Текст книги "Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства"

Автор книги: Арон Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Четвертый «фунт», или «талант», данный богом, – это земное имущество. Его необходимо употреблять для удовлетворения потребностей главы семьи и его жены и детей, равно как и других домочадцев (gesinde). Конечно, одним дано больше, чем другим, но в любом случае нужно хорошо распорядиться своим добром. А это значит: ничего не давать игрецам, чужим женщинам, проституткам и не тратиться на дорогостоящие одежды. Напротив, похвальны подаяния и помощь голым и голодным. Собственник, в проповеди Бертольда, – преимущественно непосредственный производитель, заботящийся о своем прокормлении и достатке. Идеал Проповедника – самообеспечивающееся хозяйство семьи. Собственность, в этой системе мировоззрения, есть то, что приобретено законно, честным трудом. Взгляды Бертольда Регенсбургского на социально– имущественные отношения во многом сходны со взглядами его современника Фомы Аквинского (232, с. 64 и след., 71 и след.).

В условиях разделения труда и городского хозяйства трудящиеся не могут не вступать между собой в отношения обмена услугами и продуктами труда. Громы, обрушиваемые Бертольдом на головы «алчных», «воров» и «мошенников», вызваны не неравномерным распределением собственности, а злоупотреблением ею. Эти злоупотребления суть проявления неверности по отношению к богу, который сотворил всего достаточно для прокормления всех. Что касается неравенства имуществ и наличия богатых и бедных, то они, с точки зрения проповедника, не так существенны и отступают на второй план перед коренным равенством людей перед Творцом. «Все исходит от Него и все к Нему в конце концов возвратится». Поэтому Бертольд не признает полного, неограниченного права собственности: имущество так же вверено богом владельцу, как и его персона, время и должность, и он является лишь управителем своего богатства и должен будет дать отчет за его употребление.

Наконец, пятый дар («фунт») – это любовь к ближнему, его нужно любить как самого себя (8, № 2). Ниже мы еще возвратимся в этому «таланту».

Итак, пять даров, врученных человеку и составляющих главные ценности, за распоряжение которыми ему придется отчитаться пред всевышним, – это его личность, призвание, время жизни, имущество и отношения с другими людьми. Могут спросить: а душа? Казалось бы, проповедник ее должен был назвать в первую очередь среди божьих даров, врученных человеку. Душа здесь не названа, но она присутствует в этом рассуждении как незримый центр, к которому стягиваются все перечисленные дары. Обращает на себя внимание другое обстоятельство: после известных колебаний Бертольд нашел нужным начать перечень «талантов» с человеческой личности – понятия, которое в более ранний период прилагалось преимущественно лишь к триединой персоне самого бога. Личность не сводится к душе, и самый термин, здесь применяемый, lip, указывает скорее на тело, нежели на душу, вследствие чего он присоединяет и другой термин – persone. Личность включает и душу и тело. Разъединение этого противоречивого единства, происходящее в момент кончины человека, рассматривается как временное состояние: после смерти душа следует в ад, рай или чистилище в зависимости от ее обремененности грехами или свободы от них, а тело подвергается тлению в могиле, но в Судный день произойдет восстановление души в теле, и окончательно осужденная или оправданная «персона» войдет навеки в тот отсек загробного мира, который будет ей указан высшим Судией (см. ниже).

Возвращаясь к проповеди «О пяти фунтах», вновь подчеркнем, что неотъемлемая характеристика личности, здесь упоминаемая, – это свобода воли, свобода выбрать путь добра или путь зла; свободу воли Бертольд неоднократно подчеркивает и в других своих проповедях, придавая ей огромное значение.

То, что перечень даров Господа человеку начинается с персоны, вполне естественно, это первый и основной дар, к которому могут присоединиться все прочие. Но второй «талант» – «должность», «призвание» – указывает на социальную функцию человека. Точно так же как он представляет собой личность, он принадлежит к «должности», к социально-профессиональному классу, разряду, сословию, которого он не может и не должен изменить, поскольку эта принадлежность установлена свыше, и именно поэтому он должен со всем тщанием и честно выполнять свою должность, понимаемую как призвание. Значимость «призвания», «службы» в этой проповеди всячески акцентирована. Собственно, в том понятийном ряду, в который поставлено в ней «служение», оно является столь же неотъемлемым качеством, признаком человека, как и сама его личность. Личность не сводится к единству души и тела, – она включает в себя социальную функцию человека, то служение, которое он выполняет по предначертанию Творца.

Вполне логично третьим даром («талантом») наряду с персоной и службой человека является время его жизни. Разумеется, время у Бертольда не секуляризовано, не превратилось из «времени церкви» во «время купцов»: это время Господа, его собственность, и пред ним человек обязан держать отчет о том, как он потратил отпущенное ему время. Время земной жизни, по Бертольду, есть вместе с тем и прежде всего время спасения. Быстротечность времени осознавалась и в Раннее Средневековье; христианство всегда подчеркивало необходимость подчинения времени вечности, и, когда Бертольд говорит о полезном употреблении времени, он имеет в виду преимущественно заботы о спасении души. Он многократно настаивает в своих проповедях на необходимости безотлагательного покаяния и искупления грехов, немедленного возмещения неправедно накопленных богатств. Время не стало в глазах проповедника самостоятельной ценностью земной, посюсторонней жизни, да еще и не могло ею стать. В его интерпретации время явно обесценивается, коль скоро заходит речь о вечности. И тем не менее то, что в проповеди «О пяти фунтах» время выдвигается в ряд центральных ценностей человеческой жизни как условие осуществления службы, призвания, – высоко многозначительно и чревато последствиями: время выступает в качестве неотъемлемого параметра личности.

Видимо, для проповедников, принадлежавших к нищенствующим орденам и развертывавших свою активность в теснейшем контакте с бюргерской средой, время начинало (подчеркнем: только начинало!) приобретать новую ценность, и хотя эту ценность они по-прежнему осознавали в традиционном теологическом ключе, самый факт объединения категории времени человеческой жизни с категориями личности (персоны) и призвания (служения) был весьма симптоматичен. Можно предположить, что высокая оценка времени, как и принадлежности к корпорации, естественная для торгово-ремесленных кругов города классического Средневековья, оказала свое влияние на проповедь, которая переводила и время, и должность, и богатство (четвертый «талант») в религиозно-моральный план. Показательно, что, обращаясь к пастве, Бертольд уже не мог говорить о богатстве только в негативном смысле. Имущество служит утолению естественных потребностей человека и его семьи (семьи в средневековом понимании, включающей наряду с женой и детьми также и слуг и работников). Конечно, нужно помогать бедным и нищим, творить добрые дела, но о себе тоже незачем забывать. Бертольд не раз возвращается в своих проповедях к мысли о том, что богатство распределено не поровну, у одних его много, у других мало или нет вовсе. Но какие практические выводы следуют из этих рассуждений? Допустим, у одного человека имеются два или три хороших плаща, а у другого нет и одного или есть единственная драная одежонка, – обязан ли имущий отдать одно из своих одеяний нищему?

Рассуждая на тему «люби ближнего своего как самого себя», проповедник побуждает фиктивного собеседника возразить ему: «Увы, брат Бертольд, сам ты наверняка так не поступаешь. Я твой ближний, но у тебя имеются два хороших одеяния, а у меня – один плащ, и тем не менее скорее ты оставишь в нужде меня, нежели самого себя». «Да, это верно, – отвечает проповедник, – у меня есть одежда, а тебе я не даю, но я хотел бы, чтобы и у тебя было не хуже и даже более моего. Любовь в том, чтобы желать ближнему того же, что и себе самому: себе желаешь царства небесного – желай и ему» (8, № 23). Эта мысль весьма существенна для Бертольда, и он дословно повторяет ее в других проповедях (8, № 17,34). Об идеале евангельской бедности и желательности раздачи богатства с целью спасения души, о чем столь упорно твердили проповедники более раннего периода Средневековья, здесь речи нет. Богатство настолько тесно спаялось в сознании с личностью и ее «должностью», предназначением-призванием, что «любовь к ближнему» приобрела намного более анемичный, бездеятельный характер, нежели прежде. Можно ли сомневаться в том, что в этой переоценке христианских ценностей обнаруживается скрытое влияние новой этики труда и собственности, складывавшейся в городе? Идеалы проповедника, деятельность которого развертывалась преимущественно в городской среде, радикально отличаются от традиционных монашеских идеалов. Во времена Бертольда учение о том, что имеющий две рубахи обязан поделиться с неимущим ближним, уже считалось ересью, и проповедник указывает на это требование как на несомненный знак наличия крамолы (8, № 25).

Итак, персона, служение, или должность человека, время его жизни, имущество, которым он владеет, объединены в рассмотренной нами проповеди в неразрывное целое. Все должно быть употреблено на пользу индивида и вместе с тем в интересах социального целого, причем эти интересы представлены в проповеди в привычном религиозном виде, как выполнение воли Бога – собственника «талантов», врученных человеку для наилучшего их использования. Под традиционной теологической формой таится новое, земное содержание, – таится, судя по всему, и от сознания самого проповедника. Само собой разумеется, Бог в наставлениях Бертольда не есть простой псевдоним общества, с его чисто земными интересами. Он целиком и полностью сохраняет свою суверенность и значимость определяющего регулятивного принципа всего бытия, творца, господина и мира и человека, цели, к которой тот должен устремляться. И тем не менее в проповеди о талантах налицо определенное противоречие, своего рода напряженное отношение между привычной, теоцентрической картиной мира и исподволь складывающейся в общественном сознании бюргерства картиной мира, в центре которой – пусть «неофициально» – стоит человек, с его земными устремлениями. Новая, зарождающаяся картина мира вовсе не отрицает роли Творца и в этом смысле тоже теологична, но она латентно уже заключает в себе иные возможности. Бертольд Регенсбургский не мог не ощутить импульсов, исходивших из бюргерской среды. Оставаясь богословом и проповедником, он придерживается буквы и смысла средневекового христианства. Но сам этот смысл неприметно менялся, сдвигались акценты, и в старые мехи начинали вливать новое вино. Эти сдвиги сделаются значительно более ощутимыми в XIV столетии (153, с. 46–79, 90—107, 176 и след.), но, как видим, их предпосылки и предчувствия можно обнаружить у немецкого проповедника середины XIII в.

Перед нами в высшей степени своеобразная, но достаточно определенно выраженная «социология» и «антропология» средневекового проповедника. Бертольд чувствует себя обязанным дать ясный ответ на основные вопросы бытия человека, стоявшего одновременно и перед лицом бога и перед лицом общества. Остротой постановки этих проблем и четкостью их решения немецкий францисканец отличается от своих собратьев – других проповедников и авторов латинских «примеров». Напрашивается предположение, что тяжелое состояние немецкого общества в период «междуцарствия» 50—60-х гг. XIII в., общества, погрязшего в анархии и внутренней борьбе, неспособного защитить своих членов, и прежде всего трудовые низы и бедняков, от растущего произвола и угнетения, поставило проповедника лицом к лицу с вопросами, что есть человек, каково должно быть его общественное поведение, каковы основные ценности жизни, и побудило его заново осмыслять эти вековечные вопросы в создавшейся кризисной ситуации. Особый интерес размышления Бертольда Регенсбургского приобретают потому, что они содержатся не в философском или богословском трактате, адресованном ограниченной группе ученых людей, но изложены в проповеди, с которой он обращался ко всем, и преимущественно к простолюдинам.

Изучение проповеди «О пяти фунтах» может навести на мысль о том, что поднятые в ней вопросы и предлагаемые ответы отчасти предвосхищают религиозную этику эпохи Реформации. Действительно, в XVI в. с особой настойчивостью обсуждались проблемы «призвания» и «служения», акцентировалась ценность времени человеческой жизни и давалось высшее оправдание земному богатству. Не случайно Бертольда часто и охотно цитировали реформаторы второй половины XVI в. «Проповедь того будет принята народом, кто изучил проповеди сельского проповедника (Rus-ticanus)», – писал один из современников Лютера (232, с. 63). Rusticanus – прозвище Бертольда и название его латинских проповедей. Это прозвище нужно переводить скорее как «простонародный», нежели как «сельский». По степени воздействия на аудиторию, по красноречию и мастерскому использованию языковых средств историки сравнивают Бертольда с Лютером (142, с 198). Но Бертольд был правоверным католиком, бесконечно далеким от намерения преобразовать церковь или общество. Известную перекличку между реформационным учением XVI в. и определенными положениями в произведениях Бертольда, высказанными тремя столетиями ранее, нужно объяснять, скорее всего, тем, что христианские проповедники во все времена прибегали к общему фонду идей, восходящему к Библии и патристике, но обращались они с этим наследием каждый раз по-своему, расставляя акценты на тех оттенках и поворотах мысли, которые были им ближе и более других отвечали запросам времени.

Теперь, после того как стала более ясной оценка социальной принадлежности человека в контексте его всеобъемлющей характеристики, которую дает наш проповедник, уместно рассмотреть соображения Бертольда Регенсбургского об устройстве общества и составляющих его разрядах или сословиях. Этой проблеме посвящена проповедь «О десяти хорах ангельских и христианстве» (8, № 10). Она прочитана на евангельский текст: «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил…» (Матф., 13:44). Сокровище, разъясняет проповедник, – это душа чистого человека, поле же, в котором зарыто сокровище, – Иисус Христос. Далее Бертольд переходит, по Дионисию, к теме хоров ангельских и говорит, что ангелы низших хоров служат ангелам высших, коим они подчинены. В результате мятежа Люцифера от бога отпала десятая часть ангелов, но, подчеркивает Бертольд, то был не десятый хор ангелов, в число отпавших вошли непокорные из всех хоров, образовавшие вместе десятый хор. И точно так же всемогущий бог устроил христианство (этот термин Бертольд применяет обычно не к религии, а к совокупности всех верующих): оно состоит из людей десяти родов и многих служб (dienste), и низшие должны выполнять эти службы в пользу высших, коим подчинены (un-dertaenic sint). Таким образом, аналогия проводится между десятью ангельскими хорами и десятью разрядами общества. Подобно тому как среди хоров ангельских три – высших, так и первые три разряда людей наиболее возвышенны; их избрал сам Творец, подчинив им другие семь разрядов.

Первый из этих разрядов – священники во главе с папой, второй – монахи, третьи – мирские судьи, в функцию которых входит защита вдов и сирот. Первые два разряда заботятся о душах христиан, третий – об их земном благополучии. Господь пожаловал суд и власть императору, королям, герцогам, свободным господам и графам и всем светским господам. Им подчинены остальные разряды. Высшие должны охранять подданных от воровства, грабежа, поджогов, равно как и от иудеев, язычников и еретиков, от клятвопреступников и неправедного насилия. «Вам, высшие, – обращается к ним проповедник, – Господь пожаловал высокую честь, богатства, прекрасную жизнь, но забота о сокровище (то есть о душе) должна быть вашей шахматной игрой и охотой на птиц и вашим препровождением времени», то есть вместо охоты и игр господа должны печься о подданных 12. «А вы, бедные люди, – вы все должны верно служить, и тогда будет вам защита». Без этих трех высших разрядов христианство обойтись не может.

Далее Бертольд переходит к характеристике других семи разрядов. Впрочем, их только шесть – ведь всего разрядов девять, поскольку десятый, подобно десятому хору ангелов, сделавшихся бесами, отпал. Другие шесть хоров должны верно исполнять свою должность (sin amt) «для того чтобы не отпасть»). Без этих шести разрядов тоже никак нельзя обойтись. «Каждый должен так исполнять свою должность, как Он хочет, а не так, как ты хочешь. Ты, возможно, хотел бы стать рыцарем или господином, а вынужден быть сапожником, или ткачом, или крестьянином, каким сотворил тебя Господь». Здесь Бертольд возвращается к учению о призвании каждого человека, дарованном ему богом, – мы уже видели, что в понятии amt объединялись как социальное служение и профессиональное занятие, так и религиозно-этические обязанности христианина; исполняя наилучшим образом свое призвание, должность, верующий служил богу, обществу в целом и своему господину или вышестоящим властям. В другой проповеди, «О нижних и верхних землях», среди главных восьми добродетелей, обладание которыми открывает путь в «верхние земли», то есть в царство небесное, Бертольд называет «готовность служить Господу»: даже если человек не грешил, но и не служил богу, – он погиб. Не так существенно, много ли человек молится и часто ли он посещает церковь, как важно то, чтобы он был верен в своем служении, каково бы оно ни было. Ведь должность дарована человеку для того, чтобы он служил Творцу, повторяет Бертольд. «Если ты дурно занимаешься ремеслом и прибегаешь к обману, ты лишен добродетели и ведешь себя как принадлежащий к «нижним землям» (то есть аду). Священник ты или мирянин, судья или рыцарь, купец или крестьянин, – все должны выполнять свое призвание и быть верными и жить по правде» (8, № 18).

Но возвратимся к анализу социальных разрядов в проповеди «О десяти хорах ангельских…». Первый разряд из шести, подчиненных высшим трем разрядам, – все те, кто изготовляет одежду из шелка, шерсти, мехов, тачают обувь, шьют перчатки, пояса и все относящееся к одежде; они образуют отдельный «хор» (kore). Этих ремесленников проповедник призывает верно служить и трудиться честно, не прибегая к обману, не смешивая ткани и не обмеривая заказчиков. «Тьфу, обманщик, – восклицает Бертольд, – ты испортил изделие и потому отпал и не можешь оставаться в общине (gemeinde) христиан».

Второй «хор» составляют люди, работающие с железными орудиями, – у них всех одна должность. Это ювелиры, монетчики, кузнецы, железных дел мастера, плотники, каменщики. Они тоже должны соблюдать верность, честно трудиться, никто не должен обгонять других в работе.

Третий «хор» – все занятые торговлей. Они ездят по морю, привозят товары из одного королевства в другое – одно везут из Венгрии, другое из Франции. Проповедник ожидает от них, что они будут торговать без обмана, иметь верные весы и гири. Обращаясь к купцу, проповедник говорит: «Ты много божишься и клянешься всеми святыми и самим Богом, а при этом перепродаешь дороже, чем купил сам».

Четвертый «хор» и четвертую должность составляют продавцы пищи и питья: они снабжают население хлебом, мясом, пивом, медом, рыбой, сыром, яйцами, маслом, сельдями и другими припасами (здесь, как и во многих других проповедях, Бертольд охотно дает длинные перечни вещей и явлений, и без того превосходно известных его слушателям, – он явно находит удовольствие в описании зримого, ощутимого материального мира!). Обман, к которому прибегают эти торговцы, заключается в том, что они продают несвежие мясо и рыбу или мясо больных животных, дурное вино и пиво, примешивая к ним воду, и обмеривают покупателей.

Пятый «хор» и пятая должность – это те, кто возделывает землю, производя вино или зерно. Крестьяне (die gebure) образуют одну общину, семью (gesinde) и одну должность (amt). Они должны быть верными своим господам (herechaft) и товарищам (genozen) и друг другу, не запахивать у соседей, не жать хлеба в чужом поле, не пасти свой скот в ущерб другому. «Фуй, неверный! Где ты сидишь перед моими глазами, Хусий и Ахитофел? 13 Тебя повесят за неверность. Ведь ты должен быть верным своему господину. Между тем ты дурно трудишься, вредишь ему, а когда он попрекает тебя, бежишь к другому господину». Однако и сильные мира сего ведут себя неправедно. «Господа! – обращается к ним проповедник. – Вы нередко утесняете бедных людей, – не следует слишком тяжело обременять их поборами, не то случится с вами так же, как с господином Ровоамом, сыном царя Соломона 14: он угнетал своих людей, и бежали они от него, сделавшись рабами его отца, мудрого господина, который хорошо с ними обращался… Лучше будет, господа, коль вы уменьшите поборы. Но и подданные не должны прибегать к обману, смешивая зерно или связывая плохие вязанки дров». Нельзя не заметить, что всякий раз, когда Бертольд обращается с увещаниями к низшим вести себя со смирением, он тут же «переключается» и на высших, призывая их к милосердному отношению к подданным, и, наоборот; его основная мысль, по-видимому, состоит в необходимости сохранения всеобщего согласия, поддержания классового мира и порядка в стране.

Наконец, шестой «хор», установленный Богом, – это все те, кто занят лекарским делом. Врачей проповедник призывает к добросовестному и осмотрительному лечению: «И без тебя достаточно убийц».

Таковы девять «хоров», заключает Бертольд. Десятый же хор отпал от христианства. В него объединены «актеры, игрецы, барабанщики и как их там еще называют». Вся их жизнь направлена на дурное и на погибель. «Если ты где-то здесь, – обращается к ним проповедник, – то прочь!» Проповедь заканчивается бранью в адрес этих людей, отвергнутых Богом и обществом (8, № 10). Бертольд полностью разделяет отрицательный взгляд средневекового духовенства на мимов и артистов – оно видело в них слуг дьявола.

Перед нами структура развитого феодального общества, как она рисовалась проповеднику, читавшему свои поучения преимущественно в городе: носители высшей политической и судебной власти, духовные чины, господа, ремесленники, торговцы, крестьяне. С этими же разрядами мы встречаемся и в других проповедях. Призывая прихожан трудиться, подобно муравьям (выше уже приведено это сравнение), Бертольд обращается к крестьянину (der human), купцу (der koufman), ремесленнику (der hantwerkman), рыцарю (der ritter) и духовному лицу (der geist liche) (8, № 35) 15. Многообразие занятий Бертольд замечает преимущественно в городах, выделяя различные профессиональные разряды – второй, третий и четвертый «хоры» и «должности», занятые выделкой одежды, пищи, торговлей, и мастера по металлу и дереву. Все должны служить социальному целому и, следовательно, Творцу. Верность, значение которой для спасения души всячески подчеркивается, состоит в добросовестном и честном труде, в соответствии общественного поведения требованиям, предъявляемым обществом к носителю каждой должности, профессии и статуса; но, в глазах проповедника, интересы социума суть не что иное, как заповеди божьи.

Проповедник, естественно, проникнут сочувствием к простолюдинам и угнетенным. Есть бедные божьи дети, коим едва удается прикрыть наготу. Они трудятся днем и ночью не покладая рук, а ходят голые и босые, им нечем укрыться, и едят они не лучше своего скота. Они бледны и худы. Скупые все у них отнимают. Скупец, алчный богач – персонаж, которого Бертольд не устает поносить и которому пророчит адские муки. Он рисует такую сценку. Бедняк приходит к жадному и говорит: «Господин, одолжи мне меру зерна, я тебе верну полторы меры». И вот он получает просимое, но вынужден отрабатывать долг; даже если его урожай пострадает от градобития или случится осада или война, – все равно он обязан все возвратить, иначе придется отдать быка или плуг. Проповедник обрушивает на голову алчного богача проклятия: «Жаль, скупец, что тебя не пожрали волки в колыбели, до того как ты причинил столько зла людям!» – и утверждает: «Всякая нужда, голод и недостача в мире от тебя, алчный!» Легче обратить в истинную веру иудея или язычника, продолжает Бертольд, чем скупца. Того, кто многим владеет, не обратят ни страх перед адом и дьяволом, ни любовь к богу, ни красота небесного царства, ни христианская общность, ни святые. «Что бы мы со всевозможным искусством ни читали им из Писания, это не побудит их оставить неправедно нажитое. Они подобны тяжело больным, которые все время спят, и ничто не в силах их пробудить. Лишь изредка скупец, услыхав об аде и Страшном суде, ужаснется и подумает: «Я должен возместить», но так он думает, только пока слышит мою проповедь и испытывает страх, а когда перестаю кричать ему в уши, вновь засыпает» (8, № 18).

Обездоленные вызывают у проповедника горячее сожаление, но, осуждая угнетателей и алчных богачей, он предрекает им кару не на земле, а на том свете, так же как бедняк Лазарь получит свою вечную награду в царстве небесном.

«О дети всеблагого Бога! – восклицает Бертольд в другой проповеди. – Терпите свою нужду, ей придет конец, вашей бедности скоро придет конец, но вашей радости и вашему богатству конца не будет никогда… Посмотрите, бедные люди, сколько вам приходится работать, и все равно вы остаетесь бедняками, а ведь вы создаете все, в чем нуждается мир. Вы питаетесь чуть лучше ваших свиней. Но Бог сотворил все ради вас, как и ради других. Всему этому скоро настанет конец, а мукам скупцов конца не будет». Проповедник предрекает преступникам, живущим грабежом, тем, кто взимает несправедливые поборы, неправедным правителям: близится конец вымогательствам, поджогам, ограблениям, кражам, насилию, фальшивым весам, чрезмерным пошлинам, обману, ростовщичеству, перекупке.

«Но, брат Бертольд, – вмешивается его вымышленный собеседник. – Бог так непоровну все поделил, что я и многие бедняки мало чем пользуемся, едой или питьем; и не имеем мы ни золота, ни серебра, ни одежды!» «Жадные люди тебя ограбили, – соглашается проповедник, – ростовщики, разбойники. Один имеет все, другие – ничего. Тьфу, накопители! За это будете вы в пропасти ада». Здесь Бертольд как бы перебивает сам себя: «Вы радуетесь, бедняки? Без причины. Вы воображаете, что будете отмщены и вам воздается через мою проповедь? Нет. Да если бы сам Бог читал проповедь скупцу на протяжении двух с половиной лет, и то не помогло бы, – он продал бы проповедника за тридцать пфеннигов. Он, скорее, даст десять раз всему сгнить – зерну или вину, мясу или сыру. Господь сотворил всего достаточно, так что всем бы хватило, если б поделили поровну. Но, божьи дети, потерпите! Здесь вы имеете слишком мало, а те – чересчур много, но там у вас будет в избытке, а у тех – совсем немного» (8, № 4).

Элементы социальной критики, содержащиеся в подобных речах, растворяются в моральных рассуждениях. «Увы, брат Бертольд, я вижу, что многие живут в великом грехе и все у них благополучно и вдосталь всего касающегося их телесных нужд, и напротив, много есть добрых людей, кои не творят грехов, но дела их плохи, и они голодают, жаждут и мерзнут, во всем испытывая нужду». Бертольд отвечает: на самом деле, этим благополучным дурно; намного лучше тем, кто живет в страдании, но безгрешно (8, № 5).

Но Бертольд не склонен защищать и бедняков, если они ведут себя неправедно. Неверность – это грех, из-за которого осуждена большая часть людей. Многие слуги и служанки обкрадывают своих господ, крадут соль и сало, зерно и муку, хлеб и сыр, мясо, яйца – что попадется – и тайком продают украденное, хотя их кормят и выдают вознаграждение за верность; так они губят свои души. Поденщики и слуги исполняют свои обязанности неверно и без тщания: пока хозяин следит за ними, они стараются, а без него или за его спиной едва заставляют себя хоть что-нибудь сделать. «Кот ушел, царствуют мыши». «В то время, как ты обязан верно служить своему господину, беречь его добро, тобою владеют свобода и распущенность».

Подобную же неверность проявляют и ростовщик, и вор, и ремесленник, который изготовляет плохие изделия, например сапоги из гнилой кожи. «Ты обманываешь бедных людей, которые в поте лица едва зарабатывают себе на пропитание, а богатых и могучих обманывать ты не осмеливаешься… Подменяют мясо или продают его протухшим, отчего наступают болезнь или смерть… Ты – воровка, ткачиха, утаивающая шерсть! И ты, собирающий урожай в поле, – тоже! Многие по ночам крадут траву и хворост, загоняют скот в чужое жнивье или на луг».

Бертольд равно предостерегает от обмана и неверности и бедных и богатых. Он говорит о хозяевах, которые удерживают заслуженное вознаграждение – годовую плату слугам и работникам, пастухам, молотильщикам, плотникам, кузнецам. Господь сотворил их по своему образу и подобию и искупил Своею смертью. «Он их столь же облагородил (geedelt), как и тебя (Бертольд обращается к хозяину), а ты удерживаешь заработанное ими, и их пот и кровь громко вопиют против тебя. Они так же благородны (edel), как и ты».

Все эти рассуждения включены в проповедь «О вопиющих грехах» (8, № 6). Социальная несправедливость и угнетение рассматриваются здесь преимущественно с точки зрения нарушения божьих заповедей, как грехи перед Творцом. Верность (triuwe) и неверность (untriuwe), сохраняя свои «феодальные» коннотации, относятся прежде всего к сфере морального поведения человека. Отношение к феодально-сословному строю у Бертольда не лишено известной противоречивости. Он призывает к повиновению властям, обязывая судей и правителей лишь не злоупотреблять своими полномочиями, и не ставит под сомнение законности власти господ над подданными и подчиненными. Но вместе с тем он неоднократно возвращается к теме всеобщего благородства и равенства всех людей, – ясно, однако, что благородны и равны все лишь постольку, поскольку сотворены богом, обладают бессмертной душой и искуплены его жертвой. Однако ссылки на равенство и благородство подчиненных делаются им в контексте рассуждений о социальной несправедливости и угнетении слабых сильными. Грань между религиозно-этической сферой и сферой общественных отношений нечетка, и здесь таятся возможности и более радикальных выводов, которых сам Бертольд отнюдь не склонен делать.