Текст книги "Том 6. Отдых на крапиве"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
Рассказ, который противно читать
Один пожилой, солидный господин совсем недавно возвращался домой.
Дело было вечером, на даче, идти пришлось через небольшой лесок.
Вдруг: «Стой!» – загремело у него над ухом. Из-за кустов выскочил разбойник, навел на мирного господина браунинг и прохрипел грубым, страшным голосом:
– Руки вверх!..
– Н… не могу, голубчик, – пролепетал мирный господин бледными трясущимися губами.
– Убью, как собаку! Почему не можешь?
– У меня ревматизм. Рукой пошевелить трудно.
– Ревматизм, – угрюмо пробурчал разбойник, – ревматизм! Раз ревматизм, – лечиться нужно, а не затруднять зря занятых людей ожиданием, пока там тебе заблагорассудится поднять руки.
– Я не знаю, право, чем его лечить, этот ревматизм…
– Здравствуйте! Я же тебе должен и советы давать. Натирай руки муравьиным спиртом – вот и все.
– Что вы, голубчик! Где ж его теперь купишь – муравьиный спирт. Ни в одной аптеке нет.
– На руках кое у кого найдется – поищи.
– Да если бы я знал – где! Я бы хоть сто килограммов купил. Хорошо можно заработать.
Свирепое лицо разбойника приняло сразу деловой вид:
– Сколько дадите? У меня есть пятьдесят килограммов. Цена 450, франко моя квартира.
– Сделано. Я и задаточек возьму; все равно уж бумажник у вас вытащил.
– Пойдем, в таком случае, в кафе, – условьице напишем.
– Где ж его тут найдешь в лесу, кафе это?
– Ну, пойдем ко мне домой, разбужу жену, она кофейку сварит.
– Ладно! Айда.
* * *
Как противны эти расчетливые, рассудительные зрелые годы, – все бы только спекуляция, все бы только нажива.
Не лучше ли нам окунуться в мир беззаботной, прекрасной золотой молодости – поры сладких грез и безумных, пышных надежд.
Вот – двое на скамейке. Он и она…
Молодая, цветущая пара.
– Катя! Ты знаешь, что за тебя я готов отдать всю свою кровь по каплям! Прикажи, – луну стащу с небосклона… Катя!.. А ты меня любишь? Скажи только одно крохотное словечко: «да».
– Глупый! Ты же знаешь… Ты же видишь…
– О, какое безмерное счастье! Я задушу тебя в объятиях. Значит, ты согласна быть моею женой?..
– Да, милый.
– Я хочу, чтобы свадьба была как можно скорее! Можно через неделю?
– Что ты, чудак! У меня и платья венчального нет.
– Сделаем! Из чего делается платье? – Ну… муслин, шифон, атлас…
– Есть! Могу предложить муслин по 28 000 аршин, франко портниха.
– Хватил! А моя подруга на прошлой неделе брала по 23 000.
– Как угодно. Не хочешь – и не надо. Найдем другую покупательницу. Вашего-то брата, невест, теперь как собак нерезаных.
– Молодой человек! Куда же вы? Постойте!..
– Ну?..
– Фрачными сорочками, шелковыми носками не интересуетесь? Вернитесь – дешево, франко квартира…
* * *
Нет, вон отсюда! Подальше от этой жадной, захлебывающейся в своекорыстных расчетах молодости…
Дайте мне светлую, розовую юность, дайте мне прикоснуться к ароматному детству.
Вот по улице важно шествует, посвистывая, десятилетний мальчуган. Куда это он, птенчик? Гм! Стучится в дверь закопченной, полуразрушенной хижины.
– Эй! Кто есть живой человек? Не тут ли живет жулье, которое детей ворует?
– Тут, тут. Пожалуйте.
– Слушайте, вы, рвань! Есть фарт [2]2
На воровском языке – удача.
[Закрыть]. Можно большую деньгу зацепить!
– Чего еще?!
– Уворуйте меня нынче вечером. Родители хороший выкуп дадут.
– А тебе, пузырь, что за расчет?
– Я из 50% работаю. Тысяч шестьдесят сдерем, – вам тридцать, мне тридцать.
– Эко хватил – 50%! У нас и риск, и хлопоты, а у тебя…
– А зато я письмо пожалостливее составлю. Другого мальчика еще выкупят или нет – вопрос, а меня родители так любят, что последнее с себя стащат да отдадут.
– Мало 50%! Нам еще делиться надо.
– А мне делиться не надо?! 15% сестренке обещал за то, что перед родителями в истерику хлопнется. Не беспокойтесь, у нас тоже своя контора…
* * *
Как?! Неужели тлетворная бацилла спекуляции отравила и розовую юность… О, Боже! В таком случае, что же остается нетронутым? Неужели только младенчество?..
Вот в колыбельке лежит розовый, толстый бутуз, светлые глазки глядят в потолок вдумчиво, внимательно, неподвижно.
Любящие родители склонили над ним свои головы… любуются первенцем.
– Не знаю, что и делать, – печально говорит жена.
– Как же его кормить, если у меня молоко пропало?! Придется нанять мамку.
– Конечно, найми, – кивает головой муж. – Дорого, да что же делать.
Младенец переводит на них светлый, вдумчивый взгляд и вдруг… лукаво подмигивает:
– Есть комбинация, – говорит он, хихикнув. – Сколько будете платить мамке за молоко? Тысяч 60, франко мой рот?.. Да прокормить ее будет стоить вдвое дороже. Итого – 180 тысяч. А мы сделаем так: покупайте мне в день по бутылке молока – это не больше 500 обойдется. В месяц всего – 15 000. А экономию в 165 000 разделим пополам. Отец! Запиши сделку…
* * *
Охо-хо… Так вот и живут у нас.
Скорей бы уж конец мира, что ли…
Стенли
Стоит двор; на дворе кол; на колу – мочала. Не начать ли сказочку сначала?
Начнем!
Стоит Кремлевский двор; на дворе кол; на колу радиотелеграф. А больше ничего и нет – даже мочалу Внешторг вывез за границу. Огромную площадь занимает Россия: одну шестую часть земной суши. И пусто все. Только в середине кол с радиотелеграфом, а возле сидит в пещере весь совнарком и из-под земли декретирует.
Удивительная страна!
В 1935 году один заболевший сплином иностранец заинтересовался: а не съездить ли посмотреть?
Стал наводить справки:
– Как достать расписание поездов? Каким поездом можно попасть в Москву?
Спрашиваемые удивились:
– Поездом? С ума вы сошли! Что это вам – Азия, что ли?
– Но как же попасть?
– Читали «Экспедицию Генри Стенли к истокам Нила»? Вот вам руководство. Складная палатка, немного оружия, сушеное мясо, консервы, полсотни носильщиков и идите с Богом! Для общения с туземцами не забудьте прихватить блестящих бус, кумачу, дюжину зеркалец и несколько бутылок огненной воды.
– Опомнитесь! В страну Достоевского, Чехова, Чайковского и Репина – кумач и бусы?!.
– Эва! Теперь это страна Фрунзе, Цюрупы, Радека и Бела Куна, – это тебе не Чайковский…
* * *
Собрался новый Стенли, подъехал к границе, жутко: ветер воет, волки бегают, а за пограничной линией – то не колос шуршит, не мельница гудит, то – красноармеец на границе стоит, ружьишкой всем в пузо тычет.
– Куда лезете, черти?!
Дали ему серебряный шиллинг и бутылку огненной воды, – смягчился.
– А это что у вас?
– Зеркальце.
– Покаж!
Глянул в зеркальце, отразился, головой покрутил, сплюнул:
– Эку дрянь показываете…
– Нет ли тут проводника из туземцев, – нам бы в глубь страны?!
– И проводника найдем! За кусок кумачу, за пару корнбифа к самому черту доведет!!
– Нам бы до совнаркома.
– Все едино.
* * *
– Здравствуйте, туземец! Вы – проводник?
– Так точно.
– Страну знаете?
– Помилуйте! Почетный член императорского географического общества, адъюнкт-профессор. Были когда-то и мы рысаками. Куда вести?
– На Москву. Нам бы еще носильщики нужны для вещей…
– Этого добра сколько влезет. Ваше превосходительство! Ваше сиятельство! Вали сюда артелью. Вот этому чудиле вещи на Москву донести.
– С нашим удовольствием. А харч хозяйский?
– Само собой! Нагрузились. Пошли.
* * *
– Это что за развалины такие?
– Древний город тут был – Харьков…
– До Рождества Христова?
– Кой черт! В позапрошлом году развалился. Дальше пошли.
– А это что за дымовая труба?
– Курск тут был. По этой трубе только и примечаем. А Орла так и не найду теперь: гладкое место, зацепиться не за что. Одно слово – центроглушь!
– Где же жители?
– А вот мы и есть жители. Каких же еще вам нужно?
– Гм… Москва близко?
– Как палку увидите, – вот это и будет Москва. Радио на палке. Как говорится: всем, всем, всем…
* * *
Подходя к Туле, мамонта убили. Здоровый был, шельма, да разрывные пули тоже не шутка. Вырезали клыки, насушили мяса, нагрузили на носильщиков, пошли дальше.
* * *
В Сокольниках лесные люди напали… Чуть не съели всю экспедицию, да окопались вовремя, отбились. Очень было страшно.
* * *
– Вот вам и Москва! Вон эта палка торчит – радио. А возле стальная дверь под землю идет. Таких дверей двенадцать, а сбоку все бронировано. За двенадцатой совнарком и сидит. Эй, стража! Какого-с иностранца привели!
– Чего надо?!
– Хотели бы представиться Ленину и Троцкому…
– Раздевайся!
– Помилуйте, за что же?!.. Я…
– Да, может быть, у тебя бомбы за пазухой.
– Так вы просто обыщите!
– Просто! У вас все просто. А может, у тебя в пуговицах мелинит зашит.
Раздели. Повели. Загремели стальные двери – одна за другой, одна за другой.
За одиннадцатой – человек вышел: на голове пук волос, на подбородке клок, глаза из-за пенсне пытливо поглядывают: видно, что сам Троцкий.
– Очень рады! Наконец-то империалистические страны признали нас.
Поговорили о том о сем.
Вдруг хозяин встал, сорвал с себя бородку, пенсне, сказал:
– Ну, теперь я вам Троцкого покажу!
– Да разве вы сами не Троцкий?
– Эва, прыткий какой! Это так сразу не делается. Сначала я должен был в тебе увериться.
– Но в чем же, Господи?!..
– А вдруг ты белогвардеец? Пришел покуситься на него?!..
– Помилуйте, чем же? Ведь я – голый.
– Толкуй. А может, ты динамиту нажрался, да с разгону брюхом в него ка-ак саданешь… Эх, хитер теперь наш подданный пошел. Одначе, пожалуйте! Вот тут, за этой последней дверью…
Загремела последняя дверь.
Большая, низкая комната…
Стены забраны стальными листами, с заклепками на ребре. Стол, на столе – свечка…
Сидят, понурившись, два человека, друг от друга отвернулись, – надоели, очевидно, друг другу до смерти.
– Вы к нам? Чем обязаны?..
– Льщу себя счастьем лицезреть правителей такой огромной страны!..
– Ну, что ж, лицезрейте…
Потоптался новый Стенли, переступил с ноги на ногу:
– Ну, уж пойду я! Душновато тут…
– Да, невесело. Заходите еще как-нибудь.
– Почту за честь… Я когда-нибудь в будущем году… наведаюсь…
Повернулся. Загремели стальные двери – одна за другой… Вышел на свежий воздух. Снова перед ним двор; на дворе кол; на колу вместо мочалы – радио…
* * *
Стареть я стал, что ли.
Старые люди любят, проснувшись, свои сны рассказывать.
Вот и я рассказал, что мне вчера снилось. Что бы это значило, этот сон, а?..
Уники
Петербург. Литейный проспект. 1920 год. В антикварную лавку входит гражданин самой свободной в мире страны и в качестве завсегдатая лавки обращается к хозяину, потирая руки, с видом покойного основателя Третьяковской галереи, забредшего в мастерскую художника:
– Ну-ну, посмотрим… Что у вас есть любопытного?
– Помилуйте. Вы пришли в самый счастливый момент: уник на унике и уником погоняет. Вот, например, как вам покажется сия штукенция?
«Штукенция» – передняя ножка от массивного деревянного кресла.
– Гм… да! А сколько бы вы за нее хотели?
– Восемьсот тысяч!
– Да в уме ли вы, батенька… В ней и пяти фунтов не будет.
– Помилуйте! Настоящий Луи Каторз.
– А на черта мне, что он Каторз. Не на стенке же вешать. Каторз не Каторз – все равно, обед буду сегодня подогревать.
– По какому это случаю вы сегодня обедаете?
– По двум случаям, батенька! Во-первых, моя серебряная свадьба, во-вторых, достал полфунта чечевицы и дельфиньего жиру.
– А вдруг Чека пронюхает?
– Дудки-с! Мы это ночью все сварганим. Кстати, для жены ничего не найдется? В смысле мануфактуры.
– Ну, прямо-таки, вы в счастливый момент попали. Извольте видеть – самый настоящий полосатый тик.
– С дачной террасы?
– Совсем напротив. С тюфячка. Тут на целое платьице, ежели юбку до колен сделать. Дешевизна и изящество. И для вас кое-что есть. Поглядите-ка: настоящая сатиновая подкладка от настоящего драпового пальто-с! Да и драп же! Всем драпам драп.
– Да что же вы мне драп расхваливаете, когда тут только одна подкладка?!
– Об драпе даже поговорить приятно. А это точно, что сатин. Типичный брючный материал.
– А вот тут смотрите, протерлось. Сошью брюки, ан – дырка.
– А вы на этом месте карманчик соорудите.
– На колене-то?!!
– А что же-с. Оригинальность, простота и изящество. Да и колено – самое чуткое место. Деньги тащить будут – сразу услышите.
– Тоже скажете! Это какой же карман нужен, ежели я, выходя из дому, меньше двенадцати фунтов денег и не беру. Съедобного ничего нет?
– Как не быть! Изволите видеть – настоящая «Метаморфоза», – Перль-де-неж!
– Что же это за съедобное: обыкновенная рисовая пудра!
– Чудак вы человек: сами же говорите – рисовая, и сами же говорите – несъедобная. Да еще в 18-м году из нее такое печенье некоторые штукари пекли…
– Ну, отложите. Возьму. Да позвольте, что же вы ее на стол высыпаете?!
– А коробочка-с отдельно! Уник. Настоящий картон и буквочки позолоченные. Не я буду, если тысячонок восемьсот за нее не хвачу.
– Вот коробочку-то я и возьму. Жене свадебный подарок. Бижутри, как говорится.
– Бумажным отделом не интересуетесь? Рекомендовал бы: предобротная вещь!
– Это что? Меню ресторана «Вена»? Гм… Обед из пяти блюд с кофе – рубль. А ну, что ели 17 ноября 1913 года? «Бульон из курицы. Щи суточ. Пирожки. Осетрина по-русски. Индейка, рябчики, ростбиф. Цветная капуста. Шарлотка с яблоками». Н-да… Взять жене почитать, что ли.
– Берите. Ведь я вам не как меню продаю… Вы на эту сторону плюньте. А обратная-с – ведь это бристольский картон. Белизна и лак. На ней писать можно. Я вам только с точки зрения чистой поверхности продаю. И без Совнархоза сделочку завершим. Без взятия на учет. Двести тысячонок ведь вас не разорят? А я вам в придачу зубочистку дам.
– Зачем мне? Все равно она безработная будет…
– Помилуйте, а перо! Кончик расщепите и пишите, как стальным.
– Да, вот кстати, чтоб не забыть! Мне передавали, что у Шашина на Васильевском Острове два стальных пера продаются № 86.
– Да правда ли? Может, старые, поломанные.
– Новехонькие. Ижицын ездил к нему смотреть. № 86. Тисненые, сволочи, хорошенькие такие – глаз нельзя отвести. Вы не упускайте.
– Слушаю-с! Кроме – ничего не прикажете?
– Антрацит есть?
– Имеется. Сколько карат прикажете?
* * *
Этот рассказ написан мною вовсе не для того, чтобы рассмешить читателя для пищеварения после обеда.
Просто я, как добросовестный околоточный, протокол написал…
Урок литературы
Новый учитель вошел в класс и, ласково поклонившись ученикам, сказал:
– Здравствуйте, дети!
– Здравствуйте, товарищ учитель!
– Все ли в сборе?
– А черт его знает!
– То есть, как это так?!
– А так. Что мы, за хвост будем ловить всякого, кто не пришел?
– А все-таки?
– Ну вот, например, Евдокимова Андрея нет, Перешло хина Егора…
– Что ж они… заболели?
– Евдокимов пошел на Сенную, батькин галстук и манжеты загонять, а Переплюхин женится нынче.
– Как женится? Вы шутите!
– Один такой шутил, – так его на мушку взяли.
– Но все-таки! Мальчишке четырнадцать лет, и в такие годы связывать себя на всю жизнь…
– Бросьте, товарищ, волноваться: печёнка лопнет. Кой там черт на всю жизнь! Он обещал мне через неделю с ней развестись. Он, товарищ учитель, из-за интересу женится. По расчету: у невесты есть полфунта жиров и две банки сгущенного молока. Отберет, слопает и разведется.
Новый учитель вздохнул, свеся голову, и сказал:
– Итак, займемся мы сейчас…
Дятлов Степан подошел к нему с таинственным видом и шепнул:
– Есть комбинация!
– То есть?
– Отпустите меня сейчас – я вам раза нюхнуть дам…
– С ума ты сошел! Что это значит «нюхнуть»?
– Кокаинчику…
– Пошел на место, скверный мальчишка. Если тебе нужно по делу, я тебя и так отпущу. А подкупать меня этой дрянью!!..
– Да мне по делу и нужно: одно свиданьице. То есть такая девчонка, товарищ учитель, – огонь! Препикантное созданье. Хотите, потом познакомлю?
– Пошел вон на место!
– Ну, последний разговор: три понюшки хотите? Да другой бы зубами уцепился…
– Садись. Итак, господа, сейчас мы займемся Гоголем…
– Гоголь-моголь! Неужто устроите? Вот это по-товарищески!
Взоры алчно засверкали, языки облизнули губы и все сдвинулись ближе.
– Гоголь! Это писатель такой.
Взоры у всех потухли, и руки вяло опустились.
– Подумаешь, важное кушанье. Знал бы, сразу дёру дал!
– Итак, Гоголь: «Мертвые души».
– Ловко! Кто ж это их угробил?
– Никто. Это умершие крестьяне…
– Так-с. Разрешили, значит, продовольственный вопросец. Ну, жарьте дальше.
– «В ворота гостиницы губернского города N въехала довольно красивая рессорная бричка, в какой ездят…»
– Комиссары, – подсказал Дятлов.
– Ничего не комиссары, – усмехнулся учитель. – Это был помещик Чичиков.
– Агент Антанты, – догадался кто-то сзади.
– «Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности…»
– Понимаем-с. Губчека помещалась!
– При чем тут – Губчека? – нетерпеливо поморщился учитель… – «За Чичиковым внесли его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи… („Миллионов десять стоит!“ – вздохнул кто-то сзади). Вслед за чемоданом внесен был ларчик красного дерева, сапожные колодки… („Знаем мы, для чего эти колодки! При допросах пальцы завинчивают…“)… и завернутая в синюю бумагу жареная курица».
Все вдруг зашевелились…
– Как!.. Как?.. Прочтите еще раз это место:
– «Завернутая в синюю бумагу жареная курица…»
– Вот буржуй анафемский!
– Реквизнуть бы!
– Хоть бы ножку одну сковырнуть…
Учитель перешел на описание внутренности общей залы, и все опять потухли. Опущенные скучающие головы поднялись только при магических словах: «Чичиков велел подать себе обед».
– Как обед!! Какой обед? Ведь у него же жареная курица была?!
– «Покамест ему подавали разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи со слоеным пирожком, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок…»
– Да неужто ж не лопнул?!..
– Брехня!..
– Стой, товарищ! Посчитаем, сколько такой обед должен стоить. Клади на щи с пирожком – пятьсот тысяч, мозги – восемьсот тысяч…
– Это, может, твои мозги! Где ты жареные мозги с горошком и хлебом за восемьсот тысяч найдешь? Тут миллионов на шесть будет!..
Учитель усмехнулся.
– То, что Чичиков ел в трактире, – вздор! А вот послушайте, чем его угостила Коробочка. «Прошу покорно закусить», – сказала хозяйка. Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой с сняточками, и невесть чего не было… «Пресный пирог с яйцами», – сказала хозяйка. Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его. – «А блинов?» – сказала хозяйка. Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнув их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой…
– Брехня!..
– Тьфу-ты, черт! – сплюнул кто-то. – А где он еще обедал?
– Дело не в этом. Я вам лучше прочту гениальное описание характера как самого Чичикова, так и его слуг.
– Нет, к черту! Это мимо.
– Не надо!
– Ну, описание Собакевича… хотите? Замечательно выпукло. Будто изваян резцом гениального скульп…
– А он у него обедал?
– Обедал.
– Что! Ну-ка что? Чего обедал?
– Щи, моя душа, сегодня очень хороши, – сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками.
– Возьмите барана! – сказал Собакевич, обращаясь к Чичикову: – это бараний бок с кашей. У меня, когда свинина, всю свинью давай на стол; баранина, – всего барана тащи; гусь, – всего гуся. За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была больше тарелки; потом индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем!..
– Брехня! – простонал сзади страдальческий голос.
– Брехня? – обиделся учитель. – Нет-с, господа, Гоголь не врет! Вы возьмите, как он правдиво описывает характер Плюшкина…
– А у него обедал?
– Ну, знаете, у Плюшкина не пообедаешь…
– К черту тогда Плюшкина!
– У кого еще обедал?
– У Манилова, у Петуха обедал, завтракал у полицмейстера… Вы послушайте, как прекрасно описан тип полицмейстера…
– К черту тип! Что он там завтракал?
– «Появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросоленная, селедки, севрюжки, сыр, копченые языки и балыки, – это было все со стороны рыбного ряда. Потом появились изделия хозяйкиной кухни: пирог с головизной, куда вошли хрящ и щеки девятипудового осетра; другой пирог с груздями, пряженцы, маслянцы, взваренцы».
– Брехня!! – возопил Кустиков Семен, заткнув уши и мотая головой. – Не может этого быть!
Учитель задумчиво и сочувственно оглядел свою паству. Вздохнул:
– Нет, это было.
– А почему теперь нет? Ну, скажите! Ну? Почему?
– Теперь нет потому, что нынешний коммунистический строй, разорив и разрушив экономическую жизнь страны и уничтожив священное право собственности, убил охоту к труду и…
Дятлов Степан вдруг вскочил и торопливо крикнул:
– Который час? Учитель вынул часы.
– Ах, какие красивые! Можно посмотреть? Дятлов Степан подошел, наклонился к жилету учителя, будто рассматривая часы, и шепнул:
– О том, что вы говорите, – после доскажете. При Цибикове и Вацетисе нельзя.
– Господи! Почему?
– Они легавые. В «ве-че-ка» служат. В момент засыпетесь…
Учитель снова обвел взглядом худые лица с горящими глазами, в последний раз вздохнул и, ни слова не говоря, забрав своего Гоголя, вышел.
