Текст книги "Том 6. Отдых на крапиве"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Неудачник
…Это был маленький полутемный аптекарский магазин. Костлявый длинноносый молодец с выражением застывшей горечи на лице перегнулся через стойку и спросил:
– Что прикажете?
– Конфет от кашля!
Он взял с полки одну банку… подумал, поставил рядом другую… через минуту присоединил к ней третью.
– Из какой же банки вам дать?.. – задумчиво пробормотал он. – Эх, на риск! дам из второй.
Не успел я расплатиться, как в лавку вошел грузный господин с пакетом в руке.
– Вот вам, – сердито сказал он, бросая пакет на прилавок. – Ваших рук дело – получайте!
Угрюмый хозяин испуганно взглянул на покупателя и развернул пакет.
– Дохлая мышь, – горько усмехаясь, сказал он.
– Отчего она издохла?
– Вам лучше знать!! – взревел покупатель. – Представьте себе (обратился он ко мне), купил я вчера у этого мошенника кусок туалетного мыла. Вечером развернул его, да вижу – еще у меня остался обмылок прежнего… Умылся остатком, а новое оставил нетронутым и лег спать. Просыпаюсь сегодня – и что же?!! На новом мыле следы мышиных зубов, и две дохлые мыши тут же лежат, рядышком… Одну из них принес, как доказательство!
– Чего ж вы волнуетесь? – попытался я успокоить его. – Зато у вас в доме двумя грызунами меньше.
– Двумя грызунами?! А умойся я вчера этим мылом, – может быть, на месте этих грызунов лежал бы я?! Дверь открылась, и вошел третий покупатель.
– Скажите, – ласково обратился он к хозяину.
– Ведь на этой улице нет больше аптекарских магазинов?
– Нет, – ободренный его тоном, гордо сказал хозяин. – Мой – единственный.
– Значит, это у вас я купил прекрасное средство для ращения волос?
– У меня, у меня, – приветливо улыбнулся хозяин.
– Так, убить тебя, подлеца, мало за это средство!!! – зарычал посетитель, бросая в него какой-то банкой.
– Будь ты проклят!!!
– А что? Разве волосы не растут? – донесся глухой голос хозяина, предусмотрительно нырнувшего под стойку.
– Растут!! О, они растут! Чтоб на могиле твоего отца росли такие волосы!!
– А что случилось? – с любопытством спросил я.
– Что?! Я зеленый!! У меня вместо головы изумрудный луг! Вчера один мотылек два квартала за мной летел! Я не удивлюсь, если в моей траве заведутся кузнечики!! Поглядите!
Он сдернул с головы шляпу и – действительно, никогда я не видел более чудесного зеленого цвета.
– Мошенник!! – гремел он. – Ты мне продал мазь для ращения волос, а я позеленел!! Ты всучил мне коробку крысиного яда, а крысы у меня едят его, как булку, и только жиреют!! Учить надо таких!!
Он засунул руку под стойку, вытащил хозяина за волосы и стал трепать его налево и направо. Покупатель мыла издал ряд одобрительных звуков и, засучив рукава, присоединился к зеленому человеку.
Били они его так прилежно, что мне наскучило смотреть.
– Ну, довольно, – примирительно сказал я. – Отдохните-ка лучше.
Оба оторвались от хозяина, сели на диван и закурили папиросы.
– Я его вздул за волосы, – сказал зеленый человек. – А вы за что?
– А я за мыло. Дал мне, каналья, такого туалетного мыла, что сегодня утром я нашел около этого мыла целую гирлянду дохлых мышей.
– Правда? – обрадовался зеленый. – А меня мыши, представьте, одолели. Дайте мне ваше мыло, а я вам дам свою краску для ращения волос.
– А она материи может красить?
– Великолепно! Я втирал ее в голову полотенцем. Получилось прекрасное зеленое полотенце. С мылом мыли – не отходит!
– Знаете, это мысль! Я перекрашу свою серую домашнюю куртку в охотничью!
Завершив эту странную сделку, оба дали еще по лишней затрещине хозяину и удалились под руку.
* * *
Мы остались вдвоем с хозяином. Сердце у меня доброе. Поэтому я сказал:
– У вас на лице два синяка. Приложите к ним свинцовую примочку.
– Боюсь, – робко сказал он.
– А что?
– Да у меня там в углу стоит бутылка свинцовой примочки. Я и боюсь.
– Чего?
– Сделаю компресс, а у меня вдруг на ушибленном месте волосы вырастут или зубы.
И нерешительно добавил:
– Не сделать ли примочку лимонной кислотой? Или пастой для зубов? Авось, поможет.
Мы разговорились.
– Ах, как мне не везет в жизни, – жалобно сказал хозяин. – Вот, например, такой случай… Однажды я голодал. Один владелец паноптикума познакомился со мной и нанял меня на амплуа «знаменитого голодателя». Подрядился я за солидную сумму голодать в стеклянном ящике 40 дней – рекламу он закатил хорошую. Запечатали меня при публике и оставили одного. А ночью так мне захотелось есть, что я разбил ящик, вылез, пробрался в комнату хозяина и съел целый окорок ветчины, гуся и двадцать яиц. Тогда он стал рекламировать меня как знаменитого обжору! Дела пошли хорошо, но я совершено объел его, и он разорился… И так все у меня в жизни. Думаешь, – сделаешь одно, а выходит другое. Изобрел мыло, а оно от мышей, выдумал мазь для ращения, а она, оказывается, самая прочная краска в мире! Вот и теперь: есть у меня девушка на примете – молодая, красивая, скромная такая, что лишнего кусочка тела не покажет… Никаких декольте, никаких вольных разговоров. Прекрасная для меня пара, а боюсь!
– Чего же вы боитесь?
– Уж поверьте, – что-нибудь случится.
– Да что же может случиться?!
– Мало ли: или окажется, что она мужчина, или что у нее до меня уже есть два живых мужа.
– Глупости! Наоборот, такая жена может вас от многого уберечь. Женитесь, пока другие молодцы не опередили.
– Вы… думаете? Расстались мы друзьями…
* * *
Дома я вспомнил о купленных пилюлях от кашля.
Это было что-то клейкое и на вкус неприятное. Я пососал с минуту и с отвращением выплюнул на пол.
Прохаживаясь по комнате, стал раздумывать о странной судьбе моего нового приятеля.
Сделал несколько шагов и вдруг – прирос к месту! Одна нога будто вросла в землю. Я дергал ею, вертелся на месте, кидался из стороны в сторону – все было напрасно!
Я присел на пол, расшнуровал ботинок и вынул из него ногу.
Осмотрел приклеившийся ботинок – так и есть: пилюля от кашля!
* * *
Вообще эти пилюли оказались превосходным средством: разобьется ли у меня ваза для цветов, или отлетит от стула ножка – кусочек пилюли связывает все так, что вещь делается еще прочнее, чем целая…
* * *
Недавно, проходя мимо магазина моего приятеля, я вспомнил о нем и зашел.
– Здравствуйте! Я пришел предупредить вас, что если вы будете продавать ваши пилюли от кашля как клей, – наживете большие деньги.
– Так я и знал! – горестно всплеснул он руками.
– Что-нибудь в этом роде должно было случиться! А вы помните, я вам говорил насчет невесты? Женился!
– А-а! Поздравляю! Ну, что ж? Все благополучно? Она не оказалась мужчиной? У нее не было до вас двух живых мужей?
Он горько усмехнулся:
– Хуже!
– Вы меня пугаете?!
– Татуирована!! Да как! Живого места на теле нет. Обнять ее не могу, – будто китайскую ширму с драконом обнимаешь!
– Чудеса! Послушайте!.. Ведь вы могли бы ее за деньги перед публикой демонстрировать.
– Вот то-то и оно!! А я вместо этого на ней женился! Всегда у меня так: делаешь то, чего не нужно, а что было бы хорошо – так узнаешь об этом слишком поздно!!.
Канитель
– Подсудимый Шишкин! За что вы ударили палкой по темени потерпевшего Мирона Заявкина?
– За то, что он, господин судья, непочтительно отозвался о моей жене.
– Как же он о ней отозвался?
– Он назвал ее «женственной».
– Да позвольте! Разве же это обида для женщины, если назвать ее женственной?!
– А что ж, по-вашему, комплимент, что ли?
– По-моему, комплимент.
– Мерси вас за такое юридическое постановление. А я нахожу, что это обида – назвать человека женственной…
– Почему же?
– Потому что женственная, это я понимаю, что на самом деле значит… это значит: дура.
* * *
Это жестокое определение могло бы быть использовано даже как эпиграф к моему рассказу, но я не хочу делать этого, потому что не в моих правилах обижать женщин.
Лучше и справедливее будет, если я искренне, просто и без утайки расскажу все, что знаю об отношениях Софьи Григорьевны к Матильде Леонидовне…
Первое мое знакомство произошло у Перевозовых. Меня подвели к живописной группе, состоявшей из двух женщин, причем брюнетка положила голову на плечо светловолосой, а светловолосая нежно держала узкую красивую руку брюнетки в своих пухлых ручках.
В них было много женственности, в этих двух очаровательных куколках.
– Очень приятно, – ласково признался я. – Я вижу, что вы обе очень дружны.
– О-о! – засмеялась блондинка, – если я узнаю, что вы обидели Софью Григорьевну, я вам нос откушу.
– Если бы вы осмелились хоть взглядом оскорбить при мне Матильду Леонидовну, – поддержала брюнетка, целуя подругу в щеку, – я бы вам выколола оба глаза своей шляпной булавкой.
– Да, я вижу, ссориться мне с вами не расчет. Давайте лучше дружить!
Обе залились жемчужным смехом:
– Давайте. Мы любим таких простых ребят, как вы. Я ответил не менее приветливо:
– Девицы, подобные вам, всегда были близки моему измученному сердцу.
– Мы не девицы. Мы дамы.
– Успели уже?! – удивился я. – И кто вас так гонит, не понимаю? Мужья-то, по крайней мере, хорошие, или как?
– У Сонечки муж хороший, – сказала Матильда Леонидовна, – а мой так себе.
– Тилли! И тебе не стыдно так говорить о своем муже? Не верьте ей, у нее муж тоже хороший.
– Нет, уж я лучше буду верить. Так как Матильда Леонидовна говорит, что ее муж «так себе», то я с этого момента начинаю за ней ухаживать, хи-хи!
– Соня, – обернула к подруге Матильда Леонидовна свое розовое как весенний закат личико, – можно, чтобы он за мной ухаживал?
– Можно, – милостиво согласилась Софья Григорьевна.
Мы все трое сплели наши руки, и с того времени я всем сердцем прилепился к этим милым добросердечным безделушкам.
Через неделю я был уже у Матильды Леонидовны своим человеком: возился с крохотной дочкой, доставал билеты в театр и если не виделся с ней каждый день, то по телефону мы разговаривали утром, в обед и вечером.
Однажды звоню:
– Алло! Это вы, Матильда Леонидовна?
– Я?! Кто говорит?
– Заведующий воспитательным домом. У нас освободилась вакансия… Не отадите ли свою дочку?
– А, чтоб вас дождем намочило! Не можете без глупостей. Здравствуйте. Послушайте! У меня плохое настроение, и мне скучно.
– Ваша скука нынче же будет истерзана, разорвана в клочки и развеяна по ветру. У меня есть ложа в цирк – хотите?
– Вот это мысль, – обрадовалась Матильда Леонидовна. – А кто будет?
– Кроме нас? Софью Григорьевну сманю и брата Перевозовой.
Маленькая пауза.
– Ах так?.. Да-а… Но там, вероятно, в ложе вчетвером тесно. Нет, уж поезжайте лучше без меня.
– Да ведь ложа на четыре персоны!!..
– Да-а… На четыре. Ну, возьмите кого-нибудь четвертого. Мадам Перевозову, что ли…
– Однако ведь вы хотели поехать.
– Хотела, а теперь раздумала.
– В чем дело?!
– Отстаньте. Если бы вы знали, как вы мне все надоели…
Треск. Отбой.
Странно.
Вызываю другой номер:
– Это Софья Григорьевна?
– Да. Кто говорит?
– Агент сыскного отделения. Послушайте, Софья Григорьевна… Что побудило вас срезать ридикюль у купеческой вдовы Талдыкиной? Вы сознаетесь в этом?
– Что-о-о?!.. Фу ты, как вы ловко меняете голос. Здравствуйте. Что поделываете?..
– Сижу дома, пью чай. Сейчас только беседовал с вашим другом.
– С кем?
– Да с Матильдой же Леонидовной!!
– А-а… А вы все еще ее верный рыцарь? Удивляюсь, как это она позволяет вам звонить ко мне.
– Тетенька, что с вами?! Откуда такие слова?! Ведь Матильда Леонидовна так вас любит…
– Ах, слушайте, не будьте ребенком! «Любит, любит». Я была такая же глупая, как вы, верила всему этому свято, но…
– Но?!
– Как я могу хорошо относиться к человеку, который готов меня в ложке воды утопить…
– Софья Григорьевна! Милый друг! Я ушам своим не верю. Матильда Леонидовна такой добрый, мягкий парень…
– Ну, вот и целуйтесь с этим мягким парнем, а я… Трубка звякает. Мертвое молчание. Зеркала напротив нет, но я и так чувствую, что лицо у меня глупое.
Вечером узнал доподлинно: только вчера произошла тяжкая ссора из-за того, кому продавать на благотворительном вечере цветы и кому – программы. То ли, кажется, Матильда хотела «сидеть на программах», а Софья «на цветах», то ли наоборот, – точно мне не удалось выяснить.
Ну, поссорились и поссорились. Жаль, но мало ли кто ссорится. Во всяком случае, они и порознь настолько милы, что я могу продолжать свою дружбу с каждой отдельно.
* * *
А как, спрашивается, наилучше продолжать с женщиной дружбу?
Очень просто: ругать ее врага.
Немного это, как будто, нечестно, но отчего не сделать хорошему человеку приятное. Я добрый.
Был у Софьи Григорьевны на обеде. Встретила она меня так радостно, что я был тронут.
Усадила в кресло, и первый вопрос ее был:
– Встречаете ли Матильду Леонидовну?
– Вы спрашиваете об этой розовой невыпеченной булке? Нет, признаться, я этой размазни не видел два дня.
На лице Софьи Григорьевны мелькнуло выражение ужаса:
– Вы с ней поссорились?!
– Нет, – слегка удивился я. – Это вы с ней поссорились.
– А вы, значит, по-прежнему в хороших отношениях?
– Д… ддда… А что?
– И вам не стыдно так отзываться о бедной Тилли?! Вот, говорят, женщины злоязычны. Куда нам до вас! Обождите, – Тилли сейчас приедет, я ей расскажу, как вы…
– Куда приедет?!
– На обед. Ко мне. Чего это вы так всполохнулись?
– А ваша… взаимная… ненависть?!
– Ну, вы тоже скажете – ненависть! Тилли, в сущности, очень хороший человек, только вспыльчива свыше меры. Порох! Да вот и она…
Они стояли передо мной ласково, любовно обнявшись: головка блондинки тихо покоилась на плече брюнетки, а рука брюнетки нежно обняла полную талию блондинки.
– Ах, господа! – радостно говорил я. – Сегодня для меня Пасха. Я так рад!.. Давно бы так, мои милые чудесные девушки. Если бы я был другого пола, – я расцеловал бы вас обеих прямо в мордочки.
Обе лучезарно засмеялись.
– Черт с вами, целуйте.
Сколько было в этой грубой фразе мило-интимного, вечно женственного.
На картинной выставке встретился с Софьей Григорьевной.
– Здравствуйте, Софья, что по-гречески значит Мудрость! Целую вечность не виделись. Я, чай, дня три не целовал вашего носика.
– Полно врать. Вы его раньше не целовали.
– Все равно – хотел.
Она поглядела в сторону и спросила:
– Матильду Леонидовну встречаете?
– Вчера. Вскользь. Просила передать вам тысячу приветов.
– Она мне передала привет?! – странным дрогнувшим голосом спросила Софья Григорьевна.
– М… да, – не совсем уверенно подтвердил я. Сказал я о привете на всякий случай. Виделись мы с Матильдой буквально на лету, и я даже не расслышал, что она мне крикнула с экипажа.
– Да, она… Этого. Кланялась вам.
– Ну, это уж, знаете, наглость, – закипела вдруг Софья Григорьевна. – После того, что она позволила в отношении меня, – передавать поклоны – это я считаю форменным издевательством!!!
– Поссорились?! – простонал я.
– Ах, вы и не знаете. Только нынче на свет родились?! Весь город возмущен ее подлым поступком со мной на аукционе… Неужели вы ее еще не раскусили?!
– Да, – вяло поддержал я. – Она, действительно, тяжелый человек. В ней есть что-то, как бы это сказать: змеиное!
– Ага, и вы заметили?!
– Да, да, – уныло пополз я дальше. – У нее темперамент заменяется всегда резким, рвущим барабанные перепонки визгом. Визжит, визжит, а что толку?
* * *
Заехал к Матильде Леонидовне выпить стакан чаю и для укрепления дружбы ругнуть Софью Григорьевну. Это, по моему мнению, должно было очень освежить застоявшуюся атмосферу.
Еще в передней радостно закричал:
– Здравствуйте, цветочек! Все хорошеете? А я недавно видел эту выдру, Соньку… Боже, как она подурнела! Черная, страшная.
– По-вашему, она выдра?! – звонко расхохоталась Матильда Леонидовна. – А вот мы ее сейчас сами спросим… Сонечка! Разве ты похожа на выдру? Давай булавку, мы ему сейчас язык наколем… Ей-Богу, он нахал. Тебя называет выдрой, меня – змеей, у которой темперамент заменяется визгом, рвущим барабанные перепонки. Хорош!!
Вышедшая из другой комнаты «Сонечка» обвила рукой талию хозяйки, а та положила ей золотистую головку на плечо, и они слились в такую прелестную женственную группу, что всякий другой на моем месте пришел бы в восторг.
Я опустился бессильно в кресло и тихо сказал:
– Сколько в вас женственности… Вы так напиханы этой женственностью, что она лезет у вас из глаз, изо рта, из ушей… Поменьше бы женственности, а? Хорошо бы было, роскошно было бы! Но если уж вы настолько женственны, то оставьте хоть меня в покое, или устройте меня так, чтобы я был вне всего этого… Поймите, что я настолько неповоротлив, что не могу угнаться за всеми вашими прихотливыми изгибами, поворотами и бросаниями из одной крайности в другую. Я прошу, я, наконец, требую, чтобы периоды ссор отмечались какими-нибудь внешними признаками: ленточку черную на шею себе нацепляйте или флаг на крыше вашего дома выбрасывайте, чтобы я мог безошибочно руководствоваться. Нельзя же так – поймите вы меня!!!
Они стояли передо мной, сияющие молодостью, красотой и женственностью, любовно прильнув друг к другу, и смотрели на меня с любопытством и удивлением.
– Какой смешной! – сказала белокурая.
– Да… Неужели он думает, – подхватила черная, – что мы теперь еще когда-нибудь поссоримся?!
– За то, что вы такой нехороший, достаньте нам два билета на «Дон-Кихота».
– Слушаю-с! Прикажете рядом или в разных сторонах?
– Почему в разных? Вот глупый!
– Ничего не глупый. Не забывайте, что спектакль еще через четыре дня…
Вечно-женское
Начался вечер очень мило: я сидел у Веры Николаевны и оживленно беседовал с ней о литературе, о любви, о морях-океанах, о преимуществе жареных пирожков над печеными, об искусстве смешивать духи, о нахалах, пристающих на улицах, и о полной допустимости загробной жизни.
Звонок в передней прервал мое заявление о том, что паюсную икру, размятую с сардинами и соком лимона, – никак нельзя приправлять сливочным маслом.
– Гм… Звонок… Это, вероятно, моя школьная подруга. Я ее не видела двенадцать лет.
«Чтоб ее черт унес», – подумал я. Вслух продолжал:
– Я знал даже людей, которые присыпали ее зеленым луком и петрушкой.
– Подругу? – удивилась хозяйка.
– Икру!..
– Какую? – рассеянно переспросила хозяйка, прислушиваясь.
– Паюсную!..
Я ревниво отметил, что внимание ее было уже не около меня, а в передней, откуда доносился стук сбрасываемых ботиков и шелест снимаемых одежд.
– Ну да, это она! – просияла хозяйка. – Боже ты мой… двенадцать лет! Ведь мы расстались совсем девчонками! С седьмого класса…
Сначала в комнату влетело что-то темно-коричневое, потом ему навстречу шумно двинулось зеленовато-голубое, потом эти два кружащихся смерча соединились, сплелись воедино и образовали один бурный, бешено вращающийся на своей оси смерч, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме мелькающих рук, писка и чмоканья… Жуткое зрелище!..
В отношении поцелуев разгон был такой, что инерция еще долго не могла прекратиться. Но на третьей минуте подруга засбоила, то, что называется у коннозаводчиков «сошла с круга», и отстала в одном темпе: именно, хозяйка чмокала ее в то самое время, когда щеки подруги отрывались от хозяйкиных губ; чтобы вознаградить хозяйку за этот холостой поцелуй в воздух, подруга ретиво возвращала лобзанье, но в этот момент хозяйкина щека, в свою очередь, уже отрывалась от подругиных губ, и снова поцелуи, как петарды, безвредно разряжались в воздухе.
Наконец смерч распался на свои основные цвета – темно-коричневый и зеленовато-голубой, подруги отдышались, фыркнули, точно запаренные лошади, отчетливо, как по команде, вынули из сумочек какие-то красные палочки, намазали губы, попудрили носы, еще раз обменялись радостными взглядами, и только тогда их внимание обратилось на меня, скромного, забытого, оглушенного, ослепленного шумом и треском.
– Позволь тебе представить, Нюра, мой большой друг.
Подруга бросила на меня рассеянный взгляд и швырнула в мою сторону, как собаке кость:
– Очень приятно.
– Я думаю! – самодовольно хихикнул я, радуясь уже тому, что они обратили на меня внимание.
– Что вы сказали?!
– Я говорю, что Вера Николаевна много мне о вас говорила.
Соврал. Для того и соврал, чтобы они обратили на меня хоть какое-нибудь внимание.
Но нет ничего ужаснее зрелища двух встретившихся после долгой разлуки подруг. От созерцания такой пары холодеет кровь и свертывается мозг у самого стойкого человека.
Они уселись на диван по обе стороны от меня, и с этого момента я превратился в ничтожество, в диванную подушку, через которую можно переговариваться, совершенно ее не замечая.
Глаза их восторженно вперились в лица друг друга, а руки сплелись через меня и невозмутимо покоились на моих кротких коленях.
– Так вот оно, значит, как, – проворковала хозяйка.
– Да-а…
– А ты помнишь Кузика? Обе дружно рассмеялись.
– Ну, еще бы! «Медам, берит на себе труд». Ха-ха! А где сейчас Лили?
– Ну, как же! Она вышла за Савосю Брыкина!
– Что ты говоришь?! Вот не думала. А Жужуточка?
– Он ведь во Владивосток уехал. Алика на войне убили.
– А помнишь Мику в ящике?
– Ха-ха-ха…
– Какого Мику? – спросил я с наружным интересом.
– Ах, этого вам нельзя знать. Не совсем прилично. Костя Лимончик сделался таким интересным, что не узнаешь. На виолончели играет.
– Что вы говорите?! – ахнул я, будя внутри себя дремлющий интерес к неведомому виртуозу Косте.
– Неужели на виолончели играет? Кто бы мог подумать! Ну и ну!..
– А вы его знаете?
– Мм… Нет.
– Ну, так и не суйтесь не в свое дело. А где сейчас Григорий Кузьмич?..
– Он же живет до сих пор на Почтовой, 82. Незнакомые имена, фамилии, адреса мелькали передо мной так быстро, будто бы я помимо воли погрузился в чтение старой телефонной книги.
На меня перестали обращать какое бы то ни было внимание. Лица горели, глаза сверкали, а из уст, вперемешку со смехом, сыпались десятки Аликов, Жужу точек и Григорий Кузьмичей. Но не такой я человек, чтобы примириться с небрежностью в отношении, подобной мне, важной особы… Мне скучно, на меня не обращают внимания – так мне сейчас будет весело, и меня почтят самым лихорадочным вниманием! Я внутренне подобрался, подстерегая удобный момент для прыжка…
– А где теперь тот студент, который, помнишь, за тобой ухаживал?
– Адя Берс?
– Адя Берс?! – воскликнул я. – Неужели вы о нем ничего не знаете?
– А вы с ним знакомы?
– Ну!! друзья! Мне его так жалко, что и рассказать невозможно.
– А что с ним?
– Ну, как же. Сварился. В мыле.
– В каком мыле?
– Целая история. Жуткая. Вы Костю Драпкина знаете?
– Нет…
– Ну, еще бы. Так у этого Кости был мыльный завод…
– Не тяните, Господи!!
– …Как-то раз осматривали они с Адей чан, где варилось мыло. Адя нечаянно оступился, да и вниз! Бух! Я до сих пор не могу опомниться от этого кошмара. Как только умываюсь, так и поглядываю на мыло – вдруг найду Адину пуговицу или клок волос.
– Какой ужас! Воображаю горе его сестры Люд-милочки.
– Ей все равно, – горестно качнул я головой. – Раздавлена.
– ??!!
– Сенокосилкой. В имении графа Келлера. В пьяном виде.
– Что за вздор?! Разве Люда пила?
– Как лошадь. Алкоголизм. Наследственность. Вместе с Жужуточкой и пили.
– А вы и Жужуточку знаете?
– Как свои пять пальцев. Его повесили в Харбене. Организовал шайку хунгузов. Поймали в опиокурильне. Отбивался как лев. Семь человек.
Я достиг своего. Внимание подруг было приковано ко мне всецело. Ротики их доверчиво раскрылись от избытка интереса и груди порывисто дышали.
Некоторая мрачность и трагизм, которыми были окрашены последние минуты целой вереницы старых друзей обеих подруг, до известной степени искупалась захватывающим интересом и романтичностью фабулы.
Не обошлось и без легкомысленного элемента: Миля пошла на сцену, в кафешантан, и теперь танцует со своим партнером, негром, тустеп.
Я сделался душой маленького общества: все-то я знал, обо всех-то я рассуждал с видом близкого приятеля и общего конфидента.
Царил я около получаса.
После одной из пауз, посвященных отданию последнего долга трагически погибшему при пожаре кинематографа, учителю немецкого языка Кузику, – хозяйка вздохнула и спросила:
– А ты помнишь Катину «Липовку»!.. Что с ним?
– Я знаю, – вырвался я вперед. – Он женился на цыганке из хора Шишкина, и она его от ревности отравила. Совсем на днях. Сулемой. В пирожке дала. С капустой. Как сноп! Предстоит сенсационный процесс!..
Обе подруги внимательно взглянули в мое лицо.
– Кого? – в один голос спросили обе.
– Что – кого?
– Кого отравили?
– Этого самого… Липовку, как вы его… Гм!.. Назвали. Катиного Липовку отравили… Такого человека отравить, а? Здоровяк был. И пел – как малиновка.
– Кто?
– Да этот же, Боже мой… Липовка!
Хозяйка встала с дивана с видом, не предвещавшим ничего для меня доброго и радостного…
– Вы знаете, что такое Липовка?
– Это… он… Такой… Липовка. По прозвищу. Брюнетик такой.
– Послушайте, вы! Нахал вы этакий! «Липовка» – это Катино имение, и оно не могло жениться на цыганке из хора, и его не могли отравить!! Как малиновка он пел, чтоб вы пропали?! Я уже давно заметила, что вы слишком развязно отправляете всех на тот свет. Теперь я понимаю…
– Прогони его, – посоветовала разъяренная подруга. – Пусть он уйдет вон!
– Ты когда уезжаешь, Нюра? – спросила хозяйка.
– Через десять дней.
– Так вот что, расторопный молодой человек!.. Уходите и являйтесь не ранее, чем через десять дней. Я накладываю на вас эпитимью.
Я цинично захохотал, послал дамам воздушный поцелуй и, крикнув: «Привет от меня Жужутке» – вышел в переднюю.
Натягивая пальто, услышал:
– Вот нахал-то. Без него, по крайней мере, наговоримся. Послушай, а где Диночка Каплан?
– В Курске. Уже четверо детей. Ха-ха-ха! А помнишь апельсинное желе на пикнике?..
– А помнишь…
– А помнишь…
Неуклюжая громоздкая машина воспоминаний запыхтела и двинулась, увозя упоенных подруг в туманную даль. Эх, жизнь наша! Все мелочь, все тлен, дорогой читатель…
