Текст книги "Коробейники"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Гости ушли. «Наряды каждый день меняет,– сказал нижнетагилец. Он чувствовал себя виноватым.– Дети взрослые, а она...» «Лежи тихо! – прикрикнул Юшков, массируя его утюгом.– Надоело». Нижнетагилец замолчал, не шевелился, только иногда, заводя руку за спину, показывал, куда направлять утюг. Потом кое-как повернулся на спину и замер. Юшков разделся и лег. Не спалось. Сосед тоже не мог заснуть, все вздыхал и тихонько ругался под нос. «Когда в следующий раз нарвешься на пиво, хватай, сколько сможешь унести,– подвел он наконец итог своим грустным размышлениям.– Оно мне как снотворное. Причем без рецепта».
Следующий день был выходным. Юшков несколько раз просыпался утром и, пугаясь предстоящей скуки, снова засыпал. Наконец в десять часов он сел в кровати. Сосед ожил. Сновал по комнате в таинственной важности, молчаливый и сосредоточенный. Видимо, ему приснилось, что он стал деловым человеком. Гладил рубашку, сорвал утюгом пуговицу. Пуговица покатилась по полу. Юшков подобрал ее и спросил: «Далеко собрался?» «В Горск»,– бросил нижнетагилец все c той же таинственной важностью и сел пришивать пуговицу к рубашке.
Он выглядел таким деловым и трезвым, что Юшков фыркнул. Натянул брюки, вышел на балкон. Прошли внизу одесситка в широкополой шляпе и Аркадий Семенович. Появились усатый из 305-го номера и землячка в джинсах. Усатый увидел Юшкова и помахал ему. Девушка тоже заулыбалась и помахала. У нее были тонкие руки с большими кистями. «Искупаться не хотите?» Оказывается, где-то здесь было озерцо.
Нижнетагилец драил туфли. Юшков спросил: «Ну а в Горске что?» – «Посмотрю».– «Что там смотреть?» – «Рынок посмотрю». Оставаться одному не хотелось. Они долго ждали автобуса, едва забрались в него и ехали в давке и духоте. Все полчаса дороги нижнетагилец ворчал на какого-то мальчишку, а когда за того вступились, переругался со всеми вокруг.
В Горске ничего интересного не увидели. Забрели в промтоварный ларек на окраине, нижнетагилец сказал: «Смотри, какие туфли. В таких вот дырах иногда можно нарваться на отличные вещи. Покажите, девушка».
Сонная тетка за прилавком, нисколько не обманутая его уверенным тоном, швырнула мятую коробку с женскими туфлями, а один из покупателей, глазевший на полки в мучительном раздумье, протиснулся поближе и стал наготове: может быть, и ему надо хватать, пока не поздно. Юшков увидел, что товар залежалый, и сказал об этом. Нижнетагилец криво усмехнулся: «Много ты понимаешь... Девушка! Тридцать седьмой есть?»
Тридцать седьмой был. Нижнетагилец подумал и отступил с честью: «Черт, не помню точно размера, а так бы взял». Потолкались на рынке, заходили во все магазинчики, которые попадались на глаза, и ничего не купили. Пообедать тоже не смогли: в столовой нижнетагилец поскандалил из-за грязных вилок, потащил Юшкова в другую, но другая оказалась закрыта. Вернулись в Черепановск раздраженные, устали, а тут еще обнаружилось, что в гостинице нет холодной воды. Юшков повалился на кровать и сказал: «Зря я тебя вылечил. Лучше бы ты пластом лежал». «Да,– согласился нижнетагилец.– Тут ты не подумал».
Он вскоре захрапел. Юшков старался не раздражаться, но не мог. Поднялся и вышел на балкон. Внизу прошли поливочные машины, и запахло свежестью. То ли облака, то ли клочья мартеновского дыма тянулись с запада. Быстро темнело. Новый микрорайон, в котором жила Ирина Сергеевна, уже плохо различался в сумерках.
Он вспомнил, как она стояла у лестницы, загадочно поглядывая на него, ждала от него чего-то, а он молчал. Он опять, наверно, совершил глупость. Одну из тех, которые делает всю жизнь и при этом каждый раз говорит себе, что ошибся случайно, что ему не хватило опыта, чтобы поступить правильно, но, мол, теперь он уже научен и больше подобной ошибки не сделает. Однако ошибки повторяются, и постепенно становится ясно, что это не ошибки вовсе, а что-то неотделимое от него, Юшкова, присущее ему, от чего он никогда не сможет избавиться и что всегда будет определять его судьбу. Так что если не можешь сломать себя до конца, то лучше, наверно, и не пробовать, чтобы не терзаться одновременно и томлением по упущенному и виной.
Лучше признаться честно, что занялся не своим делом, и уйти. Есть рессорный завод, куда его звал Буряк. Может быть, туда еще не поздно. Командировку он доведет до конца и вернется победителем, однако впредь Лебедеву в таких делах придется обходиться без него. Ирину Сергеевну ему видеть не надо; ничего хорошего из этого получиться не может.Знакомый его в мартеновском цехе, высокий однокурсник Ирины Сергеевны, был заместителем начальника цеха. Звали его Игорем. В понедельник Юшков принес ему в кабинет завернутые в газету две банки растворимого кофе и положил на стол. «Что это?» – не понял Игорь. «Взятка». «Между прочим, мне ни разу в жизни еще не давали взяток». «Мне тоже»,– сказал Юшков. Игорь полюбопытствовал, что в свертке, пожал плечами: «А за что?» «Ты что, кофе не любишь? Мне нужно знать, когда пойдет хромистая сталь».– «Понимаю. Побеждает тот, у кого лучше информация. Так это я тебе и без взятки сделаю».– «А вдруг забудешь?» Однокурсник Ирины Сергеевны небрежно поинтересовался: «Что ж ты с Ириной контакта не заведешь?» «Так не заводится». «Не заводится, говоришь? – Игорь не сумел скрыть своего удовольствия.– Со всеми она так сурово или только с тобой?» «Да что-то я не замечал особого к себе отношения». Юшков уже знал, чем он может порадовать Игоря.
Тот все-таки отстранил сверток: «Спрячь назад, пока никто не видел. Я против тебя ничего не имею, но вообще за такие номера...» – «А ты научись варить сталь,– сказал Юшков.– Тогда мне не придется ездить с подарками».– «Так, выходит, я виноват?» – «А кто, я?» – «Черт,– Игорь хмыкнул.– Не хотел бы я быть на твоем месте. Сколько тут банок, две? Беру с условием – за деньги».– «А вот это условие мне не подходит. Я за них не платил».– «На улице нашел?» Юшков рассказал, как его снаряжали на заводе. Игорь изумился: «Скажи, как это делается!.. Но я беру только за деньги».
Он позвонил на следующий день вечером: в три часа утра ожидается первый ковш хромистой стали. Однако ни эта, ни две следующие плавки не получились. Прошла неделя. Наконец экспресс-анализ оказался в норме. Стоя на галерее, Юшков видел, как внизу под его ногами наполнялся ковш, вмещающий в себя четыре вагона стали. Теперь нельзя было терять ни минуты. Он побежал в производственный отдел.
Перед столом Ирины Сергеевны было несколько человек. Юшков встал в хвост очереди. Ирина Сергеевна разбиралась с пенсионного возраста человеком, какие-то цифры в их бумагах не сходились.
Нацепив очки, человек тыкал дрожащим пальцем в свои бумаги, пытался говорить, когда надо было слушать, и не понимал ничего, хоть вся очередь уже поняла и раздражалась оттого, что старик задерживает всех. «Товарищ,– сказал Юшков,– вы задерживаете. Там сейчас сталь разливают». Сказал он это, чтобы слышала Ирина Сергеевна. Она не повернула головы. Юшков топтался, поглядывая на часы. Из мартеновского цеха слитки попадут в блюминг, их откатают на другой профиль, и тогда уж ничего не сделаешь. «Тридцать шестой заказ, что вы нервничаете? – взглянула на него Ирина Сергеевна.– Вам откатают два вагона».– «Как два? В ковше четыре вагона!» – «Не могу я вам дать все».– «Но вы должны нам шесть вагонов до двадцатого! Сегодня уже восемнадцатое!» – «Я вам ничего не должна»,– холодно сказала Ирина Сергеевна.
Зазвонил телефон, и она сняла трубку. Звонил Игорь. У него получился второй ковш. Среди разговора Ирина Сергеевна быстро взглянула на Юшкова и сказала: «Нет, не появлялся». Юшков даже не догадался, а почувствовал, что говорят о нем. «Да что уж ты так для него стараешься? – удивилась она, нажала на рычаг и, по-прежнему не поднимая головы, сказала: – Ты, я вижу, всюду успел». В очереди не поняли, к кому это относится. Набрала новый номер: «Сергей Митрофанович, можно зайти к вам с одним товарищем?» Вышла из-за стола, велела Юшкову: «Идите со мной».
Очередь покорно осталась ждать ее возвращения.
«Куда мы идем?» – спросил Юшков в коридоре. Она сказала: «Вам же нужно четыре вагона».
Перед кабинетом Борзунова стояла очередь. Замыкал ее громкоголосый киевлянин. Он уже не разглагольствовал, а жадно прислушивался к разговорам. Ирина Сергеевна провела Юшкова мимо очереди. Борзунов сказал: «А-а, кого я вижу!» Лицо против его воли оставалось насмешливым, и получалось, будто бы он произносил приветливые слова не всерьез, а лишь изображая человека, который произносил бы их всерьез. Однако был рад, усадил, болтал о пустяках. Ирина Сергеевна потрогала землю в цветочных горшках на подоконнике, упрекнула начальника: «Кто тут у тебя за цветами смотрит, скоро завянут». Занялась ими.
Приведя Юшкова, она тем самым сделала для него все, что было нужно. Больше от нее ничего не требовалось. «Что, Ириша,– сказал наконец Борзунов,– два вагона ему сделаем?»
Юшков стал объяснять про свои шесть вагонов. Борзунов заскучал. Он ждал благодарности, а его опять уговаривали. Ирина Сергеевна обрывала желтые листья на цветах. Сказала, не оборачиваясь: «Я в цех звонила. У них второй ковш получился. Закладывают третий», «Четыре вагона сделаем, – решил Борзунов.– Остальное – как получится». Ирина Сергеевна тут же позвонила диспетчеру блюминга: «Один ковш на тридцать шестой заказ».
В коридоре Юшков сказал: «Осталось еще два вагона».– «Больше он не мог вам дать,– холодно ответила Ирина Сергеевна.– Если получится третий ковш, тогда видно будет».– «Я не понимаю этой арифметики,– сказал он.– Почему четыре, а не три и не пять?» «А почему вы капризничаете? – рассердилась она.– Я вам чем-нибудь обязана?» Он запнулся: «Простите. Спасибо вам».– «Игоря благодарите. Я не повела бы вас, если бы он не просил. Он бы первый попрекнул меня любимчиком».– «Когда будет известно о третьем ковше?» – «Звоните в конце дня».
Шагая под белым, как огнеупорный свод печи, обжигающим небом к сортопрокатному, Юшков вспоминал свой заискивающий голос и морщился. Вошел через стальную калитку в цех, в прохладу. Вентиляторы гнали освежающий воздух. В застекленной конторке Володя подписывал мятые, захватанные грязными руками сертификаты. «Пошел тридцать шестой заказ,– предупредил Юшков.– Давай, Володя, обойдемся на этот раз без неприятностей». Тот поднял голову как человек, которого вывели из глубокой сосредоточенности. Изможденное лицо изображало достоинство: «Если Володя сказал, он своему слову хозяин». Юшков едва удержался, чтобы не извиниться.
Рабочий день в производственном отделе кончался в четыре. Юшков пришел на несколько минут раньше. Перед столом Ирины Сергеевны стояли люди. Было несколько новых, приехавших после воскресенья. Ирина Сергеевна быстро взглянула, и он понял, что она ждала его и случилось что-то неожиданное и неприятное. В очереди тоже заметили, что она не в духе, никто не спорил с ней, и вскоре не осталось никого. Ирина Сергеевна подхватила сумочку и сказала: «Третий ковш не получился, но вас это пусть не волнует. Борзунов распорядился, чтобы вам выдали шесть вагонов». А он уже решил было, что отобрали его сталь. «Требуй у меня все что хочешь»,– сказал он.
Она молчала. Вышли на улицу. «Только что дочка звонила. Просила скорее прийти. Муж приехал. Скандалит в квартире, крушит там все. Дочка к соседям убежала». «Может быть, мне поехать с тобой?» – предложил он. Она усмехнулась. Он попросил: «Дай мне твой телефон». Опять усмехнулась. Автобуса не было. Юшков остановил такси. Когда проезжали через мост, Ирина Сергеевна сказала: «Долго же ты собирался попросить телефон».
Она вышла около дома, а он вернулся в гостиницу.
Он выполнил задание. Кончались вынужденное безделье и порочная гостиничная скука, вместе с ними кончалось непонятное томление, которое всегда тревожит оседлых людей вне дома. Через день-два отправят его вагоны, он запишет их номера и уедет отсюда. Оставалось только ждать.
Гостиница опостылела, но, кроме нее, деться было некуда. Сосед лежал на кровати, спросил: «Сколько ковшей получилось, два или три?» – «Я слышал, три».– «Полтора, значит, тебе...» – «Почему мне?» – «Разве нет?» – удивился нижнетагилец. Юшков промолчал. «Мне какая разница? – сказал нижнетагилец.– Я не завистливый».
Утром Юшков проснулся с мыслями о доме и, удивившись им, вспомнил: последний день! Дежурная администраторша принесла телеграмму с завода: срочно требовался еще один заказ, углеродистый лист. Юшков отнес эту телеграмму Ирине Сергеевне. Она прочла, тут же позвонила диспетчеру, и дело было сделано. Киевлянин, которому только что отказали и который крутился в комнате между столами, не зная, что предпринять, кинулся к ней: «Вы ж мэнэ казалы, шо этого листа нет! Почему мэнэ нет, а ему есть?» «Идите жаловаться,– отрезала Ирина Сергеевна.– У вас это хорошо получается». Он подвигал челюстями и ушел. «Правдоискатель»,– сказал кто-то в очереди, подлаживаясь к Ирине Сергеевне.
Она спросила: «Когда едешь?» – «Когда будут номера вагонов».– «Значит, завтра. А я своих в Свердловск отправила».– «Значит, обошлось?» – «В общем».– «Буду сегодня следить за погрузкой,– сказал он.– Чтобы не получилось, как с Нижним Тагилом». Посмотрела, кивнула: «Так надежнее». Все было понятно.
В шесть утра кончилась погрузка. Юшков записал номера своих вагонов и вернулся в гостиницу.
Только начали просыпаться. Хлопали двери. Полуодетые люди сновали по коридорам с полотенцами. Нижнетагилец тоже уже проснулся, одевался. «Все,– сказал Юшков.– Вот вагоны. Сейчас закажу разговор с заводом». «Тут, кстати, тоже было не скучно,– отозвался нижнетагилец,– землячка твоя отличилась. Я, собственно, не видел. Вдруг среди ночи крик. Кроет этого усатого на чем свет стоит. Культурно кроет. Вроде «охламона», но культурно. Все спят уже, повскакали... Не «охламон», а... не «паразит»... красиво, в общем, как-то. Дежурная акт составила. Теперь на работу сообщат. Заимеет неприятностей по самую макушку».
Он ушел, а Юшков спустился в холл и заказал разговор с Лебедевым. Из кабинета директрисы слышался ее голос. Нотки были незнакомые, митинговые: «...если бы моя дочь, позабыв девичью скромность... моя обязанность как директора советской гостиницы...» Дверь кабинета распахнулась, землячка выскочила из нее и побежала вверх по лестнице. Вышла директриса. Лицо, блестящее от крема, пошло пятнами. Хотела крикнуть что-то вслед девушке, но увидела Юшкова и сдержалась. Села рядом в кресло, подобрала ноги, и лицо из гневного стало жалобным. «Видите, как у нас, Юрий Михайлович. Вот ваша землячка. Что она от меня плохого видела? Мне, между прочим, жалобы давно поступали...» – «Какие жалобы?» – «На соседа вашего из триста пятого. После двенадцати ночи включает свой транзистор, мешает людям спать. Танцевали они вдвоем, что ли. Я вчера заглянула просто предупредить. Очень корректно, вы ведь меня знаете, очень корректно попросила вечерами не шуметь. А вам, говорю, молодой девушке, надо не давать повода к ненужным разговорам. Ведь правда, я корректно сказала? А она мне, знаете, что в ответ? Вы, говорит...» Директриса дословно передала, что сказала о ней девушка, и всхлипнула. «Ну, я, конечно, вышла из себя. Если со мной так, то и я так. Я говорю этому Маркушеву: все, терпение мое кончилось. Я вынуждена сообщить, на вашу работу о вашем аморальном поведении. Маркушев, вы знаете его, брюнет с усами,– он человек неглупый. Он сразу попытался уладить. А эта разошлась. Я в жизни своей столько грубостей в свой адрес не слышала...» Директриса перевела дыхание, успокаивая себя.
«Даже он и то был возмущен. Он говорит: я ее не звал, она сама пришла. Это я, говорит, могу на вас жалобу послать куда надо, что у вас тут такое творится. Можете себе представить, что это за девчонка, Юрий Михайлович, если уж Маркушев так о ней говорит. Вы бы видели, что с ней стало, когда он это сказал! Подонок! – кричит. Подонок! Люди сбежались... Я просто обязана сообщить обо всем ей на работу. Утром одумалась, как собачка ждала под моей дверью, пока я приду. Плачет, кается, только бы из гостиницы не выселили и на работу не сообщили. И тут же продолжает грубить!..»
Междугородная дала Лебедева. Директриса вздохнула и ушла к себе. Рассказав все Юшкову, она успокоилась. Юшков продиктовал Лебедеву номера вагонов. «Сегодня выезжаешь?» – спросил Лебедев. «Как билеты достану». «Ну ждем. Тут тебе еще одна командировка наклевывается». Юшков ожидал больше эмоций.
В холл спустились Аркадий Семенович и одесситка. «Как? – сказала она спутнику.– Ты шляпу не взял? Сейчас же вернись. Напечет». Он возражал, она настаивала: «Опять давление поднимется. Смотри, какие глаза красные». Стесняясь, он подмигнул Юшкову: мол, с женщинами лучше не спорить. Пошел за шляпой. Она присела в кресло, сказала, не глядя на Юшкова: «Господи, как надоело здесь. Вам долго еще?» – «Сегодня уезжаю».– «Вы молодец. Здесь все говорят об этом. И родственников себе не завели...– Она запнулась и, понизив голос, сказала: – Тут про меня, наверно, всякие гадости говорят. Это все глупость. Аркадий Семенович больной человек, за ним следить надо. Ему диета нужна, покой, ведь почти шестьдесят человеку... А такого ничего нет. У меня дети взрослые». Аркадий Семенович спускался по лестнице со шляпой в руке. «Успеха вам»,– пожелал ей Юшков. Он поднялся на свой этаж. Однажды видел, как землячка открывала свой номер, и теперь постучался к ней. Никто не ответил. Толкнул – заперто. Он забарабанил сильнее. Она внезапно распахнула дверь, увидела его лицо и усмехнулась: «Чего вы испугались? Думали, повесилась?»
Она укладывала чемодан. «Куда это ты?» – спросил Юшков. «Ну их всех к черту. Домой».– «А командировка?» – «Гори она огнем. Все равно уйду с завода. Не по мне эта работа. Я тут всего насмотрелась». Она заплакала.
Директриса еще была у себя. «Как там землячки моей дела, Ольга Тимофеевна? – спросил Юшков. – Очень уж она переживает, что вас обидела. Я, говорит, всю жизнь ее благодарить буду».– «Обойдусь без ее благодарности».– «Вы в самом деле собираетесь писать на ее работу?» – «Обязана».– «Ольга Тимофеевна, вы же добрый человек». – «Да, но у моей доброты есть предел. Кроме того, я ничего не могу изменить. У меня есть докладная дежурной, я обязана отреагировать».– «Даже если я вас попрошу?» – «Докладная уже существует, что же я могу сделать, Юрий Михайлович?» – «Порвать ее».– «И совершить преступление? Вы зря защищаете эту девушку, Юрий Михайлович. Не знаю, какие чувства вами руководят, но вы... я уж буду откровенна с вами до конца... вы просто роняете себя в моих глазах».– «Как-то вы спрашивали меня, что можете для меня сделать. Сделайте это». Она пронзительно посмотрела, опустила глаза. «Хорошо. Только ради вас». Юшков понял, что теперь они квиты.
У него оставалось мало времени. По дороге на комбинат купил около вокзала букет тюльпанов. В комнате производственного отдела все уставились на букет. Ирина Сергеевна покраснела и засуетилась, отыскивая банку. От неловкости она снова перешла на «вы»: «Приезжайте к нам еще, всегда вам будем рады... Извините, если что не так...» И он тоже говорил ей «вы» и бормотал бессмыслицу. Когда потный и красный выскочил на крыльцо заводоуправления, освобожденно вздохнул.
Остатки привезенных припасов завернул в газету, положил на кровать соседа и сел писать ему записку. Не успел кончить, как тот появился. Развернул сверток. «Зачем дефицитом бросаешься? Бутылку мы с тобой сейчас разопьем, а колбасу вези домой, она не портится».– «Пусть на память тебе будет».– «Так ее не есть, а на стену повесить?» – «Ты же говоришь, не портится?»
Открыли бутылку. «Это не простая,– объяснил Юшков.– Сувенирная. С какой-то травинкой внутри». Нижнетагилец поискал на этикетке цену, присвистнул: «Ничего себе травка. Наверно, очень полезная. Может, от сердца? Тогда мне как раз».– «От сердца тебе меньше пить надо».– «Ты думаешь, я любитель? Работа такая. На пенсию пойду, в рот не возьму».– «Бросай работу, другую ищи».– «А это уже не государственный подход. Кто-то должен. Работа у нас с тобой скромная, но людям необходимая». Он проводил Юшкова до аэропорта в Горск, и, пролетая над Волгой, Юшков еще думал о том, что нижнетагилец либо ждет сейчас автобус до Черепановска, либо трясется в нем, навязываясь с разговорами случайным попутчикам.
Глава третья
Двадцатого августа была свадьба. С ней задержались, потому что Лялина сестренка поступала в институт. По этой причине Хохловы все лето провели в городе и дача пустовала. Ляля и Юшков потихоньку обжили ее и после свадьбы перебрались туда совсем, уже привыкнув считать ее своим домом. Сухое и жаркое лето задержалось и в сентябре. Одно из окон оставляли на ночь открытым, листва старой яблони касалась рамы. Они все устроили по-своему, разобрали и вытащили в сад остовы кроватей, пружинные матрацы положили на пол и накрыли их ворсистым ковром. Засыпали сразу и одновременно, усталость мгновенно разъединяла их. На рассвете Юшков просыпался то ли от слабого течения прохлады, то ли от света, то ли от птичьего свиста. Пахло флоксами и яблоками. Перед глазами колыхалась зелено-голубая пена, в ней плыли желтые пятаки. Взгляд фокусировался, зеленое и голубое оказывались листвой и небом в просветах между ветками, а пятаки становились солнечными бликами в стекле.
Створка окна едва заметно качалась, и блики вспыхивали.
Никогда прежде Юшкову не требовалось для бодрости так мало сна. Он выходил в сад. До электрички оставалось полтора часа. Он ставил чайник на газовую плитку, вытаскивал из-под крыльца шланг и, направляя холодную струю под кусты жасмина и роз, смотрел, как темнела, напитывалась влагой земля, как появлялись на ней лужицы. Он двигался дальше. Границей между двумя дачными участками была узкая полоса малинника. Пальцы на стальном наконечнике шланга белели от холода. Он бросал шланг под какое-нибудь дерево и шел будить Лялю. В комнате казалось темно, и шум воды из шланга был похож на шум дождя. Как-то он застал Лялю лежащей на спине с открытыми глазами, натянувшей простыню до подбородка. Она сосредоточенно думала о чем-то. Он спросил о чем, и она сказала: «Я думаю, дождь идет или мне кажется?» И не поняла, отчего он рассмеялся.
С работы она шла к матери, набивала там сумку всякой едой, а он в это время был еще на заводе, и они встречались на вокзале. Когда он ездил в командировки, она ночевала у родителей.
Все командировки были похожи одна на другую: вначале он оказывался чужаком и дело представлялось безнадежным, его гоняли по цепочке от одного человека к другому, а потом Юшков внедрялся в цепочку, и она уже работала на него. Связи закреплялись, позднее он научился приводить их в движение, не выезжая с завода.
С Хохловым он разговаривал по-настоящему только однажды, после первой командировки. Заместитель директора сам захотел тогда выслушать новичка. Если и рассердился, то не подал виду. «Вам такие дела не нравятся? Мне тоже не нравятся. Но что вы предлагаете конкретно? Самый идеальный план не может предусмотреть все. Из-за чего у нас так с поворотным кулаком? В чертежах его заложили из простой углеродистой стали. Во всех нормативах стояла сталь сорок. А потом потребовалось уменьшить износ и пришлось перейти на хромистую сталь. Можно было это знать наперед? Виноват кто-нибудь? Да будь все точно по плану, мы с вами были бы не нужны. Работала бы вместо нас ЭВМ. И на будущее мой вам совет: деловой человек не о том должен думать, хороши или плохи обстоятельства, а о том, как эти обстоятельства использовать самым выгодным образом. И если вам что-то не нравится, что ж, ищите, предлагайте, пробуйте – не возбраняется. Сумеете без командировок обойтись – вам только спасибо скажут». – «Мы умасливаем виноватых,– сказал Юшков.– А должны бы применять санкции через Госарбитраж». – «Вы месяц работаете? – спросил Хохлов.– Даже меньше? Мой вам второй совет: присмотритесь пока». Он был прав. Прежде чем пробовать что-то, надо было лучше узнать дело.
Юшков собирался менять систему хранения сталей и после рабочего дня, когда оставалось время до электрички, бродил по заводской окраине, где около высокой кирпичной стены лежали штабеля штанг, тронутых ржавчиной, нагретых солнечными лучами. Тут было безлюдно и тихо. С белесого неба сыпалась гарь близкого литейного цеха. Над головой лениво дергался мостовой кран. Железнодорожная ветка кончалась тупиком, среди шпал и у стены кое-где торчали кустики полыни. Гарь покрывала их ржавым слоем, но стоило, сорвав бархатистый, с бурыми головками стебелек, растереть его между ладонями, возникал горький запах степи и вспоминался обрыв над старицей в Черепановске.
Однажды в конце сентября Хохлов вызвал его к себе в кабинет. Юшков вошел и увидел Ирину Сергеевну. Около стола снисходительно улыбался Борзунов, как человек, знающий, что ему тут не могут не быть рады, и, как и прежде, после мгновенного удивления, какой тот высокий и красивый, возникло настороженное чувство: откуда в этом красивом лице неудовлетворенность и истеричность, удастся ли ему их сдержать? Ирина Сергеевна тоже улыбалась. Она сидела достаточно далеко от мужчин, как подчиненная, допущенная к разговору старших.
Они приехали на соседний завод решать свои вопросы, там что-то им нужно было для комбината, какие-то приборы, и Хохлов тут же взялся устроить все их дела. На некоторое время улыбка Борзунова даже стала смущенной: уже одно то, что приехали сюда они с Ириной Сергеевной, а не те, кто занимался по должности приборами, говорило, что на помощь автозавода они рассчитывали заранее и, кроме того, смотрели на командировку свою как на маленький отдых. Им ничего не пришлось объяснять Хохлову, не пришлось просить, он сам все понимал. Тут же заказал два номера в гостинице, гостей увезли устраиваться, а все остальное он поручил Юшкову, велев принять гостей по высшему разряду. В помощь он отрядил свою служебную машину с водителем, средних лет женщиной Антониной Григорьевной, и, поскольку дело для Юшкова было новое, отрядил еще одного человека, в таких случаях, как он сказал, незаменимого. Человек этот, Анатолий Витольдович Белан, был, как и Саня Чеблаков, заместителем начальника в отделе кооперации. Юшков его знал мало. Они сговорились по телефону, что им следует делать. Втайне гордясь своей незаменимостью и доверием начальства, Белан счел приличным пожаловаться: «Вот же жизнь, Юшков! Уже с кем пить вечером, и то начальство решает. Денег сколько у тебя?» «Сколько надо?» – спросил Юшков. Белан прикинул: «Четверо в «Туристе»... сотню готовь». Гости были не его, а Юшкова, стало быть, деньги должен был готовить Юшков, а от Белана требовался лишь талант потратить их как можно приятнее для гостей.
Прежде всего Юшков отправился искать Тамару. Так звали землячку, которая как-то забрела сюда в поисках работы. Это было в день свадьбы Юшкова. Тогда она повстречалась в коридоре и обрадовалась старому знакомому: «Мне просто не везет, Юрий Михайлович. Всюду требуются, требуются и требуются, а как я появляюсь, так никому ничего не надо». Она умудрилась уволиться со своего завода, не подыскав предварительно другой работы. Ее выселяли из прежнего общежития, и она теряла городскую прописку, но выглядела бодрой, не хуже, чем в Черепановске. Но и не лучше. Юшков представил ее длинную плоскую фигуру в отделе кадров, представил себя на месте кадровика и – все же это был день его свадьбы – сказал: «Иди к нам».
Он нашел ее у окна в конце коридора. Она курила вместе с Наташей Филиной. Спросила: «Гости из Черепановска пожаловали? Кто?» Он ответил. Она промолчала, только посмотрела вопросительно. Послушно поплелась за ним в комнату, села писать заявление на материальную помощь: «...в связи... в связи... в связи с чем, Юрий Михайлович? Я напишу: в связи с тем, что мне не везет в жизни». «Пиши: в связи с переездом на новую квартиру»,– подсказал он. Написала, выразительно вздохнула и побежала собирать подписи на заявлении. Она ни в чем не отказывала, безропотно ездила в командировки и терпеливо сносила неприязнь женщин в секторе, потому что знала: Лебедев не хотел ее сюда брать и Юшкову пришлось уговаривать начальника.
Юшков позвонил Ляле, чтобы она не ждала его скоро и ночевала у родителей. Без четверти четыре он сидел в светлой служебной «Волге» рядом с Антониной Григорьевной. Она читала затрепанную библиотечную книгу, беспрестанно поправляя волосы на затылке, а он всматривался в людской поток, текущий из всех четырех дверей центральной проходной.
Влез в машину Белан. «Ну, рассказывай, Юра, подробно, с кем сегодня гуляем». Выслушал, спросил: «Эта Ирина Сергеевна – хорошенькая?» «Ничего»,– сказал Юшков. Антонина Григорьевна не отрывалась от книги. Белан деловито поинтересовался: «Так ее функция чисто эстетическая? Или, может быть, взрыв безумной страсти, римские каникулы вдвоем?» – «Думаю, просто упросила взять с собой,– ответил Юшков. – Они дружат семьями».– «Допустим. В любом случае ее интересуют только магазины,– решил Белан.– Вот и пусть в них пасется, пока мы куда-нибудь съездим».
Они позвонили гостям из вестибюля гостиницы. Ожидая их, Юшков сидел на кожаном диванчике. Две сухощавые женщины рядом рассматривали замысловатые бронзовые барельефы на стенах и разговаривали по-немецки. Створки дверей, ведущих в ресторан, тоже были покрыты чеканной бронзой с ромбами рубинового стекла, вправленного в бронзовую решетку. Белан уточнил в ресторане, какой столик им оставлен, и прогуливался по ковровой дорожке, поглядывая на себя в зеркала. Светлые его волосы, прямые и длинные, за ушами и на висках седели: лет ему было около сорока.
Вышли из лифта Борзунов и Ирина Сергеевна в платье с яркими цветами по черному полю. Юшков помнил ее в этом платье на дне рождения. Он знакомил гостей с Беланом. Они стояли посреди вестибюля, Борзунов, возвышаясь над всеми, говорил и смеялся громче, чем было необходимо, и немки посмотрели на него с затаенным женским любопытством; одна что-то уважительно сказала другой. Борзунов, как это и с Юшковым не раз случалось, видимо, примерил к себе бронзово-кожаный вестибюль и весь брус гостиницы как приятную обновку. Белан же, увидев нервозную приподнятость гостя, был в затруднении. Его план – повезти того в директорскую сауну – проваливался. Сауна хороша была для компании спокойных мужиков, равных друг другу по положению и возрасту, чтобы, попарившись и поплавав в озере, выйти из холодной воды обновленными, как язычники после крещения, посидеть на берегу на траве, попить пива, посмеяться анекдотам, поспорить о футболе, отходя душой от всех забот.
