Текст книги "Чертополох"
Автор книги: Аркадий Селиванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
IV
Когда Сидоревич, «в обход закона», ввел Никитина в игорную залу и покинул его среди хаоса, в облаках табачного дыма, Никитин даже слегка растерялся, до такой степени была необычна окружающая обстановка.
Игра шла за шестью столами, и какая игра! Скромному провинциальному доктору никогда и не снилась эта вакханалия богатства, азарта и беспечности. Пачки сторублевок, тяжелые кучки золота и вороха небрежно скомканных мелких кредиток ежеминутно переходили из рук в руки, брались без улыбки радости, отдавались без вздоха огорчения, точно это были не деньги, не деньги – эквивалент земного благополучия, а лишь пестрые, разноцветные игрушки, которыми небрежно и вяло перекидывались взрослые, и в большинстве уже седые, дети.
Банкомет, худощавый, благообразный старичок, вынимал из кармана пачки денег и с равнодушным, скучающим видом отдавал своим партнерам целые маленькие состояния в десять, двенадцать тысяч рублей. Отдавал только потому, что в трех, лежащих перед ним плоских и полусмятых, картах не хватало одного очка.
– Господи! – думал Никитин. – Да ведь на эти деньги можно у нас, в N-ске, купить и дом, и землю и до конца дней прожить, как у Христа за пазухой.
Он отходил к соседнему столу, но и там видел ту же картину: безмолвную, тихую и огненную пляску азарта, холодное до цинизма отношение к деньгам.
Изредка лишь кто-нибудь, да и то из мелкотравчатой молодежи, бормотал глухое проклятие, или нервно двигал стулом, но корректные соседи тотчас же косили на него сердито-недоумевающие глаза и дружно шикали, и неопытный экспансивный игрок сконфуженно затихал.
– Ну, на первый раз довольно, – произнес Сидоревич, неслышно подошедший к зачарованному приятелю. – Пойдем ужинать. Я тебя познакомлю с одним коллегой. Что, здорово? Почище вашего N-ского клуба? То-то, пижон. Идем!
– Откуда у них столько денег? – спросил Никитин.
– Откуда? Гм… Биржа, тотализатор, другие клубы… Водоворот. А кто-нибудь и свои кровные спускает, и это случается, а то и похуже…
– А что?
– А это, когда уже казенные идут в оборот, или доверительские. Всяко бывает. Идем, я тебя познакомлю с доктором Дерновым, славный парень, хотя теперь уже и не играет, бросил, но из могикан и когда-то гремел.
В столовой было уже людно и весело. За большим столом сидели три дамы в компании с бритолицыми актерами, пили шампанское, громко болтали и хохотали. Юный офицерик и несколько штатских толпились у стойки буфета, спорили, поздравляли кого-то с выигрышем и чокались большими, «двухспальными» рюмками. Неслышно лавируя между стульями и жонглируя подносами, шмыгали лакеи и Никифор с ожесточением вертел в холодильнике пузатую бутылку.
За столом Сидоревича сидел полноватый шатен средних лет с подстриженными усами и маленькой, остроконечной бородкой.
– Знакомьтесь, – сказал Сидоревич, – коллеги, Дернов, Никитин… Заказывай, Саша, а я сейчас… Меня рвут на части…
– Я слышал, вы приезжий? – спросил Дернов, добродушно улыбаясь.
– Да, – ответил Никитин.
– И в нашем клубе впервые?
– Здесь? Да.
– Ну, так я вам искренно завидую.
– Чему? – удивился Никитин.
– Я всегда завидую, когда встречаю человека, который еще впервые подходит к какой-нибудь интересной и новой для него стороне жизни.
– Но я это уже видел и раньше, – Никитин кивнул на двери в карточную, – хотя, конечно, и не в таких размерах…
– Нет, вы и сегодня еще не видели. Это лишь внешность игры: крупные ставки, быстрое богатство… Все это лишь внешность, и малоинтересная.
Никитин пожал плечами.
– Да, да, – продолжал Дернов, – и не сегодня, да еще и не скоро, надеюсь, вы увидите главное: однообразную и многогранную, простую и страшно сложную психологию игрока.
– Ну, что, Саша? Заказал ужин? – подбежал Сидоревич. – Нет? Э! Я вижу, вы уже мудрствуете лукаво. Вы, доктор, предложили бы лучше нашему гостю добрую котлету сначала, а уже потом бы и угощали его вашей философией. Ты, Саша, его не очень слушай; он ведь тоже был нашего поля ягодка, а теперь завял и философствует. Дай ему волю, так он сейчас бы потребовал кареты скорой помощи и всех этих лордов и джентльменов, всех нас вкупе отправил бы на десятую версту, в психиатрическую…
Дернов тонко усмехнулся.
– Ну, вам-то лично эта опасность не угрожает. Вас-то я не тронул бы.
Сидоревич поморщился, но тотчас же махнул рукой и закричал:
– Никанор! Что, же ты? Карту, вино, шевелись!..
Никанор бросил свое скучное занятие, выхватил из ведра бутылку, запеленал ее в салфетку и стал разливать в широкие бокалы холодный, бледно-золотистый мумм.
– А вы не играете? – спросил Дернов.
Никитин слегка замялся и порозовел.
– Нет, то есть, играл еще студентом и в карты, и на биллиарде, но потом… не приходилось.
– Где ему! Птенец еще… – сказал Сидоревич. – Да и жены боится. А знаешь, что? Таким, как ты, желторотым, всегда везет вначале. Вот, после ужина, поди и поставь quel-que chose. Пари держу, что возьмешь.
– Нет, не стоит… Да, у меня и денег при себе немного… – улыбнулся Никитин.
– Что значит немного? Хотя бы рубль один есть, и довольно. Я однажды с рубля сделал четыреста.
– Искушайте, искушайте, Мефисто, – засмеялся Дернов. – Счастье коллеги, что он приезжий, а то вы и его втянули бы в болото.
– Ну, уж и болото… Что он может проиграть? Несколько рублей. А выиграть может уйму денег, накупит здесь жене подарков разных, финтифлюшек столичных, да и махнет к своей дражайшей… То-то встретит она его… – Сидоревич захохотал и запел своим bier-басом:
И не будет конца поцелуям…
Дернов слегка потянулся и встал.
– Ну, господа, до свидания! – сказал он. – Мне пора бай-бай, – и, пожимая руку Никитина, добавил:
– А все-таки – мой добрый совет, коллега, завтра же укладывайте чемоданы.
V
Хмурый и кислый петербургский полдень смотрел в окно скромного номера на только что проснувшегося Никитина.
Обычно розовое лицо молодого врача сегодня пожелтело и слегка опухло. Александр Викторович морщился от головной боли, сжимал руками виски и старался припомнить вчерашнее. Закурил папиросу, приподнялся на локте, долго и внимательно рассматривал пестрый дикий рисунок коврика у кровати и вдруг вспомнил.
Вскочил с кровати, бросился в угол к дверям, где на стуле и на полу лежало его платье, сброшенное вчера наскоро, как попало, дрожащими от нетерпения руками обшарил карманы сюртука, вынул небольшой портфель, раскрыл его и засмеялся тихим, радостным смехом большого ребенка.
Он опустился на кровать и, как бы не веря еще своим глазам, точно боясь прогнать волшебный сон, долго перебирал в руках деньги, пересчитывал их, раскладывал по одеялу и позванивал тяжелыми золотыми монетами.
– Шестьсот тридцать бумажками и сорок пять золотом. Ух!.. – шептал Александр Викторович, и широкая счастливая улыбка не сходила с его лица.
Собрал деньги, сунул портфель под подушку, закурил и снова растянулся под одеялом, блаженно жмуря глаза и вспоминая вчерашнюю ночь.
Все было как во сне! Когда ушел Дернов, пили еще вино, кофе и ликеры. За их столом на месте Дернова сидела стройная брюнетка с трагическим лицом и лукавой улыбкой, чокались, пили за ее здоровье, потом ходили с Сидоревичем в карточную и Никитин играл.
Помнится, он стоял у стола и ставил деньги вначале, как автомат, безвольно повинуясь указаниям Сидоревича, и с недоумением видел, как его скромная ставка росла, удваивалась после каждой сдачи карт. Сидоревич, как и всегда, когда ему случалось распоряжаться чужими суммами, проявлял в игре безумную, головокружительную смелость.
Напав на неудачную для банкомета талию, когда начиналась так называемая «раздача», он мог зарезать своими ставками любого банкомета. В таких случаях говорили: «Сидоревич землю роет» и часто просили его снять или уменьшить ставку, но Сидоревич был неумолим, на все просьбы качал отрицательно головой и стоял внутренне кипящий от нетерпения, натянутый, как струна, но внешне – спокойный и невозмутимый. Обычно кончалось тем, что безденежный или трусливый банкомет бросал талию и Сидоревич, не спеша, забирал свои деньги и отходил к другому столу в поисках новой жертвы.
Но так играл Сидоревич только «на чужие», когда же ему случалось играть на свои, он был неузнаваем, сжимался, уменьшал ставки, подолгу выжидал карту, менял табло и, в большинстве случаев, ограничивался мелким выигрышем в несколько рублей. В таких случаях он улыбался, называл себя «курочкой, которая по зернышку клюет»… и хитрыми, умными глазками посматривал на зарвавшихся игроков.
Вчера в сотый раз оправдалась теория Сидоревича, о том, что пижон, играющий впервые, – проиграть не может. Пятнадцать рублей Никитина, через несколько удачных и смелых «ударов» выросли почти в пятьсот и в этот момент Сидоревича позвали в кассу.
– Подожди, я сейчас, – сказал он Никитину и убежал.
Никитин остался у стола, сжимая в руке свое богатство и растерянно улыбаясь.
– Сделайте игру, – громко предложил банкомет и взглянул на Никитина.
Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, но повинуясь какому-то внутреннему толчку, Никитин поставил все свои деньги.
– Игра сделана, – сказал банкомет и в наступившей тишине с мягким шелестом ложились пестрые карты.
– Комплект! – произнес чей-то радостно возбужденный голос и ничего еще не понимающий Никитин видел, как банкомет жестом досады бросил карты и вытащил из кармана толстый черный бумажник.
– Что ты сделал? Неужели поставил? – спросил подбежавший Сидоревич.
Никитин молча кивнул головой.
– Ловко! Молодчина! Ну, для первого дебюта хватит, баста! Забирай капиталы и пойдем.
Вернувшись в столовую, считали выигрыш.
– Ого! – воскликнул Сидоревич. – Без малого тысяча… Для начала недурно. Впрочем, я знал, что ты выиграешь, – это уже закон природы. А теперь скажи мне спасибо и ссуди мне на несколько дней парочку бумажек… Ладно? – и, не дожидаясь ответа, он вынул из пачки двести рублей, небрежно скомкал бумажки и сунул их в жилетный карман.
– Merci! – сказал Сидоревич и махнул рукой Никанору.
Снова пили. Ели какого-то необыкновенного лангуста. Хорошенькая брюнетка звонко хохотала, чокалась с Никитиным и утверждала, что это именно она принесла ему счастье.
– Правильно! – изрек Сидоревич. – Гони-ка сюда сотнягу, – снова взял деньги из лежащей еще на столе пачки и сунул их в замшевый мешочек Софьи Львовны.
– Теперь спрячь, – добавил он, – а то налетит воронье…
Никитин прятал деньги, смотрел на Софью Львовну и все еще молча улыбался блаженной улыбкой.
Помнится, Сидоревич несколько раз убегал от стола и в эти моменты к Никитину подходили какие-то незнакомые, необыкновенно приличные молодые люди и просили «до завтра» мелкие суммы. Никитин давал, чокался с Софьей Львовной и снова пил, пил…
Здесь воспоминания о вчерашней ночи обрывались и дальше уже все заволакивалось розовым туманом.
Никитин бросил папиросу, сладко потянулся под одеялом и мысль его от воспоминаний перешла уже к проектам.
– Необходимо сейчас же поехать и купить подарок Лиле, – решил он. – Только что же купить? Серьги разве? Милая! – подумал Никитин с внезапным приливом нежности к своей далекой скромной жене. – Я знаю, ей давно уже хочется иметь маленькие бриллиантовые серьги – «росинки», точь-в-точь такие, как у прокурорши… Вот обрадуется-то!
Он вскочил и стал поспешно одеваться.
– Завтра же махну домой, – решил он. – Бог с ним, с Питером, всего не увидишь…
Одевшись, Никитин еще раз пересчитал, улыбаясь, деньги и уже взял в руки шапку, как в дверь номера постучались и на пороге появился Сидоревич.
– Уже? Молодчина!.. – сказал он. – Я думал застать тебя еще в постели после вчерашнего… Ну, тем лучше. Едем.
– Куда? – спросил Никитин.
– Куда? Ловко!.. Как это вам понравится? Сам же вчера пригласил нас завтракать, а теперь спрашивает: куда?
– Разве? – сконфузился Никитин. – Прости, забыл. Очень уж я вчера того… на радости…
– Ну, ладно, едем. Ты поезжай вперед в тот ресторан, где мы вчера обедали, займи кабинет и распорядись, понимаешь? А я следом за тобой, только за Софочкой заверну.
– Как? И она?
– Ну, это уже, действительно, того… – захохотал Сидоревич. – Совсем значит память отшибло. Сам же ты целовал ей ручки и взял с нее слово, что сегодня завтракаем.
– Эх! – поморщился Никитин. – Я уже хотел ехать завтра, а сегодня купить кое-что…
– Успеется, и завтра купишь. Будь спокоен – Гостиный двор не убежит. Бери шапку.
VI
– Такие случаи бывали, – говорил Сидоревич, сидя в санях рядом с румяной от мороза Софьей Львовной. – Паренек он немудрый, но таким-то и везет. Вспомни Куликова, тоже с грошей начал, а теперь видела, какие бриллиантища закатил он своей Маруське?.. Не пройдет номер, – черт с ним, пусть едет к своей благоверной, а в случае чего – дура будешь, если упустишь.
– Размечтался, – улыбнулась Софья Львовна. – Было бы, с чего раздувать; скорей всего, что твой зеленый медикус сегодня же лопнет, как мыльный пузырь.
– Ну, нет. У меня на этот счет нюх безошибочный. Вот вспомни мое слово. Только нас-то, бедненьких, не забудьте…
– Небойсь, напомните, – ответила Софья Львовна и звонко захохотала.
А в это время, пока лакей татарин, жирный, гладкий и розовый, как йоркширский поросенок, сервировал завтрак, зеленый медикус в ожидании Сидоревича ходил из угла в угол по пушистому ковру кабинета, хмурился, покусывал губы и ругал себя тряпкой, пьяницей и даже развратником.
Все еще не мог он стряхнуть с себя утреннюю мечту о скорой милой встрече с темно-серыми «строгими» глазами Лили и неудержимо тянуло его домой в атмосферу чистоты и порядка трезвой трудовой жизни. И почти до физической боли мучило его несоответствие своего настроения с окружающей обстановкой.
Впервые еще бедняга Никитин мучился этой болью и не знал еще иронии жизни, не знал, что самое искреннее раскаяние и самые чистые, трезвые и благородные мысли посещают душу чаще всего на утро после пьяного разгула, острыми зубами грызут совесть до первой новой рюмки и затем испаряются, пропадают бесследно, как трагикомический призрак.
– Черт с ними и с деньгами-то! – пилил себя Никитин. – Пришли махом и уйдут прахом. И дернула меня нелегкая связаться с этим пьяницей и бездельником. Вчера бы еще мог уехать и теперь бы уже подъезжал…
– Тот же и мы, – сказал Сидоревич, входя в кабинет. – Скучаешь? Распорядился? Ну, разоблачайтесь, драгоценнейшая. Шурка, возьми же хоть муфту у моей дамы…
– Он еще не проснулся, – засмеялась Софья Львовна.
VII
– Рецидивист, – улыбнулся Дернов, здороваясь в читальне с Никитиным. – Опять к нам пожаловали? Слышал о вашем вчерашнем успехе и огорчился. Лучше, если бы судьба с первого же раза дала вам хорошую встрепку.
– Почему?
– А потому, что для меня уже, как дважды два, – ясно ваше настроение, ваши мечты и я знаю, что вы уже не уедете завтра, вы уже отравлены. Иначе, зачем вы здесь?
– О, нет, сегодня в последний раз, а завтра уеду во что бы то ни стало… – протестовал Никитин с искусственной горячностью сомневающегося в себе человека. Ему были и неприятны слова Дернова, и, в то же время, что-то тянуло его к этому человеку, так не походившему на Сидоревича и всех окружающих. И с приливом невольной откровенности он добавил, понизив голос: – Может быть, вы и правы, – пожалуй, я и отравлен уже, но… у меня есть противоядие – служба и жена…
– Почти у каждого из них, – Дернов указал жестом на карточную комнату, – есть и служба, и жена, и семья…
– Да, но… – Никитин слегка покраснел. – Я еще так недавно женат и люблю жену, страшно скучаю…
– Увы, я не хотел бы быть пророком, но и любовь бессильна. Грусть разлуки вы прогоните новыми впечатлениями, жгучим волнением игрока, наконец, вином, а сознание своей вины перед любимой и одинокой женой и муки раскаяния с успехом вытравите угодливыми софизмами, соображениями о том, что добытые игрой деньги еще более скрасят вашу общую жизнь, увеличат благополучие любимой женщины и доставят ей же еще новые, неизведанные радости…
Никитин молча слушал эту спокойную, слегка ироническую тираду и думал: «Он прав, тысячу раз прав: разве не тянуло меня утром к Лили, а теперь я снова здесь».
– Поверьте мне, коллега, – продолжал Дернов. – Яд не в том, что в несколько минут, благодаря случайному капризу Фортуны, вы становитесь обладателем шальных незаработанных денег, не в том, что вчерашний бедняк, считавший копейки, сегодня может швырять, не задумываясь, сотни рублей, но в том, что каждый счастливчик случайную комбинацию карт и свое слепое счастье – приписывает лично себе, своему уму, характеру, знанию игры, своей смелости. Он растет в своих собственных глазах и, что еще хуже, в глазах окружающих по мере своего выигрыша. Вчерашнее абсолютное ничтожество, какой-нибудь полуграмотный приказчик, банковский клерк, или канцелярский чиновник, мечтавший, как о пределе земного счастья, о десятирублевой прибавке к жалованию, завтра уже, с небрежной, скучающей миной на плоском лице ставит на карту сумму, равную его годовому бюджету. Всю жизнь пивший только водку и скверное пиво, завтра он уже разбирается в марках шампанского, морщится, отведав плохо согретый поммар, обвешивается, как старая кокотка, бриллиантовыми кольцами и брелоками, швыряет только что закуренные рублевые гаванны и покупает себе женщину, хотя и продажную, и подержанную, но все же такую, о которой еще вчера не смел и мечтать и до которой ему далеко, как до звезды небесной. Ох! Поистине, можно было бы захлебнуться в этой пошлости, но, к счастью, эти типы недолговечны. Из сотни этих мыльных пузырей, едва ли один сумеет остановиться вовремя, удаляется под сень струй, открывает бакалею, кассу ссуд, или дом терпимости, и доживает свои дни мирно и беспечально, окруженный уважением добродетельных мещан… Большинство же кончает плохо. Лопается с треском, чаще всего с какой-нибудь растратой, или хотя бы с последним комплектом, открытым «на арапа», и, отбившись уже окончательно от трезвой трудовой жизни, становится клубным паразитом, выклянчивающим у выигравших трешки и рублики «на извозчика», ужинающим за счет счастливчика и если еще не шуллерничающим и не ворующим деньги, то только благодаря трусости и полной бесталанности…
В дверях из столовой остановился Сидоревич и махнул рукой Никитину.
– Пойдем, – сказал он, – я составил для тебя стол. Садись и попробуй себя в роли банкомета.
Никитин поднял голову, слегка помялся, с виноватой улыбкой, кивнул своему собеседнику и пошел в карточную.
– Когда придет твоя очередь метать банк, – предупредил Сидоревич, – за себя ставь сколько хочешь, но не забудь поставить красненькую за нас. Понимаешь? Пятерку за Софью Львовну, она просила, и пятерку за меня, я потом отдам.
VIII
Банк у Никитина долго «не завязывался». Он метал уже несколько раз, закладывал различные суммы, требовал новые карты, но все было тщетно, вчерашнее счастье сегодня ему изменяло и все его банки срывались по первой, или второй карте. Деньги его медленно таяли и в бумажнике оставалась уже единственная сторублевка.
Сидоревич несколько раз подходил к столу, молча смотрел на игру своего приятеля, махал разочарованно рукой и отходил с кислой миной.
– Сделайте ромбус, – тихо, почти шепотом, посоветовал Никитину сидевший рядом с ним «на швали» безусый блондинчик, во весь вечер не поставивший ни одного рубля, но внимательно, хотя и платонически следивший за ходом игры.
Никитин взглянул на него с недоумением.
– Когда придешь ваша очередь, вы лишний раз перетасуйте карты. Это называется «ромбус», – пояснил блондинчик. – Часто помогает.
Никитин послушался.
Блондинчик был прав. Банк завязался, Никитин метал, бил карту за картой и на столе перед ним уже лежала плотная горка денег, возраставшая с каждым новым ударом. Никитин метал, как автомат, глядел на деньги, невольно улыбался, пробовал мысленно подсчитать свой банк и сбивался.
Блондинчик суетился, привстал со стула, подвигал к Никитину деньги, давал сдачу партнерам и громко, радостным голосом приглашал:
– Сделайте игру.
Наконец, талия кончилась.
– Баста! – сказал Сидоревич. – Бросай, Саша. Второй такой «иерихонки» не замечешь. Забирай деньги и идем.
Блондинчик опасливо покосился на Сидоревича, но не утерпел, склонился к уху Никитина и шепнул:
– Это я вам посоветовал сделать ромбус, и видите, как кстати… Не можете ли вы мне ссудить до завтра рублей десять… или пять…
Никитин молча подвинул к нему несколько мелких кредиток и встал.
– Идем, идем! – повторил Сидоревич. – Бери деньги, там сосчитаем.
Считать деньги пошли в «комитетскую».
– Подальше от глаз, – пояснил Сидоревич.
Притворил двери и даже спустил портьеру.
– Ну-с, приступим, – сказал он, садясь за стол против Никитина и потирая руки. – Вываливай капиталы, так. Считай сотни, а я всю мелочь…
Выигрыш оказался значительным. Сидоревич вооружился мелком и подвел итог.
– Четыре тысячи шестьсот двадцать… Ну, и везет же тебе. В одну талию и на сравнительно плохом столе – этакую суммию. Молодчага! Ну-с, спрячь четыре тысячи, спрячь, вот так… а из этих я беру себе двести, да столько же для Софочки, на ее долю. Понял? И вот, что…
Сидоревич вынул часы.
– Теперь еще рано. Здесь тоска. Я сегодня свободен – все говорит за то, чтобы махнуть куда-нибудь за город в место злачное. Ты посиди здесь минутку, а я сейчас закажу автомобиль и предупрежу Софочку, пусть она захватит подругу. Сегодня, брат, и я хочу иметь свою даму…
Сидоревич сорвался с места и пошел к дверям.
– А все-таки ты, Шурка, свинья! – сказал он, обернувшись. – Я тебя и сюда затащил насильно, почти на аркане, и играть уговорил, и все… Ты с грошей сделал этакую уйму денег, а мне хоть бы спасибо сказал… Ну, ладно, с тебя сегодня угощение…
Никитин остался один, прошелся из угла в угол по мрачной полуосвещенной «комитетской», закурил папиросу, жадно затянулся, вспомнил сегодняшний завтрак, глаза Софьи Львовны, ее звонкий, задорный смех, маленькую ножку… потрогал снова карман сюртука, где лежал разбухший бумажник, и самодовольно улыбнулся.
