Текст книги "Коробейники"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Промозглый северный ветер не утихал. Странно было думать, что Белан сейчас в тюремной камере, обживается там и, наверно, пытается расположить к себе соседей по нарам. Он бы очень удивился, узнав, что Юшков сегодня сделал для него. «Государство не любит, когда добры за его счет»,– сказал он Леночке с АМЗ. Ее вместе с двумя другими командированными с АМЗ Белан и Юшков пригласили в «Турист». От нее зависело, сколько АМЗ даст заводу двигателей. Ради этого вечера в ресторане секретарша Белана и еще кто-то писали заявления на материальную помощь. Леночка ластилась за столиком: «Вас, наверно, все очень любят, Толя, у вас натура доброго человека». Тогда он и ответил ей: «Все – преувеличение. Государство не любит, когда добры за его счет». Может быть, Леночка и не была глупа, просто хотелось ей сказать приятное Белану... «Юра,– говорил он,– никогда не впутывай в деловые отношения женщин. Мы с тобой не Потемкины». Отыскав две копейки, Юшков позвонил из автомата у входа в продовольственный магазин. Трубку поднял тесть. «Вы знаете, что Белан...» – начал было Юшков. Тесть перебил: «Ты из дому?» – «Из автомата».– «Утром приходи прямо ко мне в кабинет». Повесил трубку. Юшков попробовал позвонить Чеблакову, но автомат одну за другой проглотил две монеты и не соединил. Наверстывал, видимо, вчерашнее.
Не дозвонившись, поехал на авось. Застал хозяев за ужином на кухне. «Что-то случилось?» – спросила Валя. А он-то думал, что на его лице нельзя ничего увидеть. Чеблаков вытащил из холодильника вчерашнюю бутылку, взглядом спросил: будешь? Юшков отказался. Чеблаков сунул ее назад. Кончив ужин, Валя ушла из кухни. Это у них было правило: в мужнины дела она не вмешивалась. «Ну что там?» – спросил Чеблаков. «Белан арестован».– «Черт,– опешил Чеблаков.– Не может быть!» – «Как сказал мне следователь, мне кажется, вам так не должно казаться». – «Значит, точно?» – «Я сейчас от его бывшей жены. Так сказать, лично присутствовал при обыске».– «Чего тебя туда понесло?» – спросил Чеблаков. Юшков ответил: «Надо было». Чеблаков не обратил внимания. Он думал о Белане. «Отыгрался Толя... Ты знаешь, я ему завидовал. Талантов у него тьма, но он зарывался. Он всегда зарывался и играл на публику. Мы с ним недавно ехали вместе в поезде. Случайно получилось. Я – в Люберцы, он – в Подольск. Так, знаешь, ему удовольствие было – вытащить пачку денег, чтоб я видел. Поразить. Вот, мол, как его в командировку отправляют. Мол, дирекция доверяет важные дела. Двадцатку шоферу выписать через секретаря за экстренный рейс – он из этого спектакль устраивал». Юшков кивнул: «Видел».– «У меня всегда было чувство, что он рано или поздно влипнет. Хохлов знает?» – «Похоже на то. Я пробовал ему позвонить, он прервал разговор». «Струсил»,– сказал Чеблаков. «А он-то при чем?» – «Ну, старик, теперь все будем при чем... Тебя, между прочим, можно поздравить с новой должностью. Ты теперь начальник отдела». «А знаешь,– сказал Юшков.– Мне не хочется. С меня уже хватит. Встретил я вчера одноклассника. Модельщик седьмого разряда. Триста рублей. Вечерами не знает, куда себя девать».– «Ну-ну, старик. Рано ты сдаешься».– «Я здорово в эту историю влип»,– сказал Юшков.
Он не собирался говорить. Сорвалось само, потому что все время думал об этом. «Не чуди,– сказал Чеблаков.– Как ты мог влипнуть?» «Скучно рассказывать. Я им соврал, и они это понимают». Чеблаков покосился на дверь. Она была приоткрыта, он захлопнул ее и сам на себя рассердился за этот жест. «Какого же ты лешего врал?» – «Не знаю. Там было два следователя. Один здорово меня раздражал. Мне все время хотелось его злить».– «Ну, знаешь... это уж... Да ты как Белан!» – «Избыток инициативы. Самая глупая штука. Белан, мне кажется, не ради денег рисковал. Он рисковал ради риска».– «Давай, старик, без самокопания. Это у тебя, может быть, такая психология, а у него именно ради денег». – «Может быть,– сказал Юшков.– Может быть».
Утром тесть сказал: «Ты приказом назначаешься исполняющим обязанности... Хлебнем мы еще полной ложкой». В отделе никто не работал. На первом этаже, там, где было окошко табельной и висели на стенах щиты наглядной агитации, толпились кладовщицы и водители. Шумели, обсуждая новость. Все уже знали об аресте начальника. Рослый дядька, водитель Качан, втолковывал женщинам в телогрейках: «...да хоть кто! Умный, дурень – хоть кто! Один он никак не мог!» Увидел Юшкова, осекся.
Пришли следователи. Старший был из Москвы, следователь по особо важным делам, фамилия его была Шкирич. Парень в замшевой куртке и очках, Поздеев, был местным инспектором ОБХСС. Им отвели комнатку на складе резины, туда таскали скоросшиватели, там отвечали на их вопросы. Секретаршу продержали в этой комнатке час. Юшков вызвал ее потом к себе с бумагами, ждал, что она все ему перескажет, но она молчала. Ему позвонили, когда завсектором двигателей Фаина отказалась дать свои ведомости: мол, без начальника не имеет права. Юшков сказал: «Фаина, показывай все и на все вопросы отвечай как на духу». «Когда же мне работать? – в сердцах сказала она.– Меня на конвейер вызывают. Там что-то с фильтрами». «Фильтрами я сам займусь»,– сказал он и проторчал на конвейере до часа, не успел пообедать. А повестка была на два часа.
Он никак не мог вспомнить, где прокуратура заводского района. Оказалось, сотни раз проходил мимо и сотни раз видел золотые буквы на черной доске у двери, всегда закрытой. Она и на этот раз была закрыта, а входили в прокуратуру с торца дома. В комнате номер восемь, холодной и пустой, сидел в замшевой куртке Поздеев. Держался он так, словно видел Юшкова впервые и разговаривает с ним, лишь уступая его, Юшкова, желанию. «Значит, с подследственным Беланом вы знакомы давно. Как давно? Попрошу точно. Точно не помните? Странно... Что вы думаете о нем?» «Это не имеет отношения к делу»,– сказал Юшков. Поздеев одернул: «Тут, простите, я решаю, что имеет, а что не имеет отношения».– «Ничего я о нем не думаю».– «То есть как? Мне так и писать в протоколе: ничего не думаю?» – «Что писать, вы решаете».– «Послушайте.– Поздеев всерьез рассердился.– Ваш прямой начальник обвиняется во взятках и спекулянтских махинациях, и вы ничего по этому поводу не думаете? Почему в вас такая поза, понимаете, что мы, мол, тут чуть ли не виноваты? Или вы считаете, что взятки – это нормально, а мы, следователи, мешаем вам нормально жить? Может быть, Белан, по-вашему, не виновен? Тогда помогите нам установить это! Я второй день смотрю на вас и не могу понять этой вашей позы! Вы свидетель, а не обвиняемый, поймите вы! Либо вы честный свидетель, тогда вы должны помогать нам, либо вы сообщник подследственного, но тогда вы ведете себя просто глупо! Знаете ли вы Пащенко Николая Евдокимовича?» Юшков помедлил. «Пащенко... Толкач из-под Полтавы?» – «Завгар, если вы это имеете в виду. Он приезжал за двигателями?» – «Да».– «Получил их?» – «Нет».– «Почему?» – «Сказал, что придет за ними на следующий день, и не пришел».– «А если бы пришел, получил бы их?» – «Не знаю».– «Кто же это решает?» – «В отсутствие Белана – я. Но конъюнктура с запчастями меняется ежедневно. Вчера я выдал двигатель представителю из Клецка. Он мог бы достаться и Пащенко».– «Но Пащенко был уверен, что получит двигатель, иначе он не сказал бы, что придет завтра».– «Этого я не знаю».– «Он вам не давал деньги?» – «Нет».– «Не понимать ли ваш ответ как цитату из анекдота?» – «Какого анекдота?» – «Есть такой. Денег он мне не давал, потому что триста рублей, мол, не деньги. Смешной анекдот?»
Юшков растерялся. Он перестал понимать Поздеева. Зачем волынку тянуть, если тот и так все знает? Дураком же он выглядел, наверно, в глазах этого парня. Тот невинно улыбался: «Такой, видите ли, у нас, так сказать, ведомственный фольклор. Так же как «толкач»– слово из вашего ведомственного фольклора, а вы полагаете, что оно всем понятно так же, как вам...»
На следующий день следователи исчезли. Дверь на складе резины была заперта, проход к ней загромождали мешки с уплотнителями. Ключ же оставался у следователей.
За час до обеда ушла секретарша, и Юшкову пришлось самому отвечать на все звонки. Вернулась она в два, и пока он не спросил, где была, не подумала оправдываться. Показала в ответ повестку: ее вызывали в прокуратуру. И вообще держалась так, будто ей доверили важнейшую государственную тайну. Юшков не стал расспрашивать. Остаток дня она проглядела в мутное окно, даже не хваталась за клавиши, когда открывалась дверь. У пишущей машинки скопилась стопка бумаг. Юшков спросил: «Плохо себя чувствуешь?» «Нормально»,– мотнула она головой и недовольно нахмурилась, нарочито неторопливо стала заправлять в машинку бумагу с копиркбй. Он сказал: «Пока все не напечатаешь, домой не уходи». «Еще чего»,– пробурчала она. Он вышел из себя: «Не нравится тебе работа – увольняйся! Не увольняешься – работай!» «А я что делаю?» – окрысилась она. Ровно в четыре ушла, так и не допечатав бумаги.
Фаина прибегала поплакаться: «Ой, что же это делается, Юрий Михайлович!» – «Фаина, между нами. Ты знала, что Белан брал?» – спросил он, «Что вы такое говорите, Юрий Михайлович! – ужаснулась она.– Это они так могут, но вы?! Мы с вами старые снабженцы, мы-то знаем, что так любого посадить можно!» – «Но ты сама ведь не брала, правда?» Она уставилась на него, заморгала. Ушла, а ему не хотелось остаться одному. Вышел следом. Кончилась смена. Из раздевалки вывалились на лестничную клетку грузчики и водители, затеяли дурашливую возню в дверях, закупорив их пробкой мнущих друг друга тел. Истошно орали, сдирали друг с друга шапки и пытались зашвырнуть их подальше. Кто-то увидел Юшкова, и улыбка застыла. Скис, отвел глаза.
Юшков прошел по складам. Он всюду встречал такие вот убегающие глаза и пытался угадать, что каждый из этих людей мог рассказать о нем следователям.
Он провел ежедневную оперативку, потом по междугородному час звонил поставщикам и после этого позвонил Чеблакову: «Новостей у тебя нет?» «Да у меня, старик, все нормально, откуда новости?» – удивился Чеблаков. Юшков почувствовал преувеличенность этого удивления и спросил: «У тебя люди в кабинете?» – «Ушли уже все. Я сам уже в дверях был...» – «Торопишься домой?» – «Вовка,негодяй, что-то решил прихворнуть».– «Тебя никуда не вызывали?» – «Это, старик, не телефонный разговор». «Ну ладно,– сказал Юшков,– Не буду тебя задерживать». «Как-нибудь потолкуем,– голос Чеблакова потеплел,– я тебе позвоню, старик. Расхлебаюсь со своими делишками и позвоню». «Ладно,– сказал Юшков,– звони».
В пятницу утром следователи сами пришли в его кабинет. «Мы не помешаем? – спросил Шкирич.– У нас тут вопросики к вам». Они как раз мешали. В это время у Юшкова сидел завсектором электрооборудования. Он нервничал уже второй день: на конвейере кончались фары, нужно было срочно посылать человека в Киржач.
Коренастый Шкирич, одутловатый и медлительный, садился по-стариковски осторожно. Может быть, у него болело сердце и он прислушивался к нему, потому и говорил мало и движения делал лишь самые необходимые. Поздееву приходилось приноравливаться и обуздывать свою энергию, она прорывалась в нетерпении.
«Мы у вас много времени... э-э... не отнимем,– сказал Шкирич.– Нас тут заинтересовало... почему несколько человек часто обращаются за материальной помощью. Ваша секретарша, например». «Помощь оказывает завком,– сказал Юшков.– Вам надо туда обратиться». Шкирич скучно кивнул: «Мы обращались. Завком – это... э-э... особый разговор. Но вот люди, получавшие деньги, говорят, что этого требовал от них Белан и эти деньги они потом отдавали ему. Вам это известно?» – «Да».
Поздеев то ли кашлянул, то ли хмыкнул. Завсектором, который сидел, опустив голову, точно под стол собирался лезть, испуганно покосился на него. «Значит, этот факт вы подтверждаете»,– сказал Шкирич. Юшков попытался им объяснить: иначе работать он не может. Поставщики нарушают обязательства. Конечно, за это их можно штрафовать, но ссориться с ними себе дороже. Существует дефицит. Сегодня, например, в дефиците фары, их осталось на пять дней, Не достанет Юшков фары – и остановится завод. Не фары, так двигатели, не двигатели, так сальники. Вот и приходится посылать людей, гонять машины к смежникам ради какого-нибудь мешка уплотнительных колец. А значит, надо платить за сверхурочную работу, нужны деньги, а где их взять? Не всегда можно действовать по закону. Но что такое двадцать рублей, выписанных через секретаршу, по сравнению с тысячами, которые потеряло бы государство, остановись завод? Он обращался к Шкиричу. Ему казалось, что Шкирич хочет во всем разобраться, а Поздееву это неинтересно, у него одна цель – вывести всех на чистую воду. Он добавил: «Все так делают». «Ну, как все делают, мы говорить не будем,– заметил Шкирич.– А что до государственной пользы, то она не рублями измеряется. Тут счет сложнее». «Конечно, конечно,– кивнул Юшков.– Только у меня сейчас фар нет, и надо человека в Киржач посылать. Вы не подскажете мне, как это надо делать?» «Это ваша работа,– сухо сказал Шкирич.– Мне это неинтересно». «Вот я ее и делаю. И не всегда могу выбирать средства».– «А это уже цинизм».– «А мне кажется, ваш цинизм – «неинтересно» – не лучше моего. Мне даже кажется, мой лучше».– «Лучше тот, который не нарушает законов». Шкирич поднялся. Следователи ушли.
«Что же нам, без фар из-за них сидеть?» – спросил завсектором сердито.– Зря вы, между прочим, все им выложили. Все так делают, а отвечать придется нам». «С фарами решим,– пообещал Юшков.– Я пойду к Хохлову».
По телефону он у тестя ничего не мог добиться,
Да и увидев Юшкова у себя в кабинете, Хохлов посмотрел недовольно. Похоже, он вообще был не прочь забыть, что существует отдел кооперации. «У нас нет фар,– сказал Юшков.– Надо посылать кого-то в Киржач. Я ничего не могу делать, пока у нас сидят следователи. Выписать ему материальную помощь? Они как раз спрашивали меня только что, почему мы это делаем». «Они завком должны спрашивать. Помощь завком выписывает».
Юшков удивился. Боится Хохлов, это понятно, но с ним-то, Юшковым, зачем ему в жмурки играть? «Так как быть с фарами?» – «Если ты считаешь, что нужно посылать человека,– посылай. Я подпишу командировку».– «А денежную помощь ему?» – «Юра, ты начальник отдела. Ты можешь решить этот вопрос сам?..– «Нет, не могу».– «Ну, знаешь... Тогда я уж не знаю...» – «Я не просился на эту должность». «Вот что,– рассердился Хохлов,– сейчас не время для паники. Я понимаю, тебя там здорово дергают, но меня дергают не меньше. С такими вопросами ко мне не обращайся. Решай сам».
Юшков тут же из кабинета позвонил заведующему сектором: «Я от Хохлова. Выписываем тебе командировку в Киржач. Извини, помочь тебе ничем не можем, но будем живы, в долгу не останемся». «Я не могу ехать,– сказал тот.– Тут следователи назначили мне разговор». – «Когда?» – «Сегодня».– «А выезжать тебе в воскресенье».– «У меня ребенок больной».– «Слушай,– сказал Юшков.– Сколько твоему ребенку?» – «Какая разница?» – «Ты двадцать лет работаешь, ты хоть раз отказывался от командировки из-за ребенка?» – «Юрий Михайлович,– сказал завсектором.– А почему мне больше всех нужно? Никому ничего не нужно, а я должен наизнанку выворачиваться, да еще за свои деньги».– «Деньги я...» – «Не только в них дело, Юрий Михайлович. В конце концов, мне просто все надоело. Я не поеду в Киржач. У меня честно ребенок больной, Не поеду. Хотите – увольняйте».– «Черт с тобой». Юшков положил трубку, посмотрел на Хохлова: «Остается давать телеграммы. Мы уже кучу отправили». Хохлов вызвал секретаршу, велел соединить его с директором в Киржаче и предупредил: «О фарах я попробую договориться, но больше с такими вопросами ко мне не ходи».
В приемной сидел Чеблаков. Юшкову показалось, что, увидев его, друг смутился. «Хохлов у себя? Один? Тогда бегу к нему. Как у тебя, старик? – спросил скороговоркой и, не давая ответить, пообещал:– Разгружусь – позвоню тебе, потолкуем». Ясно было, что позвонит он не скоро.
На улице посветлело. Под деревьями лежал снег. Было голо, как в комнате, когда снимают для стирки шторы. Он впервые заметил, какой уныло-скучный вид был у пакгауза. Если он останется начальником, весной перекрасит все здание.
Секретарша нехотя и с опозданием забарабанила по «Оптиме»: «Вас просили позвонить».
Номер был незнакомый. Юшков набрал его и услышал щелчок: секретарша подключилась к разговору. «Вам кого?» – спросили в трубке. Он сказал: «Меня просили позвонить по вашему номеру. Это Юшков».– «Ой, Юра! Что у тебя слышно?» – «Простите,– не понял он,– с кем я разговариваю?» – «Бутова Света! Ты что, Юра! Что же ты не заходишь?» – спросила она. Он обещал. Она сказала: «Меня спрашивали про тебя».– «Кто?» – «Ну ясно, кто,– зашипела она.– Я рассказала им, что ты приносил мне деньги... Так вышло... Алло, алло, ты слышишь меня?» «Конечно, слышу»,– сказал он. «Юра, тут какие-то щелчки».– «Это секретарша на параллельном аппарате».– «Да? – сказала Света осевшим голосом.– Ну ладно, Юра. Не исчезай».
Не ждал главный конвейер. Он требовал фары, шины, двигатели, сальники. Триста семьдесят два завода делали сотни деталей для автомобиля, и достаточно было исчезнуть какой-нибудь одной, чтобы конвейер остановился. Звонил телефон, входили в кабинет люди. Кончались сальники, пришлось звонить в Бобруйск, клянчить, пока там не сказали: «Добро. Поищем. Транспорта нет, так что присылайте машину и забирайте». Секретарша бубнила по селектору: «Водитель Качан, вас вызывает Юшков, водитель Качан, пройдите к Юшкову...»
Ворвалась Фаина. Запыхалась. «Арестовали начальника сбыта на АМЗ. Я сейчас звонила туда...» – «Зачем звонила?» – «Так двигатели... Такой дядечка представительный, в орденах... Я звоню, отвечает кто-то незнакомый, я говорю, где Виктор Афанасьевич, мне говорят, я за него, я говорю, а он где, заболел, что ли? Его, говорят, не будет. А когда будет? Не будет, и все. Сердятся. Ясно, арестовали...» – «Зачем ты звонила туда?» – «Как зачем? Двигателей за ту неделю пришло только тысяча триста! Михайлыч, надо вам ехать, все связи заново налаживать».– «Я не могу сейчас ехать»,– сказал он. Она заморгала: «Так как же? Я звоню, они говорить не хотят!» – «Больше не звони. Готовь бумаги, пусть платят штраф».– «Вы что, Юрий Михайлович! – всполошилась Фаина.– Если мы так начнем, вообще без двигателей останемся. Мы когда по-хорошему, и то на голодном пайке сидим, а уж если конфликтовать!» – «Я отвечаю,– сказал он.– Будем, как положено. Готовь бумагу».
Пришел Качан, рослый мешковатый дядька в нейлоновой курточке, водитель бортового МАЗа. Ехать в Бобруйск за сальниками отказался: смена кончается в четыре, с какой стати ему возвращаться из этого Бобруйска к утру? Чего ради? За такие поездки Белан умел хорошо платить. Юшков ничего не мог обещать. «Что ж,– сказал он.– Иди. Попрошу кого-нибудь другого. Только и ты ко мне впредь с просьбами не приходи». «Зря ты так, Михалыч.– Качан расстроился.– Я против тебя ничего не имею. Но чего это я должен за других работать?» – «За кого за других?» – «А я знаю, из-за кого? Кто-то не сработал, а Качан должен спасать? Если б ты за себя просил...» – «Ты мог бы лично мне двадцатку одолжить на месяц-другой?» – спросил Юшков. Качан вытаращил глаза, суетливо полез за отворот курточки. «О чем речь, Михалыч!» – «Возьми ее себе и привези эти чертовы сальники». Качан рассмеялся: «Ловко ты... Я с Витольдовичем всегда общий язык находил. Потому что ничего плохого, кроме хорошего, от него не видел. Теперь все на него валят, а разве он один, ну скажи...» «Ни к чему этот разговор». Юшков поднялся. Пора было обедать. Качан сказал: «Привезу я тебе эти сальники, чтоб они сгорели».
В столовую пошли вместе. Решившись на доброе дело, Качан был доволен собой, откровенничал: «Раньше так не было, Михалыч. Был порядок. А теперь каждому надо дать. Теперь никто за так ничего не сделает. Он только из армии, салага, а ты ему дай, иначе шиш поедет. А я, когда из армии пришел, за восемьдесят уродовался и междугородный рейс за особое счастье почитал. Подвезу кого-нибудь за рубль – уже князь. Разбаловали народ, теперь виновных ищут. А чего искать? Каждый рвет себе сколько может. Витольдович урвал – ну и молодец. Эти мне говорят: он мне фиктивные наряды подписывал. Мы, говорят, знаем. А меня не запугаешь. У меня первый класс, я себе работу везде найду. Опять на такси пойду». «Что же не идешь?» – спросил Юшков. «И пойду. Если здесь заработать не дадут, пойду. Я думал, на заводе порядок. А тут так же, как везде».
Основной поток в столовой уже схлынул, очередь была небольшой, и за ними никто не становился. Взяли по тарелке перлового супа, биточки с макаронами и компот. Биточки эти давно уже лежали, никого не соблазнив, на хромированной стойке, остыли. «Курносая,– позвал Качан раздатчицу,– что это такое? Я ведь не в конторе сижу, я с такими харчами богу душу отдам». Молоденькая раздатчица повела глазами. «Надо было раньше приходить. Ничего уже не осталось».—«Поищи, девонька».—«Вам выбивать или нет?»—спросила кассирша. «Я вот это сейчас Дулеву понесу»,– сказал Качан, свирепея. Кассирша, седая и внушительная, посмотрела на него и крикнула раздатчице: «Галя, посмотри там две порции натуральных!» Раздатчица надулась, ушла, ворча под нос. Юшков отставил свои биточки в сторону, рядом с тарелкой Качана. Качан высыпал из кошелька на ладонь монеты, считал. «Наготовили лишнее, в выходные постоит, в понедельник сами ведь не захотите есть, верно? – сказала кассирша.– Мы же не можем рассчитывать тютелька в тютельку». «Можете,– сказал Качан.– Когда вам надо – все можете. Раньше я на рубль мог нарубаться так, что еле пузо таскал». «Раньше вы ели, что давали,– возразила кассирша.– В тарелку не смотрели». Вернулась раздатчица, швырнула на стойку две тарелки с отбивными. Столовая опустела. Девушка в белой наколке вытирала столики.
Юшков вернулся в кабинет и не выдержал, позвонил в прокуратуру. Ответил Поздеев. Юшков назвался. «Да, я узнал»,– холодно сказал Поздеев. Юшков откашлялся и сказал: «Мне хотелось бы... дело в том, что когда мы разговаривали у вас... я не все сказал». Поздеев молчал, не помогал.
Вошла Фаина. За ней другие. Начали собираться на оперативку.
«Алло, вы слышите меня?.. Я не все сказал. Я имею в виду Пащенко». Поздеев еще помолчал, не дождался продолжения и ответил: «Я знаю. Кажется, мы совершенно ясно дали вам это понять».– «Вот я и звоню вам. Надо выяснить это недоразумение».– «Я тоже так думаю,– сказал Поздеев.– Мы все выясним. До свидания». Юшков еще подержал трубку у уха, собираясь с мыслями, зная, что стоит ее положить – и оперативка начнется.
Отчитались по дефициту. Список его получился длиннее обычного. Он рос теперь изо дня в день. «Значит, так,– сказал Юшков.– Анатолий Витольдович сюда вряд ли вернется». Разговоры оборвались. Все насторожились. «Я знаю не больше вашего. Но это ясно. Значит, работать нам с вами. Сегодня фарами пришлось заниматься заместителю генерального директора. Больше такого не должно быть».
Завсектором электрооборудования молчал, словно речь была не о нем. Фаина сказала за всех: «Да тут идешь на работу и не знаешь, вернешься домой или в «черном вороне» увезут». Зашумели. Юшков дождался тишины. «Сегодня я просил одного человека поехать в командировку без дополнительных средств. Он отказался».– «Что ж мне, свои выкладывать было? – буркнул завсектором электродвигателей.– Это из каких же шишей?» – «Я вовсе не посылал вас давать взятки. Обеспечить завод фарами – ваша обязанность. Как вы это сделаете, меня не касается». «Как же не касается? – вскинулся завсектором.– Вы начальник отдела!» – «Вот именно, я начальник отдела. О незаконных действиях слышать не хочу. Если вы с работой не справляетесь, можете подавать заявление. Это относится ко всем».– «А как же работать?» – спросила Фаина. Юшков сказал: «Все. Оперативка окончена».
Поднимались, выходили молча. Были недовольны. Он и сам был недоволен собой. Сказал секретарше, где его искать, и ушел в механический цех.
Видимо, на сборке задних мостов не хватало рабочих. Кацнельсон сам закреплял крышки на колесных передачах. Маленький, худой, он едва не висел на ручках гайковерта, упирался в него плечом, и, конечно, толку от этого было немного.
С подъехавшего кара соскочил молодой парень, сгрузил ящики с болтами и сменил Кацнельсона. «Студенты помогают,– объяснил тот, вытирая руки ветошью.– А ты чего здесь гуляешь?» – «Воздухом дышу».– «У тебя какая-то идея?» – «Идей-то как раз нет».– «В общем,– медленно сказал Кацнельсон,– в сегодняшнем хаосе, когда следователи все вверх дном переворачивают, к тебе бы и прислушались, будь у тебя идея. Если бы нахватать себе запасы, набить склады дефицитом, чтобы не зависеть от поставщиков... можно было бы и иначе с ними говорить...»
Юшков только подивился такому оптимизму. Так же было и с прибором. Кацнельсон первый предвидел трудности, казалось бы неразрешимые, начинал терзаться ими тогда, когда Юшков еще полон был азарта, но живой и предприимчивый его ум начинал одновременно строить и планы преодоления этих трудностей, начинал выдавать новые идеи и увлекаться ими, хоть время для них еще не пришло. Кацнельсон перескакивал из настоящего времени сразу в проблемы будущего и жил ими так, словно в настоящем все уже было решено и сделано.
В отдел Юшков так и не вернулся и пришел домой раньше Ляли. Разогревая ужин, стоял у кухонного окна. С высоты пятого этажа он видел двор между одинаковыми панельными домами. На балконах мокло белье. Со стороны детского сада шли Ляля и Сашка. Ляля тащила сумку с продуктами. Сашка зазевался, поглядывая на мальчишек. Вот он побежал к ним, а Ляля скрылась за углом, огибая дом.
Мальчишки были старше Сашки, лет десяти. Стояли группкой у песочницы. Один был в очках, на полголовы выше других, в коротком узком пальто. Малец в зеленой куртке замахнулся на него ногой, и очкарик сделал шаг в сторону. Это была ошибка. «Зеленый» воодушевился, замахнулся второй раз. Очкарик сделал еще шаг назад. И оказался территориально вне компании. Тогда и малец в красной куртке, слепив снежок, неуверенно и легонько бросил его в ноги очкарика. Тот стал неохотно отходить к подъезду. Компания медленно потянулась за ним, лепили снежки и бросали в отступающего. Иногда только замахивались, пугая. Тот каждый раз пригибался, словно снежки летели в голову. «Зеленый» был в этой компании самый подвижный. Он вдруг схватил Сашку за плечи, раздумывая, что с ним делать, повертел его и отпустил. С Сашкой ему было неинтересно. Сорвался с места, побежал к очкарику. Тот, косясь, убыстрял шаг. «Зеленый» хотел пнуть сзади. Очкарик обернулся. Тогда «зеленый» замахнулся рукой. Очкарик увернулся и тут длинной своей ногой сам замахнулся на «зеленого». Тот отскочил и замер, готовый удирать. Секунду они стояли неподвижно. У Юшкова появилась надежда, что очкарик осмелеет, но тот, испугавшись сделанного, помчался в подъезд. И тогда все кинулись за ним. Сашка летел сзади всех. Юшков не мог видеть его лица, наверно, Сашке было и страшно и любопытно, и сердечко его замирало от радостного ужаса.
Юшков досадовал. «Зеленый» был низкорослым. Ловким, но не сильным. А могло все кончиться иначе, если бы не трусил так позорно очкарик. Таким Юшков помнил себя. Лишь много лет спустя, когда уже кончалась юность, и было третье место среди боксеров города в среднем весе, и стычки в парке со шпаной, и многое другое, лишь тогда ему удалось отделаться от страшного подозрения, разъедавшего его детство, что он трус.
Очкарик снова выглянул из подъезда. Наверно, родители заставляли беднягу гулять. Курточки заметили и снова ринулись к нему, и он тут же юркнул назад. Конечно, он с самого начала сделал ошибку. Он был сильнее «зеленого». Он должен был драться. Юшков сердился на него, хоть понимал, что драться очкарик не мог. Он не был воспитан для драки. Независимо от исхода она внушала ему ужас. Ну а если бы он победил даже? Ему бы пришлось либо командовать, либо драться всегда. Едва ли он отдавал себе в этом отчет, но победа слишком много потребовала бы от него и была ему невыгодна. Наверно, он как-то чувствовал это и потому убегал. Он хотел бы играть иначе, тихо и мирно, давая волю фантазии и воображению, которые делали его таким неловким в жизни. Ему достаточно было просто постоять рядом с мальчишками, пока родители не позволят вернуться домой к книгам...
В двери заскрежетал ключ. Юшков отошел от окна. Что может определиться в десять лет? Чепуха. Ничего не может. «Юра дома»,– услышал он голос Ляли из прихожей. Она пришла вместе с Аллой Александровной. Потому и задержалась внизу. Рассказывала, что воспитательница в саду жаловалась: Юшков самый разболтанный во всей группе. Дня нет, чтобы не подрался. Мать считала, что Сашка продукт ее педагогической деятельности, и всякий упрек ему принимала на свой счет. «Не замечала, что он разболтанный. Он просто держит себя естественно...»
Сели ужинать. Мать все рассуждала о воспитании. «Ты сам, Юрочка, между прочим, никогда не дрался». «Завтра возьму Сашку на рыбалку»,– сказал он. Мать замерла: «Ты с ума сошел?» Ляля ответила: «А вы разве не знали?» – «Нет, он шутит! В такую погоду увезти ребенка на целый день! Я просто не пущу!» Дернул черт заговорить при ней, увез бы завтра тихонько... Пришлось поклясться, что поедет без сына.
Воскресенья существовали для рыбалки, иначе Хохлов не мыслил. Были у него и друзья на эти часы, он возил их в своей машине: два отставника и молодой парень из автобусного парка. С рассветом поднялся ветер, на пологом берегу продувало насквозь, у всех не клевало. Постояли с удочками часа два, замерзли. Развели костер, варили похлебку из консервов. Хохлов, раскрыв рот, внимал рыбацким байкам отставников, плакал от смеха, слушая древние анекдоты про попадью и анекдотики парня из автопарка, вся соль которых была в том, что действующие в них заяц, лиса и медведь умели материться не хуже автопарковских водителей.
У воды тесть становился сентиментальным и, поймав по транзистору «Маяк», заставлял всех молчать: «Тише, Толкунова поет». Задумывался, иголкой хвои играя с муравьем, заползшим на прорезиненную ткань плащ-палатки. Помогал ему выбраться, рот его забавно открывался при этом и лицо становилось детским. Юшков подумал, что тут-то они поговорят начистоту. «Федор Тимофеевич,– сказал он.– Работать так, как Белан, я не могу. Сейчас это невозможно. У меня есть мысль...» «Опять идеи? – Хохлов тоскливо поглядел.– Юра, дай хоть здесь-то пожить спокойно. Не время сейчас для идей. Не дергайся ты так, перемелется – мука будет».
