Текст книги "Том 6. Отдых на крапиве"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
Развороченный муравейник
Разговор в беженском общежитии:
– Здравствуйте… Я к вам на минутку. У вас есть карта Российской империи?
– Вот она. На стенке.
– Ага! Спасибо. А почему она вся флажками покрыта? Гм? Для линии фронта флажки, кажись, слишком неряшливо разбросаны…
– Родственники.
– Ага! Родственники это сделали?
– Какие родственники! Я это сделал.
– Родственникам это сделали? Для забавы?..
– К черту забаву! Для собственного руководства сделал.
– В назидание родственникам?
– Плевать хочу на назидание!
– А при чем же родственники?
– Выдерните флажок из Екатеринослава! Ну? Что там написано?
– «Алеша» написано.
– Так. Брат. Застрял в Екатеринославе.
– Позвольте… А где же ваша вся семья?
– А вот, следите по карте… Отправной пункт – Петербург – застряла больная сестра. Служит в продкоме, несчастная. «Москва» – потеряли при проезде дядю. Что на флажке написано?
– Написано «Дядя».
– Правильно написано. Дальше – «Курск»: арестована жена за провоз якобы запрещенных 2-х фунтов колбасы. Разлучили – повели куда-то. Успел вскочить в поезд, потому что там оставались дети. Теперь – ищите детей… Станция Григорьевка – Люся… Есть Люся? Так. Потерялась в давке. Еду с Кокой. Станция Орехово. Нападение махновцев, снова давка – Коку толпа выносит на перрон вместе с выломанной дверью. Три дня искал Коку. Пропал Кока. Какой флаг на Орехове?
– Есть флаг: «Кока на выломанной двери».
– Правильный флаг. Теперь семья брата Сергея… Отправной пункт бегства – Псков. Рассыпались кистью, вроде разрыва шрапнели. Псков – безногий паралитик-дедушка, Матвеевка – Грися и Сеня. Добронравовка – свояченица, Двинск – тетя Мотя, сам Сергей – Ковно, его племянник – где-то между Минском и Шавлями – я так и флажок воткнул в нейтральную зону… Теперь – гроздь флажков в ростовском направлении – семья дяди Володи, тонкая линия с перерывами на сибирское направление – семья сестры Лики!.. Пук флажков по течению Волги… Впрочем, что это я все о своих да о своих… Прямо невежливо! Вы лучше расскажите – как ваша семья поживает?
– Да что ж рассказывать… Они, кроме меня, все вместе – все 9 человек.
– Ну, слава Богу, что вместе.
– Вы думаете? Они на Новодевичьем кладбище в Москве рядышком лежат…
Великое переселение народов
Когда я шел по улице, то случилось так, что этим актером будто кто-то швырнул в меня из окна третьего этажа: так неожиданно налетел он на меня, и едва ли – не сверху.
– Осторожнее, грудную клетку поломаете, – испуганно воскликнул я.
– Простите, не заметил. Задумался.
– Небось, все о дороговизне здешней жизни думаете?..
– Так. Млеко-та от крав гораздо-та драгота.
– Я… вас… не понимаю.
– Я насчет крав. Млеко-та ихнее, говорю, гораздо драго-та.
– Это еще что за арго?
– Болгарский язык. Я теперь по-болгарски учусь.
– На какой предмет?
– В славянские земли еду.
– На какой предмет?
– Петь там буду. Я певец. Петь буду.
– На какой предмет?
– Деньги зарабатывать. Там, говорят, очень выгодно для актеров. Болгары – чудесный народ.
В это время к моему собеседнику подошел другой актер. Поздоровались они:
– Живио.
– Наздар!
– Скро едъм?
– Как тлько блгарскую взу плучу-та.
– Вы тоже едете? – спросил я.
– Обязательно. Все едут: Звонский, Кринский, Брутов, Крутов, Весеньев и Перепентьев.
– Позвольте… Вас я еще понимаю, что вы едете: ваша специальность – балалайка… Так сказать, международный язык! А что там будут делать Брутов и Крутое? Ведь они драматические.
– Драму будут играть.
– Но ведь болгары не понимают по-русски!
– Поймут! Все дело в том, что из пьесы нужно все гласные вымарать и к каждому слову «та» прибавить. Тогда и получится по-болгарски. Сейчас помощник режиссера сидит и вымарывает, актеры даже рады: меньше учить придется. Здраво-та?!
– Крпко здраво, – улыбнулся я.
– Вот видите – вы тоже уже научились. Это ведь быстро! Пресимпатичный язык! Когда едете?
– Я не собираюсь.
– Неужели?! Первого человека вижу, который не едет в славянские земли!
– А что мне там делать?
– Писать будете. Написали рассказ, вычеркнули все гласные, да и марш в газету. Как говорится: марш, марш, генерале наш!
– Вздор! Дурацкая мсль-та!
– Ничего не дурацкая. В славянских землях многи листа излази.
– Чего-о?
– Я говорю: многи листи излази. По-нашему – много газет выходит. А театр, по-ихнему, – позорище.
– Вот видите. А вы едете.
– Да ведь не я один. И Громкий, и Самыкин, и Зуев, и Заворуев – все едут.
– Как Заворуев?! Ведь он не актер!
– А он хорошо на пробке играет. Зажмет пробку в зубы и ну по щекам пальцем щелкать. Любой мотив изобразит.
– Гм… да… Теперь я понимаю, почему театр по-славянски – позорище.
– Самыкин, хотя он и беговой наездник, – у нас он будет знаменитым славянским стрелком.
– Ну, дай ему Бог настрелять побольше.
Подошел к нам Сеня Грызунков, существо, умственный багаж которого не позволил бы своему обладателю и до Кады-Кея без посторонней помощи доехать.
– Здрав буди, – сказал Сеня, здороваясь со мной. – Ну, братцы, поздравьте! Исайя, ликуй. Получил заграничный паспорт и еду в церковнославянские земли!
– Сеничка, – сочувственно сказал я. – Как же ты поедешь в церковнославянские земли… Ведь там, поди, церквей много?..
– Ну, так что ж…
– А вашего брата и в церкви бьют.
– Мой брат и не едет. Он в Совдепии застрял. А мы с Маничкой Овсовой едем. У нее позавчера в половине пятого голос открылся. Настоящая Нежданова. Будем цыганскими романсами работать. Едем я, она и ее тетка. Гайда тройка!
* * *
Пришел я домой, взглянул на карту Болгарии, и сердце у меня сжалось:
– Больно-та мала страна-та. Но тут же и успокоился:
– Это ничего, что страна маленькая, зато сердце у нее великое. Душа гостеприимная.
Вижу отсюда, что пригреет Болгария, по мере возможности, и Громыкина, и Самыкина, и Зуева, и Заворуева.
Трагедия русского писателя
Меня часто спрашивают:
– Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
– Боюсь, – робко шепчу я.
– Вот чудак… Чего ж вы боитесь?
– Я писатель. И поэтому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
– Эва! Да какая же это родная территория – Константинополь?
– Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля – шофер кричит: «Пожалуйте, господин!» Цветы тебе предлагают: «Не купите ли цветочков? Дюже ароматные!» Рядом: «Пончики замечательные!» В ресторан зашел – со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь – слышишь:
Матреха, брось свои замашки,
Скорей тангу со мной пляши…
Подлинная черноземная Россия!
– Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
– Тому есть примеры, – печально улыбнулся я.
– А именно?..
Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну известную мне грустную историю.
О русском писателе
Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.
Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
– Прощай, моя бедная истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячат Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мною Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне – моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же; слушая эти писательские слова, – и плакала.
* * *
Прошел год.
У русского писателя были уже квартира на бульваре Гренель и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него были свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординэр»…
Пришел он однажды домой после кролика, после «ординэр'а», сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
– Что ты хочешь делать? – спросила жена.
– Хочу рассказ написать.
– О чем?
– О России.
– О че-ем?!
– Господи Боже ты мой! Глухая ты, что ли? О России!!!
– Galmez-vous, je vous en prie [4]4
Успокойтесь, прошу вас (фр.).
[Закрыть]. Что ж ты можешь писать о России?
– Мало ли! Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге… Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской…»
– Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
– А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности Невскую улицу! Итак: «…высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к „Медведю“. „Что, холодно, monsieur?“ – спросил метрдотель, подавая карточку. – „Mais oui [5]5
Ну да (фр.).
[Закрыть], – возразил молодой сей господин. – Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!“»
– Послушай, – робко перебила жена. – Разве есть такое слово «замерзавец»?
– Ну да! Человек, который быстро замерзает, – суть замерзавец. Пишу дальше: «Прошу вас очень, – сказал тот молодой господин. – Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais [6]6
Хорошая свежая рыба (фр.).
[Закрыть]и одну рюмку рабиновку».
– Что это такое – рабиновка?
– Это такое… du водка.
– А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка – жена Рабиновича.
– Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
И принялся грызть перо. Грыз до утра.
* * *
И еще год пронесся над писателем и его женой. Писатель пополнел, округлел, завел свой auto – вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, – щедро оплачивала его – «сет селебр рюсс» [7]7
Этот знаменитый русский (фр.).
[Закрыть].
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл «Боже, царя храни…». Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России…
– О, нотр повр Рюсси! [8]8
Наша бедная Россия (фр.).
[Закрыть]– печально думал он. – Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия.
Пришел. Сел. Написал:
«Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен [9]9
Настоящая петербургская (фр.).
[Закрыть]. Один молодой господин ходил по одна улица, по имени сей улица: Крещиатик. Ему очень хотелось manger [10]10
Есть (фр.).
[Закрыть]. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse de [11]11
Официант, одну чашку (фр.).
[Закрыть]рабинович и одна застегайчик avec [12]12
С (фр.).
[Закрыть]тарелошка с ухами…»
* * *
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
– А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки!
– Да, – ухмыльнулся мой собеседник. – Трудно вам уехать из русского города!
Язык богов
Маленькая грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему безработному знакомому.
Он слишком горд, чтобы признать отчаянное положение своих дел, но, зайдя к нему сегодня, я сразу увидел все признаки: вымытую собственными руками рубашку, сушившуюся на портрете Венизелоса, тарелку, на которой лежал огрызок ужасающей жареной печёнки с обломком семита, – отложенные в качестве ужина, грязная, закопченная керосинка с какой-то застывшей размазней в кастрюле.
Обитатель комнаты так углубился в чтение книги, что даже не заметил моего появления…
– Что ты сидишь, как сыч, – нос в книгу уткнул. Захлопывай книгу, пойдем по взморью на лодке кататься. Погода изумительная!
Поднял он от книги тяжелую голову, поглядел на меня ничего не видящими глазами – опять уставил их в книгу.
– Ну, что же ты?
– Сегодня не могу, книжку читаю.
– Подумаешь, важность – книжка! Что это: откровение великого мыслителя, что ли?
– Подымай выше! Видишь, не могу оторваться.
– Поэма Эдгара По?
– Убирайся ты со своим По!
– Бешеная фантазия Гастона Леру?
– Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга и называется: первые несколько листов оторваны. Знакомый газетчик дал.
– Да с чего же начинается?
– А вот послушай: «…вообще, на рынках и в лавках купить хороших, сытых, т. е. откормленных цыплят – большая редкость. Ежели хотите иметь хороших цыплят, то, купив их живыми, следует покормить недельки две дома гречневой крупой, заваренной кипящим молоком, и содержать всех в тесном месте, чтобы цыплята не бегали. Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу (тут голос моего приятеля дрогнул от волнения), то покормите их варенным на молоке рисом! Цыплята будут объедение: белое, нежное, тающее во рту мясо, с косточками, как хрящики. Правда, такое кормление молочным рисом обходится немало – рубля 3–4».
Я проглотил слюну и нетерпеливо воскликнул:
– Постой! Да ведь это простая поваренная книга!!
– Простая?! Нет, брат, не простая! Послушай-ка: «Главный подвоз рябчиков – вологодских и астраханских – начинается с установившегося зимнего пути. Лучшие сибирские рябчики – кедровики, то есть питающиеся кедровыми орехами. Когда выбираете дичь, она должна быть чиста, чтоб дробинки, так сказать, нигде не было видно. Это тем особенно важно, что тогда во время жаренья жирной птицы сало и сок из ее ранок не вытекают, отчего она не высохнет и не потеряет во вкусе. Хороший рябчик должен быть: бел, сыт, т. е. мясист. Аромат его – приятно-смолянистый».
– Ну, так едем, что ли?
Я внутренне лукаво улыбнулся и добавил:
– Марья Григорьевна тоже едет.
– Марья Григорьевна? Ага. А ты вот это послушай: «Бывают случаи, что люди самые опытные ошибаются в выборе рыбы – да еще как ошибаются-то! Плавают, например, в садке или окаренке две стерляди; рост у них, правильнее, мера, – одинаковая, обе толстые, брюшко у обеих желтое, обе без икры, яловые, что вкуснее. Вы просите подрезать рыб снизу, к наростику, т. е. к хвосту. Подрезать обеих: и обе – как желток, жир – червонное золото. Чего еще требовать? Как еще пробовать? Между тем за столом оказывается, что одна из стерлядей вкусом удивительная, нежная, тает во рту, другая – так себе, грубая, дряблая, темновата, да и жиру в ней оказывается мало – весь он остался в рассоле, в котором варили стерлядь, и потемнела-то она во время варки. Отчего? Оттого, что стерлядь эта другой воды: первая – из Оки, вторая – волжская!!»
– Н-да, – задумчиво сказал я, машинально глотая слюну. – Дела!
– Вот видишь! А ты знаешь, как телят поят?
– Подумаешь, важность; дадут ему воды – он и пьет.
– Ха-ха-ха! Слушай: «Еще не так важно отпоить теленка, как важно выбрать его для отпоя, в чем, главное, и заключается секрет троицких телятников. Именно: выбирайте для отпоя теленка на низких, а не на высоких бабках, смотрите, чтоб у него были белы белки и губы изнутри, когда их подвернете. Теленок, выбранный для отпоя, не должен делать большого движения, для чего его ставят в тесное стойло, где бы он мог только повернуться, лечь и встать, но отнюдь не скакать и играть; подстилки не должно класться никакой: одна соломина, которую теленок будет жевать, – испортит все дело. В стойле должно быть сухо, для чего пол делают наклонным, с дырьями, чистым. Ежели в молоко будет подлита хоть капля воды или подбавлена мука, – телятина будет непременно красна и груба. Менее как в четыре-пять недель порядочно отпоить теленка нельзя; но поят очень хороших по три, даже по четыре месяца. Конечно, таким телятам молока от одной коровы недостаточно, и поят их от двух, трех, пяти и более коров».
– Что ты хочешь этим сказать? – угрюмо спросил я.
– Ничего! – отвечал он торжествующе.
– А Марья Григорьевна тебя два раза спрашивала; она сегодня особенно интересна. И понимаешь – на блузке совсем прозрачные рукава… А руки! Белые, пухленькие, с ямочками на локтях. Грудь…
– А это: «К масленице зернистую икру подвозят в столицы и даже почти во все города нашего отечества в огромном количестве. К сожалению любителей, хорошая зернистая икра всегда в цене (4–4 1/2 руб. фунт); достоинства зернистой икры следующие: малая соль, разбористость, т. е. зерно должно быть цело, не смято и отделяться одно от другого свободно, раскатываться в дробь. Белужья икра крупнее и беловатее, осетровая – мельче и с желтизной, но трудно сказать, которая лучше. Лучшая зернистая икра – багреная, т. е. та, которая вынута из рыбы, пойманной на воле багром, а не садковая, т. е. вынутая из рыбы, сидевшей уже в садках, из потомленной рыбы». Ха-ха! Понимаешь, как люди раньше жили? Икру из томленой рыбы он не лопал!..
– Послушай: замечательная погода. Море тихое, а? Поедем… Сейчас полная луна, с берега доносится музыка, волны тихо шелестят о борта лодки… Марья Григорьевна смотрит на тебя загадочным мерцающим взглядом. Стройная подъемистая ножка шаловливо выглядывает из-под края шумящей юбки…
– А это?! «Макароны Монгляс. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печёнки, трюфели и шампиньоны, предварительно обжарив их в масле. Потом прибавить ложку белого соуса, размешать, подавать при консоме…» А? каково?
– Не спорю, – вздохнул я. – Макароны Монгляс
– очень вкусная штука. Да, кстати, о Марье Григорьевне. За ней в последнее время усиленно прихлестывает Пузыренко… Если ты не поедешь – он тоже увяжется в лодку…
– Меня не это удивляет, – рассеянно возразил приятель. – Меня удивляет «Гарнир Массена». Полюбуйся-ка: «Снять с дроздов филеи, подрезать верхнюю плеву, подсолить, изжарить. Очистить свежие каштаны и, обжарив немного в сливочном масле, залить бульоном, сварить до мягкости; приготовить на двух яйцах лапшу, сварить в соленом кипятке, откинуть на решето. Когда все будет готово, сложить лапшу на растопленное масло в кастрюле, размешать, выложить на блюдо, сверх лапши уложить филеи, а средину наполнить сваренными каштанами…»
– Ей-Богу, – моляще простонал я, – я дроздов не люблю. Другое дело перепелки… И Марья Григорьевна их очень любит. Знаешь, когда она ест своими беленькими зубками…
– Перепелки, говоришь? Изволь! «„Гарнир Шомель“. Снять филеи с 6 перепелок и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на вымазанную маслом глубокую сковородку и обжарить. Выпустить в кастрюлю 10 желтков яиц, развести выкипяченным соком из перепелов, посолить, процедить, разлить в намазанные маслом формочки и сварить на пару. Нафаршировать овальные гренки фаршем из дичи № 17…»
– Постой, постой! А как делается № 17?..
– Сейчас посмотрим… Было 2 часа ночи.
Луна, освещавшая где-то далеко на тихом взморье Марью Григорьевну и Пузыренко, заглядывала и к нам в окно.
Так как мой приятель устал читать, – его заменил я.
Наклонившись над книгой, читал я внятно и со вкусом: «Артишоки, фаршированные другим манером. Приготовить артишоки, обдать их кипятком, а потом выбрать на салфетку. Приготовить фарш № 27, прибавить шампиньонов, рубленого трюфеля, рубленой зелени, раковых шеек…»
* * *
Смаковали до утра.
Что ни говори, а бедному русскому в Константинополе удается иногда попировать по-царски.
Бриллиант в три карата
Недавно я мог разбогатеть. И я с высоко поднятым челом прошел мимо этого богатства, к которому буквально стоило только протянуть руку.
Что меня удержало? Полагаю, исключительно только те принципы, которым еще в детстве научила меня мама, да то кроткое лицо любимой девушки, которое глянуло на меня с небес.
На Пере около Русского посольства в 4 часа дня ко мне подошел бедно одетый человек с открытым лицом и спросил:
– Где банкирская контора Иванова?
– Не знаю, голубчик, – вежливо сказал я, разглядывая витрину книжного магазина.
Тогда он обратился к другому господину, стоявшему подле, – солидному, приветливого вида господину.
– Где банкирская контора Иванова?
– А зачем вам банкирская контора?
– Да вот хочу русский золотой продать.
На лице солидного ясно отпечаталось ненасытное корыстолюбие:
– Сколько хотите? – спросил он, подмигивая мне…
– Пять лир.
– Давайте.
Я пошел вперед, но солидный догнал меня и, очевидно, не смогши сдержать распиравшей его изнутри радости, объявил:
– Видали вы такого дурака? Золотой стоит семь с полтиной, а он за пять отдал.
– А хорошо ли пользоваться неопытностью ближнего? – мягко упрекнул я.
– Ну, вот еще! Дураков учить надо.
В это время человек, так жестоко охарактеризованный солидным, догнал нас и сказал, таинственно озираясь:
– А у меня еще вещички есть… Не купите ли?
Мой новый знакомый заволновался и толкнул меня по-сообщнически локтем: не будет ли, дескать, поживы?
– Только зайдем под ворота.
И тут в полумгле ворот перед нашими очарованными глазами блеснули из бархатной коробочки два великолепных круглых бриллианта…
– Сколько хотите? – истерически заволновался солидный, даже облизнув запекшиеся губы. – Я куплю.
И шепнул мне на ухо:
– Понимаете… Трехкаратники. Чистая вода. Лир по семьсот. Если хотите – уступлю вам.
Мое врожденное благородство не позволило мне воспользоваться таким щедрым предложением.
– О, что вы! Вам первому предложено…
– Ну, хорошо, я триста лир дам за пару! – засуетился солидный… – Только сейчас в контору сбегаю. У меня тут комиссионно-ювелирная контора. Подождите минутку…
Продавец оказался капризным, как избалованная кокетка:
– Ну, вот еще: ждать! Хотите – берите, нет – не надо.
И, замкнувшись в самого себя, побрел вперед. Мой новый знакомый схватил меня за руку и умоляюще зашептал:
– Не упускайте его из виду! Задержите хоть на пять минут, пока я за деньгами смотаюсь. Двести вам дам за комиссию!.. Идите за ним. Ведь тут на полторы тысячи.
Я догнал продавца и, усмехаясь, сказал:
– А этот субъект здорово разгорелся на ваши бриллианты. Он просит подождать.
– А ну его!.. Не продам я ему, – угрюмо пробормотал таинственный бриллиантщик.
– Почему?
– Не хочу с жидами дело иметь.
– Фи! Стыдитесь! – огорченно заметил я. – При чем тут эта расовая рознь, когда лучшие умы…
– Купите лучше вы. Я вам за сто отдам. Суетная гордость наполнила мою душу:
– Вот, подумал я. – Значит, есть же во мне что-то до того привлекательное, что даже незнакомый человек под влиянием этого гипнотического обаяния готов отдать сокровище за десятую долю стоимости.
– Увы, голубчик, – вздохнул я. – У меня и всего-то есть пятьдесят лир.
– Ну, давайте.
– Красиво ли это будет, – вскричал я в благородном порыве, – если я воспользуюсь вашей неосведомленностью! Знайте же, о продавец, что тот господин оценил ваши бриллианты в полторы тысячи!.. Он говорит: чистая вода.
– А Бог с ними… Куда я их дену!.. О, бедное непрактичное дитя! Сердце мое дрогнуло жалостью…
– Ну… пойдем со мной в магазин! У меня есть знакомый ювелир!.. Я попрошу, он вам заплатит не менее тысячи!
– Нет, какие там магазины… Не пойду я… Начнутся расспросы: что да как?
– Послушайте, – прошептал я, и моя честная кровь застыла в не менее честных жилах. – Честным ли способом приобретены эти драгоценности?!
– Ну, что вы, господин! За кого вы меня принимаете…
– О, простите, простите, – бросился я к нему, в раскаянии пожимая его руку. – Я было усомнился, но ведь это так понятно… И, поверьте, если бы у меня было лир восемьсот…
– Берите за пятьдесят одну штуку!..
– О, нет, нет. Это было бы неблагородно по отношению к вам! Ведь я же вижу, что вы можете получить в десять раз больше… Вот зайдем в этот ювелирный магазин, я устрою…
– В этот? Именно в этот? Зайдем.
Перед намеченным нами магазином стоял человек без шапки, очевидно, приказчик, вышедший подышать свежим воздухом.
– Куда вы? – растопырил он руки. – Магазин на полчаса закрыт. Проверка. Приходите через полчаса. А что вы хотели?
Мой спутник доверчиво раскрыл коробочку.
– Ах, какая прелесть! – вскричал приказчик, совершенно ослепленный. – Каратов по пяти! Постойте, куда ж вы?!
Владелец бриллиантов пошел вперед, а человек с наружностью ювелирного приказчика схватил меня за руку и зашептал:
– Ради Бога, не упускайте! Это пятикаратники! Чистая вода! Купите у него, наш магазин даст вам тысячи полторы! Приходите только через полчаса. Не выпускайте!
Богатство сверкало тут же, можно сказать, перед самым моим носом, ослепляло меня, но… имел ли я моральное право пользоваться наивностью доверчивого простака?
– Ну, что?.. Покупаете, что ли? – обратился ко мне этот чудак. (Он видел, что я колебался.)
– Но… у меня только пятьдесят лир!..
– Берите! Все равно, – беззаботно махнул он рукой. Дрожа от тайной радости, я засунул руку в карман и вынул пятьдесят лир… О, что мне сейчас эти жалкие гроши, когда через час я буду обладателем сотен…
– Вы мне дайте тот, который побольше, – жадно прошептал я.
– Пожалуйста!
Я протянул руку к бриллианту, и вдруг… кроткий образ моей умершей невесты будто заглянул с неба мне в душу. «Прав ли ты, обманывая своего ближнего?» – прозвучал голос с небес.
– О, Мэри, – воскликнул я внутренно. – Простишь ли ты меня? О, Мэри, это была только минута слабости!
Взор мой просветлел… Я спрятал деньги обратно в карман и твердо сказал:
– Нет, друг мой, это было бы преступлением в отношении вас! Такая драгоценная вещь за гроши… о, нет!.. Я дам вам рекомендательное письмо к одному моему богатому приятелю, а для него полторы-две тысячи лир по справедливой оценке ювелира… Куда ж вы?!
Он взглянул на меня непередаваемым взглядом и замешался в толпе.
О, Мэри! Только ради тебя я оттолкнул протянутую руку, полную роскоши, красоты и богатства.
* * *
Ничего не понимаю.
Вчера один знакомый восторженно рассказывал мне о том, что купил по случаю на Пере «четырехкаратник» за 35 лир…
– Это нечто изумительное! – кричал он. – Это перл природы.
Пошли мы оба сбывать перл природы в ювелирный магазин – хозяин предложил за «перл» 15 пиастров. Как катастрофически падают цены на бриллианты!
