Текст книги "Здравствуйте, Эмиль Золя!"

Автор книги: Арман Лану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Золя бесстрастным голосом читает заявление. Его все время прерывают.

«Клянусь всем, чего я достиг, именем, которым я обязан самому себе, моим творчеством, способствовавшим прославлению французской литературы, клянусь, что Дрейфус невиновен. Пусть все рухнет, пусть погибнут мои произведения, если Дрейфус виновен. Но он невиновен. Все, кажется, против меня: обе Палаты, гражданская власть, военные власти [он забыл о судебных!], крупные газеты и отравленное ими общественное мнение. И все-таки я спокоен – победа будет за мною. Вы можете сейчас покарать меня, но настанет день, когда Франция отблагодарит меня за то, что я помог спасти ее честь».

И каждый раз, когда Золя повторял: «Клянусь, что Дрейфус невиновен», – публика кричала: «Доказательства! Доказательства!» В массовом психозе забывалось, что сначала надо потребовать доказательств вины Дрейфуса!

Тогда как адвокат Лабори дрался злобно, словно борец в цирке, Золя вел себя кротко.

Альбер Клемансо, произнося речь в защиту Перренкса, редактора «Орор», торжественно заявил:

– Вы судите нас. А вас будет судить История.

Его брат Жорж произнес самую удачную фразу за всю свою долгую карьеру. Итак, Жорж Клемансо – угловатый, уродливый, необузданный, с лицом, перечеркнутым знаменитыми извозчичьими усами, бросил судьям, указывая на распятие, висевшее над судейским столом:

– Что ваш приговор? Вот высший суд!

Адвокаты использовали массу побочного материала, вложили много доброй воли и сделали немало ядовитых выпадов. Но все это было впустую. Присяжные понимали свою задачу так, как ее определил Генеральный штаб: Золя или мы.

– Если нас оправдают, – сказал Альбер Клемансо, – живыми отсюда нам не выбраться!

– Не беспокойтесь, – ответил Золя, – нас не оправдают!

Вечер. Половина восьмого… «Озлобление нарастает, то и дело слышится брань, – писала Северина. – При желтом свете газовых рожков, в спертом воздухе, офицеры вскакивают на скамьи и, потрясая кулаками, изрыгают проклятия. Зал суда еще никогда не видел подобного зрелища!..»

Оскорбления сменились радостными возгласами, едва староста присяжных объявил сдавленным голосом:

– По чести и совести, перед богом и перед людьми, решение присяжных таково: виновен ли господин Перренкс? Большинством голосов – «да». Виновен ли господин Золя? Большинством голосов – «да».

– Да здравствует суд присяжных! Да здравствует армия! Смерть евреям! Смерть Золя!

Писатель оглядывает толпу, этого своего извечного врага, и роняет:

– Людоеды!

То же самое слово произнес Вольтер на процессе Каласа.

Суд приговаривает обвиняемых к высшей мере наказания по данной статье. Дерулед, злорадствуя, телеграфирует из ближайшего почтового отделения:

«Золя – год тюремного заключения. Перренксу – четыре месяца. Всеобщее ликование! Огромное удовлетворение! Страна вздохнула с облегчением! Да здравствует Франция!»

А полковник Анри телеграфирует герцогине де Мажента:

«Малый дворец, Люневиль. Золя получил максимальный срок. Полный восторг. Да здравствует армия!»

Александрина, плача, обнимает мужа.

– Коко, – нежно говорит он.

Уже много лет он не называл ее этим ласковым именем.

Исступленный рев толпы катится от стен Дворца правосудия к Латинскому кварталу и предместьям.

В то время, когда публика покидала зал заседаний, писатель с женой, Фаскелем, адвокатами, Демуленом и ангелами-хранителями выжидали удобного момента, чтобы проскользнуть незамеченными через боковой ход[172]172
  Им пришлось везти Золя вокруг всего Парижа и доставить его домой через Венсен.


[Закрыть]. Валы ненависти вздувались, откатывались и снова подступали. Золя взял под руку журналиста Мориса Фейе и сказал:

– Слушайте! Можно подумать, что им сейчас бросят кусок мяса!

Глава пятая

Таблица расстановки, сил во Франции в феврале 1898 года. – Интеллигенция. – Высшее общество. – Репрессии против дрейфусаров.

– Кассационный суд. – Годфруа Кавеньяк. – 18 июля в Версале, или телеграммы Мукена. – Клемансо ведет игру.

Если бы составить таблицу расстановки сил во Франции на следующий день после суда, то она бы имела очень странный вид. Бретонский священник и лотарингский промышленник – дрейфусары. Водопроводчик из Барбеса и краснодеревщик из Антуанского предместья – антисемиты. Страна делилась не на обширные зоны политического влияния (Запад – белый, Юг – красный и т. п.), а на мельчайшие клеточки, питавшие жгучую ненависть друг к другу. Повсюду – борьба. Раскалываются семьи. Жорж Клемансо вызывает на дуэль Дрюмона. Три выстрела – и все безрезультатно. Пикар посылает секундантов полковнику Анри. Со второго выстрела Анри ранен в руку. Эстергази провоцирует Пикара, но тот отвечает: «Этот человек подлежит суду своей страны; я совершил бы преступление, если б спас ело от суда». Еще один скандал: весь Генеральный штаб, в том числе и Буадефр, побывал у Эстергази!

Северина честит Рошфора трусом, клоуном, прохвостом, доносчиком, хамом и старой калошей. Галантный Рошфор не остается в долгу, называя ее: подстилка (публичная девка, на жаргоне Брюана), плакучая богородица, богоматерь-денежка, богородица-дева-раскошеливайся, мужедева!

Добрейший Фагюс посылает Золя десятки куплетов:

 
Однажды вечером в бордель
Пришли Нана и Ван Кассель.
И что ж, по-вашему, там было?
Нана… сама за все платила!..
 

Повсюду пестрят рекламы: «Как мог адвокат Лабори выдержать пятнадцать судебных заседаний на процессе Золя?! Очень просто – уважаемый защитник пил только хинную воду Дюбонне». Любопытно отметить, что некоторые броские плакаты бьют по Золя, хотя закон о рекламе запрещает задевать кого-либо персонально:

 
Золя судом народа осужден,
И вот сидит в зловонной бочке он.
Весь в нечистотах, он противен свету.
Лишь мыло «Конго» грязь отмоет эту.
 

(А. Брезине, парфюмеру Вессье).

А улица распевает:

 
Я спою вам такое, друзья,
В чем усомниться нельзя.
Это песня про шайку Золя.
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
 

И пока во Франции распространяются карикатуры: Золя-шлюха, Золя-ассенизатор, шарманщик, мусорщик, в Германии продаются чернила «Золя» с портретом писателя. Заграница идеализирует этого рыцаря-гражданина. Этого Давида, побивающего Голиафа.

Бельгиец Метерлинк вспоминает слова Сийеса: «Французы хотят быть свободными, но они не умеют быть справедливыми». Откликается и Верхарн: «В этом историческом Деле Дрейфуса вся Европа обрушилась на Францию в защиту ее же свободомыслия…» Толстой пишет, что в его поступке заложена благородная и прекрасная идея – уничтожение шовинизма и антисемитизма. Бьернстьерне Бьернсон, этот «норвежский Гюго», пишет Золя: «Как бы мне хотелось очутиться на Вашем месте, чтобы оказать такую же услугу родине и человечеству…» Американец Марк Твен замечает: «Духовные и военные школы могут выпекать в год миллион подлецов, лицемеров, подхалимов и им подобных. Но нужно пять веков, чтобы – создать одну Жанну д’Арк или одного Золя!» (sic).

Как уже отметил начальник Сюрте Женераль, мировая общественность на стороне Золя и Дрейфуса. Фатальность национализма в том, что допущенные ошибки не учат его избегать ошибок новых, еще более серьезных, а усугубляют их. Весь мир за Дрейфуса? «Кроме Франции!»

А молодежь? В Кондорсе сотня учеников, готовящихся поступить в высшие учебные заведения, но особенно слушатели Политехнической школы, организуют демонстрацию под лозунгом «Позор Золя!». При виде этого зрелища у одного мальчика сжимается сердце. Он слышал Золя, когда тот читал в Трокадеро новые главы «Лурда». Этот мальчик – Луи Фаригуль, который станет известен под именем Жюля Ромена[173]173
  Жюль Ромен говорил об этом в своей речи «Золя и его пример», произнесенной в Медане 1 октября 1935 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. Зато в переполненном амфитеатре Сорбонны Брюнетьера осыпают дождем конфетти под возгласы «Да здравствует Золя!».

В газетах пишут: «Золя – лопнувший бурдюк, выжатый лимон, который с полным правом может топтать каждый француз». Золя – это «сборщик нечистот, зловещий ассенизатор, золотарь в литературе, вонзающий свое перо, отточенное, как нож убийцы, в самое сердце матери-родины; тот, кто своими паршивыми ручищами бьет по лицу всю армию…» Баррес злорадствует: «Я не в силах описать то чувство ликования, братства, восторга, которое охватило публику вечером этого дня!» Во время второго процесса он пойдет еще дальше: «Чтобы нанести удар по ярым приверженцам Золя, надо сразить его самого. Так давайте же сделаем это – такая мелкая заноза не должна влиять на судьбы нашего отечества!» Заявление это тем более важно, что по-человечески Баррес очень высоко ценит «мелкую занозу». Он сам терзается этим, но решительно жертвует дружбой ради убеждений. По словам графа де Лесса, которые цитирует превосходный эссеист Пьер де Буадефр, внук генерала, Баррес на следующий день после объявления войны 1914 года признал невиновность Дрейфуса. Жюльен Каэн также отметил: в конце своей жизни Баррес, видимо, изменил свои убеждения, что примирило его с почитателями «Беспочвенников» и «Вдохновенного холма»[174]174
  Произведения Мориса Барраса «Déracinfés» (1897), «La Golline Inspirée» (1913). – Прим. ред.


[Закрыть].

«Патри» пишет: «Унтер-офицеры полков, расквартированных в нашем городе, решили очистить свои библиотеки от произведений Золя и сжечь все его книги». Здесь уже попахивает будущим нацизмом.

Социалисты раскололись. 26 февраля Всеобщая конфедерация труда (ВКТ) издает листовку: «Нам, трудящимся, вечно эксплуатируемым, не приходится выбирать между евреями и христианами…» Этим она валит в одну кучу и иезуитов, и иудеев. Самые первые дрейфусары все время колеблются. Зато отдельные личности, такие, как, Ж.-Ш. Ру, Ланжевен, Шарль Рише, Виктор Берар, Люсьен Эрр, Гюстав Лансон, Дуркхейм, Шарль Жид, Шарль Рист, Псишари, Поль-Бонкур, пастор Моно, – все они отражают идеалистическую позицию университета. Организуется республика ученых. К ним примыкает анархист Себастьен Фор:

«Дрейфус как капитан – мой враг, и я боролся против него. Но как жертва нелепой национальной вражды, свидетелями которой мы являемся, он завоевал мои симпатии, и я становлюсь на его защиту, во имя гуманности».

Вызревает нечто вроде организации.

Процесс еще не закончился, а «Орор» уже напечатала: «Мы, нижеподписавшиеся, протестуя против нарушения юридических норм в процессе 1894 года и против тайн, которыми окружили дело Эстергази, настаиваем на пересмотре Дела Дрейфуса». В патронажный комитет, помимо Золя, входят Северина, Жорж Клемансо, Мирбо, Артюр Ранк, Метерлинк, Верхарн, Поль Алексис, Поль Фор, Сен-Жорж де Буэлье, Анатоль Франс, Жан Ажальбер, Шарль Пеги, Шарль-Луи Филипп, Аристид Бриан, Жюль Ренар, Клод Моне, Поль Синьяк, Андре Жид, Леон Блюм, Жорж Куртелин, Джеймс Инзор и другие.

Несколько месяцев спустя «Либр пароль» опубликует свои списки противников пересмотра: Дрюмон, Рошфор, Артюр Мейер, Морис Баррес, Шарль Моррас, Вейган; генералы – Мерсье, де Бире, де Дионн, де Бремон д’Арс; графы и герцоги де ла Рошфуко, герцогиня д’Юзес, принц и принцесса де Брогли, граф де Ноай и т. д.; Поль Дерулед, Альбер де Мён, Франсуа Копне, Пьер Луис, Жан Лоррен, Вилли, Жип, Поль Валери. В этих списках без труда обнаруживаются следующие группировки: парижане, роялисты, академики и аристократы. Группа антидрейфусаров Сен-Жерменского предместья ненамного превосходит группу сторонников пересмотра, куда входят провинциалы, республиканцы, представители университета и плебеи.

Малларме восхищается тем, что, «совершив такой славный и многотрудный подвиг, после которого любой другой был бы либо совершенно опустошен, либо почил бы на лаврах, этот человек вышел обновленным, цельным, и подлинным героем!» Жюль Ренар записывает в дневнике:

«Золя осужден… А я заявляю: осуждение Золя наполняет меня глубочайшим отвращением. Будучи по призванию иронистом, я сейчас становлюсь серьезным и готов плюнуть в лицо нашему старому националистическому шуту, г-ну Анри Рошфору… проповедник действия Морис Баррес – тот же Рошфор, только в нем больше литературы и меньше апломба… Я стыжусь быть подданным Мелина. И я клянусь, что Золя невиновен… Я оправдываю Золя!»

На следующий день после приговора депутаты-социалисты сделали запрос генералу Бильо: как расценивают процесс офицеры Генерального штаба? Очевидно, социалисты, антимилитаристы и анархисты решили воспользоваться весьма удобным случаем, чтобы направить страстных приверженцев законности к более определенным политическим целям. Начинается второе Дело Дрейфуса – борьба за власть.

Мелин с кислой миной, с тоскующим взглядом (ему осточертело министерское кресло), отпустивший невесть для какого маскарада белые ватные бакенбарды, свисавшие по обеим сторонам треугольного подбородка, выведенный из терпения своими сторонниками, пытается снова захватить инициативу.

– По отношению к дрейфусарам будут применены законы во всей их строгости. Если оружие, которым мы располагаем, окажется недейственным, мы потребуем у вас другое!

Он удовлетворен результатами голосования: 420 голосов «за» и 40 «против». Профессора Политехнической школы Гримо отстраняют от должности. Снова пошли в ход досье г-на Витье. Адвокат Леблуа, помощник мэра VII округа, заменен г-ном Барту. Требуют исключения Золя из списка кавалеров ордена Почетного легиона. Чиновники, подозреваемые в дрейфусарстве, увольняются. Началась «охота за ведьмами».

Закон запрещает привлекать вторично за то же самое преступление оправданного подсудимого, даже если тот впоследствии сознается. Эстергази во всеуслышание заявляет, что это он написал бордеро. Антидрейфусары моментально отворачиваются от этого человека, которому покровительствовали, которым восхищались, и представляют его как провокатора, состоящего на службе у евреев и продавшегося Синдикату, дабы служить подставным лицом вместо Дрейфуса. Принц Орлеанский, пожавший руку Эстергази, теперь пытается отрицать этот факт[175]175
  Напрасно. Об этом сообщили десяток журналистов и очевидцев.


[Закрыть].

Адвокат Морнар поддерживает кассацию Золя в Кассационном суде. По существу, исковое заявление должно было бы исходить не от военного министра, а от опозоренного военного суда. 2 апреля приговор отменен. Мано, член Кассационного суда, сожалеет о неудачном и невоздержанном выражении Золя «по приказу», но тем не менее заявляет:

– Неужели вся честно и благородно прожитая жизнь не послужит защитой самым достойным людям от столь позорных оценок?

Как бы ни честили судей, как бы ни порицал Мелин Мано – все дело приходилось начинать сызнова!

И вот офицеры военного суда решают сами подать жалобу на писателя. Но вместо того чтобы, воспользовавшись случаем, иссечь язву, они еще больше суживают платформу обвинения. Они берут только три строки из «Я обвиняю!..» и передают дело в суд присяжных департамента Сены-и-Уазы. 23 мая назначается второй суд над Золя. На этот раз в Версале. Адвокат Лабори протестует: Золя проживает в Париже. Статья была опубликована в Париже. Причем тут Версаль? Протест отклонен. Адвокат подает протест в Кассационную коллегию. Суд отложен.

В мае происходят выборы. Палата полевела. Дрейфусары одерживают победу, и жесткое давление правительства сначала ослабевает, а затем и вовсе прекращается. Председателем кабинета министров становится Анри Бриссон, сторонник пересмотра.

Годфруа Кавеньяк, потомок члена Конвента, голосовавшего за смерть Людовика XVI, сына Луи-Эжена Кавеньяка, карателя июньской революции 1848 года, отпрыск семьи республиканцев, одинаково жестоких и по отношению к восставшему народу, и по отношению к аристократам, противник пересмотра, включается в борьбу.

7 июля Годфруа Кавеньяк, отвечая на запрос в Палате, заявляет, что он убежден в виновности Дрейфуса. Он перечисляет свои «улики», которые извлек из досье, еще раз обработанного полковником Анри: пресловутый документ с упоминанием об «этом каналье Д.» и опять-таки «признание» Дрейфуса, сделанное им Лебрен-Рено[176]176
  До сих пор этот факт остается невыясненным. Официально Лебрен-Рено никогда не опровергал своего показания о том, что в день публичного разжалования Дрейфус во всем сознался. Но, во-первых, это сомнительное показание остается единственным; во-вторых, свидетели заявляли о том, что в частных беседах Лебрен-Рено отказался от своих слов; в-третьих, на процессе Золя Форцинетти, начальник тюрьмы Шерш-Миди, сказал Лебрен-Рено во всеуслышание:
  «Не прошло и полгода, как вы сказали мне, сударь, что Дрейфус никогда ни в чем не сознавался. Если впоследствии вы утверждали противное, значит вы – лжец!»
  Лебрен-Рено ничего не ответил ему. (Стенограмма процесса).


[Закрыть]. Палата решает обнародовать речь Кавеньяка. Секретное досье распространяется по всем мэриям Франции!

Дело опять попадает в какой-то мутный водоворот. Теперь у судьи Бертюлюса имеются доказательства того, что один из подложных документов, представленных полковником Анри, сфабрикован потаскухой Пэи. Он извещает прокурора Республики Фейолея о том, что намерен подписать ордер на арест Эстергази и Пэи. Антидрейфусар Фейолей противится этому. И когда министр юстиции дает Бертюлюсу запоздалое разрешение на обыск у Эстергази, Фейолей немедленно поручает следователю Альберу Фабру вести дело Пикара. Око за око!

При обыске у Пэи Бертюлюс находит кепи Эстергази и выворачивает подкладку. Не больше, чем на миллиметр. Под картонной прокладкой спрятан «освободительный документ», которым граф угрожал Феликсу Фору – таинственная бумага, якобы похищенная в Военном министерстве и врученная Эстергази «дамой под вуалью». Это последняя ставка Эстергази. Но тут появляется сам Эстергази.

Бертюлюс арестовывает его за подлог и за использование подлога. Майор вопит:

– Я не буду молчать! Расскажу все! Все! Все!

В полночь девку Пэи отправляют в Сен-Лазар, а Эстергази в Санте. Тогда расторопный следователь Фабр немедленно препровождает Пикара вслед за Эстергази. Зуб за зуб!

Вот в какой обстановке должен был начаться второй процесс Золя в Версале 18 июля.

Закусив у Жоржа Шарпантье, Золя и Лабори садятся в автомобиль, который ведет Фаскель. Машина набирает скорость. Золя любит быструю езду. Однако при выезде из Вирофлэ приходится сбавить газ: фыркающий автомобиль окружают полицейские на велосипедах.

Во Дворце правосудия их поджидает человек в котелке. Это – Мукен, начальник муниципальной полиции. Нам повезло, ибо мы сможем проследить весь процесс, минута за минутой, благодаря недремлющему оку полиции[177]177
  Государственные архивы.


[Закрыть].

В 11.15 Мукет телеграфирует:

«Гг. Золя и Демулен прибыли в И часов… Никаких инцидентов, никаких выкриков. Мною приняты все меры, одобренные г-ном префектом. У здания толпится около трехсот человек».

«13. 40. Судопроизводство началось в полдень. До переклички присяжных адвокат Лабори заявил о неприемлемости гражданского истца. Суд отверг это заявление. Тогда Лабори немедленно подал заявление о том, что дело Золя должно рассматриваться в связи с Делом Дрейфуса… Снаружи народу немного, зал суда переполнен, но всюду спокойно».

Мукен поспешно возвращается в зал заседаний. Его помощники следят за анархистами, так как полицейский знает от шпиков, что те хотят спровоцировать инцидент.

«14. 20. Суд удалился для обсуждения заявления адвоката Лабори. Оно отвергнуто. Тотчас же Лабори заявил, что это решение должно быть утверждено Кассационным судом. Генеральный прокурор отверг это заявление, и суд еще раз удалился на совещание».

«14. 35. В тот момент, когда судьи выходили из зала, произошел бурный инцидент на глазах у всех присутствующих между гг. Деруледом, Юбаром и Рейнахом. Первые двое обозвали Рейнаха продажной шкурой и несколько раз крикнули ему „Вон из Франции!“… Господин Золя подал кассационную жалобу».

Чертовски жарко! Начальник полиции вытирает мокрый лоб… Что? Как, как? И вот пятая телеграмма:

«14. 37. Я ошибочно информировал об инциденте между Деруледом и Рейнахом. Ссора произошла между Деруледом и Юбаром. Ходят слухи о посылке секундантов».

Тем временем судебное заседание возобновляется, и председатель суда объявляет, что кассационная жалоба не будет принята во внимание.

– Самое время, – говорит Клемансо.

Золя и его защитники покидают зал.

Страшный переполох среди полицейских.

«14. 45. Как только суд огласил постановление о том, что слушание дела отложено не будет, господа Золя, Клемансо и Лабори покинули зал заседаний. Принимаю меры, чтобы обеспечить их отъезд».

Это оказалось труднее всего! Префект парижской полиции – соперник г-на Вигье, с нетерпением ожидает шестой телеграммы от своего верного подручного. Тем более, сам министр внутренних дел проявляет беспокойство. Хорошенько следите за Золя. Главное, чтобы не было никаких инцидентов! Никаких инцидентов!

«15.20. Золя и адвокат Лабори вышли из здания суда в 15.10. Они отправляются в автомобиле в Воскрессон. Служба охраны обеспечена до Пикардийского побережья. Толпа беснуется. Положение очень напряженное, но все обошлось благополучно».

Господин Мукен поправляет узел галстука. Схвачено пять анархистов, явившихся из Бельвиля и пригородов. Их главарю, Жану-Батисту Бруссулу, тридцать пять лет. Он заявил агентам: «Все вы дерьмо!» Жан Лази, двадцати лет, проживающий по улице Бельвиль, кричит: «Смерть фараонам!» – с таким же чувством, с каким друзья Деруледа кричали Золя: «Итальянец, убирайся в Венецию! Вон из Франции!» Потешный контраст между злобными физиономиями демонстрантов-националистов и изысканной руганью интеллигентов! Сейчас автомобиль, вероятно, подъезжает к Булонскому лесу. Префект полиции потирает руки и звонит министру по телефону:

– С Золя все в порядке. Улизнул.

– Поблагодарите от моего имени службу порядка, дорогой префект! – отвечает министр.

Тем временем Золя снова встречается у Шарпантье с братьями Клемансо, адвокатом Лабори, гравером Демуленом и несколькими друзьями. Завязывается ожесточенный спор:

– Золя, на суде мы исчерпали все свои возможности. Вас вскоре арестуют. Надо бежать из Франции.

– А мне на это наплевать! Я уже пожертвовал всем – работой, душевным покоем, так что вполне могу подарить и остаток своей свободы. Я предпочитаю тюрьму бегству. Никуда не поеду!

– Нужно уехать, – говорит Жорж Клемансо. – Из тактических соображений. Я реально смотрю на происходящее.

– О, я это знаю!

– Мы должны иметь возможность возобновить процесс в удобный для нас момент. В тюрьме вы не напишете еще одно «Я обвиняю!..».

Лабори, выходец из Реймса, уроженец Шампани, идеалист и в то же время реалист, объясняет писателю:

– Господин Золя, окончательный приговор по вашему процессу должен быть вынесен только после того, как начнется пересмотр Дела Дрейфуса! Если вы останетесь, то вам лично грозит тюремное заключение. Второй раз вам не удастся уйти из суда. Это последний шанс. Судопроизводство…

– Ох уж это судопроизводство! – повторяет Золя, как-то вдруг сникнув от усталости.

Теперь он колеблется в выборе между тюрьмой и изгнанием. И в конце концов уступает единодушному натиску друзей:

– Демулен, будьте добры, съездите за моей женой!

Вечером г-жа Золя привезла дорожный несессер Эмиля. Она побоялась взять чемодан, чтобы не возбуждать подозрений у полицейских. Золя был мрачен.

«18 июля навсегда останется страшной датой в моей жизни, когда я пожертвовал всем, что имел. 18 июля, подчиняясь тактическим требованиям и уступая настояниям моих товарищей по оружию, сражавшихся бок о бок со мною за честь Франции, я вынужден был оторваться от всего, что любил, от всего, к чему привыкли мой разум и мое сердце…»

Со временем между обеими семьями воцарился невеселый мир. Один-два раза в месяц, по четвергам, Эмиль и Александрина отправлялись на прогулку с детьми в Тюильри. Глядя на резвящихся Жака и Денизу, Александрина порой забывала, что это не ее дети. Теперь они меньше дичились этой дамы. Они усвоили, что при ней нельзя говорить о матери, только и всего. Эта дама всегда приносила им подарки.

Иногда Эмиль садился на велосипед и навещал Жанну и детей в Вернейе на Сене, где они проводили лето. Даже в самую палящую жару он отправлялся из Медана сразу же после завтрака и вскоре, улыбающийся и запыхавшийся, появлялся на улице Базенкур перед тяжелыми воротами, за которыми тянулся большой цветущий сад. Черт возьми, и от этого покоя ему приходилось отказываться в пятьдесят восемь лет! Что же делать! Ведь Гюго тоже…

В тот день в Вернейе царило необычное возбуждение. Репортеры следили за Жанной Розеро. Под вечер раздалось звякание колокольчика. В безумной тревоге Жанна бежит к дверям. Демулен принес записку от Золя:

«Париж, в понедельник вечером.

Дорогая жена, дело обернулось таким образом, что мне приходится ехать сегодня же вечером в Англию…»

У Жанны темнеет в глазах.

– Куда он едет?

– В Лондон. Я еду вслед за ним завтра. Напишите ему…

В 9 часов вечера Золя покидает Париж, увозя только зубную щетку, чернильницу, деньги, одолженные Жоржем Шарпантье, и несессер. Северный вокзал, расцвеченный великолепными июльскими красками, кажется зловещим. Золя не обедал. Он смотрит на пейзаж, пробегающий за телеграфными столбами, и вдруг шепчет: «Бедняжка Пемпен!» Это его собака.

Кале – мрачный порт. Море устричного цвета. Оно побелело от злобы. Когда Золя видит, как исчезают последние огни на французском берегу, глаза наполняются слезами. Во мраке, пахнущем йодом и солью, он в отчаянии стучит кулаком по лееру.

Ранним утром писатель прибывает в Викториа Стейшн и подбегает к извозчику, крикнув: «Отель „Гросвенор“!» Кучер удивлен. Золя повторяет адрес. Извозчик трогается и останавливается через несколько шагов перед гостиницей, которую указал Эмилю Клемансо. В кармане у писателя рекомендательное письмо от Жоржа Клемансо:

Г-ну адмиралу Макс. Нейтсбридж, Лондон.

Париж, 19 июля 1898 года.

Дорогой друг!

Податель сего письма – Эмиль Золя.

К этому можно ничего не добавлять.

Искренне Ваш.

По-видимому, Золя не воспользовался этой рекомендацией.

В то время, как он прописывается в гостинице под прозрачным псевдонимом «г-н Паскаль»[178]178
  Некогда другой изгнанник, живший в Лондоне в 1876 году, тоже назывался Паскалем. Это был Жюль Валлес, а самым активным его корреспондентом во Франции был Эмиль Золя.


[Закрыть], «Орор» публикует под его именем статью, которой он никогда не писал: «В октябре я предстану перед моими судьями!».

Клемансо продолжает борьбу по-своему!