Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Ах, оставь, пожалуйста! – вспыхнула Наталья Александровна, – Мы уже брали ссуду и участок в Брянске.

И она стала рассказывать, как чуть было не попали в долговую яму. Спасибо, Мордвины предупредили, а то остались бы с обесцененными десятью тысячами на руках.

– Представляете, нам идти брать ссуду, а на следующий день – бах! Денежная реформа. То-то бы у нас был развеселый вид. Давай так, меняла она тему, праздники пройдут, мы с Алексеем Алексеевичем начнем искать квартиру. А?

Сергей Николаевич вздохнул, подумал, махнул рукой. Да он и сам прекрасно видел всю бессмысленность жизни на Мельниково.

Впервые за много дней Наталья Александровна легла спать с легким сердцем. Появился просвет в безотрадном прозябании. Вовремя приехал Алексей Алексеевич, очень вовремя!

На другой день отмечали день рождения Ники. С некоторых пор его перенесли с 30 апреля на Первое мая, чтобы все были дома, чтобы праздновать, так уж праздновать.

Солнечный луч пробежал по комнате и упал на лицо. Ника сморщила нос, завозилась. Открыла глаза и сейчас же зажмурилась от яркого света. Откинула одеяло, села и стала смотреть, как танцуют в луче крохотные пылинки.

Вспомнила, всплеснула руками: сегодня день рождения, восемь лет! Огляделась по сторонам и увидела разложенные на стуле подарки.

Развернула розовое в цветочек платье, отставила на вытянутых руках, полюбовалась и быстренько нарядилась. Побежала к зеркалу, повернулась одним боком, потом другим. Жаль, зеркало небольшое, вся Ника в нем не поместилась. Схватила щетку, пригладила растрепавшиеся за ночь кудряшки. Очень довольная, важно кивнула своему отражению. Вернулась к остальным подаркам. Ее ждал тяжелый том Гоголя с тисненым портретом на обложке. Ника взяла книгу, открыла. Картинок не оказалось, она отложила ее в сторону, на кровать.

Развернула кулек – конфеты! Ника сунула карамельку в рот и занялась последним свертком. «Что же это такое?» – шептала она, снимая один за другим слой бумаги. «Навертели, так уж навертели! Ой, вот, оказывается, что это такое». На ее ладони лежала маленькая, зеленого стекла собачка. Тысячу раз она приставала к маме, – подари, да подари. Вот и подарила.

Ника зажала собачку в кулаке, на цыпочках пробежала по комнате, через коридор, и оказалась на кухне. Взрослые сидели за столом и пили чай. Все трое, как по команде, повернули головы и стали смотреть на нее особыми, растроганными глазами.

После завтрака Сергей Николаевич придумал идти на пустырь за листьями одуванчиков.

– Я вам к обеду такой салат приготовлю, пальчики оближете!

Золотые головки одуванчиков покрыли пустырь нарядным весенним ковром. Солнце играло в прятки с вереницами облаков, деловито бегущих на юг. Гулял на свободе озорной ветер, трепал рукава на голубом платье Натальи Александровны. Она подставляла солнцу лицо, щурилась и смеялась над затеей Сергея Николаевича.

– Салат из одуванчиков! Вот увидишь, никто его не станет есть.

– Я буду! Я буду! – кричала Ника.

– А я тебе говорю, французы делают из одуванчиков великолепный салат. Надо только собирать самые молоденькие листочки. Ника, Ника, только молоденькие!

И Сергей Николаевич стал выбрасывать из небольшой корзины, где Наталья Александровна имела обыкновение держать катушки ниток и клубки шерсти, негодные для еды листья.

Арсеньев хотел принять участие в сборе салата, но Наталья Александровна, смеясь, остановила его.

– Оставьте, оставьте, пусть сами собирают. День-то какой, прелесть!

– День замечательный, – Алексей Алексеевич с улыбкой озирался по сторонам. Впервые за много дней и у него на душе было спокойно. – А что это? – кивнул он в сторону лагерного забора.

– Это, – мельком глянула Наталья Александровна, – тюрьма. Лагерь заключенных.

И она пошла по траве вслед за сборщиками, перемежая по старой эмигрантской привычке русскую речь с французскими словами. Арсеньев шел рядом, слушал ее рассказ о недавно прошедшей суровой зиме и время от времени оглядывался. Немая стена с часовыми на вышках почему-то отвлекала его.

– Мама! – вскрикнула Ника, – так нечестно! Мы с папой собираем, а вы просто так ходите!

Наталья Александровна усмехнулась и тоже стала рвать листья. В какой-то момент обернулась на Арсеньева и встретила его внимательный и какой-то необычный зовущий взгляд. Слегка нахмурилась и снова наклонилась над розеткой темно-зеленых листьев с желтым солнышком посредине. «Показалось? – подумала она, и сейчас же себя успокоила, – конечно, показалось. Чепуха какая-то».

После праздника Наталья Александровна и Арсеньев занялись поисками жилья. Они договорились не спешить, не кидаться на первый попавшийся дом, а выбирать с чувством, с толком, с расстановкой, чтобы хозяйка оказалась симпатичной, а не какая-нибудь мегера, чтобы жить им, пусть в разных домах, на этом особенно настаивал Арсеньев, но рядом. Чтобы, как говорил он, не слишком надоедать друг другу.

Через неделю, вернувшись с работы, по виду жены Сергей Николаевич понял: все улажено. Они нашли то, что хотели, на улице Розы Люксембург в двух домах, расположенных по соседству.

– Но, – предупредила Наталья Александровна, – это окраина.

Невелик город Лисичанск. В центре ли жить, подальше от центра, – особой роли не играет. Лишние полчаса на пешеходную прогулку до базара вполне можно потратить без всякого ущерба для здоровья.

– Зато школа рядом. А место! М-м-м!

– Место прекрасное, – вторил Арсеньев.

Да, это было просто замечательное место. Широкая, поросшая травой-муравой улица, сплошь застроенная частными домами, круто спускалась к глубокому оврагу. В незапамятные времена овраг был засажен вязами, шиповником и конскими каштанами. Корни кустов и деревьев цепко держали его склоны.

Овраг прорезал высокий берег и заканчивался почти у самой реки. Внизу пролегало железнодорожное полотно. Перебравшись через рельсы, можно было очутиться на каменистом пляже с редкими оконцами песка у самой воды. Неторопливая река в тенистых берегах тихо несла невысокую рябь в неведомую даль к Дону.

Старый дом, облицованный диким камнем, заплетенный до крыши диким виноградом стоял на откосе. Окна одноэтажного фасада смотрели на уходящую вверх улицу. На стороне сада дом оказывался двухэтажный, с длинной полуподвальной комнатой внизу.

Заброшенный одичавший сад сбегал к краю оврага. Отсюда видно было заречье. Заливной луг, поля, перелески, далекий сосновый бор на юго-западной стороне.

Несколько портил пейзаж Лесхимстрой с уродливыми корпусами комбината, но только днем. Вечером в юном городе зажигались огни. И взору романтиков являлся неясно видимый, зачарованный замок.

Хозяйка, милая женщина средних лет, полная, светловолосая при знакомстве руку подавала церемонно, лодочкой.

– Алевтина Ефимовна.

Она жила на одной половине дома, другую, из двух комнат и кухни сдавала жильцам. В нижнем этаже размещалась дальняя родственница, но у нее был отдельный вход, никакого касательства к остальным помещениям она не имела.

На снятую в соседнем доме квартиру Арсеньев переехал на следующий же день. Улановым предстояло томиться на Мельниково еще две недели до конца учебного года.

Муся Назарук не скрывала радости. Стала чрезвычайно предупредительной, Нику иначе, как «деточкой» не называла. Они с мужем ждали прибавления семейства, освобождающаяся комната отходила им.

Она всячески обхаживала Наталью Александровну, и даже вызвалась помочь укладывать вещи, когда настанет срок.

– Ах, Муся, – сказала Наталья Александровна, что тут особенно укладывать. Уж я сама.

– Как хочете! – вздернула носик Муся, тряхнула локонами и ушла к себе.

Расставались без слез, без сожалений. Вова пожал руку Сергею Николаевичу, пожелал удачи на новом месте. Муся ткнула губами в щеку Натальи Александровны и попросила прощения «если что было не так».

И вот вещи вынесены во двор, голопузые Серега и Витька шныряют глазами, что бы стибрить. Мать кричит им в окно:

– А ну, отойдите, заразы, погибели на вас нет!

Ника сидит на большом чемодане и смотрит, как папа с дядей шофером загружают машину, а мама подает им легкие вещи.

На руках у Ники встревоженный Васька. Ушки насторожены, вот-вот вырвется и убежит.

– Не бойся, Вася, не бойся, – уговаривает она котенка, мы просто переезжаем. Там большой сад, там тебе будет хорошо.

Проходит совсем немного времени, и вот уже Ника гуляет в долгожданном саду. Трогает ствол могучего каштана под окном ее комнаты, задирает голову, силясь увидеть макушку. Легкий ветерок пробегает по молоденьким лапчатым листьям, на ветках покачиваются пирамиды соцветий, готовых вот-вот распуститься.

Чуть поодаль, – дикая груша, в ветвях ее возятся, чирикают воробьи. На длинной грядке, озаренные июньским ласковым солнцем, цветут садовые колокольчики. Все хорошо, все просто замечательно.

6

В июле Наталья Александровна устроилась на работу в пошивочную мастерскую. Заказов на шляпы не было, не сезон, пришлось перейти на массовку, строчить панамки. У нее теперь был богатейший опыт, и при раскрое она никогда не допускала ошибок. Знай, жми на педаль швейной машинки, пусть крутиться колесо, а из-под лапки непрерывно ползут клинья головок, поля, бантики…

Жизнь вошла в колею. Двух заработков стало хватать на еду, на оплату жилья, да еще Наталья Александровна в первую же получку умудрилась сэкономить и отложить деньги на школьную форму и пальто для Ники.

Сергей Николаевич тоже был доволен новым местом. Он перешел в Лисичанскую ремстройконтору. Государственной квартиры здесь не светило, но заработки шли неплохие и без задержек. Бригада приняла его хорошо, и для начала потребовала могарыч.

Сергей Николаевич предупредил жену, был приготовлен ужин с закуской. Там колбаса, сыр, огурчики соленые, ну, все, что в таких случаях полагается. Главное, выпивка. Две поллитровки Сергей Николаевич поставил, одну ребята с собой принесли.

Ребята… В кухню ввалилось пять дюжих мужиков. За столом места хватило всем, но к плите, где стояла керосинка, Наталье Александровне приходилось пробираться боком и высоко поднимать тарелки, чтобы не задеть головы сидящих.

Было шумно, болтливо. Пили за знакомство, за будущее сотрудничество. Особенно суетился один пожилой дядя, сморщенный до степени печеного яблока, Наталье Александровне сказали его имя, но она не запомнила. Дядя Вася или Петя, шут его знает, да и неважно было. Так вот, этому Васе-Пете слово «сотрудничество» страшно нравилось. Он всякий раз вскакивал, перебивал очередной тост и кричал:

– Слухайте, слухайте сюда! За сотрудничество надо выпить, главное – сотрудничество!

– Да пили уже, – обиженно басил другой.

Он потребовал тишины и внимания, а ему перебили тост.

– А ты слухай старших! Говорят, за сотрудничество, значит, пей, как я велю. Я здеся самый, что ни на есть старшой.

Другой, помоложе, рыжий и кудрявый до невозможности, вся шевелюра дыбом, загреб длинной, как клешня рукой Нику, усадил к себе на колени. Ника смутилась, ей было ужасно неловко, стыдно. Но сойти с колен противного дядьки не смела. Боялась обидеть гостя. А гость время от времени наклонялся и целовал ее в губы, в шею. От него невкусно пахло водкой и соленым огурцом. Ника жмурилась от омерзения и чуть не плакала. Наконец, Сергей Николаевич заметил мучения дочери, деликатно освободил ее и отправил в другую комнату.

Двое, сидящих рядышком мужичков, успели крепко наклюкаться. Оба мирно задремывали над тарелками, клонили, клонили головы, после вздергивались, будто их взнуздали, смотрели на мир осоловелыми, мутными глазами. И снова никли, как два тюльпана без воды.

Суетливый дядя Вася, а, может быть, Петя, тем временем втолковывал Сергею Николаевичу:

– Ты, Сергей Николаевич, теперь наш человек, ты теперь пролетарий…

– Я всю жизнь пролетарий, – смеялся глазами Сергей Николаевич.

– Ты не перебивай, слухай сюда. Там, – и всем было ясно, где это «там», известие о необычном маляре разнеслось из отдела кадров по всей конторе, – там – это другое дело. Теперь ты наш пролетарий, с ручками и с ножками. Ты над людями не возносишься, и за это мы тебя уважаем. И жена твоя очень даже достойная женщина. Мы ее тоже уважаем. А про то, что было там – забудь! – дядя ударил ладонью по воздуху, будто ножом отрезал, – забудь! Мы теперь для тебя, вся бригада, как бы новая семья будем. Я правильно говорю? – обратился он к бригадиру.

Бригадир, чернявый спокойный мужчина за весь вечер не проронил и десяти слов, лишь посмеивался над рассуждениями дяди Васи. Пил наравне со всеми, но был трезв, как стеклышко.

– Ты, дядя, не бузи, – солидно сказал он, поздно уже, пора хозяевам покой дать.

– За хозяев, за хозяев! – вскричал рыжий.

И все выпили за хозяев, потом поднялись уходить, но рыжий не унимался и снова разлил остаток водки.

– На посошок! На посошок!

Выпили и на посошок, вытащили из-за стола двух поникших и бережно увели из гостеприимного дома в теплую звездную ночь. Сергей Николаевич вышел проводить бригаду.

Наталья Александровна уже заканчивала мыть посуду, когда он вернулся. Она подняла на мужа глаза. Во взгляде ее читался вопрос, мол, как тебе эта бригада. Сергей Николаевич молча развел руками. И ничего другого не оставалось.

Наталья Александровна стала опасаться за мужа. Заест среда, он погаснет. Станет приходить с работы навеселе, кислоокий, как те два мужичка, что за столом лыка не вязали. Станет бить себя в грудь щепотью по косточке, приговаривая заплетающимся, косным языком: «Ты у меня женщина достойная, я тебя уважаю». Такого быть не могло, но она снова загрустила, примолкла, даже прекрасные отношения с Алевтиной Ефимовной не скрашивали ее дурного настроения.

Но прежде, чем засосать Сергея Николаевича, иная среда, бойкая, горластая, взялась за Нику.

Ника целыми днями оставалась дома одна. Обед, чтобы не разогревать, Наталья Александровна оставляла в кастрюльке, укутанной стареньким одеялом, и строго-настрого наказывала гулять только в саду. О том, чтобы самостоятельно или в компании с новоявленными подружками бегать купаться на Донец, и речи быть не могло.

– Я вечером приду и проверю, – строго обещала мама.

– А как ты проверишь? – хитро смотрела доченька.

– А я трусики пощупаю, мокрые или нет, и узнаю, что ты купалась.

Бедная мама. Первое, что сделало ее единственное чадо – убежало на речку с девчонками.

Да и долго ли бежать, с горки спустился, и ты на берегу. А трусики… так ведь купаться можно и голышом. Если, конечно, нет рядом мальчишек. Но мальчишки, как правило, предпочитали переплывать на другой берег. Там, над водой, на толстой, вытянутой ветке прикреплен был прочный трос с поперечной палочкой-держалкой на конце. Пацаны по очереди хватались за держалку, разбегались, и с тарзаньими криками летели чуть не до середины реки. Разжимали руки и бухались в воду.

Ника не умела плавать. Она, касаясь руками дна, била изо всех сил ногами по воде, делала вид, будто плывет. Такое передвижение вдоль берега называлось «по дну ракушки».

Накупавшись до гусиной кожи, стуча зубами, Ника выскакивала на прибрежную траву. Аккуратно, чтобы не испачкать, надевала трусики и ложилась загорать. Она всякий раз недоумевала, отчего мать так за нее боится.

Наталья же Александровна была совершенно права. Донец река коварная. Омуты, водовороты, невидимые коряги. Зацепишься, нырнув, и больше тебя на этом свете живым не увидят. Не то, что дети, взрослые тонули запросто. Но об этом Ника почему-то не думала.

После купания Ника вела девочек к себе. Четыре подружки поднимались по тропинке, перелезали через невысоко протянутую проволоку, и оказывались в конце участка Алевтины Ефимовны, среди невысоких вязов и кустов боярышника.

Договаривались играть в дочки-матери. Старшая девочка Инна приказывала Нике:

– Вынеси игрушки.

Ника бежала домой, набирала в подол кукол, мишек, что под руку попадет, тащила под вязы. Здесь же Нику просвещали. Известно, про какие такие секреты взрослых толкуют девочки в этом возрасте.

Иногда Ника заводила подружек в дом, но эти посещения в корне пресекла Алевтина Ефимовна. При случае сказала Наталье Александровне:

– Вы проследите за этими подружками, Одна девочка, кажется Инна, говорят, вороватая.

Наталья Александровна посмотрела и пришла в ужас. Не только вещи Ники, пропали дорогие ее сердцу безделушки, единственная нитка бус, авторучка с золотым пером.

Алевтина посоветовала пойти к Инниной маме, через два дома, напротив.

– Что вы, что вы, – запричитала, заохала мамаша, – моя Инна, да как вы могли подумать! Да как вам не стыдно!

А у самой на шее до боли знакомые бусы.

– Да вот же, – ткнула пальцем Наталья Александровна, – это мои бусы.

– Ваши? – женщина потрогала украшение, – как же, ваши! Это мне дядя из Германии привез, когда с войны вернулся.

Пришлось махнуть рукой и уйти ни с чем. Жаль было пропавшей ручки, мелочей и сердоликовой свинки, купленной давным-давно в Париже на блошином рынке.

Сергей Николаевич был страшно недоволен поступком жены. Больше всего оскорбило перенесенное унижение.

– Черт тебя понес к этой бабе! – шипел он, да пропади она пропадом твоя пресловутая свинка, чем выслушивать всякие издевательства!

– Положим, свинка была не пресловутая, это память, как ты не понимаешь!

Сергей Николаевич смотрел с сомнением.

– В детство впала?

Наталья Александровна грустно улыбнулась. Вспомнилось, как отчим спросил при покупке несчастной свинки буквально этими же словами: «Никак в детство впала, матушка?»

Нике здорово влетело, отчитали по первое число, запретили водиться с Инной.

Стало скучно. Сидела одна в саду или каталась на качелях до тошноты. Улетала то вперед на солнечное пространство над обрывом, то назад, в тень, под раскидистую крону дикой груши. Плоды были на ней мелкие, твердые, как камень и совершенно безвкусные.

Но долго скучать не пришлось. Вскоре в одинокую жизнь Ники вошла новая, очень хорошая девочка, а Наталья Александровна возобновила старое знакомство.

Воскресным днем шла с базара с тяжелой кошелкой. Навстречу – женщина с полным ведром, снизу поднимается от колонки, что прямо напротив дома Алевтины. Улыбается, кивает головой, кричит:

– А я вас сразу узнала! – подошла, поставила ведро, плеснув на траву, протянула руку, – здравствуйте! Имя ваше сейчас вспомню. Наталья… Алексеевна.

– Александровна.

– Правильно! Оказывается, все-таки забыла. Не узнаете? Нет?

– Простите… Ах, да! В гостинице, в прошлом году. Зоя… Зоя…

– Павловна. Можно и без отчества. Я, как чувствовала, что мы еще с вами встретимся. Как вы? Где вы? У Алевтины! Да кто ж ее не знает. Господи, мы все здесь друг друга знаем. А вон мой дом. Нет, не этот, следующий. Мы почти соседи. Вы в первом, я в десятом. Приходите сегодня вечером. Блинов напеку, чаем с лимонником напою. И дочку обязательно прихватите. Я ее с Майкой своей познакомлю.

Вечером Наталья Александровна сидела на веранде у Зои. Окна настежь в тихий и темный сад. На светлом пятачке, где на земле лежал желтый квадрат окна, тихо разговаривали девочки. Новая подружка, беленькая, с волосиками тонкими, как пух, круглолицая Майка, сразу пришлась по сердцу Нике.

Зоя Павловна легко носила налитое, стройное тело. С улыбкой, словно посмеивалась над собой, накрывала на стол. Заваривала чай, лила крутой кипяток, отклонив от пара раскрасневшееся, гладкое, без единой морщинки лицо. Ставила на стол плоскую тарелку со стопкой блинов, уходила и возвращалась то с кувшинчиком сметаны, то с банкой вишневого варенья без косточек.

Наконец, угомонилась, села напротив Натальи Александровны и стала колоть щипчиками сахар рафинад. Ловкие руки ее так и сновали над столом, сбрасывали белые кусочки в стеклянную вазу.

– Ну, все, – хлопнула ладонью по скатерти, – теперь все. Девчонки, за стол!

Девчонки набросились на блины. Сворачивали в трубочку, макали в сметану, весело переглядывались и перемигивались. Подмигивать одним глазом Ника не умела, жмурилась и морщила нос. Майка фыркала и кисла от смеха.

По счастливой случайности Ника и Майка оказались в одном классе.

Мамы говорили о пустяках, серьезный разговор не клеился из-за девчонок. Вот цены на базаре снова подскочили, а в гастрономе дикие очереди за макаронами. Масло, сыр, колбаса, красная икра – все это лежит, а за макаронами давка.

– А я их не покупаю, макароны, ну их, – отмахивалась Зоя Павловна.

– А как же?

– Лапшу катаю. Дороже, но зато вкуснее. Девочки, – глянула веселыми глазами, – наелись, идите играть во двор.

Девочки выбрались из-за стола, хором сказали «спасибо». Майка направилась в угол веранды, выдвинула из-под стола коробку с игрушками, подняла на живот и потащила к выходу.

– Чтоб все собрала, – крикнула мать.

– Соберем, соберем! – с этими словами Майка и Ника исчезли в дверном проеме.

– Ну, теперь можно и поговорить, – откинулась на стуле Зоя Павловна, – Париж вспоминаете?

Наталья Александровна опустила глаза, провела пальцем по краю чашки.

– Одно время не то, чтобы вспоминать, во сне перестала видеть. В январе от тетки пришло письмо, снова всколыхнулось.

– Что пишет?

– Ничего веселого. Бабушка умерла, сама болеет, жизнь трудная.

– Не труднее, чем у нас, я думаю.

– Ах, Зоя, Зоя, все-то вы идеализируете заграницу. Я уже с этим не раз сталкивалась. А уж во время войны и на репе сидели. А однажды, – Наталья Александровна усмехнулась, вместо кроликов битых кошек купила.

– И вы ели!

– Мы с мужем не ели, а другие, там у нас было что-то вроде общежития, другие даже нахваливали.

– Ну, это война.

– Небогатым людям и теперь не сладко. Плюс безработица. Вы знаете, что такое безработица? Спросите моего мужа, он вам расскажет. Здесь… вот зимой на Мельниково было ужасно. Временами я просто впадала в отчаяние. Верите – нет, все хорошие вещи на толчок снесла. Но так было у всех. Всем зарплату задерживали. А сейчас платят исправно, жизнь налаживается.

Зоя Павловна смотрела недоверчиво. У нее было странное чувство. Вот сидит напротив нее симпатичная женщина, ругает заграницу и оправдывает беспросветную жизнь здесь. Врет или не врет? Или себя обманывает?

– Знаете, – заговорила она, – мне кажется, вы делаете одну ошибку. Вы все время упираете на материальные трудности, А о главном забываете.

– Что же главное?

– Вы были свободны. Свободны духом.

– Я и сейчас свободна.

Зоя Павловна двинула удивленной бровью, хмыкнула. Наталья Александровна настойчиво переспросила:

– Почему вы думаете, что я не свободна?

– У нас здесь, – Зоя Павловна постучала ногтем по краю стола, – свободы нет, и не предвидится. Обратите внимание, я говорю об этом вполголоса в собственном доме. И никому другому такого ни за что не скажу, побоюсь. Вам – нет, вам скажу. Вы другая. Не из советского теста.

– Ах, господи, не от вас первой я это слышу. «Вы с мужем другие, с вами можно быть откровенными».

– Да? Не от меня первой? Потому с вами откровенны… – тут она встала, подошла к окну и выглянула посмотреть, далеко ли дети. А их и след простыл. Зоя Павловна крикнула, – девочки, где вы?

Из сада донесся смех и голос Майки:

– Мы катаемся!

– Там же темно.

– Ничего, нам все видно.

Зоя Павловна вернулась к столу.

– На качелях катаются. У нас хорошие качели. Еще муж покойный поставил. Да, так о чем я?

– Вы хотели сказать, почему с нами откровенны.

– А разве вы собираетесь на меня доносить?

– Нет, конечно.

– Вот видите. А среди наших, ходи и оглядывайся, как бы на тебя не настучали.

– Но зачем?

– А вот представьте себе, на мое место кто-то захочет сесть. Место у меня хорошее, спокойное, завистники всегда найдутся, и к какому-нибудь слову придраться, тоже всегда найдут. И пойдет крутиться такая мельница… Знаете, я по долгу службы каждый день заполняю анкеты приезжих. Фамилия. Имя. Отчество. Откуда прибыл, цель приезда. Рабочий стаж, партийность. Проживал ли за границей. Не имеет ли родственников за границей. Находился ли в оккупации. Человек шагу не может ступить, чтобы его не проконтролировали. И это, по-вашему, свобода?

– Эти анкеты кто-нибудь читает?

– Да никто их не читает. Хотя, если понадобится, прочитают. Будьте уверены. А теперь с вами. Вы мне еще тогда осенью в гостинице рассказывали, как поступили с вами, я помню. Считайте. Вы хотели поехать в Одессу, так? А вместо этого вас распределили в Брянск.

– Нет, подождите, нам объяснили, что в послевоенное время трудности с жильем, а в Брянске…

– Чепуха! Ваш Брянск был наполовину разрушен, если не больше. Какое жилье! Почему вас не направили, скажем, в Саратов? Вам дали квартиру, не спорю. Но потом ведь турнули. Разве не так? Дальше. Из Крыма вас выслали.

– Но если такой закон!

– Да вы блаженная, Наталья Александровна! Простите, Наташа. Кому вы мешали в Крыму? Вы что, собирались плыть через море в Турцию?

– Спасибо, в Турции я уже была. – Наталья Александровна внезапно почувствовала раздражение. – Не пойму, чего вы от меня хотите. Я всякий раз после таких разговоров задаю один и тот же вопрос. Что, нам не следовало приезжать в Советский Союз?

Зоя Павловна задумалась.

– Да нет, все правильно. Надо было.

– Но вы же говорите…

– Мы русские. Нам надо жить дома. Каким бы он ни был, дом. Я вот мечтаю попасть за границу. Просто, поехать посмотреть. А как подумаю. Ну, день, неделю, месяц. Потом все равно потянет назад.

– Зачем же вы мне столько наговорили?

– Душу отвела. И мой вам совет. Поменьше рассказывайте, кому попало, про свой Париж. Тссс! – прижала она палец к губам.

– Вот это ваше «тссс» мы тоже неоднократно слышали. Людей, недовольных жизнью, иногда встречали.

Зоя Павловна удивленно воззрилась на собеседницу.

– Иногда? – Откинула назад голову, рассыпала звонкий смех, – К вашему сведению недовольны очень и очень многие. Только молчат. В лучшем случае.

– А в худшем?

– В худшем, – задумалась, сдвинула брови, стала смотреть на крышку чайника, – в худшем приспособились, лезут на трибуну какого-нибудь собрания и распинаются на тему, как у нас все хорошо. Нас приучили лицемерить. Страшную вещь скажу. Мы, русские, стали как бы народом с двойным дном.

Она замолчала. Из сада стало доноситься равномерное поскрипывание качелей и приглушенные голоса девочек. На веранду влетел бражник, стал кружиться под потолком возле лампочки. Раз за разом он все чаще ударялся об нее, отлетал в сторону. После нескольких неудачных попыток разбить себе голову, пулей метнулся во двор. Зоя Павловна сейчас же вскочила и прикрыла окно.

– А то опять прилетит. Не люблю их, и тут же встретила страдальческий взгляд Натальи Александровны.

Та изумленно смотрела в потемневшие глаза Зои. Спросила шепотом:

– Но почему с двойным дном?

– Страх. Только страх. Мы все чего-нибудь боимся. И от страха часто говорим не то, что думаем. И не без оснований. При немцах, Боже мой, как мы ждали освобождения! Каждую ночь во сне видели: вот они, идут наши! Пришли. И началось. Расспросы, допросы, косые взгляды. А не продался ли ты проклятым фашистам? Да мы на них смотреть не могли, на этих фашистов! А тех, кто продался, за людей не считали. Но тебе тут же графу в анкету: находилась ли в оккупации. Да, находилась. Так я виновата, что ли? Я мужа на войне потеряла, по ночам подушку грызу! – стукнула дверь, Зоя Павловна резко обернулась и увидела веселые мордашки девчонок, – чего вам?

– Мама, а можно, мы на улицу выйдем?

– Нет. Нечего вам на улице делать.

Наталья Александровна почувствовала убежавший миг откровения.

– Да, пожалуй, нам пора. Поздно, часов десять уже, наверное.

– Подождите, мы вас проводим.

– На Бугор, мама! Ладно, мы дойдем до Бугра? – заныла, стала прыгать на одном месте Майка.

Бугром называлась высокая насыпь перед обрывом к реке. Она венчала конец улицы. Землю навезли сюда давно, утрамбовали, чтобы вешние воды не размывали голову оврага.

Теперь здесь можно было сидеть на траве, смотреть в самую середку Млечного Пути и предаваться наивному удивлению перед несчетным числом внеземных миров. Можно было смотреть и в заречную даль, на огни Лесхимстроя, сочинять сказки волшебного замка, думать о рыцарских турнирах.

Торжественное мерцание ясно глядевших на землю звезд заставило приумолкнуть неугомонных девочек. Исчез неприятный осадок на сердце Натальи Александровны после странного разговора с обретенной приятельницей. Они подружатся, в этом она не сомневалась, но почему-то чувствовала, что подобные речи вестись между ними уже не будут.

Они сидели в ряд на Бугре. Ника просунула голову под мышку мамы, Наталья Александровна, не глядя, обняла дочь. Тишина стояла необыкновенная.

И вдруг ее прервал негромкий треск. Все четверо одновременно увидели, как, сияя, на глазах разваливаясь, прочертил небосвод ворвавшееся в атмосферу небесное тело. Миг, и ничего не стало.

– Ой, что это? – закричала Майка, – Ника, ты видела? Видела? Мама, скажи, что это такое?

– Метеор, наверное. Но какой большой!

– Не метеор, а метеорит! – заспорила Майка.

– Майя, метеорит, это когда высоко и маленький. А такой большой – это метеор. Интересно осколки долетели до земли?

– Если бы упали, вот бабахнуло бы, – вскричала Майка.

– Нет, упали, я видела! Правда, мама, я видела? – зазвенела голосом Ника.

– Вот уж не знаю, что ты могла видеть, – засмеялась Зоя Павловна.

– Ну что вы спорите, – вздохнула Наталья Александровна, – это было так красиво.