Текст книги "Коробейники"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Конечно, он заслужил отдых в выходной. Каждый день в половине восьмого он уже сидел за письменным столом в своем кабинете и поднимался из-за него в половине восьмого вечера. Несколько шагов по коридору к директорскому кабинету, несколько шагов от машины к подъезду дома да вверх по лестнице – этим его передвижения и ограничивались. В молодости он играл в футбол, расширенное сердце футболиста ослабло и подводило его, когда случались неприятности. Подчиненные узнавали это по голосу, становившемуся глухим и еле слышным. Он мог в любое время сказать, какие материалы, машины, вагоны пришли или ушли с завода, мог сказать, что лежит, на каждом складе, никогда не видя это своими глазами. Он помнил наизусть огромные перечни, каталоги и сборники стандартов. Поражая всех своей памятью, он зато не мог вместить в нее ничего кроме этих тысяч цифр, лишенных вещественности, и потому для других неразличимых. Груз этих тысяч давил. Он уставал, если газетная статья была написана непривычным языком. Непредвиденная семейная забота или разговор, в котором он сталкивался с неожиданным фактом или неожиданным мнением, были ему непосильны, он раздражался, и это раздражение было его единственной реакцией. Он давно убедил себя, что самое мудрое – не вмешиваться ни во что и пусть все идет, как идет. Что он мог сказать кроме этого «перемелется»?
Теперь каждый день, принимая у секретарши бумаги или вытаскивая в своем подъезде газеты из почтового ящика, Юшков ждал повестки. Иногда ему казалось, что ему безразлично, чем все кончится, лишь бы кончилось скорей. Никак не удавалось забыть голос Поздеева: «Мы все выясним». С нажимом на «все». Однажды в столовой он услышал разговор о себе. В очереди, не видя его, разговаривали две кладовщицы. Одна говорила, что нужно съездить в деревню к матери, другая посоветовала: «Попросись у Юшкова, он отпустит». «Думаешь?» – сомневалась первая. Вторая ответила: «Кажись, он невредный». О Белане постепенно забывали. Еще не все на заводе знали, что он арестован, еще только начинали бродить слухи, а в отделе уже привыкли к новому начальнику и с каждым днем все меньше присматривались к нему, уже составив какое-то мнение, уже принимая его как данность, к которой надо приспосабливаться. Конвейер требовал детали. Склады пустели. Снабженцы отказывались от командировок, а водители – от сверхурочных рейсов. Надо было что-то делать.
Юшков позвонил в прокуратуру. Может быть, и собственная неопределенйость подгоняла его, но было и оправдание: следователи могли помочь заводу. Оказалось, что Шкирич уехал в Москву. Пришлось опять говорить с Поздеевым. «Помочь заводу?» – Поздеев помедлил, подумал и назначил время.
Заговорив, Юшков уже видел себя глазами Поздеева: пришел жулик и пытается изображать честнягу, для которого интересы производства превыше всего. От этого все, что он собирается сказать, ему самому стало казаться ненужным и нелепым. Он объяснил: раньше работа держалась на толкачах, фиктивных нарядах и других незаконных делах. Так работать теперь мешают следователи. Тут Поздеев скромно улыбнулся. Юшков продолжал: «Но раз вы уже изменили нашу жизнь, доводите это до конца. Чтобы работать по-иному, нам нужна независимость от поставщиков на какое-то время. Нужен запас. Его можно создать с вашей помощью. У нас скопилась некондиция– брак, который мы не ставим на машины. Потребуйте у завода справку о ее количестве. С этой справкой как с официальным документом я поступлю как новое правительство, которое не признает долгов старого. Я добьюсь, чтобы этот брак нам заменили на годное в счет прошлых поставок. У меня будет запас, я встану на ноги».– «Вам нужно, чтобы я потребовал у вас же справку?» – «Не могу же я написать ее сам для себя, это не будет тогда документом».– «Это ваша личная просьба?» – спросил Поздеев. Юшков кивнул. Поздеев подумал. Странно улыбнулся. Юшков тоже улыбнулся. «Какие у вас были отношения с Беланом?» – «Хорошие отношения».– «Почему же вы его сейчас топите?» – «Я?» – «Ну не совсем же вы несведущий в наших делах человек. Вы хотите теперь всю недостачу свалить на Белана. На старое правительство, как вы говорите. Вы же не можете не знать, что его наказание будет зависеть от размеров материального ущерба, который мы установим». Юшков вспотел. «Я думаю только о своей работе. Наказание – это ваша работа. А я хочу начинать чистый. Мы всегда стоим на коленях перед поставщиками. Будет запас – мы встанем с колен...» «В общем, дружба дружбой,– сказал, нехорошо улыбаясь, Поздеев,– а служба службой. Не повезло Белану с друзьями... Сколько вы получили от Пащенко?» «Триста рублей»,– сказал Юшков. Голос его осел. Что он ни делает теперь, все выходит мерзко. Когда он успел так запутаться? «За два двигателя?» – «Наверно».– «Почему наверно, а не точно?» – нахмурился Поздеев. Юшков сказал: «Откуда же я могу знать точно?» – «Вы ведь собирались дать ему два?» – «Так мне велел Белан. Он сказал: ни в коем случае не давай больше».– «Принимая деньги, вы считали, что вам платят за два двигателя?» – «Нет».
Поздеев поправил очки. Мол, ну и надоел ты мне со своими увертками, братец. Юшков пытался представить его без очков. Внушительный подбородок, волосы до плеч... Тоже было бы неплохо.
«Белан сказал мне, что Пащенко должен ему триста рублей и что эти деньги Пащенко передаст ему через меня». «Ловко,– сказал Поздеев.– Ловко, да не сходится. Значит, принимая деньги, вы ничего противозаконного в этом не видели. Почему же вы скрыли их, когда пришли к Бутовой? Взяли бы да передали».– «Мне показалось, момент для этого не подходящий».– «Почему?» – «Вы бы восприняли это... Мне тогда показалось, что это вызовет много ненужных подозрений и вопросов».– «Потому что вы знали, что эти деньги – взятка».– «Все не так просто...» – «Но как же! Не могу же я всерьез поверить после всего, что вы сами мне рассказали, что, принимая деньги у Пащенко, вы считали, что он отдает долг. Какой долг? Вы считали его старым другом Белана?» – «Нет».– «И у вас даже мысли не появилось, что это взятка? С вашим-то опытом!» – «Я догадывался, что это взятка... Когда Белан позвонил и попросил взять деньги, я не придал значения... Но потом, когда Пащенко достал их... Дело в том, что они лежали, заранее приготовленные, в папке среди бумаг...»
Поздеев захохотал: «Ну, тут уж действительно трудно не понять. Удивляюсь вам. Сами такие вещи рассказываете и сами продолжаете запираться. Значит, тогда вы поняли, что это взятка?» – «Да».– «Ловко»,– сказал Поздеев. Юшков запнулся. «Почему ловко? Я рассказываю как было».– «Ну-ну».– «В общем, когда я пришел к Бутовой, я был уже уверен, что это взятка. Почему тогда пытался скрыть?.. Это была, конечно, глупость. Но ведь у нас с Беланом были, в общем, неплохие отношения, как мой начальник он мне нравился... ну, какая-то инерция отношений сработала...» «Психология, значит,– сказал Поздеев, взглянув на часы.– Хорошо. Вы хотите психологию – давайте психологию. Белан вам нравился, и вы вдруг, внезапно, увидев деньги в папке, узнали, что он взяточник. Да вы должны были бы... ну я не знаю что, не с ума, конечно, сойти, но возмутиться, опешить... Какая тут, к черту, инерция!» «Вы серьезно считаете, что я должен был возмутиться?» – сказал Юшков. «Вас это не возмутило?» – заинтересовался Поздеев. «Конечно, нет».– «Интересное признание».– «Скажите,– спросил Юшков,– у вас замшевая курточка. Откуда она?» – «Мы закончим этот... разговор и поговорим про мою курточку».– «Они не продавались в магазине. Это дефицит. Их можно достать только по знакомству. Вас это не волнует? Может быть, вам подарили ее. Тогда кто-то другой доставал ее по знакомству. Это вас возмущает? Нисколько. Про себя я вам все рассказал. Больше пяти лет сам дарил конфеты, поил нужных людей водкой. И вы считаете, что меня могут вывести из себя эти триста рублей. Да я тогда давно бы уже, как вы говорите, с ума сошел!» – «И если бы у Бутовой не оказались в тот момент мы, вы спокойно отдали бы деньги и все продолжалось бы? Белан брал бы взятки, а вы бы видели и молчали?» – «Я постарался бы уйти... если бы смог».– «Выходит, в укрывательстве преступления вы уже сознались».– «Да. Сознаюсь. За это положена тюрьма?» – «Может быть, может быть.– Поздеев был озадачен.– Вы, во всяком случае, упрямее, чем я думал...» – «Да уж тут-то в чем упрямство?» – «А ведь вы могли бы уже убедиться, Юшков, что запирательство не приводит ни к чему хорошему. У нас уже протокол с вашими ложными показаниями. Многовато всего набирается. Нужен ли нам с вами еще один такой протокол?» «Если бы вы спрашивали прямо,– сказал Юшков, помолчав,– мне было бы легче отвечать». «Времени у меня мало,– зло ответил Поздеев.– У меня сроки. А вы на прямые вопросы не отвечаете. Ну спрошу я вас сейчас про сто пятьдесят рублей, так я заранее знаю, что вы мне ответите. Вы скажете, что Белан был их вам должен». «Какие сто пятьдесят рублей?» – «Пащенко дал вам триста. Бутовой вы передали сто пятьдесят».– «Белан так просил».– «Я и говорил».– «Но это-то легко проверить! Вы у него спросите!» «Проверим»,– скучно сказал Поздеев.
Он вытащил из стола бланк, стал писать. Юшков ждал. «Поедете в Москву,– сказал Поздеев.– Вот вам повестка. В понедельник в тринадцать часов должны явиться в прокуратуру Союза. Распишитесь, что получили». После этого он вернулся к протоколу, быстро его закончил и дал подписать Юшкову.
Юшков еще успел вернуться на завод, объяснить Хохлову по телефону, почему его в понедельник не будет, и ввел в курс самых срочных дел Фаину, которую оставил вместо себя.
Провожала его Ляля, Алле Александровне, чтобы ее не волновать, сказали, что он едет в командировку. Ляля сердилась. Все воскресенье с утра до самого отъезда она постоянно обнаруживала, что Юшков в чем-нибудь виноват. И белье в прачечной он забыл получить, и о свежей рубашке не побеспокоился заранее, пришлось стирать в последнюю минуту, и с сыном был невнимателен, а по пути на вокзал забыл пробить в троллейбусе талоны, вспомнил о них только когда вошел контролер, и тогда Ляля сказала: «С тобой действительно в тюрьму угодишь». «А это уже обычная женская подлость»,– сказал Юшков, и они перестали друг с другом разговаривать. Как на грех, встретили на перроне Валеру Филина вместе с новенькой девушкой из его бюро. Они ехали тем же поездом на ВДНХ с чертежами заводского стенда, уже поставили в вагон свои вещи и вышли прогуляться.
Утром поезд пришел в Москву. Ровно в час Юшков постучал в дверь, номер которой был указан в повестке. Шкирич был в форме с майорскими звездочками, и в первое мгновение Юшков его не узнал.
«Поздеев вам ничего не объяснил?» – спросил Шкирич. Юшков покачал головой. Шкирич рассмеялся: «Рассердили вы его. А чего вы хотели? Пащенко нам уже все рассказал, мы вам намеки делаем, а вы уперлись на своем: не было никаких денег! Думаете, это облегчает работу?» «Я потом сам ему позвонил»,– сказал Юшков. Шкирич кивнул: «Знаю. А теперь мы с вами поедем в тюрьму. Навестим вашего бывшего начальника, поговорим втроем...» – «Очная ставка».– «Точно.– Шкирич улыбнулся.– Снова сведения из кино?» Помнил.
Они ехали в «Волге», вошли в проходную, миновали стеклянную стойку с окошком, дежурный милиционер пропустил их на лестничную площадку, поднялись на второй этаж и шли по коридору, пока Шкирич не открыл одну из дверей. Там было два стола и несколько стульев. Предложив один из них, Шкирич сел за стол, разложил бумаги, начал писать. «Вы не волнуйтесь, Юрий Михайлович, расслабьтесь. Никаких неожиданностей не будет. Поговорим о старом, о чем уже говорили, чтобы уж окончательно...»
Постучали. Сержант ввел Белана. Юшков ждал полосатую куртку, а Белан вошел в своем сером костюме и красной рубашке, как в тот день, когда уезжал на АМЗ. Улыбнулся Юшкову, изображая приятное удивление: «Юра, и ты тут? Как в том анекдоте: а кто же в лавке остался?» Он и здесь играл. Оба не знали, можно ли поздороваться за руку. Шкирич показал Белану на стул – подальше от Юшкова.
«Ну что ж, Анатолий Витольдович,– сказал он, вздохнув оттого, как много ему еще писать и как мало у него на это времени.– Вы все хотели, чтобы я поговорил с вашим заместителем. Вот... я его и пригласил».– «Естественно,– сказал Белан, как бы оправдываясь в том, что заставил человека хлопотать.– Вы спрашиваете такие вещи, что я могу и ошибиться. Всего не упомнишь». Он очень переигрывал в непринужденности. «Так.– Шкирич листал бумаги.– Тридцатого сентября с новых двигателей были сняты вентиляторы. Кто дал это указание?» «Последний день квартала.– Белан изобразил попытку вспомнить.– Я занимался нарядами. На конвейере был Юра. Наверно, он дал это указание. Мог бы и я: на конвейере всякое бывает, поломается или пропадет деталь – снимаем с новых двигателей, лишь бы конвейер не стоял».– «Могли бы вы, но не вы?» – «Нет, не я».– «А вот Юрий Михайлович говорит, что вы».
Такой разговор был мельком, когда в отделе объясняли Шкиричу, откуда получается некондиция. Случай был обычный, и объяснял его Белан правильно, только занимался нарядами в тот день не Белан, а Юшков, а вот команду дал Белан. Иначе и быть не могло: с первого дня Белан предупредил, что такие команды мог давать только он. «Конечно, это бесхозяйственность,– сказал Юшков,– но такие вещи нам приходится делать часто». «Так чье же это было указание? – спросил Шкирич.– Ваше или Белана?» – «Мне кажется, Белана».– «А точнее, без «кажется»,– не могли бы вспомнить?» – «Белана. Разве это имеет значение?» – «Ты вспомни, Юра,– попросил Белан, волнуясь.– Тридцатое сентября. Конец квартала. Аврал. Я тебе сказал: Юра, конвейером занимаешься сегодня ты. Все вопросы решаешь без меня».– «Не помню». Юшков понимал, что Белан просит его изменить показания, но и тот должен был понимать, что это уже поздно делать. Странно было, что он упорствует в таком пустяке. Впрочем, оказалось, что именно этот пустяк интересовал Шкирича. Он еще долго мусолил его, потом спросил: «Кстати, Анатолий Витольдович, вам кто-нибудь должен деньги?» Белан удивился: «Не помню... может быть...» – «Пащенко вы не знаете?» – «Пащенко...» Видно было, что Белан пытался вспомнить и не мог. Шкирич сказал: «А вот Юрий Михайлович говорит, что Пащенко должен был вам». Белан вспомнил. Покраснел от досады. Трудно ему теперь будет объяснить, как он одолжил деньги человеку, фамилию которого плохо помнит. «Сколько?» – спросил Шкирич. Белан рассмеялся, пытаясь войти в прежнюю роль: «Кому я должен, всем прощаю».– «А все-таки?» – «Ну... кажется, рублей сто пятьдесят».– «А Юрий Михайлович говорит, что триста».
Белан посмотрел на Юшкова и вдруг сообразил, что тот тоже подозревается. Может быть, он даже решил, что Юшков арестован. Заволновался: «Правильно, триста. Сто пятьдесят рублей я просил Юрия Михайловича отнести моей бывшей жене... Между прочим, Юшков в нашем деле человек новый. Все вопросы я решал сам, без него. Теперь припоминаю: и команду снять вентиляторы давал я». Шкирич писал. «Юрий Михайлович, расскажите про встречу с Пащенко». Юшков рассказал. Белан опустил голову. Больше он уже ничего не говорил, только кивал, соглашаясь, и ни на кого не смотрел. Лишь когда его уводили, взглянул пронзительно: «Юра, а ты помнишь, как мы на даче?..»
В машине на обратном пути Шкирич сказал: «Вот видите, эту некондицию делали умышленно: ведь каждый двигатель – сто пятьдесят рублей, а вы не догадывались. И ваш бывший начальник еще пытался все свалить на вас». «Ничего он не пытался,– возразил Юшков.– Это наша обычная бесхозяйственность, он знал, что мне за это ничего не будет. Он выгораживал меня и еще будет выгораживать». «Почему еще будет? – благодушно поинтересовался Шкирич.– Разве есть за что?» – «Вас бы на его место».– «В тюрьму?» – «Нет, на место снабженца».– «В каждой работе свои трудности, Юрий Михайлович». Шкирич посматривал на улицы за стеклом. Туман разошелся, и снова вспомнилась Юшкову комната, в которой сняты для стирки шторы, голая и посветлевшая. «Плохо вы делаете ее,– сказал он.– Я вам сколько наговорил, а вас только одно интересует: брал я взятки или нет». «Ну вот,—сказал Шкирич.– Все у вас кончилось благополучно, а вы нервничаете».
В прокуратуре Шкирич выписал командировочное удостоверение, сказал Юшкову, где тому выплатят деньги за проезд, и попрощался с ним.
Утром Юшков приехал на завод и узнал, что кончились двигатели. Правда, уже пришла по железной дороге новая партия с АМЗ. Грузовики и электрокары везли ее с платформ прямо на сборку. Там были и Хохлов и директор завода Дулев, Фаина и кладовщица тоже были там. Всполошенный присутствием высокого начальства, замотанный и обалдевший мастер сборки сказал Фаине: «Это не работа. Какой он ни был, Белан, пусть он себе карманы набивал, но нас он всегда обеспечивал».
Хохлов отвел Юшкова в сторону, к стеллажам, где плыли по воздуху, спускаясь вниз, автомобильные кабины и топливные баки. Они сели на деревянные ящики. Голубые кабины, проплывая мимо, почти касались головы Хохлова. Юшков сказал: «У нас пустые склады. Завтра все здесь может остановиться».– «Рассказывай, что в Москве»,– попросил тесть. Выслушал, помолчал. «Говоришь, Белан испугался, что тебя подозревают? М-м-да. Он такой. И не жадный как будто. Но зарвался. Наделал он нам делов».– «Да как будто пронесло уже»,– сказал Юшков. Тесть невесело усмехнулся: «Только начинается, Юра. С тебя, конечно, взятки гладки».– «Разве вам что-нибудь грозит?» – «Ты думаешь, меня не тягают? За халатность. Видел, как Дулев сегодня со мной?» «Нет... – Юшков удивился.– Ничего не заметил».– «Я для него конченый человек. Ему уже пора реагировать. Я не в претензии. Его ведь тоже спрашивают: а что вы сделали со своей стороны? С какой стати он станет меня собой прикрывать?» – «Что же он будет делать?» Юшков впервые подумал, что тесть не все рассказывал ему и, наверно, последние недели дались и ему нелегко. Наверно, и тогда, на рыбалке, он многое уже знал и все понимал. «Что Дулев будет делать? Найдет мне какое-нибудь спокойное местечко до пенсии... – Хохлов посмотрел на Юшкова, хмыкнул, хлопнул по плечу.– Ничего, Юра. Авось пронесет. Пока будем работать, Тут, кстати, следователи тебе работенку подбросили: справку о некондиции им дай». Значит, не забыл-таки Поздеев. Юшков повторил: «У нас пустые склады. Надо что-то делать. Я не могу ни людей посылать, ни сверхурочные оплачивать. Остается штрафовать поставщиков, обострять отношения. Как и положено, кстати, по инструкции». «Валяй,– махнул рукой тесть.– Только не зарывайся». Он не помнил, что Юшков предлагал ему это пять или шесть лет назад.
Несколько дней спустя в кабинет Юшкова вошел Чеблаков. Три последних недели они почти не разговаривали друг с другом, и Юшков удивился. Чеблаков держался так, словно этих трех недель не было. «Как жизнь, старик?» – «Кручусь».– «Старик,– Чеблаков скромно потупился,– был разговор с Дулевым. Мне предлагают место Федора Тимофеевича. Вот так». Юшков не сразу нашелся. «Поздравляю... С тебя бутылка... Да что бутылка – банкет с тебя».– «В тридцать шесть лет заместитель генерального директора – страшновато, старик. Это я только тебе. Но ничего. Вдвоем с тобой мы как-нибудь, а?» – «Не знаю,– сказал Юшков.– Я сейчас действую по инструкции, без толкачей, без кумовства...» – «Старик, теперь только так. Ты просто повторяешь слова Дулева».– «Ну-ну».– «Что тебе надо?» – «Запас на складах. Будет запас – будем думать».– «Где же его взять, запас?»
Юшков рассказал то, что пытался объяснить Поздееву. Показал справку. Чеблаков оценил. «Это уже разговор, старик. Это хороший разговор. По рукам».– «И еще одна просьба. Дай мне зама»,– «Найдем».– «Дай мне Игоря Кацнельсона».– «А от Валеры Филина ты откажешься?» – «Он не пойдет».– «Я его уговорю. Все же будет свой парень». «Нет уж,– усмехнулся Юшков. – Если б у тебя в баньке париться, тогда конечно. А так... Ты уж мне дай Игоря». «Игорь – теоретик.– Чеблаков пожал плечами.– Ему в НИИ место. Зачем он тебе?» – «Он больше десяти лет на производстве. Он будет приходить сюда по утрам первым и уходить последним».– «Смотри, старик,– неохотно сказал Чеблаков.– Тебе виднее. Если он тебе нужен – пробьем».– «Фу ты черт!– вдруг удивился Юшков.– До чего ж ты вовремя пришел. С тестем я бы не сладил. А с тобой у нас, может быть, и получится».– «Я всегда прихожу вовремя, старик»,– сказал Чеблаков.
Кацнельсон был в отпуске. Жил он в однокомнатной квартирке у тещи, неподалеку от завода. Юшков хорошо знал и этот дом и тещу. Он у нее учился, а последние годы видел иногда у матери. Звали ее Надежда Ивановна. Она оказалась дома одна. Когда он понял, что попал в ловушку, было уже поздно. Надежда Ивановна принесла из кухни чай. На столе среди вороха тряпок стояла швейная машина, старинный ручной «Зингер». Юшкову пришлось торопливо снимать ее и сгребать тряпки, пока хозяйка ждала с горячей чашкой и вазочкой с вареньем в руках.
«...Лидию Макаровну встретила. У нее муж болен и сама она что-то сегодня...» Их было пять или шесть пенсионерок, все прежде работали вместе, у всех у них он учился. Звонили друг другу, бегали друг к другу, особенно к тем, кто жил без семьи. Всегда кто-нибудь из них болел, и всем хватало хлопот. Больше других доставалось матери как самой молодой и Надежде Ивановне, потому что ее Надюша работала врачом.
«...уже два часа, как Надюша должна быть дома. Игорь пошел к ней в клинику и тоже пропал, наверно, чинит там что-нибудь, теперь они бог знает когда могут заявиться, хорошо, я дома, Анечку из сада забрала, она уж последней осталась, плакала, и так каждый день, Юра, каждый день, как будто, кроме работы, у них нет других дел. Разве все теперь так? Еще чаю? Чтобы варенье доесть, а? Нет, нет, обязательно, у нас не принято, чтобы пропадало. Игорь может две розеточки за ужином съесть».– «Я пойду к ним в клинику». Юшкову удалось выбраться из-за стола. Он поставил машину на место. «Раз уж ты идешь, Юра, скажи Надюше, чтоб заглянула к Наталье Ильиничне, давление ей померила, это почти по пути. И к мужу Лидии Макаровны надо бы... Найдешь их там? Они, наверно, в гастроэнтерологии, это на третьем этаже...»
Кацнельсон в белом халате, с паяльником в руке сидел над каким-то прибором спиной к двери и не слышал, когда вошел Юшков. Тот окликнул его, Кацнельсон обернулся, не удивился. «Я сейчас. Уже кончаю». Юшков сел рядом. «Опять диссертацию кому-то делаешь?» – «Это они делают диссертацию. Я делаю прибор».– «По совместительству, что ли?» Кацнельсон не сразу понял, удивился такой мысли, хмыкнул, предложил: «Посоветуй вот, как туда паяльником добраться».– «Я в электронике не разбираюсь,– отмахнулся Юшков.– Кончай скорей, уже девятый час».– «Кончаю». Кацнельсон с сожалением отложил паяльник. Он увлекся. Поглядывая на прибор и все еще думая о нем, медленно стягивал халат, надевал пальто. Заглянула из коридора Надя. «Привет, Надя»,– сказал Юшков. Она насторожилась: «Юра? С Аллой Александровной что-нибудь?» – «Пришел мужа твоего проведать».– «Я уж испугалась,– сказала она.– Иду, Игорь, иду. Только Поздееву во второй палате гляну».– «Поздееву?» – переспросил Юшков. Надя пожаловалась: «Такая тяжелая... Ждите меня внизу... Сумасшедший день сегодня». У нее было круглое детское лицо. Наверно, больным оно не внушало доверия. «Каждый день у тебя сумасшедший»,– проворчал Игорь.
«Сестер у них не хватает,– продолжал он ворчать, спускаясь с Юшковым по лестнице.– Так она должна за сестер тут сидеть. Есть же, в конце концов, дежурный врач...» – «А ты-то что сидишь? Механик по приборам тоже, наверно, есть».– «А куда мне деваться? Отпуск...» Больной в пижаме курил на лестничной клетке. Кацнельсон пригрозил: «Я вот расскажу Надежде Федоровне». Тот торопливо бросил окурок в урну. «Угостили. Я не курю...» Кацнельсон важно читал ему нотацию. Юшков спустился в темный вестибюль.
Из угла в угол ходил Поздеев. Узнал, хмуро кивнул и отвернулся. В руке у него был сверток. Юшков определил наметанным глазом: подарочный шоколадный набор. Вышла, шаркая тапочками, старая нянечка. Поздеев кинулся к ней. «Там у нее Надежда Федоровна,– сказала нянечка.– Сейчас спустится».
Юшков сел на стул около запертой двери. Из нее дуло, за стеклом в свете фонаря качались голые ветки. На освещенной площадке около лестницы застыл Поздеев. Появились Кацнельсон и больной в пижаме. Больной разговорился, хватая Кацнельсона за пуговицы пальто. Потом он ушел. Кацнельсон огляделся, не видя Юшкова в полумраке. Шагнул к двери, но тут его перехватил Поздеев, что-то зашептал. Кацнельсон рассердился: «С ума сошли?» – отстранил и тут увидел Юшкова. Подошел, сел рядом. «Посоветоваться со мной захотел, удобно ли сунуть Надьке конфеты». Он не понял, что рассмешило Юшкова. На лестнице послышался голос Нади. Выговаривала кому-то сердито. Поздеев нерешительно двинулся к ней. Шаркая разношенными тапочками, бренча ключами, нянечка подошла к двери, открыла. «Ей он точно сунул,– сказал Юшков.– Иначе она не пустила бы его в вестибюль так поздно».
Кацнельсон зябко вбирал голову в воротник. «Ты, между прочим, наверно, по делу?» – «Меня Саня Чеблаков послал,– схитрил Юшков.– Он теперь будет заместителем генерального директора и хочет, чтобы ты был моим заместителем».– «Саня хочет? Врешь».– «А если не вру?» – «Снабженцем я не пойду,– сказал Кацнельсон.– Пить с поставщиками у меня здоровья нет, заводить всюду своих людей нет обаяния».– «Если б мне нужен был человек для этого,– сказал Юшков,– я бы не к тебе пришел». Кацнельсон посмотрел внимательно: что– то в словах Юшкова было. «Один чудак назвал нас коробейниками,– сказал Юшков.– Старый российский промысел. А ты говоришь».
«Ребята, просто ужас, какой сумасшедший день.– Надя подхватила их сзади под руки.– Везут и везут, везут и везут, и все тяжелые». «Надежда Ивановна просила тебе сказать,– вспомнил Юшков,– чтобы вы к кому-то зашли». «К Наталье Ильиничне.– Надя вздохнула.– Игорь, я тебя сколько раз просила: сделай ей ключ. Сейчас приедем, будем звонить, стучать, а она из-за телевизора не услышит. И с кровати ей подниматься лишний раз...»
Они вышли на проспект. Шум машин на мокром асфальте заглушил отдаленный гул завода за их спинами. «Набегалась я сегодня. Давай проедем остановку на автобусе». «Погоди»,– сказал Кацнельсон. Он вошел в булочную. «Как там Поздеева?» – спросил Юшков. Надя вздохнула: «Ужасное давление... Сын у нее хороший. Видел?»– «Видел».– «Она говорит, он очень много работает».– «Все мы много работаем»,– сказал Юшков. Надя возразила: «Это вы-то? У нас по-настоящему работают только врачи и учителя».
Кацнельсон вернулся к ним с тремя бубликами в руке. «Вот молодец,– похвалила Надя.– С утра не ела». Тут же откусила. Один бублик предназначался Юшкову. Есть ему не хотелось, но взял. «Предлагаю твоему мужу работу, а он отказывается,– сказал он.– Или лишние пятьдесят рублей вам помешают?» «Пятьдесят рублей?» – изумилась Надя. Игорь рассердился: «Запрещенный прием, Юра».– «Я еще и не так буду,– пообещал Юшков,– но своего добьюсь. Ну ладно, ребята. Привет Лидии Макаровне». «Она тебя помнит,– сказала Надя.– Говорит, у тебя были математические способности».– «Были, да сплыли».– «Алле Александровне привет».
Подошел автобус, Надя и Игорь вскочили в него. Юшкову было неловко идти по улице с бубликом. Он втиснул его в карман мокрого плаща. Вдали огни проспекта сливались в зарево, там угадывалась гостиница. Нужно было бы пройти туда, свернуть влево на темную улочку, подняться на пятый этаж и посидеть с тестем. Должен же был тот с кем-нибудь отвести душу. Юшков решил, что время для этого уже позднее.
Через несколько дней Хохлов уволился. Он не захотел идти на приготовленное для него местечко. Бывший главный инженер, Светкин отец, взял его к себе в НИИ. Хохлов бодрился, говорил Юшкову: «Ничего, Юра, я там осмотрюсь и тебя перетяну, будем вместе науку двигать». Однако он похудел и постарел, сказались последние недели, и теща это понимала. Когда сидели в воскресенье всей семьей за столом, она, как обычно, посмеивалась: «Теперь вот будешь как человек приходить, пора уж и для себя пожить, пусть молодые себя покажут. Вот Бутову шестьдесят три, а он с пацанами в бассейн ходит».
Глава шестая
Еще только рассветало. Морозная мгла, жесткая, как наждак, царапала щеки и горло. Над фонарями дальних литейных цехов начинало розоветь. В холодных пролетах огромного склада висели над головой, уходили под крышу, петляли там и снова спускались черные цепочки автомобильных шин. Они словно бы замерзли на неподвижном конвейере. Грузчики и кладовщики попрятались по теплым комнатушкам, обогревались перед сменой. Однако неподвижность и пустота на складе были обманчивыми. Тут все было в порядке. О шинах думать не приходилось.
Напротив заиндевели ребристые алюминиевые стены нового склада, а дальше на деревянных козлах вдоль железнодорожной ветки лежали серебристые тела дизелей. Юшкову не нужно было считать их, чтобы понять, что двигателей за ночь не прибавилось. Их оставалось на неполные сутки работы.
Лестница и коридор испятнались белыми следами: он затеял ремонт. Побелили потолки в кабинете Игоря. Дверь туда была распахнута, в пустой комнате Кацнельсон в пальто и шапке звонил по телефону. Аппарат стоял на полу возле стремянки. Юшков прислушался: все то же, двигатели. На эти дни Кацнельсон переселился к нему и, чтобы не занимать телефон, звонить бегал к себе. Он уже с утра наволок меловую дорожку между кабинетами.
У Юшкова сидели четверо, ждали оперативки. Следом за ним влетела Фаина.
На столе стояло сразу три перекидных календаря: один новый, семьдесят пятого года, второй, старый, был открыт на последней странице. Год кончался. Третий календарь притащил с собой Игорь.
Люди все подходили. Лениво болтали, сидя на стульях вдоль стен. Позвонили из Бобруйска, из сбыта: их оштрафовали за резину, опоздавшую на двое суток. Юшков передал трубку заведующему сектором: разбирайся сам. Он на расстоянии слышал резкий женский голос в трубке: «Вы с ума там посходили?» Завсектором, высокий парень в джинсах, веско сказал: «Есть договор, надо его соблюдать».– «А наши поставщики соблюдают? Или вы думаете, мы резину из воздуха делаем?» – «Это меня не касается. Наказывайте и вы своих».
«Зарвешься, парень»,– неожиданно сказала женщина. Он рассмеялся: «С наступающим вас Новым годом». Трубка запищала в его руках.
Фаина недовольно глянула: легко хорохориться, если у тебя недельный запас, а ей что делать, когда двигатели кончатся? Парень смотрел победно: это, мол, работа, не то что раньше – унижаться из-за каждого сальника. «Позови Игоря Львовича,– сказал ему Юшков.– Начинаем». Он услышал, как лысеющий завсектором электрооборудования сказал Фаине как бы шутливо: «Эх, хорошо бы проехаться куда-нибудь в Киржач через Москву или Ленинград, там уж меня и забыли, наверно. Посидеть в ресторане с мужичками, пошутить с бабоньками... Сидячая жизнь не по мне».– «А к Белану ты не хочешь проехаться?» – спросила Фаина. Завсектором электрооборудования ответил: «Это нам с тобой не грозит, мы начальники небольшие».
