на земле осталось десятеро детей, и ты всех их выкупишь, так что будут они в чести и в достатке до конца своей жизни, тем, что на один-единственный миг оторвешься от созерцания Бога», то человек не сделал бы этого и, скорее бы уж, дети его побирались вплоть до своей смерти (8, № 25). Все земные привязанности и человеческие отношения релятивируются проповедью, чтобы не сказать – уничтожаются, будучи сопоставлены с любовью к Творцу.

Вера, которую хочет внушить Бертольд Регенсбургский своим слушателям, не ученая религия богословов и схоластов, а бесхитростная вера, не предполагающая рассуждений и пристального анализа. Тогда не возникнет сомнения, которое посещает иных: «Кто знает, правы ли иудеи, язычники или еретики?» Подобное сомнение пагубно, и веру, как и дом, надлежит строить на прочном фундаменте (8, № 3). Каков же этот фундамент, в изображении францисканского проповедника? «Ты должен в простоте веровать в то, что дает тебе христианская вера», – наставляет он. Нельзя слишком упорно глядеть на солнце, можно ослепнуть. Но точно так же обстоит дело и с верой. Незачем слишком упорно в нее всматриваться и чрезмерно дивиться, не следует глубоко погружаться в мысли о том, «как это возможно, чтобы Отец и Сын и Дух Святой были единым Богом», и чтобы «истинный Бог и истинный Человек превращались в хлеб», и каким образом Дева могла родить Младенца, и почему священник, сам будучи грешником, способен освободить от грехов грешника? Все сие всемогущий Творец способен сделать, «и над этим тебе не нужно задумываться, ибо для того существует довольно ученых магистров. Будь добрым человеком, а когда душа твоя покинет тело, ты все сие увидишь. Но коль ты станешь над всем этим слишком много размышлять, то либо ослабнет вера, либо ты сделаешься еретиком. А потому ты должен прочно и без колебаний, попросту, не раздумывая верить в то, чему учит твоя христианская религия, и остерегаться еретических доктрин и других верований» (8, № 4). Сказано предельно ясно.

В другой проповеди Бертольд возвращается к этой же мысли: «Не погружайся чрезмерно глубоко умом в религию. Грешный священник может избавить тебя от грехов, ибо власть он получил от Бога». Если в предыдущей проповеди свет солнца использовался как образ для сравнения – нельзя упорно глазеть на солнце, и так же нельзя всматриваться в христианство, – то здесь свет солнца уже означает христианскую веру. Вывод: надобно придерживаться одной веры, отвергая веру иудеев, или язычников, или еретиков (8, № 19).

В инаковерцах Бертольд видит злейших врагов христианства. Еретик, иудей, язычник – таковы три ипостаси нехристей. Рассуждая о полномочиях и обязанностях светских судей и господ, проповедник говорит, что они должны охранять подданных от воровства, грабежа, поджогов, от всяческого насилия, а также от иудеев, язычников и еретиков (8, № 10, 23). «Вы, иудеи, вы, язычники, вы, еретики, – восклицает он в проповеди «О нижних землях и о верхних землях», то есть об аде и рае, – всех вас легко распознать по речам, все вы заодно с дьяволом и принадлежите нижнему царству» (8, № 18). Путь на небеса открыт для всех, будь то мужчина или женщина, молодой или старый, бедный или богатый, благородный или неблагородный, ученый или неученый, кроме иудеев, язычников и еретиков, коим путь туда закрыт (8, № 21). В другой упомянутой выше проповеди, «Как был поделен мир на двенадцать частей», из коих Бог взял себе две части рода людского, а дьявол завладел десятью частями, Бертольд включает в доставшуюся нечистому долю иудеев, язычников и еретиков, – «бесы, заберите их всех, ибо Господь в них не нуждается, как не нуждается он и в колдунах» (8, № 29). Однако дети иудеев, язычников и еретиков, которые умерли прежде, чем в их души проникло неверие, попадают в лимб, так же как и дети христиан, умершие без крещения, и единственная мука, ожидающая их в этом «предместье ада», состоит в том, что пребывающие в лимбе лишены возможности лицезреть Творца, хотя и эта мука ужасна (8, № 9, 20).

Вместе с тем существуют правила христианского поведения, которые следует соблюдать даже и применительно к неверным. Если ты обманул иудея или язычника, говорит Бертольд, твоей душе не будет спасения, и то же самое относится к обману графа, или рыцаря, или князя, – кого бы ты ни обманул своим трудом или ремеслом, ты – неверный обманщик (8, № 6). Подчинение общеобязательным социальным нормам, предписаниям права, с его точки зрения, важнее вероисповедных расхождений. В этом отношении проповеди Бертольда опять-таки отличаются от содержания латинских «примеров». Авторы последних, обличая и понося инаковерцев, готовы оправдать в отношении к ним любые насилия, обман и вероломство. Единственная детерминанта, направляющая рассуждения и наставления этих авторов, – ортодоксия. Между тем Бертольд руководствуется более разносторонними и близкими к жизни критериями.