Текст книги "Коробейники"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Этот кабинет со стеклянной стеной, это новое здание в шестнадцать этажей, фотографии которого печатались на почтовых конвертах и появлялись в сводках погоды телепрограммы «Время», огромный лифт с зеркальными стенами, стайки хорошо одетых девушек, которые входили и выходили из этого лифта, не прерывая разговора, но успевая, однако, оглядеть себя в зеркалах,– все это Юшков примерял к себе, как примерял бы, сбросив автобазовскую замасленную спецовку, модный и красивый костюм. В этой новой одежде он нравился себе, пожалуй, больше, чем в аспирантском синем халате, в полутемных лабораториях института, среди потенциометров и осциллографов, вытащенных из гнезд и поставленных на ободранные письменные столы в путанице электропроводов. В коврах и полированном дереве, поглощающих звуки, в красивых светильниках, смягчающих свет, была та продуманность, пожалуй, даже уважение к человеку, которые всегда подкупают людей.
«Работа здесь неплохая,– сказала однокурсница, которая столкнулась с Юшковым в коридоре и притащила завтракать в кафе для сотрудников.– Но платят мало. Мне все обещают добавить десятку и никак не добавят. Вот и сейчас наметилось было, затеяли пару перестановочек, да Валька Чеблакова опять кого-то берет». «Она меня берет»,– сказал Юшков. Однокурсница засмеялась: «Ну, если тебя, так пускай уж. Вальку вообще здесь терпеть не могут. Баба темная, а рука у нее где-то есть большая. Ты меня не выдавай ей, Юра. Кстати, выглядишь ты неплохо, я бы даже сказала, в тебе что-то такое появилось».
Она была первой красавицей в институте, да и здесь, наверно, тоже и, чувствовалось, привыкла, что ее оценками мужчины дорожат. Поддаваясь ее доброжелательности, Юшков сказал: «Я, кажется, не пойду сюда». «Это из-за моей десятки? Глупости,– сказала она.– Долго же тебе придется работу искать, если будешь таким щепетильным. При чем тут ты? Захотят добавить – всегда найдут возможность, не захотят – ничего не поможет. Только вот для тебя ли это? Контора – она контора и есть, а тебе, по-моему, надо живое дело искать, где можно как-то проявить себя. Сюда надо перебираться поближе к пенсии». Он подумал, что она права.
Валя позвонила вечером, как и обещала, и сказала, что надо потерпеть день-два. Она считала, все будет в порядке. Начальника сегодня не было, но решает не начальник, а моложавый губастый мужчина, которому Юшков понравился. «Как я мог понравиться, когда рта не раскрыл, а вы говорили только о грибах?» – спросил Юшков. Валя сказала: «Человек сразу виден. Да и мое слово ведь тоже что-нибудь значит здесь, правда? Ну ладно, Юшков, пока. Будут новости, я тебе позвоню». Покровительственный ее тон покоробил, но это была плата за ее труд.
Два дня Юшков ждал, на третий позвонил Чеблакову на работу. «Я как раз хотел тебе звонить,– сказал тот. Он говорил медленно, то ли собираясь с мыслями, то ли решаясь на что-то, и наконец решился.– Можешь сейчас ко мне прийти? Чем скорее... Я тогда заказываю пропуск для тебя.– Он снова как бы поколебался и добавил: – Если я тут при тебе буду одному человеку глупости говорить, не слишком удивляйся и не спеши поправлять. Ну жду, старик».
В кабинете Чеблакова стоял, уже взявшись за ручку двери и собираясь выходить, невзрачный сутулый человек в мятом костюме, лицо на заводе известное, начальник отдела снабжения Лебедев. Выпустив ручку двери, чтобы пропустить Юшкова, он продолжал разговор, в котором что-то просил для кого-то, а Чеблаков отказывал. «Слушай, старик, подтверди.– Чеблаков ловко включил в разговор Юшкова.– Есть у меня сальники? Если даже Юшков не нашел – значит, действительно нет! Он из меня душу вытащил за сальники! Вот это снабженец, не то что ваши! Слушай, Юшков, вот человек ищет себе заместителя. Бросай все к черту, вдвоем вы горы свернете! Петр Никодимыч, хватайте его, такой случай раз в жизни бывает, век будете меня благодарить!» Он продолжал в том же духе. Юшков и Лебедев переглянулись, и Юшков не заметил в коротком взгляде Лебедева ни особого интереса к себе, ни даже обычной любознательности. Лебедев ушел, и он спросил: «Как я понял, с Комитетом стандартов ничего не вышло?» – «Да черта лысого тебе стандарты, что тебе там светит, старик? А тут реальный шанс».– «И чем занимается заместитель?». Чеблаков запнулся. «Заместителем, старик... не пойми превратно... тебя не возьмут. Не потому что ты там, скажем, хуже, чем какой-нибудь Чеблаков, но тебя еще должны узнать. Я ему толкую про заместителя, чтобы он тебя взял начальником сектора, но при этом считал бы себя в долгу перед тобой. Начальник сектора – это, поверь, неплохо для начала. Дальше все будет зависеть от тебя».
Они пообедали вместе, вернулись в кабинет, и Чеблаков продолжал уговаривать, а когда Юшков спросил прямо: «Ты советуешь?» – смешался, ушел от ответа и в конце концов сказал: «Ну, знаешь, я вовсе не хочу сказать, старик, что лучше этого нет ничего на свете. Но я лично тебе ничего лучшего предложить не могу». «Звони Лебедеву»,– согласился Юшков. Чеблаков возразил: «А уж это нет, старик. Теперь следующее слово за ним. Разговор должен начать он сам».– «А если он не начнет?» – «Тогда поищем еще что-нибудь. Лебедев человек умный, но ум у него крестьянский. Если ему что-нибудь предлагают, он первым делом ищет подвоха. Знаешь мудрость: от добра добра не ищут. А человечек ему нужен. Вот если бы ему тебя сосватал Хохлов...» – «Лялькин отец?» – «Лялькин отец ни много ни мало заместитель генерального директора по материально-техническому обеспечению. Это бог. Ему подчиняется мой начальник, ему подчиняется Лебедев, и я тебе скажу: если есть на заводе человек на своем месте, то это Хохлов. Он знает все. Я не удивлюсь, если он знает, сколько денег в моем кармане. И Лебедев не удивится, если Хохлов позвонит ему и спросит: «Нашел себе человека? Почему Юшкова не взял? Ну смотри, теперь за помощью не обращайся». И можешь не сомневаться, Лебедев кинется ко мне со всех ног за твоим телефоном, хоть я еще не слыхал, чтобы на заводе, где работает тридцать тысяч человек, кого-то приглашали на работу по домашнему телефону. Кстати, как ты с Лялькой?» Юшков пожал плечами: «Никак».– «Мне кажется, было время, ты с ней...» – «Нет».
Чеблаков накрутил телефонный диск и сказал в трубку: «Филина мне, пожалуйста... Ну как, старик? Собакам сено косим? Неплохо ты, я тебе скажу, устроился!».
Глаза щурились. Разговоры с Филиным и у него всегда начинались повторением одних и тех же шуток, как шахматная партия, даже самая сложная, начинается с традиционных ходов. Это было и настраиванием на нужный тон, и чем-то вроде пароля: отзыв принят – значит, дружеская связь по-прежнему надежна. Посмеиваясь, Чеблаков разрабатывал постоянную тему, что Филин всегда устраивается лучше всех, и в том же тоне незаметно перешел к делу: «Тут у меня Юрка сидит. Есть для него отличная работа: начальником сектора качественных сталей... Тебе это не понять, ты запоминай, что старшие говорят... Это у Лебедева в отделе снабжения. Чем вы там с Лялькой Хохловой занимаетесь? Может она через своего отца это дело пробить? Пошевели своей бородой у нее над ухом. А то, понимаешь,– Чеблаков покосился на недовольного Юшкова, успокаивающе помахал рукой,– Юшков готов мастером или технологом в цех идти. Вытаскивай его потом всем миром оттуда. Вот пусть она бросает все и летит к отцу, пока Лебедев кого-нибудь не взял».
«Понимаешь, старик,– сказал он потом Юшкову, подумав,– на этой должности ты все-таки будешь виден. Это важно. Снабжение – это, конечно, не мозг промышленности, но это ее нервы».
Вечером позвонила Ляля. Трубку подняла мать. Она позвала Юшкова и ушла в кухню, прикрыв за собой дверь, показывая, что уважает его право на секреты. Ляля поздоровалась и притихла, ожидая, узнает он ее голос или не узнает. Он сказал: «Здравствуй, Ляля».– «Я хотела разузнать об институте, что там случилось,– сказала она, чуть запинаясь.– И все никак не могу».– «Да ничего,– сказал он.– Дело прошлое. Не стоит».– «Ну почему... Интересно же...– Она помолчала и спросила: – Ты хочешь работать в отделе снабжения?»– «А где еще?» – спросил он. «Мне Валера говорил»,– сказала она. Он сказал: «Да, хочу... Как ты живешь?» «Ничего». Она пыталась понять, знает ли он, что ее за него просили. Его тон сбил ее с толку. В конце концов он должен был сам просить за себя, а не действовать через Валеру. Понимая это, он все же не мог отделаться от тона ничего не подозревающего человека: «Как Валера?» «Что ему сделается?» Она не сумела скрыть досаду: при чем тут Валера? Юшков сказал: «Привет ему. На днях заскочу к вам».
Он чувствовал себя скверно. Подавая ему ужин, мать небрежно поинтересовалась: «Ляля – это не та ли симпатичная девушка, на японку чуть-чуть похожа, с правильной такой формой головы?» То ли своими литературными способностями щеголяла, то ли еще чем-то. В детстве он слышал, как она похвасталась подруге: «Мне мой сын всегда все сам рассказывает, от меня у него секретов нет», «...кажется, Хохлова ее фамилия, я не путаю?» – «Да,– сказал он.– Не путаешь».– «Она не замужем?» – «Нет».– «И не была?» – «Не знаю». Мать заметила раздражение и обиделась.
Утром позвонил Чеблаков. «Только что звонил Лебедев,– сказал он.– Спрашивал про тебя. Сам понимаешь, говорит: сразу замом я его не могу взять, нужно время. А в деньгах, говорит, он почти не потеряет. Он – это, значит, ты. Так что иди к нему и меньше чем на максимальный оклад не соглашайся. И вообще держи себя так, будто тебе пообещали должность зама. Согласись на начсектора, но изобрази разочарование. С таким хитрецом, как Лебедев, нужно только так. А нам с Хохловой по бутылке коньяка поставишь».
При второй встрече Лебедев уже не казался мешковатым, сутулым и робким человеком. Может быть, дело было в том, что сидел он за своим столом и на своем месте. Вопросы задал только самые необходимые, а о будущей работе Юшкова не захотел говорить: «В курс дела успеете войти. У нас надо только одно – умение находить общий язык с людьми». Отдел снабжения занимал половину первого этажа в заводоуправлении. В коридор выходило несколько дверей, некоторые из них были раскрыты, за ними толпились снабженцы и беспрерывно звонили телефоны, На одной двери висела табличка «Сектор качественных сталей». Юшков заглянул туда. Полная брюнетка кричала в телефонную трубку, придерживая ее плечом: «Подождите! У вас еще двадцать тонн есть! Подождите!» Она яростно листала пухлую конторскую книгу. В комнате было четыре письменных стола и шкафы, набитые папками. Юшков так и не узнал, в чем будет заключаться его работа.
Спустя два дня он получил паспорт с городской пропиской и постоянный автозаводской пропуск. Это было в пятницу. С того дня, как он приехал домой на машине Радевича, прошло чуть больше двух недель.
То, что Чеблаков называл «Юшков ставит по бутылке коньяка мне и Ляле», решили провести на даче, которая, опять же, была не дачей, а домом Валиных родителей в получасе езды от города. За маленькой деревенькой начиналось проточное озеро, крытая толем банька стояла на его берегу, и Юшков с Филиным не раз приезжали париться в ней. И вот в субботу они приехали с Лялей и женой Валеры, Наташей. За ночь нагнало тучи, и с утра шел холодный дождь. Во дворе Валя в пластиковой накидке полоскала в корыте детское. Под накидкой было выцветшее ситцевое платье, лопнувшее под мышками, а голову с накрученными на бигуди волосами прикрывал полиэтиленовый мешок. Чеблаков уже затопил баньку и позвал парней туда: «Бабы без нас обойдутся». Они таскали воду, резали веники в березовой роще, промокли и продрогли, и оттого предвкушение бани становилось еще сладостней. Было хорошо втроем заниматься делом, словно бы вернулись времена студенческой холостой жизни. Прибегала Валя, звала помогать по дому, сердилась – работы у нее было много. Чеблаков возражал, подмигивая друзьям: «У нас тоже много работы, мы же не зовем вас помогать. Небось как париться, сами прибежите». Посовещавшись – надо, мол, помочь, все равно не отвяжутся,– послали к женщинам Юшкова как человека независимого, которого меньше будут пилить. И посоветовали: «Ты там разбей пару тарелок, они тебя сами прогонят». Сопротивление женщинам было необходимой частью ритуала, без которого удовольствие было бы неполным.
И вот они, продрогшие и перемазанные сажей, парились. Жар окутывал их, заполняя легкие, обжигал изнутри нос, как горячие лучи проходил сквозь тела. Плясали веники, гнали раскаленный воздух, и так же, как жжет сильный мороз, непривычный жар воспринимался телом как холод, будто в ознобе становилась гусиной кожа.
Чувствуя одурь, близкую к беспамятству, к обмороку, слыша только тяжелое буханье сердца, они выбрались под дождь и бросились в холодное озеро. Словно бы сквозь огонь упали в темную прохладу воды, едва успев ощутить ожог.
Вышли из воды малиново-красные, ступая по холодной траве непослушными ногами. И началось все сначала: опять блаженная истома, жар и березовый дух, потом одурь и оглушительный стук в висках, и снова холодное озеро, уже не обжигающее – кожа перестала чувствовать. Опять шипела вода на камнях. Пили в предбаннике сладкий чай из термоса, и возвращались силы.
Пришел тесть Чеблакова, худой молчаливый человек со страдальческими складками у губ. Язва желудка не позволяла ему париться, и ему приятно было посидеть рядом в прокопченном предбаннике, радуясь наслаждению других. Чеблаков открыл дверь, выпуская последний жар. Тесть вымылся вместе с ними. Пока он одевался в предбаннике, они сидели на крыльце оглушенные, безразличные ко всему, ничего не чувствуя. Дождь кончился. Над озером появилась полоска чистого неба, расширилась, ее сносило к западу. Покой уставшего тела казался душевным покоем: что есть, то и ладно, как ни будет, все будет хорошо.
Их ждали. Женщины отказались от бани. Хозяйки уже приготовили обед, накрыли стол, и теперь все их помыслы были о том, чтобы ничего не остыло и ничего не подгорело. Наташа и Ляля скучали, но не подавали виду. Они возились с малышом, а он, неблагодарно отвергая всякие заискивания и заигрывания, рвался к матери. Был он толстый и гладкий. Мать Вали возилась у печи, прогнала дочь: «Садись со всеми, я сама подам». Валя плюхнулась на стул, сказала: «Ну, умотали меня. С места не встану.– Отпихнула от колен малыша.– Иди к отцу, надоел».
Она переоделась в вязаную красную кофту и черные штаны в обтяжку, а бигуди забыла снять. Сидела, подпирая голову полной рукой, и мечтательно смотрела на сына. Чеблаков держал его на колене, кормил кашей из своей тарелки и приговаривал: «Не смотри на тетю Наташу, а то подавишься, дядя Валера вот не слушал, смотрел...»
Банная краснота еще не сошла с Филина, борода на красном лице казалась белой. Он ждал, что скажут о нем. «...дядя Валера вот... Мама! – крикнул Чеблаков в кухню.– Идите же за стол! Мы не пьем без вас!» Она, польщенная, появилась с миской вареной курятины: «Вот еще куру... куда ее тут...» – «Садитесь, садитесь, мама. Видим куру. Сфотографировали» – «Садись, старуха»,– подтолкнул к ней табурет муж. Она села, застенчиво держала рюмку, пока он наливал ей. Юшков сидел рядом с Лялей. Она старалась всем улыбаться. «...дядя Валера вот не слушал, смотрел...» «Не томи, – сказала Наташа.– Что там дальше-то было?» Ей не нравилось, что друзья всегда потешаются над ее мужем, а он лишь ухмыляется и щурится в ответ. Она сидела между ним и хозяином, выше их ростом, худая, настороженно повернув голову к Чеблакову. Острый нос торчал из-за свесившихся на лицо прямых волос. Чеблаков сказал: «Спроси у Валеры, что дальше было».– «Не поняла, что я должна спросить у Валеры?»– «Ну что, гости дорогие,– решился хозяин.– Как говорится, дай бог не последнюю».
Ляля храбро выпила и оцепенела: в рюмке был крепкий самогон. «Ешьте скорее»,– сказала ей хозяйка. Хозяин, гордый своим самогоном, окинул всех коротким лукавым взглядом, привычно ожидая почтительного изумления.
«Теперь давайте Юркин коньяк,– сказал Чеблаков.– То есть не Юркин, а мой и Лялин. Да, Ляля? Где наш с тобой коньяк?» – «Всякие шампанские и коньяки,– Валя взяла с тарелки соленый огурец, откусила половину,– это все муть. Пить так пить».– «Ладно работать под простую,– сказал Чеблаков.– Ты и есть простая».– «Да».– «Сними бигуди».
Она потрогала голову, засмеялась: «Господи, я и забыла». «Только не за столом»,– сказал Чеблаков. Юшков заметил, что Валя побаивается мужа. «Ешьте еще,– шепнула ему хозяйка.– Вот кура». Она поглядывала на Лялю, робея перед ней меньше, чем перед другими, «А Леночка что же не ест? Не нравится?» «Все очень вкусно, я ем»,– бормотала Ляля, краснея.
Чем больше пили, тем откровеннее поглядывали на нее и Юшкова. Пошли тосты с намеками, что вот пора бы Юшкову взять пример с друзей, неужели ж девушек нет хороших, да что тут далеко ходить... или он никому не нравится?.. Наташа вступилась: «Оставьте Юшкова в покое. Вы ему уже сосватали работку, так хоть тут не мешайтесь». «Чем тебе его работа не нравится?» – спросил Чеблаков. Она сказала: «Оставь. Уж я-то знаю, что говорю». Она работала у Лебедева. Посмотрела на часы: «Валера, нам пора». Филин глянул тоскливо. Он надеялся ночевать здесь. Собственно, все на это рассчитывали. Чеблаков взмолился: «Не дури, Наталья».– «Тебе хорошо,– заметила она, поднимаясь.– А нам еще электричкой и автобусом».– «Почему тебе всегда хуже всех?» – в сердцах развел руками Чеблаков. Она передразнила, тоже развела руками: мол, самой хотелось бы это узнать. Юшков хмыкнул. Она ему нравилась. Поднялись все. Досадуя на Наташу, каждый старался сказать что-нибудь хорошее Ляле. Валя чмокнула ее в щеку.
В город они вернулись в двенадцатом часу ночи. Юшков провожал Лялю. Она молчала дорогой, что-то решая про себя. Не останавливаясь, чтобы проститься, вошла в свой подъезд. Юшков вошел следом. Она поднялась по лестнице, сказала шепотом: «Тихо, у нас уже спят».
Открыв дверь в темную прихожую, пошла вперед. Юшков прикрыл за собой дверь и оказался в полной темноте. Услышал шепот, сделал шаг и споткнулся о туфли Ляли. Сделал еще два шага.
Свет уличных огней обозначил окно. Ляля включила торшер. Она ходила по комнате в чулках. Туфли остались в прихожей. Комната была маленькая. Тахта, книжная полка с проигрывателем и кресло занимали все ее пространство. Ляля села на тахту под лампу торшера. Каштановые ее разлетающиеся волосы блестели около самой лампы, казались золотистыми. Лицо в тени едва виднелось. Юшков сел рядом, обнял. Ляля отворачивалась. Руки ее лежали на коленях, и она не знала, куда их девать. Они ей мешали. Она сделала попытку высвободиться, умоляюще посмотрела, пытаясь подсказать взглядом что-то очень для нее важное. Он погасил свет и по ее движению почувствовал, что мешающее ей препятствие исчезло...Был час ночи – время позднее для заводского района. Стекло книжной полки слабо поблескивало, отражая свет на лицо Ляли. Это лицо стало скорбным и задумчивым. Вот глаза оживились мыслью, встретились с глазами Юшкова, и тут же Ляля отвернулась. И опять как будто забыла о нем. Потом дотронулась до его руки, шепнула: «Тебе надо уходить?» Он замялся, и она сказала: «Еще три минутки».
В прихожей ощупью отыскала туфли, вышла в чулках на лестничную клетку, всунула в туфли ноги. Вышли на улицу. Палисадник перед домом, разросшийся в человеческий рост, шумел на ветру. Пахло литейной гарью. Ляля обняла Юшкова, сказала: «Холодно», прижалась и застыла. Ему было неудобно так стоять. Она заметила это, фыркнула, оттолкнула его и ушла в подъезд
Воскресенье они провели вместе. Хохловы уехали на дачу, квартира осталась пустой. Окна ее выходили на юг. Ляля затянула их шторами. Солнечные лучи пробивались в щель между шторой и рамой и отражались от стекол книжной полки.
Она могла замереть, прижавшись к Юшкову, и молчать часами. Или же, боясь, что наскучила ему, принималась развлекать. Вытащила фотоальбом. Мама, папа, сестренка Татка... Ему не было смешно. Видимо, у нее был сложившийся за многие годы свой собственный сценарий счастья, который она торопилась осуществить. Сценарий этот составлялся не в расчете на Юшкова, и некоторые его детали Юшкову мало соответствовали. Обнаруживая это, она, такая обычно невозмутимая и спокойная, пугалась и сердилась на Юшкова. Поставив на проигрыватель пластинку и увидев, что Юшкова музыка не взволновала, она настораживалась. Когда Юшков купил бутылку вина и нес ее в руке, не сообразив спрятать в сумку Ляли, она вдруг рассердилась: «Так и будешь нести как флаг?»
Наверно, при каждом отступлении она пугалась, не угрожает ли оно всему сценарию, а убедившись, что не угрожает, смирялась с ним и переставала замечать. Мелочей для нее не существовало, все было одинаково важно.
Иногда, впрочем очень редко, она ошибалась и читала не свой, а чей-то другой сценарий. Тогда она спрашивала: «Ты меня любишь?» – или: «О чем ты сейчас думаешь?» – пыталась быть непохожей на себя, но это она не умела.
Когда она спросила Юшкова, о чем он сейчас думает, он, к удивлению своему, заметил, что думает в эту минуту о толстой брюнетке, которая лихорадочно листала двумя руками пухлую конторскую книгу, прижимая плечом к уху телефонную трубку. С понедельника эта брюнетка становилась его подчиненной. Незнание предстоящего дела его не пугало. Он был уверен, что справится с ним, и ждал его. Без дела его настроение зависело от любой мелочи, было изменчиво и неуправляемо. Цепочка неудач, мелких неприятностей и ошибок теперь должна была кончиться, поскольку кончилось положение, которое их вызывало.
Оказалось, его на заводе ждали. Едва он появился в понедельник утром, Лебедев повел его к Хохлову. За большим столом сидел крепкий, полнокровный человек. Густые брови срослись, как у Ляли. Заместитель директора не выказал особого любопытства к человеку, которому помог по просьбе дочери. Спросил, чем Юшков занимался прежде, и сказал Лебедеву: «Опыта снабженческого, конечно, мало. Не знаю, Петр Никодимович, решайте сами». Металлургический комбинат задолжал им десять вагонов хромистой стали. Юшков должен был поехать на комбинат и привезти эти вагоны. Лебедев сказал: «Мне рекомендовали Юрия Михайловича как опытного человека. Больше посылать некого». Он явно давал понять, что Юшкова ему навязали. Хохлов промолчал, и Лебедеву пришлось все-таки взять на себя часть ответственности: «Конечно, мы ему немножко поможем».
В кассе завода, кроме обычных командировочных денег, Юшков долучил двести рублей по разным ведомостям. В одной из них была директорская премия за хорошую работу, в другой – шестьдесят рублей единовременной помощи. Просьбу об этой помощи продиктовала секретарша Хохлова, это и имел в виду Лебедев, обещая помочь. Прежде чем подписать просьбу, оторопевший Юшков помедлил: «Я обойдусь без этого». «Тогда идите объясняйтесь к Хохлову»,– рассердилась секретарша. Он подписал. Она позвонила какому-то Сергею Ивановичу, сказала, что сейчас, к нему придет новый заводской работник Юшков, и объяснила Юшкову: «Это продуктовый возле аптеки. Я договорилась. Скажете там, что вы от Лебедева, и сделаете заказ».– «Какой заказ?» – «Кофе растворимый, я не знаю, какой там будет сегодня дефицит».– «Ого,– сказал он.– Дело у вас тут поставлено четко».
Она не поняла, что он просто пытается как-то бодриться. Увидела вместо этого насмешку и снова рассердилась: «Я, между прочим, для себя лично в этом магазине не могу попросить ничего».
Юшков решил было позвонить Чеблакову, а потом раздумал. Чеблаков сказал бы: «Ну, старик, это ведь все-таки не институт». Юшков знал, что нельзя начинать новую жизнь с поражения, и дал себе слово приехать из командировки победителем.
В магазине его провели в кабинет директора. Холеный крупный парень в замшевой куртке без лишних слов протянул написанный от руки список. «Что у вас обычно заказывают?» – спросил Юшков. Парень рассмеялся, развел руками: «Каждый заказывает, что ему нужно. Что нужно вам, я никак не могу знать». Поскольку повода для смеха Юшков не увидел, он понял, что молодой директор не любит заводских снабженцев и смотрит на них как на обирал. Он заказал банки растворимого кофе, наборы конфет и копченую колбасу. Сверток получился объемистый, зато от части денег он освободился. Заметив в списке боржом, воспользовался случаем и купил десять бутылок для матери.
Мать растрогалась. Мужу ее приятельницы сделали операцию на желудке, и врач посоветовал ему пить боржом. Мать тут же позвонила приятельнице, похвастала, что ее Юрочка достал. Всю жизнь она гордилась и немного кокетничала своей непрактичностью и неумением «добывать» и вот точно так же готова была гордиться теперь практичностью сына. Он объяснил: «Случайно в магазине нарвался». Покупки заняли половину чемодана. Пришлось обманывать мать, будто все это кто-то просил его передать кому-то в Черепановске, куда он летел за сталью. Ничего другого мать не сумела бы понять, только бы испугалась. Чтобы порадовать ее, Юшков рассказал, что летит по системе «Сирена», вот, мол, какая у него теперь ответственная работа: по этой системе Аэрофлот оставляет броню на любой рейс.
Ляле он позвонил из автомата, и она поехала провожать его. Они нашли пустую скамейку у задней стены аэровокзала, слушали объявления о полетах и видели, как садится солнце за летным полем, от которого тянуло озерной свежестью. Розовые сумерки, красные сигнальные огни на фиолетовых тучах, разбегающиеся для взлета ревущие самолеты – все это не действовало на Лялю. Она сидела, покачивая, как обычно, сабо на кончике пальца, молчала, будто бы забыв, что Юшков рядом, но стоило ему повернуть к ней голову, и она мгновенно поднимала глаза, пытаясь то ли спросить, то ли подсказать что-то взглядом. Он даже не знал, надолго ли уезжает. Ему самому Лебедев объяснил так: «Последняя сталь должна уйти из Черепановска не позднее двадцатого июня. Сегодня четвертое. Справишься быстрее – тем лучше».
Ночь Юшков провел в Быкове и в полдень вылетел в Горск. От Горска до Черепановского металлургического комбината ходил рейсовый автобус. Зной уже отпустил, но пока автобус стоял на остановке, все пассажиры в его раскаленном салоне пропотели, как в парной бане. При движении в открытые окна задул ветерок. Донесло гарь мартеновских печей. По обе стороны дороги была степь, белый песок чередовался с солончаками, до самого горизонта не видно было ни одной трубы. Просто, наверное, гарью пропахла обивка автобусных сидений.
Глава вторая
Черепановск не отличался бы от других районных городков, если бы не гостиница. В пять этажей, с тремя фасадами на три улицы, с пилястрами и лепным карнизом под крышей, она поднималась над городом, как собор. Вертикальная вывеска «Металлург», нависающая над бульваром, относилась не к гостинице, а к ресторану на ее первом этаже. В холле было прохладно, тихо и чисто, в длинных коридорах лежали ковровые дорожки.
Место оказалось только в номере на четверых. Когда Юшков вошел туда, трое его соседей, сидя на двух кроватях, ужинали. Разложили на газете ломти хлеба, плавленые сырки и зеленый лук, а бутылку на всякий случай держали под кроватью.
Это была случайная компания. Один, в майке, мускулистый, крупный, ругал кого-то. Двое других вынужденно сочувствовали. Увидев Юшкова, ражий обвинитель досадливо замолчал. Зато один из сочувствующих, худой, юркий, в рубашке, которая вылезала из брюк, выскочил навстречу, словно старого знакомого увидел. Ему хотелось умиляться и плакать от радости, а приходилось сочувствовать утомительному чужому гневу. Появление Юшкова давало повод излить наконец избыток восторга, и худой обнимал и тащил нового соседа к кровати с закуской. Кроме того, он не был уверен, что пить в гостинице разрешается, испугался, когда Юшков открыл дверь, и возликовал, убедившись, что опасности нет. Третий, пухлый блондин, слегка осовел. Под серым пиджаком были желтая рубашка и красный галстук. Худой засуетился, отыскивая посуду для Юшкова. Блондин вытащил из-под кровати бутылку, долил свой стакан и протянул Юшкову – воспользовался случаем, чтобы не выпить свою долю. Юшков отвел стакан рукой: «Нет, ребята. Вы как хотите, а я не пью».
Ражий дядька в майке опустил кучерявую потную голову, ждал, пока затихнет суета. Он решил перетерпеть ее, не распылять свой гнев. «Я ему кажу, ты сколько тут днив? Я все разумию, тебе бильш надо, таким, як ты, всегда бильш других надо, ты только одно скажи: ты скильки тут днив?»
Они все приехали за сталью. Блондин прилетел утром из Горького. «Обвинитель» был из Киева и сидел тут уже несколько дней. Он жаловался, что получил резолюцию замдиректора, но появился какой-то гусь из Нижнего Тагила, и все пошло прахом. Худой, уже не улавливая смысл слов, а одну только интонацию, безнадежно махнул рукой: мол, что еще можно ждать от нижнетагильца? Киевлянин криво усмехнулся: «Разумна людына... шо й казаты, разумна людына... Кто дурнейший, пусть месяцами сидит, а он одному дал, другому дал, с третьим выпил – и два вагона хрома в кишени. Разумна...» – «Надо уметь,– щурился по-бабьи блондин,– а мы не умеем».– «От том и справа, что мы того не умиемо...» Блондин скучно кивал, осторожно взял с газеты хлебную корочку и стал жевать. Чувствовалось, киевлянин ему неинтересен, сам он гораздо опытнее и знает хорошо, что ему нужно здесь делать. «Люди сейчас стали не те»,– сощурился он и глянул на Юшкова: трезвый слушатель мешал ему. Юшков переоделся в тренировочный костюм, взял полотенце. Худой проводил его тоскующим взглядом. Вместе с Юшковым исчезала его надежда предаться умилению. Он уже утомился сочувствовать чужой обиде.
В душевой Юшков остывал под прохладными водяными струями. Его соседей по номеру, конечно, нельзя было назвать деловыми людьми, и все же он уже чувствовал какое-то их преимущество и начинал понимать, что взялся не за свое дело. Он взбодрил себя душем и спустился на первый этаж в ресторан.
Там сидели три или четыре человека. Гудели вентиляторы в кухне, пахло щами и жареным мясом. Коренастый, низенький дядька вошел вместе с ним, посоветовал: «У двери не садись, сквознячком тянет». Сели за один столик, и коренастый спросил без особого, впрочем, интереса: «Издалека?» Юшков ответил и спросил: «А вы?» «Из Нижнего Тагила»,– сказал коренастый. Соперник киевлянина выглядел скромно. Только вот большой и толстый нос в лиловых прожилках нарушал гармонию. Нижнетагилец разговаривал с Юшковым, а нос принюхивался, поворачивался к буфету: кажется, пиво привезли. Нос мешал принимать его обладателя всерьез. Собеседник Юшкова не подозревал, что стал в некотором роде легендарным и молодой человек за его столиком, приехавший час назад, уже наслышан о нем как о самой знаменитой здесь фигуре. Спросил как равный равного: «За чем ты здесь?» – «За хромистой сталью».– «Хрома нет. Был один вагон, я его сегодня забрал... У меня сосед месяц и десять дней из-за хрома тут просидел. Херсонец. И впустую».– «Так и уехал ни с чем?»—не поверил Юшков. Нижнетагилец повторил: «Месяц и десять дней впустую. Хромистую сталь они не умеют делать. Что ни плавка, то брак. Министерство навязало им заказы, а они к этому не готовы».– «Но вы вот получили вагон?»– «Я другое дело».– «Почему?» – «Каждая фирма имеет свои секреты».
