Текст книги "Коробейники"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Вошел Чеблаков, стянул шапку-пирожок, потер уши. «С наступающим вас... Э, оперативка?» Словно не знал, что она всегда в десять. По заводу он ходил не в шикарной своей дубленке, а в скромном сером пальто с воротником под каракуль. Чувствовал стиль. Фаина поторопилась заверить: «Еще не начинали. Посидите с нами, Александр Павлович». Сегодняшний дефицит двигателей сделал ее льстивой.
Чеблаков сел на место Кацнельсона. Тот, появившись, остался стоять в дверях, чуть приоткрыв их: ждал звонка в своем кабинете. Увидел Чеблакова, вытаращил глаза: тот приехал с технической конференции, с того самого моторного завода, куда Кацнельсон пытался сейчас дозвониться. «Александр Павлович, что там на АМЗ?» – «Очень дяди на вас сердиты,– сказал Чеблаков. Он не собирался начинать разговор при подчиненных Юшкова, а теперь, начав, пробовал шутливый тон, чтобы не затеять при них спора.– Оченно сердиты. Их там всех премии лишили. Угрожают. Может быть, пожалеть их немного? Все-таки плевать против ветра...» – «Как же пожалеть? – удивился Игорь.– Тут или штрафовать, или водку с ними пить! Или и то и другое вместе?» – «Ну уж,– сказал Чеблаков.– Там водку не пьют. А штрафовать проще всего. Гибче надо, ребята. В каждом конкретном случае надо такт проявлять».
Игорь развел руками. Что Чеблакову объяснять... Тот и сам все понимает, и раз говорит так – значит, больше ему нечего сказать. Не просто было им остановить инерцию прежнего, но остановили, повернули, теперь маховик раскручивается в другую сторону, набирает скорость. Его не удержишь, даже если видишь, что неприятности приближаются.
Юшков рассердился. Не хватало еще, чтобы ему людей расхолаживали. Спросил прямо: «Ты посидишь у нас?» Чеблаков понял, поднялся: «Нет, я мимоходом заскочил». Вовсе не мимоходом. Предупреждал. Волновался. Ему первому достанется от директора, если из-за двигателей остановится конвейер. В кабинете Игоря затрещал междугородный звонок, и Чеблаков с Игорем вышли вместе.
Юшков начал оперативку, прислушиваясь к телефонному разговору за дверью. Связь была плохая, Кацнельсон кричал. Сглаживая впечатление от слов Чеблакова, Юшков повторил: «У нас только один путь – штрафовать поставщиков немилосердно за каждое нарушение договора. Не прощать ни суток опоздания. Они должны нас бояться».
Игорь медленно стягивал пальто и шарф, ожидая, пока все выйдут. «Не докричался. Новый год уже празднуют, что ли? Вроде бы, говорят, выслали двигатели».– «Кто говорит?» – «Не понял. Закажи еще раз по срочному начальника сбыта».
Новый начальник сбыта АМЗ боялся штрафов больше, чем другие поставщики. Когда его оштрафовали впервые, он позвонил Юшкову: «Совести у вас нет? И так стараемся для вас как не знаю для кого!» И вот он подводил.
Кацнельсон развернул на столе совещаний просторную, как простыня, таблицу на миллиметровке, карандашом отмечал на ней сегодняшние поступления. Юшков взялся за бумаги. Сверху лежало заявление. Увольнялся водитель Качан. Юшков велел секретарше вызвать его.
Тот и в морозы ходил в синенькой болоньевой курточке. Усаживаясь, распустил «молнию», и толстый шарф вылез из ворота. Качан конфузился. «Ты ж все время порядка хотел,– сказал Юшков.– Теперь как будто порядок. Так что ж ты?» «Вроде бы больше порядка.– Качан виновато улыбался.– Но это ведь разве порядок, с другой стороны?» – «А что не нравится? Новый начальник?» – «Та нет, у нас с Игорем Львовичем,– покосился Качан на Кацнельсона,– претензий друг к другу вроде нет. Он с человеком свое «я» не ставит...» «Так в чем же дело?» – спросил Юшков. Качан решился: «Раньше я в Бобруйск съезжу, так и леваки в оба конца будут и какую-нибудь десятку Витольдович выпишет, тоже на дороге не валяется. Меня назад на такси зовут. Теперь не то что раньше, но свое я там иметь буду». Юшков подписал заявление.
Соединили с АМЗ. Кацнельсон схватил вторую трубку. На этот раз у телефона оказался начальник сбыта: «Ну что вы там опять, товарищи? Мы же вам все дали». «Как все дали?! – Схватили, сминая, простыню из миллиметровки, считали, сверялись.– А сотня сверхплановых?» «Какие еще сверхплановые? – злорадно сказали на АМЗ.– Мало ли какие вы себе обязательства берете. Это мы не обязаны давать. Вы, товарищи, извините, совсем это самое... У нас тут в приемной сидят, ждут, понимаешь, а вы, извините, уж совсем... Сверхплановые...»
Юшков и Кацнельсон переглянулись. К концу года завод должен был дать сто сверхплановых машин. Они разослали всем поставщикам телеграммы об этом. Конечно, по договорам им не обязаны были давать сверх плана. Начальник сбыта теперь отыгрывался. «Дайте мне телефон секретаря парткома,– сказал Юшков.– Я передам ему ваши слова. Если вы считаете это необязательным для себя... Вы знаете, куда идет сто сверхплановых машин?» По тишине в трубке он понял: собеседник испугался. Уже другим тоном ответил: «Что ж я сделаю, если нету?.. Между прочим, кое-что мы вам вчера отгрузили, ловите там у себя».– «Быстро он разбаловался,– сказал Игорь.– Теперь его на испуг не возьмешь».– «Сбегай посчитай, сколько все же на заводе двигателей,– попросил Юшков.– Только бы до конца дня дотянуть, а там новые придут». Фаина тем временем звонила на железнодорожный узел, на сортировочную, искала отправленную платформу. В половине третьего Юшков отпустил ее домой: был короткий день.
Вернулся Кацнельсон: контролеры забраковали четырнадцать дизелей – где тонко, там и рвется. На вторую смену, если не придет что-нибудь по железной дороге, не хватит. Оставалось сидеть и ждать. Первая смена ушла, в отделе стало тихо. За морозным окном под ярким небом повис до самых крыш колючий туман. Из тонкой трубки, торчащей над вторым этажом, вырывался горячий пар, тут же оборачивался плотным, тугим, крученым облаком. Оно вытягивалось к востоку, белое на голубом. Юшков вытащил шахматы, но Кацнельсон отказался: не то настроение. Снова разложил таблицу, мудрил над ней, словно из разрисованных клеточек в результате его вычислений могли выскочить «живые» дизели.
Приоткрылась дверь – дед Мороз! Белая от инея борода, красный нос – ввалился Валера Филин: «Что вы? Я своих уже в двенадцать отпустил! Давайте собирайтесь!» Юшков усадил его за шахматы, но играть с ним было неинтересно: он разве что не поддавался, проигрыш его не беспокоил. «Слушай, старик, давно мы у заместителя генерального директора не парились. Махнуть бы туда с лыжами, а? Бросочек километров десять, а потом по-черному из баньки да на снег... Ты как?» – «А меня не приглашали»,– сказал Юшков. Валера удивился: «С каких пор ты особое приглашение требуешь?» – «А тебя приглашали?» – «Был неопределенный разговор, что в принципе не худо бы... Мне кажется, ты, старик, что-то слишком щепетильный стал. Не к добру это. Я подумал, давно мы вместе не собирались».
Вошел Чеблаков. «Легок на помине,– сказал Валера.– Я говорю: Саня, давно мы в баньке не парились». Чеблаков сел к столу, брезгливо отодвинул табличку. Она раздражала его, и он старался на нее не смотреть. «Я сказал директору, что вторую смену мы можем сорвать». Замолчал. Валера ухмыльнулся: «Зря, Саня. Кто так делает? Может, еще обойдется, а ты уже гнев на себя навлек. Когда сорвешь смену, директор сам узнает». «Ты не работал с Дулевым,– сказал Чеблаков.– Ты его не знаешь. Два раза он ошибаться не дает». Он все ждал, что Юшков что-нибудь ему скажет. Не дождался, спросил: «Какие есть идеи, ребята?»
Юшков был готов к этому разговору: «Один раз, Саня, такое должно было случиться. Они заплатят нам за простой, останутся без штанов, но это их научит. Больше такого не будет». «Все это хорошо,– сказал Чеблаков,– но почему мы должны их учить? Что здесь, институт народного хозяйства? Чем они нам заплатят?» – «Советскими рублями».– «Да нам-то что эти рубли, если плана не будет?» На это нечего было ответить. Все, что они могли ему сказать, он сам наверняка говорил директору, выгораживая их. «Надо разобрать этот случай на коллегии министерства,– сказал Игорь.– Снять кого-нибудь с работы и разослать циркуляр по всем заводам, чтобы для всех была наука». Чеблаков странно посмотрел, поднялся: «Учить министров, как надо работать,– это мы умеем. Это, ребята, легче, чем работать самим. Еще эти ваши таблицы... Будут новости – звоните мне домой». Ушел, уведя с собой Валеру. В последнее время у него исчезло словечко «старик». Вместо него появилось «ребята». «На что же он рассчитывал?» – удивился Игорь. Юшков сказал: «На нас с тобой».– «Знаешь, почему я пошел сюда из цеха?» Зазвонил телефон, он схватил трубку и, послушав, разочарованно передал ее Юшкову. «Юра, у тебя люди? – Наташа говорила торопливо, не давая ответить.– Говори только «да» или «нет». Никто не должен знать, что я тебе звонила. Валера был у тебя?.. Когда?.. Долго? Что он хотел? К Чеблаковым ехать? Почему? – Выяснила все и сказала:– Мне очень нужно с тобой поговорить. Я тебе позвоню. Но ты мне обещал: никому ни слова, что я звонила. Пока».
«...мне не так уж было плохо в цехе,– говорил Кацнельсон.– Но я понял, что начал загнивать. Человеку обязательно нужны в жизни перемены и риск. Можно, конечно, жить без них. Можно без многого прожить и не почувствовать, что чего-то не хватает. У человека сами собой отмирают желания».– «Так это хорошо,– усмехнулся Юшков.– Мечта всех мудрецов востока».– «Может быть, для йогов это хорошо. Они впадают в нирвану. А на Западе начинают горькую пить или заболевают каким-нибудь раком. В языке нет слова, обозначающего отсутствие желаний. Будь оно, мы, может быть, жили бы иначе. Всякими оговорками мы так усложнили себе работу принятия решений, что на нее уходит вся энергия. И не остается на то, чтобы желать. Мой брат рабочим пошел. А я не могу. Недавно показывали мне одну книжку. Там есть, так сказать, мыслишка: люди учились, мол, на врачей и адвокатов, потому что это легче, чем пахать землю и доить коров. Мерзкая книжка. Быть врачом не легче, чем крестьянином, и инженером не легче, чем рабочим. Просто есть разные натуры. Один, совершая изо дня в день одно и то же, может быть в гармонии с собой, а другому постоянно нужны новизна и риск. У каждого свой порог реактивности, свой оптикум раздражителей...»
Юшков был не в том настроении, чтобы следить за мыслью Игоря, который, как обычно, оторвался от сегодняшних забот, словно они уже решились все, и решал какие-то одному ему видимые вопросы. Он позвонил дежурному по отделу: если двигатели все же придут сегодня, пусть звонят ему по такому-то телефону. «Собирайся, Игорь».
Было пять часов. Мороз ослабевал, но поднялся ветер. Труба над стальцехом розовела, а вокруг все было голубым – снег, тени, алюминиевые стены нового склада, электровоз, который медленно выплывал из-под моста, вытягивая за собой платформу. Кацнельсон и Юшков остановились, пытаясь разглядеть, что на ней. Электровоз приближался, задержался у стрелки, повернул, и они увидели двигатели. Бросились назад, к пульту, и через несколько минут загудели динамики, вызывая к платформе электрокары и грузовики. С платформы двигатели везли прямо на сборку.
Открыл дверь – крик, визг, Сашка и Таткина дочка очумело несутся из кухни в комнату, орет электрофон, Татка отплясывает с блюдом в руках, хохочет тесть,– встретил настороженные взгляды Ляли и матери, словно бы те ждали, вдруг не он войдет, а кто-то другой, угрожающий их веселью, и тут Сашка в заячьей маске бросился к нему, он подхватил сына, и мать заулыбалась, а Ляля фыркнула что-то приветливое, и он забыл про их взгляды, а потом, уже сидя за столом, отвечая тестю (тот кричал: «Юра, мы с тобой тут два мужика!.. Да и Сашок, и Сашок, конечно же, и Сашок, три мужика! Юра, за женщин!» – тесть в последнее время считал обязательным быть бодрым и говорить громко), Юшков вспомнил те взгляды матери и Ляли и понял – и на мгновение нехорошо стало,– что они всматривались, какой он пришел: в настроении или же опять киснет...
Ему было хорошо. Словно бы воздух комнаты внезапно приобрел свойство передавать чувства, и они перетекали к нему от близких людей. Самыми мощными генераторами были дети, и он жил чувствами Сашки и его сестренки и нетерпеливо ждал вместе с ними подарков, волновался, пока развязывали мешок, и вот – визг, восторг, и он вместе со всеми заразился детским восторгом, и еще материнской растроганностью, и Таткиным весельем, и когда Ляля только взглянула на сестру, он уже наперед знал, что сейчас она поднимется и будет танцевать, расшалится, завертит бедрами, что-то изображая, как будто так все уже бывало с ней, хоть никогда так не было и не похоже на нее это было вовсе. Он угадывал наперед ее движения, словно бы он внушал ей их. У нее блестели глаза, а он чувствовал в своих горячее жжение, и как когда-то в студенческие годы Ляля удивила незнакомой красотой и необычностью, так теперь она удивляла сходством с той, привидевшейся однажды. В движениях необычные смелость и пластика появились, и тесть, гордый дочерью, заплясал рядом с ней. Он, тесть, много выпил, а Юшков был трезвым и свежим, как давно уже не был, и понимал теперь то, что пытался объяснить ему Игорь, когда толковал про желания, которые появляются, если человеку хорошо. Мать робко придвинулась к нему, дотронулась до его руки, и он чувствовал ее одиночество, чувствовал вокруг нее плотный прозрачный панцирь из мыслей, воспоминаний и чувств, который давил ее все последние годы, отделяя от людей, и преодолеть который она могла лишь с помощью других, сквозь этот панцирь прорубающихся к ней извне. Чувствуя вину перед ней за то, что никогда не помогал ей этим, он принимал ее жажду общения, как принимал сейчас все человеческие жажды и желания.
Он вспомнил, что должен позвонить Чеблакову, и, набирая номер, думал о друзьях, о странном звонке Наташи, вспомнил обрыв над озером и слова, что он философствует оттого, что лишен возможности жить активно, подумал растроганно: умная она все-таки девка и никакого ей нет в этом проку. «С Новым годом! – крикнул он в трубку.– Разрешите доложить, товарищ начальник, что конвейер мы не держали!»– «Ты бы еще в семьдесят шестом году мне это сообщил,– отозвался Чеблаков.– Семь часов назад платформа прибыла». Это показалось смешным. «Ничего, Саня! Хорошо, что хорошо кончается». «По-моему, все только начинается,– сказал Чеблаков.– Ну, тебе, Ляльке, тестю, всем – самые сердечные».
Январь прошел хорошо, начался февраль. Завод готовился к своему юбилею. Люди ждали наград, премий и новых квартир. Монетный двор изготовил специальные значки. Красились фасады корпусов. На предзаводской площади и над центральной проходной устанавливали яркие огромные панно и тянули гирлянды иллюминации. К юбилею приняли обязательство выпустить двести машин сверх плана.
Юшков запасся нужными письмами и поехал на АМЗ. Начальник сбыта, желчный, раздражительный капитан в отставке, которому по болезни пришлось уйти из армии, рад был случаю отыграться: «Штрафовать проще всего. Много ума не надо. Даже бланк претензии – и тот в типографии отпечатан, только распишись... А теперь что я могу вам сделать? Ничего не могу. Зря государственные деньги на проезд потратили, езжайте назад. И скажите вашему Дулеву, что у нас плановое хозяйство и я знать не хочу про ваши двести машин».
Юшков встречался с директором и секретарем парткома. Сочувствовали, кивали и показывали графики: «Вот наши возможности. У нас свои поставки. Постараемся, но обещать ничего не можем».
Вернувшись, он пошел к Чеблакову. У того только что закончилось совещание, вокруг стола толпились со срочными бумагами, входили и выходили люди. Юшков сел в дальнем углу, листал проспекты иностранных фирм. Наконец Чеблаков освободился. Выбрался из-за своего стола, сел рядом. «Ну, что привез?» Юшков рассказал. Ему показалось, что Чеблаков прячет глаза. «С двигателями, Юра, ладно...» – «То есть как ладно?!» – «Со сталью хуже. Черепановск опять не дает сорок-ха на поворотный кулак. Там сидит Тамара, но это пустой номер. Съезди. У тебя там контакт». Юшков не сразу нашелся. «Что же, выходит, все, что мы с тобой затевали, насмарку? Опять с подарками?» – «А что бы ты делал на моем месте? Тридцать тысяч человек приняли обязательство, и вот я должен объявить, что мы это обязательство сорвем».– «С нами не советовались».– «Я тебе, Юра, никогда не отказывал. Мы с тобой должны держаться друг друга. Не будет меня – и у тебя ничего не получится». «А если я откажусь?» – спросил Юшков. Чеблаков потрогал красивые глянцевые листки. «Незаменимых людей нет, Юра. Мы с тобой оба заменимы. Может быть, это и есть идеальная организация – не зависеть от субъективных факторов? Крутится себе машина, нигде не скрипит, вроде бы хорошо. Незаменимых нет – это факт. Надо ехать».
Юшков пошел в отдел. Секретарша передала бумаги на подпись, сказала: «В четыре совещание у главного конструктора». Юшков спросил: «Где Игорь Львович?»—«На рессорном». Он прошел в кабинет, сел за стол. Вскоре появился Кацнельсон. Замерзший, в пальто и шапке. «К конструкторам пойдешь ты или я?» – «Иди ты»,– сказал Юшков.
Игорь рассказывал: «Слышал, что на рессорном делается? Там новый директор. Слушай, интересно, откуда он? Буряк Петр Сергеевич... или Семенович. Не слыхал?» – «Бог с ним»,– сказал Юшков. Игорь не останавливался: «Взялся за отдел снабжения. Я, говорит, слово «толкач» не понимаю и не объясняйте мне, все равно не пойму. Ему все же попытались объяснить. Тогда он снял трубку и директорам: «Мне вот докладывают, что к вам надо ехать с подарками». И начался детский крик на лужайке. Просто? Погоди, не отмахивайся. Я сейчас оттуда. Он половину своих снабженцев разогнал».– «Они-то в чем виноваты?» – «Ему нужны другие люди. С другой психологией».– «Бог с ним». Кацнельсон посмотрел на часы: «Бегу». «Кому-то и удается,– сказал Юшков.– За счет других. Потому что раз существует дефицит, то всегда кто-то останется с носом. Все не могут действовать, как твой Буряк». «Зачем сразу думать о всех? – сказал Кацнельсон.– Для начала можно только о себе подумать».
Он терпеливо ждал, пока Кацнельсон уйдет, и говорил себе, что еще ничего не решил. Однако, когда остался один, лучше не стало. Позвонил Валера Филин, позвал обедать, и Юшков обрадовался, что можно еще не решать. Трепались о пустяках. По привычке, от которой трудно уже избавиться, Юшков подтрунивал над приятелем. Тот ухмылялся в бороду добродушнее обычного. Юшков начал догадываться, что на этот раз у Валеры есть какая-то цель. В конце обеда тот признался: «Санька мне место предлагает. Начальником отдела снабжения. Ты как?» Юшков скрыл удивление. «Что – как? Работаю же я начальником отдела».– «Да, но... черт его знает...» «С ума вы с Чеблаковым сошли, не справишься же»,– хотел сказать Юшков и подумал: а почему, собственно, не справится? Валера не пропадет. Возьмет себе заместителя-трудягу, будет ездить по поставщикам, возить женщинам конфеты, щуриться и ухмыляться в бороду с мужиками за ресторанными столиками – и дело будет делаться, и всем будет с ним хорошо.
Глава седьмая
Очередь у барьера администраторши чего-то ждала. Отогревались после автобуса. Расстегивали пальто, устраивались в креслах у телевизора. Деваться им все равно было некуда.
Вошла с улицы директриса. Стряхнула с шубки снег. Обвела всех взглядом, Юшкова не выделила. Пошла через холл к своему кабинету походкой школьной учительницы, проходящей между партами. Юшков выждал несколько минут и постучал в ее дверь. Она сразу его узнала: «Юрий Михайлович! Сколько же вы у нас не были! Года три?»– «Шесть».– «Ой-ой-ой!» Он сказал, что крем женьшеневый в этот раз не сумел достать, но вот кое-что из польской косметики: румяна, помада... Все было как тогда. Взяла его документы: «Посидите здесь, Юрий Михайлович, я все устрою». Устроила в номер с ванной и телефоном. Даже телевизор там стоял. Чтобы не встречаться лишний раз с очередью и не слышать ропота, Юшков позвонил администраторше по телефону и узнал, где остановилась Тамара.
Комната ее оказалась рядом. Тамара открыла и, увидев Юшкова, вытаращила глаза: «Вы откуда здесь?» Она стояла в халатике – выскочила прямо из постели. На двух других кроватях спали женщины. Юшков спросил: «Ты еще не вставала сегодня или уже легла?» Был седьмой час вечера. «А что еще здесь делать? – хмуро ответила Тамара.– Так меня что, отзывают?» В дверь тянуло сквозняком. Две женские головы приподнялись над подушками, повернулись к Юшкову. «Сначала ты мне все расскажи»,– сказал он.
Они пошли в его номер. Нового Тамара ничего не рассказала. Она тут десять дней. Стали нет. Хром будут варить через две недели, и то неизвестно, кому он достанется. Юшков передал слова Чеблакова: если не отправят сталь через неделю – завод остановится. Тамара покачала головой: «Если б хоть варили, а то вообще не варят... Впрочем, вы-то, может, и достанете...» – «Ты к Борзунову ходила?» – «И к Борзунову и Ирине Сергеевне вашей надоедала – что я им? Тут и не такие, как я, ходят... Однако номер у вас – ополоуметь... Курить здесь нельзя?» – «Кури.– Юшков придвинул пепельницу.– И все десять дней, что ты здесь, хром не варили?» – «Я ж говорю. Значит, мне домой?» – «Не вдвоем же тут сидеть,– сказал Юшков.– Да и тебе, наверно, надоело».– «Мне и дома надоело,– сказала она.– Что ж, завтра утром полечу».– «И чем же ты тут занимаешься?» – «Спим целыми днями с девочками». На ее щеке еще не разошлись наспанные рубцы от подушки. Она выжидающе посматривала. Юшков спросил: «Ужинаешь в ресторане?» – «Откуда? – сказала она.– Денег нет. Мы с девочками в номере. У нас чайник. Хотите с нами?» «Пойдем в ресторан. Я приглашаю». «Ладно,– охотно согласилась Тамара.– Только девочек предупрежу».
Она переоделась и подкрасила губы. Он подумал, что у некрасивых людей все перемены ведут к худшему. Потому что приходится привыкать заново. Уж очень она была худая. Он спросил: «А девочки твои не идут с нами?» – «Что вы! Не так воспитаны»,– хмыкнула Тамара. В холле по-прежнему томилась очередь. Кое-кто перекусывал, сидя на чемодане. «На ночь всем поставят раскладушки,– сказала Тамара.– С каждым годом все больше и больше приезжих». У дверей ресторана Юшков взял ее под руку.
Играла радиола. Шумели за столиками. Один столик оказался свободным. Тамара села спиной к залу. Это Юшкову понравилось. Они заказали салаты и шашлыки. «Тут мы с тобой познакомились,– вспомнил Юшков.– Хорошее было время». «Разве? – Тамара удивилась.– Не помню ничего хорошего. Всем почему-то прошлое хорошо».– «А тебе?» – «Мне нет... Я думала, вы поторопитесь звонить Ирине Сергеевне. Или уже звонили?» – «Нет, не звонил. Лучше я с тобой побуду».– «Ну-ну,– сказала она.– Ирину Сергеевну не узнаете».– «Поправилась?» – «Не то слово».– «Завидуешь небось»,– безразлично сказал он, хоть и неприятно стало от ее слов.
Он высмотрел в зале знакомую худую фигуру. У эстрады боком к нему сидел бригадир Володя. Уже захмелел, но до роковой дозы, с которой начиналась его агрессивность, было далеко. Рыхлый блондин, собеседник Володи, рассказывал что-то, наваливался на стол, а Володя опустил острый подбородок на грудь и думал о своем или же ждал своей очереди рассказывать. Давняя неприязнь к нему проснулась в Юшкове.
Тамара поглядела через плечо, что его заинтересовало. «Кто это?» – «Что ж ты тут делала десять дней? Самого нужного человека не знаешь».– «Я ж сказала: спала. Почему вы так интересуетесь, что я тут делала?» – «Потому что ты пробыла десять дней, а мне осталась неделя».– «Вы-то при чем? Какое отношение отдел кооперации имеет к Черепановску?» Заказ все не несли. Юшков открыл воду, налил в бокалы, Тамара вспомнила: «Содвиньте бокалы, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина». Это была песня Белана. «Ему дали десять лет,– сказал Юшков.– Ты в курсе?» – «Нет». Ничего не появилось на ее лице, только плотнее сжался рот и резче обозначились скулы. «Он хотел жениться на тебе». Она ждала продолжения. «Помнишь, на даче? Он сам не свой был. Говорил, что женится, если ты согласишься».– «Конечно,– сказала она.– Если у него что не получалось, он всегда на стенку лез».– «Он тебе не предлагал?» – «Жениться? Нет, как-то удержался».– «А если бы предложил?» – «Юрий Михайлович,– сказала Тамара.– Что мы все обо мне да обо мне? Со мной все ясно».– «Мне кажется, если бы ты захотела, ты бы могла выйти за него замуж».– «Как же я могла бы, когда у него есть жена?» – «Он же развелся». Она странно посмотрела, замолчала.
Принесли салаты и водку. Тамара выпила одним духом, Потянулась к сумочке, «Тут курить нельзя»,– предупредил Юшков. Она сказала: «Если б я очень хотела, я как-нибудь устроила бы свою судьбу». «Конечно,– поторопился кивнуть Юшков.– Куда тебе спешить».
Володя смотрел на него, силясь вспомнить. Узнал. Опустил голову да грудь, решая, заметить или не заметить. Решил заметить. Поднялся, шатаясь, пошел между столиками: «Юра? Юра, друг...» Тряс руку. Сел рядом. «Юра, скажи, что тебе надо. Володя все для тебя сделает. Помнишь, как мы...– Он явно не знал сам, что надо помнить, но ему казалось, что помнить есть что.– Анекдот про апельсины, помнишь, ты мне рассказывал?» «Отличный анекдот»,– улыбаясь, кивнул Юшков. Никогда он не рассказывал Володе анекдоты. Тот путал его с кем-то. «Отличный, Юра, анекдот».– «Выпей с нами». Юшков поискал глазами официантку, чтобы заказать для Володи. Тот прижал руку к впалой груди: «Извини, Юра. Не могу. Полная кондиция. Будет перебор. Не могу».– «Обижаешь».—«Я? Тебя? Юра! Если что надо...» Поднялся, пятился. Блондин за его столиком ревниво поглядывал. Володя вернулся к нему.
«Старый друг»,– усмехнувшись, объяснил Юшков Тамаре. Она поникла отчего-то. «Как мне это все надоело, Юрий Михайлович». Он удивился, что она не ждет продолжения о Белане. Неужели и для нее тот перестал существовать? Спросил: «Что тебе надоело?» – «Все. Смертельно».– «Ребенка заведи».– «Не заводится,– усмехнулась сердито.– Я могла выйти за Толю. Но у него ж сын маленький! А выйти за него было – раз плюнуть! Он самолюбивый! Поэтому и меня добивался. Я таких не люблю... Вы, между прочим, такой же, как он. Живете только для самолюбия».– «Значит, и меня ты не любишь?» – «Не люблю»,– сказала она просто. А ему-то казалось, что-то было. И Наташа так думала. «Раньше вы мне нравились,– сказала Тамара.– А потом я вас поняла... А может, вы изменились». «Может быть,– сказал он.– Я не заспиртованный». Тамара смотрела в глаза, а слов его не слышала. «Я вам признаюсь. Борзунов дал мне сталь. Один вагон. Я его от дала».– «Как отдала?!» – не понял Юшков. Она посмотрела. «Только вы меня не выдавайте. А впрочем, как хотите. Ну их к черту. Так получилось. Девочке одной отдала. Она вчера уехала. Ей очень нужно было». «Ну-у,– протянул Юшков,– ты сама себя переплюнула. Такое я впервые слышу. Что это, твоя собственная сталь?» – «Я вас очень подвела, да?» – «Может, и подвела».– «Хорошая такая девчонка оказалась. И чуть не спуталась с подонком. Ей нельзя было тут оставаться».
Принесли шашлыки. «Ладно,– сказал Юшков.– Что было, то было. Забудем об этом». Подумал: не такой уж он самолюбивый, нисколько не сердится на нее за все ее признания. Не более самолюбивый, чем она. «Заказать еще что-нибудь?» «Нет»,– сказала она. Он тянул время. Выйдут они из ресторана; что ему делать? И ей, видимо, осточертело убивать время с «девочками», с ним все же было веселее. Они потанцевали, вернулись за столик, заказали вино. Она раскраснелась. «Вы не сердитесь на меня? Я вам лишнего наговорила. Не про сталь...» – «Что ж сердиться, ты права».– «А почему вы женились на дочке Хохлова?» – «Не потому, что она его дочь».– «Честно?»– «Слушай,– сказал он.– Я ведь, в конце концов, умею обижаться».– «Вы любите жену?» – «Ну, знаешь, ты... Да».
Тамара посмотрела недоверчиво. «Неужели она права?» – подумал он. Хорошо хоть промолчала. Теперь она села так, чтобы видеть танцующих. Глаза ожили, заблестели, часто останавливались на нем. «Хочешь танцевать?» – спросил Юшков. Обрадованно кивнула: «Ужасно люблю танцевать». Он позавидовал. Для него ценным бывало лишь то, что каким-нибудь образом обеспечивало будущее, а ей хватало минутного, в сущности – чепухи. «Потанцуем?» Их столик был у самого окна. На стеклах намерз лед, свисал на раму сосульками. За ним слегка подсвечивала темноту красная неоновая вывеска «Металлург».
Когда вышли из ресторана, очередь к администраторше исчезла. В креслах перед телевизором сидели несколько человек. Две женщины воровато разглядывали Юшкова. Это были «девочки» Тамары. Одна в тусклой красной кофте, краснолицая, некрасивая и немолодая, а другая лет тридцати, в белом платочке поверх теплого платья. Спокойное ее лицо понравилось Юшкову. Тамара подсела к ней на краешек кресла, а Юшков ушел спать. Прошлую ночь он не спал и потому заснул сразу.
Тамара сказала правду: Ирина Сергеевна располнела, лицо стало одутловатым и казалось незнакомым. «Вот неожиданность! – сказала она.– Юра, откуда вы?» Юшков рассказал, за чем приехал. По его рассказу вышло, что он решил воспользоваться случаем, чтобы повидаться. «Вы совсем не изменились, Юра. А я ужасно»,– жалобно сказала Ирина Сергеевна и взглянула: а вдруг Юшкову так не показалось, вдруг не ужасно? Он солгал: «Вам идет».– «Ох, что вы,– вздохнула она.– Это у меня после родов. У меня сын родился, да».– «Поздравляю,– промямлил Юшков.– Сколько ему?» – «Год уже».– «Поздравляю». Он не решился продолжать вопросы, боялся попасть впросак. Ирина Сергеевна поторопилась заговорить о деле: хром должны варить через две недели. «Это для меня гибель»,– сказал Юшков. Ирина Сергеевна посочувствовала, подумала и решила: «Знаете что? Пойдемте к Борзунову». В коридоре Юшков спросил о сыне. Она оживилась, увлеклась рассказом, какой у нее забавный малыш, и обоим стало легче друг с другом, оба успокоились оттого, что прошлое ничего не потребовало от них, что хорошо вот так рассказывать друг другу о семейных заботах.
Борзунов обрадовался Юшкову. Неудовлетворенное и опасное, проглядывающее на его лице, вначале мешало поверить в его радость, но через несколько минут уже не замечалось. Он усадил Юшкова, вспомнил о вечере в «Туристе», загрустил от воспоминаний, расспрашивал о Белане. Ирина Сергеевна осудила Белана: «Сколько человек ни имеет, все ему мало». «Да,– согласился Борзунов.– Жадность губит людей. Иногда подумаешь: ну что нам всем не хватает? Жить бы и жить...» За годы работы у него и Ирины Сергеевны выработалась общая философия: все есть, жить бы и жить, а люди все чего-то хотят, и в этом корень всех бед. Судьба Белана как-то касалась их – как возможный вариант их судеб. Оба чувствовали удовлетворение оттого, что их вариант выиграл у варианта Белана.
