Текст книги "Здравствуйте, Эмиль Золя!"

Автор книги: Арман Лану

«Крольчатник между Пуасси и Триелем». – Мак-Магон открывает Всемирную выставку 1878 года. – «Розовый бутон».

– Создание Меданской группы, или «господа Золя». – «Страница любви». – Домашняя жизнь Золя.

– Мопассан и охотничья лодка. – Красноречивое письмо Флобера. – «Пана».

Однажды романист нанял экипаж, чтобы посетить западный пригород Парижа, Триель, Вернуйе и прилегающие к ним места. Во время поездки он все более и более хмурился. Но вдруг в Медане он крикнул кучеру, чтобы тот остановился. Над водяной гладью возвышался дом, утопающий в зелени.

«Вот что нам нужно!»

Золя не хотел покупать дом, он хотел лишь его арендовать. Между тем владелец дома, метрдотель кафе «Америкен», поручил нотариусу продать его. Золя колебался. Он все еще не мог забыть Эстак.

– 9000 франков – это немалая сумма!

– Вы, мама, забываете, что мы богаты, – сказала Габриэлла.

9 августа 1878 года Золя с ликованием писал Флоберу:

«Я купил дом, крольчатник между Пуасси и Триелем в очаровательном захолустье… Литература заплатила за этот скромный сельский приют; его достоинство в том, что он находится далеко от курортов и по соседству нет ни одного буржуа».

Этот «крольчатник» был маленьким домиком с крошечным садом. Если Эмиль отказался от Прованса, то не отказался от моря; после Сен-Обена он дважды – в 1876 и 1877 годах – ездил на море. В 1876 году он был в Пириаке, «в восьми километрах от Сен-Назера», совершал оттуда экскурсии в городок Батц, в Ле-Круазик; ел устрицы в Кербакелеке, ловил креветок и спал на песке, отдыхая после напряженной работы. Но его не покидала тоска по Средиземному морю. В этих краях его привлекало лишь то, что «эта часть Бретани удивительно походила на Прованс». В 1877 году, закончив «Западню», он сразу уехал в Эстак и предавался там чревоугодию в течение пяти месяцев. Он ловил морских ежей и ел сырыми «морские блюдца», отдирая их со скал. Жара, мигрени и расстройства желудка, вызывавшиеся излишествами в еде, не помешали ему работать.

«Что меня погубит, так это буйабес, острые кушанья, ракушки и куча восхитительных мерзостей, которые я поедаю в непомерном количестве…»

Вернувшись из Эстака, он решил подыскать что-нибудь в окрестностях Парижа и наконец остановился на Медане. Одной из причин того, что он не хотел далеко уезжать, была Всемирная выставка 1878 года.

1 мая 1878 года весь Париж высыпал на улицы, по которым проходили преисполненные духа шовинизма и реванша 101-й, 102-й, 103-й и 107-й линейные полки. Украшенный флагами Трокадеро, подобно вычурному Ангкору, задуманному сумасбродным колбасником, возвышался над толпой бородачей в вычищенных керосином цилиндрах. Одетые по-весеннему женщины выделялись в темноватой массе мужчин разноцветными пятнами. С минуты на минуту ожидали прибытия маршала. Достаточно было сказать «маршал», как все становилось ясным. Тогдашний режим был не чем иным, как режимом маршала. Об этом можно судить по скандалу, который произошел вскоре после этой манифестации в духе короля Юбю[79]79
  «Король Юбю» – так назывался фарс, сыгранный впервые в парижском Театре марионеток, а затем, в 1896 году, в театре Л’Эвр. Образ короля Юбю стал символом эгоистических и глуповатых буржуа. – Прим. ред.


[Закрыть], когда официальная Франция в сверкающей парадной форме принимала представителей иностранных держав и Союзников. 24 мая Общество литераторов, организация весьма далекая от революционных идей, решает отпраздновать столетие со дня смерти Вольтера. Светские дамы возражают: 30 мая – это день, когда они возлагают цветы у подножия памятника Жанне д’Арк, которую, как известно каждому, сжег Вольтер. И префект отказался одобрить решение муниципального совета придать юбилею Вольтера характер официального торжества!

На Марсовом поле бурлила разношерстная толпа: взад-вперед ходили, задевая друг друга, академики и озабоченные префекты, судьи в своих торжественных мантиях и преподаватели, турки и зуавы, похожие на королей и валетов, изображенных на игральных картах; египтяне, марокканцы, персы, китайцы, казаки! Золя так же наивно взирал на эту толпу, как и стоящий рядом Анри Руссо, скромный, корректный человек, в то время служащий таможни. Этот «таможенник» (так его прозвали) старался запечатлеть в своей памяти увиденную картину.

В половине двенадцатого прогремел пушечный салют и двери выставки распахнулись. То же самое произошло в небе: оно словно разверзлось, и страшный ливень начал хлестать толпу. Тотчас же раскрылись черные и блестящие грибки зонтиков. Коляска маршала, эскортируемая кирасирами, которые под дождем уже начинали терять свой блеск, остановилась перед главным входом Трокадеро.

«Выставка открыта!» – провозгласил маршал, которого вода никогда не вдохновляла.

И под привычное благодарственное журчанье фонтанов маршал поспешно раздал кучу орденов Почетного легиона. Толпа приглашенных устремилась к буфету, охраняемому слугами в шитых серебром ливреях. Хорошенькие дамы, которые не смогли попасть в Трокадеро, приподняв юбки, шлепали по грязи, похожие на омытые грозовым дождем тюльпаны.

Неужели ради этого базара Золя отказался от фонтана под сенью платанов и предпочел ему тихие воды Сены? Ну, конечно, нет. Он сделал это ради театра. С открытием Всемирной выставки совпала премьера его новой пьесы. На протяжении трех лет Золя в своих статьях в «Бьен пюблик» упрекал современный театр в том, что он далек от жизни. Ядовитый критик, он смешал с грязью Дюма и Сарду. Публика ждала, что он сам покажет! В 1876 году Золя за три недели состряпал весьма странную пьесу о рогоносце «Розовый бутон» для театра Пале-Руаяль, которую, однако, Плэнкетт отказался принять к постановке. Но успех «Западни» заставил директора театра изменить свое решение, и «Розовый бутон» начали репетировать. Публика, присутствовавшая на премьере, надеялась увидеть натуралистическую, комедию, достоинства которой превозносил Золя. Зрители были шокированы этим водевильчиком, в котором оперетточные офицеры, окружив полуодетую маркитантку, пели куплеты «Маленького бочонка»:

 
Вином наполнен золотым
Бывал ее бочонок дивный.
Весь батальон упился в дым,
Не добредя до Константины.
            А ты там пил?
            Да, я там пил.
У нашей славной маркитантки.
            А ты там пил?
            Да, я там пил.
У нашей тетушки Пишю.
 

Освистанные авторы решили на сей раз собраться на обед у Вефура. По установившейся традиции, как только друзья усаживались за стол, начинался следующий диалог:

– Выньте камешек из мозаики… Что произойдет?

Хор дружно отвечал:

– Видение изменится!

– Снимите у женщины, которая приходит на бал, серьгу…

– Перчатку…

– Цветок из волос…

Хор:

– И ангел уже не тот.

Но в тот вечер, после провала в Пале-Руаяль, хор безмолвствовал, и меланхоличный Золя, в пенсне, не проронив ни слова, принялся есть янтарный суп.

Он подвел итог своим неудачным театральным экспериментам, опубликовав в следующем месяце сборник пьес с таким предисловием:

«Три пьесы, которые я включил в этот том, не имели никакого успеха. „Тереза Ракен“ была сыграна девять раз. „Наследники Рабурдена“ – семнадцать; „Розовый бутон“ – семь. Публика, присутствовавшая на первом представлении „Терезы Ракен“, просмотрела спектакль до конца, пребывая в каком-то тягостном оцепенении, и если в знак протеста раздалось всего лишь два-три робких свистка, то это потому, как сказали мне позднее, что я поверг публику в болезненное состояние. Что касается „Розового бутона“, то эта пьеса вызвала такие крики, такой свист, такой бурный взрыв ярости, что мое имя, которое произнес со сцены артист, к счастью, потонуло во всеобщем гуле. Часть зрителей вопила: „Не нужно автора!“»

Он добавлял:

«Кончилось тем, что стали читать мои романы, кончится тем, что станут смотреть мои пьесы».

На этот раз он ошибался.

Успех «Западни» побудил писателя провозгласить натурализм и собрать своих сторонников, что стало возможным благодаря Медану. Они обосновались там – эти молодые люди, в которых он нуждался и которые нуждались в нем. Благодаря Алексису Леон Энник прочитал произведения романиста. После лекции, в которой Энник с энтузиазмом говорил о новом течении, Алексис привел его к Золя. Хороший рекрут! Энник сравнил «Западню» с «Девяносто третьим годом» и отдал предпочтение первому роману!

На обеде у Траппа можно было увидеть Гюисманса. Алексис встретил Гюисманса в карнавальную ночь у дверей увеселительного заведения, где проходил бал. Они вошли туда, Алексис – добродушный, любящий пошутить, ищущий девку под маскарадным одеянием, и Гюисманс, уже прозревший, ищущий дьявола в девке.

Знакомится с Золя и Сеар. В апреле 1876 года, в воскресенье, Сеар поднялся по авеню Клиши, дойдя до развилки, пошел по авеню Сент-Уэн, разыскал улицу Сен-Жорж и на ней – небольшой дом 21. Он вручает визитную карточку со своим адресом в Берси. Золя встречает его приветливо; особенно же он становится приветлив, когда убеждается, что перед ним ученик, а не посредник торговца вином.

Наконец, Алексис представляет своим друзьям Ги де Вальмона-Мопассана.

«Однажды в четверг (был прекрасный вечер) все мы впятером отправились к Золя. С тех пор каждый четверг мы бываем у него», – скажет Поль Алексис, описывая вскоре домашнюю жизнь мэтра:

«В простенке между двумя окнами возвышается на пурпурном постаменте бюст писателя; слева на камине множество японских безделушек, чудовищ с извивающимися хвостами и с выпуклыми насмешливыми глазами… стол, кушетка, темно-красные занавески на окнах, портрет мэтра, написанный Мане, китайские безделушки, эскизы – вот и все… В рабочем кабинете, расположенном этажом выше, из предметов искусства находятся пейзаж импрессиониста Клода Моне, китайские безделушки и жардиньерки из красной меди. И здесь ничто не говорит о стремлении Золя поразить своих посетителей; квартира свирепого романиста – это комфортабельное жилище преуспевающего буржуа, которому преспокойно живется в его гнездышке, который работает весь день и вносит, конечно, квартирную плату за каждые три месяца… Раз в неделю, вечером, этот „мозговой живот“ (по выражению г-на Барбе д’Оревильи) принимает кого-нибудь из друзей или учеников. В их числе несколько молодых романистов; Мариус Ру, Поль Алексис, Анри Сеар, Энник, Ги де Вальмон… Они составляют банду „свиней“, этих „реалистов с четырьмя лапами“, как их охарактеризовала одна веселая газетенка; или „Убийцы душ“, люди, собирающиеся создать свою маленькую „Западню“, как их называли в серьезных газетах…»

Итак, этот отряд вольных молодцов размещается летом в Медане, у добродушного и размякшего Золя, у снисходительной г-жи Золя, хорошей хозяйки дома и искусной стряпухи. Кухня становится изысканной. Здесь лакомятся рыбой краснобородкой, филе с белыми грибами, маленькими пирожками с остро приправленным мясом, салатом из трюфелей, икрой. Шамбертен и мозельское здесь предпочитают шампанскому. Эмиль Золя смотрит на блюдо рябчиков, поданное на стол, покрытый вышитой скатертью, на которой изображены сцены из охоты на оленей, и не может удержаться от восклицания: «Ну как? Вы чувствуете! Ведь можно подумать, что мы проглатываем все сокровища лесов России».

Мэтру[80]80
  Не следует удивляться этому слову. Восторженные, преувеличенные оценки были тогда обычным явлением. Письма, которые получал Золя, кишат изысканными выражениями, и среди них «знаменитый мэтр» – самое заурядное.


[Закрыть] тридцать восемь лет, Полю Алексису – тридцать один, Гюисмансу – тридцать, Сеару – двадцать семь, Эннику – двадцать шесть. Вне всякого сомнения, эти «господа Золя», как их называют, чувствуют себя ближе к Флоберу или к Гонкуру, даже к Бодлеру, чем к автору «Западни». Но Золя – их глава, молодой и полный жизненных сил.

Наступило лето 1878 года. Прошел год напряженной работы. «Страница любви» печаталась сначала в «Бьен пюблик», с И декабря 1877 по 4 апреля 1878 года, а затем, в июне 1878 года, вышла отдельным изданием в «Библиотэк Шарпантье». Золя говорил об этой книге:

«Она немного поверхностная, немного вялая, но мне думается, что ее прочтут с удовольствием. Я хочу удивить читателей „Западни“ этой добродушной книгой».

Будучи реалистом, он уточнил свою мысль в письме к Шарпантье:

«Книга не будет иметь успеха „Западни“. На этот раз „Страница любви“ – произведение слишком тонкое и нежное, чтобы увлечь читателя… Продадим 10 000 экземпляров и скажем: мы удовлетворены! Но мы наверстаем упущенное с помощью „Нана“. Я мечтаю о необыкновенной „Нана“».

Надеясь, что в «Нана» он снова обретет свою «свирепость», Золя опубликовал самую бесцветную из своих книг. Сюжет ее лишен оригинальности, слабо разработан, плохо связан с остальными произведениями «Ругонов», если не считать образа маленькой Жанны и того внешнего факта, что книга открывается знаменитым генеалогическим древом семьи.

Однако в «Странице любви» можно было обнаружить ряд великолепнейших картин Парижа, созданных писателем, который любил этот город:

«У подножия Трокадеро, под медленным полетом последних снежинок, город, цвета свинца, казался мертвым. В неподвижном воздухе, с едва заметным непрерывным колебанием, сеялись на темном фоне бледные крапинки снега. За трубами Военной пекарни, кирпичные башни которой окрашивались в тона старой меди, бесконечное скольжение этих белых мух сгущалось, – в воздухе словно реяли газовые ткани, развертываемые нитка по нитке. Ни единый вздох не веял от этого дождя, – он, казалось, падал не наяву, а во сне, заколдованный на лету, словно убаюканный. Чудилось, что хлопья, приближаясь к крышам, замедляют свой лет; они оседали без перерыва, миллионами, в таком безмолвии, что лепесток, роняемый облетающим цветком, падал бы слышнее; забвением земли и жизни, нерушимым миром веяло от этих движущихся сонмов, беззвучно рассекавших пространство»[81]81
  Эмиль Золя, Собр. соч., т. 7, ГИХЛ, М., 1963, стр. 327–328.


[Закрыть].

Это описание напоминает прекрасные зимние пейзажи Моне, Моне, создавшего «Ледоход». Молодые люди, собравшиеся в Медане, больше наслаждались этими страницами, чем сюжетом. Впрочем, Золя следовало бы остерегаться: Понмартен сказал, что эта книга исполнена «скромного и изысканного изящества».

Вот, однако, важная деталь, о которой Золя не знал. 30 марта 1878 года Эдмон де Гонкур с раздражением и злостью писал в своем дневнике:

«Мне никогда не приходилось видеть более требовательного и менее удовлетворенного своим огромным состоянием человека, чем тот, кого именуют Золя (sic). Шарпантье рассказывал, что, когда на одном обеде он сообщил Золя, что издаст „Страницу любви“ тиражом 15 000 экземпляров, тот до конца обеда не переставал жаловаться, хныкать и брюзжать. Во время обеда приносят генеалогическое древо Ругонов, сделанное Регаме. Очевидно, это древо выглядело ужасно, и недовольный Золя стал жаловаться, что одна ветвь расположена немного выше другой; почти плачущим голосом он сказал, что никогда не делают так, как он хочет».

Возникает глубокая литературная зависть, вызванная успехами Золя, которых Гонкур не мог вынести. Она особенно усилится в последующие годы.

В Медане дома крестьян расположены вдоль дороги, ведущей в Триель, «на середине чудесного волнистого склона, по которому тут и там раскинулись купы высоких орешников, причем отдельные домишки как бы съехали вниз, к самой насыпи Западной железной дороги…» Поль Алексис, насвистывая, идет размеренным шагом по дороге, «тенистой, незапыленной и чистой, как аллея английского парка». Подойдя к ограде, он зовет Золя; выбегают собаки, за ними показывается хозяин дома.

– Я уже успел отдохнуть после обеда. Заходите, дорогой. Скажите, как платят девке?

– Что?

– Я имею в виду проститутку. Как с ней расплачиваются – до или после?

Алексис покатывается со смеху. Золя, сохраняя невозмутимый вид, говорит ему:

– Алексис, зайдите взглянуть на строительные работы.

Золя наблюдает за своей стройкой, он одновременно подрядчик и архитектор.

– Видите, я стал инженером. Как отец.

Габриэлла охвачена жаждой деятельности: она отдает распоряжения, хлопочет на птичьем дворе, расплачивается с рабочими. Она помешана на постельном белье. Им заполнены все шкафы. Габриэлла подбирает и мебель. Но здесь у нее есть соперник: собственный муж. Они оба, но каждый сам по себе, бегают по антикварным лавкам.

Вот как выглядит Медан снаружи и изнутри – на этот раз в описании Мопассана:

«Четырехугольная башня, у основания которой прилепился крошечный домик, точно карлик рядом с великаном… Золя работает в очень большой и высокой комнате, ярко освещенной широким окном, из которого открывается вид на равнину… Средневековое оружие, подлинное или нет, мирно уживается с причудливой японской мебелью и изящными вещичками XVIII века»[82]82
  Ги де Мопассан, Полн. собр. соч., т. 13, ГИХЛ, М., 1950, стр. 134.


[Закрыть].

В парижской квартире на улице Булонь – та же роскошь. Среди обюссонских ковров (марка которых не внушает, впрочем, доверия) и гобеленов возвышается кровать в стиле Генриха II. Гонкур не высказывается. Эта безвкусная роскошь раздражает его вкус коллекционера. Но Флобер приемлет ее или лишь делает вид:

– Золя, я всегда мечтал о том, чтобы спать в такой кровати! Это комната святого Юлиана Отступника.

Здесь был бы нужен музейный эксперт. В комнате находятся витражи, мебель, напоминающая стиль Людовика XVI, статуэтки индийских будд, турецкие диваны, голландские медные трубы, кимоно из универсального магазина, венецианские столы, другие вещи, и среди них даже готический амвон из лакированного дерева, расположенный над альковом! В комнате преобладают два резких цвета: фиолетовый, напоминающий цвет епископской мантии, и ядовито-зеленый. Словом, это домашний Трокадеро!

Не будем упрекать Золя. Как бы ни были комично обставлены его дом в Медане и новая парижская квартира, им все равно далеко до ужасающего в своей эксцентричности дома в Рошфоре Пьера Лоти, этого «человека со вкусом».

Чтобы принимать друзей и учеников, Золя расширил дом метрдотеля. Позднее Дениза Ле Блон-Золя напишет: «Наряду с творческой работой для отца все большее значение будет приобретать дом». Из широкого окна в «кабинете мэтра» открывается вид на запад, восток и частично на север: на леса Во, на склоны Оти, Триель, Шантлу, Андрези, на место слияния Уазы и Сены. Река протекает рядом с железнодорожной насыпью, которая отделяет усадьбу от берега. Золя купил остров, расположенный на другой стороне маленького рукава.

Мэтр, как об этом рассказывает его дочь, изменит даже название местечка. Когда Алексис заметил однажды, что слово Medan, имеющее «е» немое, труднопроизносимо, Золя ответил ему:

– Ну и что ж! Поставим «аксант эгю» [83]83
  Орфографический знак французского языка (/), означающий «е» закрытое. – Прим. перев.


[Закрыть] , который войдет в историю!

Вода безраздельно господствовала в этом импрессионистском пейзаже. Нужна лодка. Золя между тем не перестает говорить о Нана.

– Лодка будет называться «Нана», – говорит Мопассан.

О, эта лодка! Технической стороной вопроса занимается Мопассан. Вот небольшое описание, сделанное любителем гребного спорта в последней четверти XIX века:

«Я повидал нескольких жителей Пуасси, и вот какие мне удалось получить сведения о лодочных мастерах и о лодках в этой местности. Человека, у которого вы [Золя] были, зовут не то Бодю, не то Даллемань… Возможно, я путаю имена… Но не в этом дело, оба они воры и не заслуживают никакого доверия. Им нельзя заказать даже рукоятку от багра. Все лодки местных владельцев или парижан, находящиеся там, были построены в Буживале, Шату, Аржантёйе или Аньере. Что касается яликов, то это не что иное, как рыбачьи челноки, как их принято повсюду называть. Если бы вы купили подобную монументальную посудину, то вам пришлось бы немедленно ее перепродать: люди, пользующиеся ими для своего ремесла, умеют заставить ее двигаться, но очень медленно, прилагая при этом значительное физическое усилие. Когда на Сене сильное течение, как, например, в этом году, то человек, не имеющий навыка, не в состоянии подняться по реке против течения даже на расстояние ста метров. Самой распространенной и самой лучшей лодкой для семейных прогулок является легкая норвежка (охотничья лодка)…»[84]84
  Письмо к Э. Золя от 2 июня 1878 года.


[Закрыть]

Ги покупает охотничью лодку в Безоне и возвращается в Медан на веслах. Солнце покрыло загаром этого красавца-брюнета, о котором Леон Доде скажет, что он воплощал в себе трех человек: хорошего писателя, глупца и тяжелобольного. Он обожает звук весел, с которых стекают капли воды. Он по-прежнему находится в связи с горничной и светской женщиной. Его ялик называется «Лист наизнанку!» Он много пьет: не хочет отставать от Алексиса! Объедается: не хочет отставать от Золя! Викинг, убежавший из семинарии в Иветто, насмешливый пессимист, могучий весельчак с наследственным нервным расстройством, он приносит с собой в Медан жизнь, которая там отсутствует, забавляя всех своей мадмуазель Муш, участвующей в «Завтраке гребцов», и другими милыми штучками, которые обычно сопутствуют лодочным прогулкам.

– Старик будет ругаться! – говорит он, разражаясь таким смехом, что едва не опрокидывает лодку.

Развратников интересуют в жизни одни лишь женщины. Ги жалуется Флоберу, что все ему опостылело.

Флобер сердито говорит ему:

– Вы жалуетесь на «однообразие» женского пола. Чтобы избавиться от этого ощущения, существует одно простое средство – перестаньте им любоваться. Словом, дорогой друг, мне кажется, что у вас много неприятностей. Ваша тоска огорчает меня, ибо вы могли бы с большей пользой употреблять свое время! Нужно, слышите ли, молодой человек, нужно больше работать! Слишком много шлюх! Слишком много развлечений! Слишком много физических упражнений![85]85
  Письмо Ги де Мопассану от 15 августа 1978 года.


[Закрыть]

Когда ранним утром Золя прогуливается перед работой с секатором в руке и глядит на Сену, он часто думает о том, что вода, которая течет перед ним, скоро будет там на западе у Флобера. «Что скажет о „Нана“ этот суровый критик Мопассана, заявивший, что „слишком много шлюх“?» – спрашивает себя Золя и снова погружается в мир грез, в котором живут писатели, даже писатели-реалисты, и который отнимает у них то, что через несколько лет Ван-Гог назовет так удивительно просто «настоящей жизнью».