Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

6

Но Наталью Александровну Париж не отпускал. Он снился по ночам. Снилась живая мама из детства, молодая, красивая, полная сил. Снились подруги. Иногда просыпалась с ощущением, будто всю ночь напролет бродила по знакомым парижским улицам. Но наяву за окнами оказывался нелюбимый Брянск.

По проторенной дорожке ходила в мастерскую брать материю или сдавать готовые панамки. Это в будни. По выходным – в санаторий к дочери. Вот и все ее маршруты, если не считать базара и магазинов.

Карточную систему отменили, с продуктами стало трудней, цены на базаре взлетели, в магазинах опустели полки. Каждый день приходилось ломать голову, что приготовить на ужин.

Сергей Николаевич приходил со стройки затемно, усталый, молчаливый. Кормила, убирала посуду, ждала, когда муж ляжет спать, садилась шить домашние заказы. Придвигала на край стола самодельную настольную лампу, заслоняла свет от Сергея Николаевича поставленной торцом книгой. Засиживалась далеко за полночь, пока глаза не начинали слипаться. Раз так и уснула за столом.

Весна пришла дружная, с веселыми грозами и проливными дождями. Пленные немцы стали разбирать леса на здании городского театра. В весеннем воздухе далеко слышен был перестук молотков.

Однажды шла из булочной вдоль высокого, из плотно пригнанных одна к другой досок, забора, засмотрелась на раннюю звездочку в разрывах быстро летящих облаков и вдруг остановилась в испуге. Кто-то схватил ее за рукав. Мужской голос со странным акцентом шепнул:

– Мадам не пугаться! Смотреть. Корошо. Корошо.

Это был пленный немец. Наталья Александровна сразу догадалась. Он выглядывал в проем сдвинутой на верхнем гвозде доски в заборе, улыбался, кивал и прикладывал палец к губам.

Словно фокусник откуда-то достал и развернул из тряпки деревянную шкатулку с выжженным проволочкой орнаментом.

– Вы говорите по-французски? – на всякий случай спросила Наталья Александровна.

– О, мадам знайт француски! – удивился немец, – нет, француски нет. Покупайт, – протянул он шкатулку, – дорого нет, дешевый.

Шкатулка была хороша. Строгих линий, прекрасного дерева. Наталья Александровна, не торгуясь, дала немцу требуемые три рубля. Он вручил шкатулку, улыбнулся, пробормотал «данке, данке» и нырнул в проем. Доска, качнувшись, легла на место. Будто и не было ничего.

Почему-то очень довольная неожиданной покупкой, Наталья Александровна пересекла площадь и через пять минут была дома. Только успела скинуть пальто и поджечь приготовленные в печке дрова, как постучала соседская девушка Женя и радостно объявила:

– А вас туточки дожидаются.

Дожидалась клиентка, разумеется, но обычно так поздно к ней никогда не приходили. Пришлось бросить хозяйские дела и заняться старым фетровым беретом, принесенным заказчицей в переделку.

– Хотите честно? – сказала Наталья Александровна, невольно останавливая взгляд на смешливом лице сидящей перед нею женщины, – из этого я ничего не смогу сделать. Начну натягивать на болванку, фетр тут же порвется.

– Жаль, – сказала женщина, – но у меня больше ничего нет. А в косынке ходить надоело.

И она сбила рукой назад на воротник легкого пальто пестренькую косынку и открыла кудрявую коротко остриженную головку.

Наталья Александровна ждала, что женщина тут же и уйдет, но та почему-то не уходила.

– Может, у вас из своего найдется?

Наталья Александровна пожала плечами.

– Нет, откуда же…

– Жаль, – повторила женщина, а я хотела и шляпу у вас заказать, и познакомиться. Меня зовут Капитолина Матвеевна. Но можете называть просто Капой. Я не обижусь.

Наталья Александровна подумала, что она не обиделась бы и в том случае, если бы Капа убралась восвояси, но та уже расстегнула пальто, удобно устроилась на табуретке, закинула ногу на ногу.

«Нахалка какая-то», подумала Наталья Александровна. Вышла в коридор, освещаемый тусклой лампочкой под потолком, из мешка в дальнем углу, набрала в тазик картошки. Вернулась с намерением чистить картошку, несмотря ни на что. Капа трепыхнулась, крикнула: «Я помогу!» И тут же пальто ее оказалось сброшенным на табуретку, поверх пальто блеснула шелком косынка, и на свет явилась плотно сбитая фигурка с высокой грудью, тонкой талией. Коричневая юбка плотно обтягивала бедра, светло-серая блузка отлично подходила к зеленым глазам. Капа склонила к плечу головку, глянула лукаво:

– Вы, наверное, думаете: «Вот, нахалка какая!»

И Наталья Александровна недовольно сдвинула брови оттого, что Капа прочла ее мысли.

– А мне про вас рассказывал, знаете кто? Борис Федорович Попов. Помните такого?

– Конечно, помню, – сразу подобрела Наталья Александровна, – как он поживает?

– А что ему сделается. Как жил, так и поживает. Трудится на благо народа. У вас есть еще нож? – схватила протянутый нож, схватила картофелину и принялась бойко счищать кожуру.

– Я ведь тоже в горисполкоме работаю, только в другом отделе.

И на лукавом круглом лице с ямочками на щеках появилось загадочное выражение, словно ее отдел был куда значительнее отдела, где трудился на благо народа Борис Федорович Попов. Но из скромности Капа не стала уточнять, чем она в своем значительном отделе занимается.

Миг, и очищенная картофелина полетела в таз с водой, и Наталья Александровна подумала, что по искусству чистить картошку ей за этой свалившейся на голову Капой ни за что не угнаться.

– А вы знаете, о вас много говорят.

И она снова склонила голову к плечу, наблюдая за выражением лица Натальи Александровны.

– Ничего интересного в нас нет, – отозвалась та.

– Ну, не скажите, весь город, можно сказать, гудит. Вы с мужем не такие, как все. Это сразу видно.

Наталья Александровна полюбопытствовала, в чем же выражается их с мужем отличие от остальных. Капа хитро опустила глазки, повела головой в сторону, и стала говорить о каких-то неуловимых различиях в речи, в повадках, в одежде. Нет, одежда самая скромная, но Наталья Александровна должна понимать, что даже в ватнике она будет выглядеть…

– Ну-у, как бы это выразиться… одним словом, не так, как все.

Наталья Александровна хотела ответить в том духе, что она бы предпочла, если бы на них перестали обращать внимание, но пришел с работы Сергей Николаевич, и последнее слово осталось за Капой.

Сергей Николаевич снял плащ. Под плащом оказался коричневый в полоску костюм и бежевая рубашка с галстуком. У Капы покраснели веки от сдерживаемого смеха. Казалось, она не выдержит и протянет певучим голоском: «Ай, да маляр! В пиджаке и при галстуке. У нас маляры так не ходят». Но она придержала язык и погасила улыбку.

Сергей Николаевич пожал предварительно вытертую о кухонное полотенце протянутую руку незнакомки, назвался сам, сказал, что ему очень приятно; улучил момент, спросил глазами жену, кто, мол, такая, поднял бровь в ответ на ее недоуменный вид.

Чтобы сесть, ему пришлось повесить на крючок на двери Капино пальто, и, таким образом, Капа оказалась, хоть незваной, но все же гостьей, что она, со свойственной ей чуткостью, не преминула заметить.

– Говорят, незваный гость хуже татарина, но я открою секрет, чтобы вы не подумали чего про меня. Шляпа – это так. Это я придумала как повод. А вообще-то меня к вам послали, – и, видя, что никто не собирается спрашивать, кто и зачем ее послал, а просто ждут объяснений, продолжила, – у нас ведь как? Все по плану. А вы пока еще у нас в плане по соцобеспечению. В горисполкоме я имею в виду. Там всякие жалобы… ну, вы понимаете…

– Так, – сказал Сергей Николаевич, сел и хлопнул ладонью по колену, – давайте договоримся. Никаких жалоб у нас нет. Квартиру нам дали, мы оба работаем. У нас к вам одна просьба…

– Это чтобы мы от вас отстали, – догадалась Капа.

– Не так грубо, – поморщился Сергей Николаевич, – мы хотим, чтобы нас считали нормальными людьми. Такими, как все, – он-то не слышал предыдущего разговора Капы с Натальей Александровной. – В нас нет ничего особенного…

Но тут уж Капа не выдержала.

– Да как же нет! – вскричала она, – да вы хоть на себя посмотрите, да разве ж у нас маляры так ходят?

– Как «так»? – удивился Сергей Николаевич.

– Да кто же это после малярки в галстуке домой идет?

– Простите, но я переоделся. Не мог же я по городу идти в спецовке. Спецовка у меня здесь, в сумке. Или вы думаете, что я в галстуке стены крашу? – его уже начал раздражать этот беспредметный и странный спор.

– Ах, не понимаете, вы, – вздохнула Капа. – Хотите ходить в галстуке, ходите. Только потом никому не рассказывайте, что вы такие же, как все.

– Что-то мы с вами не понимаем друг друга. Но про ваш план вы, уж, пожалуйста, забудьте. А пока… Милости прошу к столу. Вы у нас в гостях, будем ужинать.

Сергей Николаевич решительно встал, достал из рабочей сумки сверток, чекушку и белый батон. В свертке оказалось грамм триста докторской колбасы, и она была тут же тонко нарезана и уложена на тарелку. На столе появились парижские рюмки-наперстки, и Наталья Александровна тихо спросила:

– Аванс получил?

Сергей Николаевич хитро прищурил глаз и разлил водку.

В тот вечер первого знакомства, за разговорами, Капа засиделась. После второй рюмки махала ручкой, говорила, что больше пить ни за что не станет, а то начнет городить всякую ерунду.

Однако и после третьей рюмки никакой ерунды Капой высказано не было. Разговор шел вокруг строительства в городе, и еще гостья рассказывала, каким чистым и ухоженным был Брянск до войны. После чая с халвой Капа ушла. Намеками, не называя вещи своими именами, она пообещала впредь приходить в гости не по службе, а просто так. Поболтать о том, о сем, когда возникнет такое желание.

– Ну, как тебе эта Капа? – спросила Наталья Александровна.

Сергей Николаевич фыркнул.

– Капа – скорпиончик.

К слову сказать, он не принял разрешения называть гостью Капой. Весь вечер обращался к ней исключительно по имени-отчеству. Но между собой с тех пор они называли ее не иначе, как скорпиончиком, и было за что.

Ни слова в простоте не было сказано Капой, когда речь зашла о советской действительности. С ехидцей, с подковыркой подходила она к обсуждаемому вопросу. «У нас по уму ничего не делается»… «работнички у нас, сплошное воровство кругом»… «поживете, узнаете, как это у нас происходит»… Вот и получила прозвище. После возвышенных разговоров с Мордвиновым, обидным казалось такое пренебрежение к уже начавшему складываться мировоззрению Сергея Николаевича. Для него случай в столовой с дядей Толей Сидоркиным был исключением, для Капы – правилом.

Дружбы не возникло, но знакомство продолжилось. Несколько раз Наталья Александровна встречала Капу на улице, иногда она приходила в гости. Немного суматошная, замороченная работой, одинокая, ни мужа, ни детей, она искала отдушину в доме Улановых точно так же, как они искали ее в семье Константина Леонидовича.

Мордвинова Капа не то, чтобы не любила, относилась с легким пренебрежением.

– Блаженный! – говорила о нем, отмахиваясь.

А когда Наталья Александровна спросила, откуда она его знает, надула губки и фыркнула:

– Пхи! В этом городе все друг друга знают.

Блаженным, по ее мнению, Константинович Леонидович был из-за своей непомерной порядочности в ущерб семье. Именно от Капы Сергей Николаевич узнал, что живут они в предназначенной для Мордвиновых квартире. И когда Сергей Николаевич спросил у того, так ли это, Мордвинов отмахнулся и попросил никогда не затрагивать этот вопрос. Весной, в крайнем случае, в начале лета, квартиру ему выделят, и говорить больше не о чем.

Освоившись у Сергея Николаевича и Натальи Александровны, Капа расхрабрилась, и поносила советскую действительность, на чем свет стоит.

– Вы, Сергей Николаевич спуститесь с голубых небес на нашу грешную землю, – похохатывала она, – оглянитесь по сторонам: какая свобода! Какое равенство! какое братство! Да у нас все, как собаки грызутся, а уж что на верхах творится, так я вам и передать не могу.

– Но вы же партийная, – удивлялся он, – как вы можете так говорить!

– Партийная по глупости, Сергей Николаевич, исключительно по глупости и по молодости лет. А теперь рассуждать поздно. Знаете, как в анекдоте. «Летел воробушек по морозцу. Холодом его обдало, упал, бедняжка, и лапки кверху. На его счастье лошадь шла, какнула прямо на него. Воробушек отогрелся, высунул голову и – чирик-чик-чик. А тут кошка. Увидала воробушка. Цап-царап, и нет его, родимого». Так-то вот – попал в навоз, не чирикай.

Тогда Сергей Николаевич резонно замечал:

– Но если вам не нравится, вы же можете выйти из партии.

– Че-го? Выйти из партии? Ой, Сергей Николаевич, Сергей Николаевич, какой вы наивный человек. Рассуждаете, как ребенок, ей-богу. Тоже скажете, выйти из партии. Нет уж. Я в отличие от воробушка молчком в навозе этом греюсь. Кошки боюсь.

– Что вы имеете в виду? – интересовался Сергей Николаевич.

– То и имею.

Умолкала надолго, после начинала завидовать Мордвинову.

– Хорошо ему. Он по убеждению такой. С верой в светлое будущее. Я сейчас пожить хочу. А мне и этого не дано, пожить нормально. Разве это жизнь? Того нет, это не по карману. А воровать не умею.

Капа вздыхала, закатывала глаза, словно сожалела о своей неспособности к воровству. А когда встречала недоверчивый взгляд Сергея Николаевича, жмурилась и заходилась мелким смешком.

– Вы у нас скоро таким советским станете, как говорится, святее папы римского. Да живите вы в своем милом заблуждении, если вам так легче.

– Так что же, – взрывался он, – по-вашему, нам не надо было уезжать из Франции?

– А то? – иронически смотрела на него Капа.

– Ну, знаете ли! – вскакивал Сергей Николаевич и начинал ходить по комнате, потом останавливался и колол Капу сердитым глазом, – у вас совершенно искаженное представление о том обществе, которое мы, по вашему мнению, имели неосторожность оставить! Безработица – раз. Жуткий, ни с чем не сравнимый бюрократизм – два. Вы знаете, что нам заявили чиновники при оформлении документов? Нам вменено было, заметьте, не предложено, а вменено оставить во Франции пятилетнюю дочь на том основании, что она француженка. Вы можете себе представить такое? Далее. Хваленая демократия. Да, говорить во Франции можно все, что угодно. Но были и насильственные депортации нашего брата. Или другое. Право на работу для эмигранта… Без специального документа черта с два вы найдете хорошее место.

– Стоп, стоп, стоп, – перебивала Капа, – это вы про своих говорите, про русских. А французы, как?

– Французам, конечно, легче, – нехотя соглашался Сергей Николаевич.

Но был день, солнечный, весенний, воскресный. Словом, прекрасный базарный день. Цены по случаю выглянувшего солнышка не снизились, но все равно приятно было идти по залитой ослепительным светом улице за покупками.

Шли, не торопясь, дышали полной грудью. Возле будочки Яши-фотографа, гордо именуемой «фотоателье», остановились. Яша стоял в дверном проеме и делал Сергею Николаевичу таинственные знаки. Он и звал его к себе, и в то же время делал вид, будто хочет, чтобы Сергей Николаевич зашел к нему по своей воле, как бы по делу, скажем, фотографию получить.

Сергей Николаевич подошел к Яше. Тот состроил непроницаемую физиономию, пропустил Сергея Николаевича внутрь и вошел следом. Дверь затворилась, и в будочке образовалась прохладная полутьма.

– Здравствуйте, дядя Сережа. Что не приходите ко мне. Совсем забыли. А фотографии ваши давно готовы.

Сергей Николаевич молча проглотил «дядю Сережу», поздоровался с Яшей, недоумевая. Неужели тот зазвал его только для того, чтобы вот таким странным образом поздороваться? Яша сделал вид, будто роется в коробке с готовыми фотографиями, перебирает их, не находит искомого, и начинает перебирать снова.

– Я вот что… Я хотел сказать… Вы, поймите меня правильно. Я не хочу вмешиваться не в свое дело… Я ничего плохого не хочу сказать, но люди говорят, понимаете?

– Ничего не понимаю, Яша. Говорите толком, не ходите кругами.

– Я хочу сказать, вы будьте осторожны с этой дамой.

– С какой дамой?

– С этой… из горисполкома. С Капитолиной.

– А в чем дело?

– Видите ли, вы человек новый, многого не понимаете. Я про Капитолину ничего плохого сказать не хочу, люди говорят. Вы уж сами на досуге обдумайте, – он вперил в Сергея Николаевича выпуклые глаза и произнес чуть слышным шепотом, – стучит.

– Что? – не понял Сергей Николаевич.

Ему стало не по себе от всей этой таинственной муры в полутемной будке, где блестящие Яшины глаза только и видны были ясно; лицо, фигура, руки с пакетиками фотографий незнакомых людей, то вынимаемых на свет специальной лампочки, то задвигаемых обратно, казались зыбкими и нереальными.

– Не понимаете?

– Нет. Ах, нет, постойте. Вы хотите сказать, она – сексотка?

– Не я говорю, – сморщил лицо Яша, – люди говорят. Вот ваши фотографии.

Яша протянул Сергею Николаевичу пустой пакетик, и тот понял, что ему надо уходить.

– Спасибо, – поблагодарил Сергей Николаевич, – до свиданья, Яша.

Он вышел на свет и на свету сунул в карман пиджака бумажный пустой пакетик, данный ему для виду, чуть ли не для конспирации, черт побери. Утреннее хорошее настроение кончилось.

Наталья Александровна поняла, что Яша сообщил мужу какую-то неприятность. На ее вопросительный взгляд он кратко сказал «потом», она не стала расспрашивать. Они быстро сделали покупки и отправились в санаторий к Нике.

По случаю воскресенья детей одели в светлые в крупный синий горошек платья. Ника прибежала в комнату для свиданий веселая и чуточку чужая. Поминутно оборачивалась, порывалась умчаться. Она окрепла и похорошела. Зная, что Ника скоро выписывается, воспитатели разрешили ей оставить небольшую челочку. Челочка кудрявилась над высоким лбом и придавала круглому личику озорной вид. Если бы не платье, ее можно было бы принять за симпатичного черноглазого мальчишку с вздернутым носом и упрямым подбородком.

Наталья Александровна, как всегда, стала потихоньку говорить с Никой по-французски, та не поняла и сказала важно:

– Мама, дети здесь так не говорят. И я не хочу. Я все забыла.

– Эх, дуреха, дуреха, – привлек ее к себе Сергей Николаевич, – смотри, жалеть будешь.

Они пробыли с дочерью все отпущенное для свиданий время, оставили пакет с конфетами и печеньем и отправились домой. По дороге Сергей Николаевич рассказал о странном разговоре с Яшей. Наталья Александровна расстроилась, шла молча, сдвинув тонкие брови.

Дома ждал сюрприз. Письмо от Нины Понаровской. Но не из Кирова, куда она была направлена переселенческим отделом, а почему-то из Дмитрова.

Дела у Нины и Славика шли неважно. Из Кирова они легкомысленно уехали, бросив выделенную коммуналку. Теперь жили на частной квартире, на самом краю города. Писала Нина и про детей. Что они оба хорошо учатся. «Но после школы сидят дома с Анной Андреевной, и это не лучшим образом сказывается на их воспитании. Ты прекрасно знаешь, что за сокровище моя свекровь и как она умеет доводить людей до белого каления».

Переехать к родственникам в Москву, как мечтала Нина, не удалось. Не разрешили прописку. «Устроилась работать буфетчицей на вокзале, а Славик на кирпичном заводе, и устает ужасно». А еще писала Нина о своей тоске по нормальному человеческому общению. «Для меня здесь все чужие, поговорить по душам не с кем. Родная моя, мой единственный друг, Наташенька, так хочется с тобой повидаться. Свидимся ли?»

Наталья Александровна прочитала письмо и неожиданно для себя всплакнула. Чтобы не видел Сергей Николаевич, ушла за перегородку в «кухню», смахивала слезы и тихонько сморкалась в платочек.

А он снова заговорил о предупреждении Яши-фотографа, и это еще больше усилило ее душевную смуту. Верить или не верить? Как известно, дыма без огня не бывает, хоть и банальная это истина. Но разве не могло случиться, что Капа стала жертвой обыкновенной сплетни?

Могло, но все равно на сердце остался неприятный осадок. Наталья Александровна вышла в комнату и совершенно неожиданно для себя, сказала мужу:

– Сережа, а что, если мы все-таки уедем из Брянска? Тоскливо мне здесь, муторно. А тут еще эта Капа. Вот представь себе, придет она к нам в гости, и как прикажешь себя с нею вести?

– Послушай, – рассердился Сергей Николаевич, – ты, что же, хочешь уехать из Брянска из-за Капы? Но ведь это не серьезно. Вон, Понаровские уехали, бросили квартиру, и что из этого вышло!

– Нет, не из-за Капы, конечно. Я о другом думаю… как ты считаешь, могли за нами установить слежку?

Ну, тут уж Сергей Николаевич взвился на дыбы.

– Что за чушь! Опомнись! Кому мы нужны, чтобы устанавливать за нами слежку? Думай головой, прежде чем ляпнуть! – он сердито фыркнул сел за стол и уткнулся в книгу.

Читать не читал, делал вид, а самому припомнился кабинет с ковровыми дорожками и полная осведомленность симпатичного военного обо всех его, Сергея Николаевича, семейных делах.

– Подожди, давай поговорим, – осторожно пригнула книгу к столу Наталья Александровна, – оставь свое чтение, успеешь.

Сергей Николаевич послушно отложил толстенный фолиант, но разговора все равно не получилось. Наталья Александровна что-то говорила, говорила, он был занят своими мыслями.

Встал, резко двинул стулом, подошел к окну и долго стоял, глядя на улицу, заложив руки за спину. Потом сказал:

– Знаешь, давай прекратим. Давай не будем принимать поспешных решений. Вот придет Капа, и мы посмотрим. Может все прояснится.

Как по заказу, Капа пришла в гости на следующий день. Но ничего не прояснилось. Более мучительный визит трудно было себе представить. Весь вечер Сергей Николаевич внимательнейшим образом следил за каждым своим словом. Видит Бог, он не хотел этого. Но так получалось. Наталья Александровна, та и вовсе больше помалкивала, вставляла ничего не значащие реплики. Чтоб не обидеть Капу молчанием, завела разговор на нейтральную тему о ценах на базаре, да опомнилась. Вдруг Капе покажется, будто из-за дороговизны они недовольны советской властью. Замолчала, сдвинула брови, зачем-то передвинула с места на место настольную лампу и ушла, как бы по делу, за перегородку. Пробыла там не долго, но все равно поздно вечером Сергей Николаевич устроил ей выговор:

– Что за манера! Повернулась, ушла, оставила меня наедине с этой…

Они чуть не поссорились, но Наталья Александровна вовремя спохватилась и клятвенно пообещала никогда не уходить, если Капа вздумает снова придти к ним в гости.