Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

7

К шести с половиной годам Ника была худенькой, милой девочкой с большими черными глазами. Ее коротко остриженные темные волосы вились на концах и оттеняли тонкую бледную кожу лица.

Сергей Николаевич непреложно требовал, чтобы Ника росла незаурядным человеком, без пороков и недостатков. Тогда их с Натальей Александровной миссия, как он считал, а именно отъезд из Франции, будет обоснована.

Но у Ники не получалось всякий раз оправдывать папины надежды, она росла самым обыкновенным ребенком. Была ласкова и послушна.

У нее была склонность к запирательству и мелкому вранью. Сломает вещь или разобьет стакан, ни за что не признается. Это был страшный грех.

Утром любила понежиться и поваляться в кровати, что безмерно сердило Сергея Николаевича. Часто слонялась без дела, не знала, чем себя занять. Сергей Николаевич сердился и в этом случае, и говорил:

– Найди себе дело, Ника, нельзя так, в самом деле.

Ника старалась придумать дело, но ничего не придумывалось. Тогда она надевала короткую, не по росту заячью шубку и шла во двор.

Осторожно приоткрыв входную дверь, внимательно смотрела по сторонам, выходила на цыпочках и бегом мчалась за сарай, за деревья, торопясь, чтобы ее не заметила белая коза бабы Маши. Ко всем грехам маленькой Ники Сергей Николаевич прибавлял еще великую трусость.

Белая коза была сущим наказанием. Она появлялась неизвестно откуда, как дух, смотрела на девочку бессмысленными желтыми глазами, потом наклоняла рогатую голову и шла в наступление. Сколько раз говорили взрослые, что козы не следует бояться, что нужно взять в руки прутик и хорошенько погрозить хулиганке, что она убежит сразу, как только почувствует чью-то силу.

Баба Маша несколько раз заводила Нику в загон. Две серых козочки и несколько козлят, очень милых, с кудряшками на макушках, на месте будущих рожек, подбегали к ним, просили свежего сена. Но белая коза равнодушно и высокомерно взирала со стороны, ни за что не подходила.

– Ну, вот, – говорила баба Маша, – видишь, какая она трусиха, она сама всех боится.

Ника понимала, что коза боится хозяйки, и караулит момент, когда беззащитная девочка останется одна.

Стоило проклятому животному увидеть ее, оно начинало медленно приближаться, как-то даже пританцовывая, смотрело, не мигая. Ника впадала в панику. Она поворачивалась к козе спиной, чего ни в коем случае не надо было делать, и бежала к дому. Коза пускалась следом. Ника взбегала на низенькое крыльцо, разбойница тотчас оставляла погоню, словно признавала за противником право на свою территорию. Начинала с хрустом, брезгливо отгибая губу и обнажая желтые зубы, рвать сухую траву с таким видом, будто ей нет никакого дела до всего остального мира.

Но чаще баба Маша уводила коз на дальний выгон, и тогда Ника свободно гуляла, где хотела. Она могла уйти довольно далеко от дома. Иногда теряла представление о времени. В таких случаях Наталья Александровна выходила на крыльцо и начинала звать:

«Ника-а-а! Домой! Пора обедать! Ника-а-а!

Ника слышала лишь отдаленное «а-а-а», подхватывалась и бежала к дому со всех ног.

У нее были свои укромные места, где не задувал ветер, где не грозила встреча с козой.

В середине января ударили небывалые для Крыма ночные морозы. Лужи покрылись корочкой льда; прозрачными пальмовыми веточками к утру затягивало низ оконных стекол.

Наталья Александровна тепло одевала Нику и наказывала ей не уходить далеко.

В один из таких дней Ника забрела к тому месту, где начинался крутой подъем в сторону Биюкламбаса. Вверху, слева от тропинки, она знала, бил из земли небольшой родничок. Люди заботливо обложили его камнями, вода стеклянными струйками переливалась через края и стекала с поросшей ярким зеленым мхом скалы миниатюрным водопадом.

Под скалой же, в пределах досягаемости водяной радужной пыли, прижился раскидистый куст с тонкими гибкими ветками, из которых можно было при случае сделать хороший хлыстик и даже сплести маленькую корзиночку. Вера ловко умела их делать.

Ника приблизилась к кусту и ахнула. От падающей воды на каждой веточке появилось столько сосулек, что они слиплись в сплошную массу. Здесь были прозрачные виноградные кисти, наплывы, похожие на диковинные грибы; местами толстенные копья втыкались в землю, образуя крепостные бойницы. Все сооружение сверкало и переливалось радугами под холодным, но почему-то особенно слепящим солнцем.

Ника нашла под нависшими, согнутыми под тяжестью льда ветвями отверстие, пролезла туда и очутилась в гроте. От ее движения куст так и заходил ходуном, ледяшки тонко прозвенели, а некоторые осыпались и разбились на мелкие стеклянные осколки.

Внутри грота Ника обнаружила удобный плоский камень, подогнула под себя, сильно натянув, край шубки, села. Теперь она находилась в заколдованном царстве в старинном хрустальном замке. Воображение разыгралось, она начала придумывать.

Вот сидит она одна одинешенька в девичьей комнатке в самой высокой башне. Нет сюда ни пути, ни дороги. Никто не придет, не спасет от злого волшебника. Стало грустно до слез. Но солнце так весело играло на гранях ледяных стен, так слепило холодным сиянием, что Ника не выдержала роли брошенной одинокой принцессы, и сама превратилась в гордую волшебницу.

На выдумки Ника была горазда. Первый опыт ее фантазий приходился на раннее детство. В стене последней парижской квартиры Ника поселила барашка Глегу, его жену Картаниху, а также их многочисленных безымянных детей. В зависимости от настроения Ники Глега мог менять окраску. Если она вела себя хорошо, он был беленький, в противном случае – черненький. Каким образом баранье семейство умудрялось жить непосредственно в стене, ни Наталья Александровна, ни Сергей Николаевич так никогда и не поняли. Отец посмеивался над чудачеством дочери, и не придавал ее рассказам о Глеге и Картанихе ни малейшего значения.

Вторая история, напротив, привлекла его внимание и даже насторожила. Это случилось, когда Ника начала ходить в детский сад к мадам Дебоссю.

Однажды эта умная, совершенно седая, полная женщина отвела в сторону Наталью Александровну и недоверчиво спросила:

– Скажите, вы, в самом деле, жили в Палестине?

Наталья Александровна захлопала ресницами, сделала большие глаза и затрясла головой.

– Нет.

Тогда мадам Дебоссю рассказала версию своей воспитанницы. Оказалось, что Ника, ее мама и папа долгое время жили в Земле Обетованной. Их крохотный домик, обмазанный глиной, стоял на берегу Мертвого моря.

Море потому называлось мертвым, что воды его были густыми от соли, и никакой ветер не мог бы поднять волну. Оно лежало совершенно неподвижно, как жидкое, темно-зеленое бутылочное стекло среди безжизненных, желтых песков. Так же подробно был описан и домик с плоской крышей, наполовину вросший в землю.

До этого места Наталья Александровна выслушала воспитательницу спокойно. Она сама рассказывала Нике про Палестину и Мертвое море, показывала картинки в Библии. Но оказалось, что это не все.

Дальше – больше. Подробно, в деталях, Ника рассказала, как она присутствовала при казни Иисуса Христа. А когда он умер, помогала снимать с креста его тело, и мазала раны йодом.

На детей рассказ Ники произвел потрясающее впечатление. Обступили кольцом, слушали, затаив дыхание. Сама мадам Дебоссю была изумлена и могла сказать лишь одно:

– Ну и фантазия у вашей дочурки!

– Ах, врунишка! – возмутился дома Сергей Николаевич, – это надо немедленно прекратить.

Но Наталья Александровна не согласилась с мужем.

– Зачем же? Надо различать. Это же не побрехушки по поводу разбитой тарелки, это фантазия. Пусть себе придумывает на здоровье.

Сергей Николаевич в тот раз промолчал, дело осталось без последствий, но про себя затаился и стал ждать удобного случая. Такого, чтобы изобличить преступницу, и раз навсегда пресечь эту совершенно ненужную склонность.

Случай представился уже в Крыму, осенью, когда Ника только-только стала ходить в детский сад, и наслушалась страшных детских рассказов о змеях.

И вот прибегает она с прогулки домой, восторженная, возбужденная и с порога:

– Я видела! Я видела!

– Что ты видела?

– Змею! Вот такую! – растопырила руки, показывает.

– Испугалась? – спрашивает Сергей Николаевич.

– Ни капельки! Потому что это была ужиха.

– Как же ты догадалась, что это была ужиха? – слегка насторожился отец.

– Конечно, ужиха. Она была вся коричневая с желтыми ушками. А рядом с нею ползли двенадцать ужат! Шесть штук с одной стороны, шесть с другой. И малюсенькие-малюсенькие, вот такие, – и Ника показала мизинчик.

Наталья Александровна расхохоталась, а Сергей Николаевич кончиками пальцев выбил марш по краю стола.

– Та-ак, – протянул он, – значит, ужата. Малюсенькие.

– Да, малюсенькие, – голос Ники упал в предчувствии неприятности.

– Вранье! – Сергей Николаевич хлопнул по столу ладонью, будто комара убил.

– Нет, не вранье! – со слезами вскричала Ника.

– Милая моя, – вкрадчивым голосом заговорил Сергей Николаевич, – к твоему сведению, змеи не воспитывают свое потомство и на прогулки их не выводят. Они откладывают яйца и забывают о них. Это, во-первых. А во-вторых, сейчас уже октябрь, змеи по совхозу не ползают, они благополучно спят в своих норах. И будут спать до самой весны. Ясно тебе, врушка?

Ника заплакала, и сквозь слезы сказала последнее слово:

– А я все равно видела!

Вечером, лежа в кровати, Наталья Александровна шепотом выговаривала мужу:

– Ты не понимаешь, она, видела. То есть, нет, видеть на самом деле, конечно, не видела, но она так поверила себе самой, что ее теперь не переубедишь.

Сергей Николаевич не стал спорить. Буркнул что-то насчет бездарных воспитателей и решительно повернулся к стенке.

Этот случай имел продолжение зимой. Ника сочинила очередную небылицу, была высмеяна, с обиженным лицом ушла гулять, а Сергей Николаевич снова стал раздраженно выговаривать жене.

– Я не хочу, не хочу, чтобы из нее получилась некое подобие Риммы Андреевны. Понимаешь, ты, это или не понимаешь?

– Я понимаю только одно, – горячилась Наталья Александровна, – ты лишаешь ребенка права на работу воображения, ты хочешь, чтобы из нее получилась серая мышь… Да! Мышь!

– Да, елки зеленые, я хочу, чтобы из нее получился нормальный человек, а не бесплодная мечтательница.

– Сережа, ей всего-навсего шесть с половиной лет!

– А я не хочу, чтобы над ней издевались сверстники, когда она пойдет заливать им про Фому, про Ерему.

– А я тебе говорю, что ты забыл свое собственное детство. Ты был точно таким же!

– Таким же брехлом? Да никогда в жизни!

Спорить можно было до бесконечности, каждый оставался при своем мнении.

Что касается сверстников, И Вера, и Таня, вопреки предсказаниям отца, любили слушать Нику, особенно, если она рассказывала «из головы», как они называли. Были две разновидности рассказов. «Из головы», что-то придуманное, свое, или «из книги». Ника пускалась во все тяжкие, девчонки слушали ее с горящими глазами.

Но бывали редкие воскресные дни, когда отец и дочь уходили вдвоем далеко в горы, изгнанные из дома по случаю генеральной уборки. Они открывали новые заповедные места.

Все время взбираться вверх было трудно, Ника уставала. Сергей Николаевич находил удобное место, они садились отдыхать, и начинали рассматривать всякую растительную мелочь под ногами. В феврале месяце обнаружили раз полянку со странными, не похожими на все остальные, цветами. Небольшие, ярко оранжевые с черными пятнышками лилии росли прямо из земли, без стебля, без листьев. Ника долго любовалась странными растениями, и жалела, что нельзя собрать их в букет.

Если Ника находила семейку поганок, настоящие, съедобные грибы почему-то им не попадались, то отец присаживался на корточки, заставлял Нику сделать то же самое, и они начинали разглядывать тонкие ножки, хрупкие, нахлобученные шляпки. Ника трогала пальчиком их коричневую сырую поверхность и спрашивала:

– А можно я сорву?

– Зачем? Они так дружно, семейкой растут, а ты все испортишь.

Они поднимались, шли дальше, разговаривали о пустяках, не переставая видеть все, что творилось кругом. Там обнаруживался замшелый, в пятнах лишайника живописный камень. Там пробитый остриями молодой травы почерневший слой прошлогодних листьев.

В таких случаях Ника уверяла, что в этом месте пахнет фиалками, и отец склонен был с ней согласиться, но самих цветов они пока не находили ни разу. Ника нашла их позже, под изгородью козьего загона. Она привела маму, показала место, и они нарвали небольшой букетик.

Кончились заморозки, растаял ледяной дворец. Ника нашла новый «шалаш», тоже под сводом кустарника, но в другой стороне. Она показала его подружкам, и они стали играть здесь втроем, приносили кукол и медведей, расставляли на расстеленной рогожке игрушечную посуду.

Погода никак не могла устояться. То светило солнце, и, казалось уже, что зиме наступил конец, то снова надвигались тучи, сыпал дождь, море вздувалось темными с белыми барашками волнами и гремело где-то далеко внизу.

В конце февраля поднялась мокрая метель. Снег выпал, но пролежал не долго. Он сохранился отдельными пластами, потемневший и ноздреватый, лишь в самых затененных местах.

Чуть только подсохла земля, девчонки полезли в свой шалаш, и обнаружили в глубине под кустарником такой пласт.

Они поползли к нему с намерением хоть напоследок слепить снежную бабу. Ведь, как известно, мокрый снег хорошо лепится.

Колючие ветки мешали продвигаться вперед, цепляли за одежду, лохматили волосы. У Тани уже краснела через щеку красная полоска, Ника уколола палец, и, время от времени высасывала выступавшую капельку крови. Вера ползла на четвереньках первой, отгибала самые длинные прутья, и держала до тех пор, пока девочки не собирались возле нее.

Но чем ближе они приближались к заветной цели, тем все более странным казался им снежный пласт. Он был ослепительно белым, он даже светился удивительным серебряным светом, а этого не могло быть.

Через минуту все разъяснилось. Это был не снег. Это расцвели подснежники.

Цветы стояли невысокой стенкой. Ослепительно белый колокольчик плотно прислонялся к такому же белому колокольчику, прохладному и спокойному в сознании собственной красоты. Казалось, еще минута, и они начнут издавать чуть слышный звон, так они были хрупки, словно сделанные из тончайшего фарфора.

– Подснежники! – ахнула Таня, – чур, вот эти мои!

Но Вера степенно возразила, что подснежников много и хватит на всех.

Ясное дело, глупые девчонки обнесли все, до последнего цветочка и, счастливые, с полным сознанием выполненного долга, потащили букеты домой.

С утра девочки уходили в школу, Ника гуляла одна. Выходила на склон, садилась на густую прошлогоднюю траву, сидела в терпеливом ожидании чуда.

Здесь, редко расставленные, росли старые кряжистые деревья. Стволы их были темны, кора растрескалась. Из земли местами выпирали скрученные толстые корни, кроны деревьев была не высоки, но раскидисты.

Возвращаясь однажды с прогулки, Сергей Николаевич подошел к крайнему дереву, пригнул ветку и внимательно осмотрел.

– А вот здесь, Ника, скоро произойдет чудо.

– Какое, какое чудо? Нет, ты скажи, какое, – прыгала она вокруг него.

– Потерпи, и сама увидишь, – коротко сказал отец, и перестал говорить на эту тему.

С тех пор Ника приходила сюда с Дымком в ожидании обещанного чуда, садилась на сухую прошлогоднюю траву, сидела тихо, обтянув платьем коленки. Дымок укладывался рядом, и вскоре начинал дремать. А чудо все не наступало и не наступало.

Но и без всякого чуда здесь было необыкновенно хорошо. Продувал легкий, уже нагретый солнцем ветерок. Вдалеке заливалась трелью невидимая птица. Временами она умолкала, и ей отзывалась другая, дальняя. Ника не знала, что это за птицы.

Пологий склон, уже зазеленевший, уводил вниз к морю, и море лежало там, внизу, радостное и спокойное, насыщенное синью и светом, странно приподнятое.

Ника, если бы ее спросили, наверное, не смогла бы оценить красоту этого мира. Она как бы находилась внутри него, она была его частью. Этот мир был дан в подарок, но не как внезапный сюрприз к определенному дню, а постоянный, и потому привычный.

В тот день, когда Ника не думала о папином чуде, позабыв о нем, оно и свершилось. Они пришли с Дымком на привычное место, и сердце ее слегка сжалось от сладкой, едва ощутимой боли, таким почти непереносимо прекрасным оказалось то, что она увидела.

Каждое дерево, каждая веточка на нем, распустились белыми, с нежным розовым оттенком, цветами. Благоухание, как невидимое облако, плыло над склоном. Ника медленно пошла вниз по молодой траве, за ней, торопливо перебирая лапками, тяжело бежал толстый неуклюжий щенок. Она приблизилась к деревьям и оказалась в их странной, невесомой тени. Цветы были необыкновенно нежны, почти прозрачны, с тонкими прожилками.

Каждый лепесток их слегка вздрагивал, словно смеясь и радуясь собственной красоте. Небо и море сквозь розоватую белизну казались еще синей, чем были на самом деле.

В Крыму зацвел миндаль. Началась весна.

8

Травка, цветочки, – все это хорошо и даже здорово, но кушать что-то тоже надо было. Малярные работы в совхозе «Кастель» закончились. Баню так и не выстроили. Торчал посреди поселка остов красного кирпича, смотрел с упреком на мир пустыми глазницами окон.

Но директор совхоза не разделял пессимистического настроения Сергея Николаевича.

– Нет в данный момент малярных работ, Сергей Николаевич, – бодро сказал он, – меняй профессию.

Сергей Николаевич удивился, поднял бровь, сел глубже на стуле в директорском кабинете.

– Это вы только сейчас придумали?

Но Петр Иванович не стал заострять внимания на проскочившую в голосе Уланова саркастическую нотку.

– Мне помнится, – переложил он с места на место какую-то бумажку на столе, – вы говорили, что вам доводилось заниматься садоводством.

Сергей Николаевич поморщился.

– Да бросьте, какой из меня садовник, я дилетант.

Но Петр Иванович сделал вид, будто не слышал последнего замечания. Пошарил на столе, нашел бумажку, молча прочел содержимое, положил документ перед собой и решительно накрыл ладонью.

– Дело вот, какое. Поступило указание сверху, – Петр Иванович поднял указательный палец, – сажать по всему Крыму цитрусы. Вы понимаете: лимоны, апельсины, мандарины, грейпфруты всякие. Но, главным образом, лимоны.

– Я-то тут при чем? – почти враждебно спросил Сергей Николаевич.

– А вот именно вам мы и хотим предложить заняться этим делом. Временно, пока строится баня. Тася!!! – внезапно закричал он.

На пороге незамедлительно появилась секретарша Тася.

– Позови Пал Саныча, – приказал директор.

Павел Александрович был главный агроном совхоза. Вскоре он явился, и они вдвоем взялись за Сергея Николаевича. Сулили златые горы. Рабочих копать траншеи выделят, постоянный оклад младшего агронома дадут, оклад Наталье Александровне, как помощнику, тоже не помешает. Наконец, есть возможность переехать с четвертого участка в центральную усадьбу. На электростанции недавно освободилась хорошая комната.

От такого посула Сергей Николаевич дрогнул, но продолжал сопротивляться. Он упирал, главным образом, на свою полную некомпетентность в деле выращивания цитрусовых растений.

Пал Саныч, одетый по случаю наступившей весны в чесучовый костюм, круглый, как шарик, бритый, добродушный, с ручками, аккуратно сложенными на животе, посмеивался.

– Ты, Сергей Николаевич, главное, не дрейфь. Цитрусы, они, знаешь, как растут?

– Как?

– Корнями вниз.

И все трое стали смеяться тому, как ловко «купил» Сергея Николаевича главный агроном.

– Ты скажи спасибо, – Пал Саныч с трудом нагибался вперед, хватал руку Сергея Николаевич и тянул ее книзу, – что мы тебе кок-сагыз не предлагаем сажать.

– Это еще что за зверь? – настороженно спросил Сергей Николаевич.

– О, это брат, потрясающая штука… Ты осенью вот такие здоровенные одуванчики видел? – Пал Саныч растопырил короткие пальцы, округлил и показал размер с детскую голову.

– Ну, видел.

– Если стебель сломать, молочко протечет. Советские ученые пришли к выводу, что это молочко есть чистый каучук. Принято решение сеять кок-сагыз. Ясно?

– Шутите, – недоверчиво косился Сергей Николаевич.

– Отнюдь, – кольнул его торжествующим взглядом Пал Саныч, – поступило распоряжение засеять кок-сагызом по всему Крыму (слава Богу, не у нас, а в степном районе) сто гектаров плодородных земель. Каучуковая независимость, это вам шуточки, нет?

В глазах главного агронома плясали, грозили вот-вот выскочить веселые чертенята. Сергей Николаевич так и не понял, серьезно он говорит или пускает шпильки по своему обыкновению. Веселый человек был Павел Александрович.

«Да черт с ними, – думал Сергей Николаевич, – цитрусы, так цитрусы. Пока на кок-сагыз не отправили. Все равно деваться некуда».

И он дал согласие перейти на новую работу.

В тот же день Тася повела Сергея Николаевича смотреть комнату. Они поднялись к электростанции. Было тихо, дремотно возле белого здания, замеченного Натальей Александровной в первое утро ее пребывания в Крыму. Движок не работал, казалось, здесь нет ни души. Но Тася поднялась на крыльцо, постучала в дверь, и на пороге появился электрик Алеша, некогда претерпевший необычайное приключение в бане. Застенчиво улыбнулся, спохватился и пожал протянутую руку Сергея Николаевича. Выслушал от Таси распоряжение директора и повел их показывать свои владения.

Как и в старом доме на четвертом участке, здесь было три отдельных входа. Два в жилые комнаты, третий – в машинный зал. На ничем не огороженном просторном дворе стоял вбитый в землю широкий стол со скамейками. Отсюда открывался вид на необъятный простор моря.

На задворках стоял пустой крольчатник, дальше бассейн. В него сливались мазутные отходы электростанции.

Комната Сергею Николаевичу понравилась, большая, светлая. Вызывал сомнение движок за стеной.

– Как насчет шума? – спросил он.

Алеша пожал плечами.

– Шуметь, конечно, шумит. Но вы быстро привыкнете, и не будете замечать.

Стали готовиться к переезду. За зиму на четвертом участке были освоены новые гектары под виноград. Плантации придвинулись почти вплотную к старому дому, к ним подвели дорогу. Директор выделил машину, вещи погрузили, трогательно простились с соседями – поехали. На пригорке стояли Таня и Вера и долго махали маленькими ладошками, навсегда прощались со своей младшей подружкой.

Машину подбрасывало на ухабах, вещи расползались по всему кузову. Ника сидела возле кабины на чем-то мягком. На каждом подскоке весело смеялась и прижимала к себе испуганного Дымка. Раздвигалась, перемещалась панорама гор. На солнце невозможно было смотреть, с безоблачного неба лился спокойный живительный свет.

Пока разгружались, заносили вещи, некогда было осматриваться. Машина ушла – спохватились. Пропал Дымок.

Бросились искать, кричали, звали, Ника громче всех:

– Дымок! Дымок! – отчаянно со слезами в голосе.

Дымок не отзывался.

Алеша огорченно хмурился, ему было неприятно, что с новыми соседями в первый момент приезда случилась такая беда.

И все-таки щеночка нашла Ника. Она догадалась побежать вокруг дома, и услышала задыхающийся, едва слышный плач. Плач раздавался из зловонного, наполненного почти до краев бассейна.

У самого борта его, барахтаясь из последних сил, весь облепленный черной жижей, тонул, погибал Дымок.

На крик Ники примчались все, не только Алеша, но даже жена его Верочка, маленькая, с пышными золотыми волосами, с вечно выпадающими из прически шпильками.

Алеша опустил в мазут большую, как лопата пятерню и вытащил утопленника. Верочка всплеснула руками и побежала за старой рогожей.

Алеша положил щенка на рогожу, все сели кругом на корточки, стали жалостно смотреть и ждать, что будет дальше.

Дымок завел глаза, дернул всеми четырьмя лапками, замер. Живот его был раздут, как аэростат. Сергей Николаевич глубоко вздохнул.

– Что? – крикнула Ника, – он умер? Да? Он не будет жить?

– Да подожди ты, – остановил отец ее готовые брызнуть слезы.

Дымок судорожно зевнул, и вдруг из всех его отверстий полилась вода.

К вечеру он отошел, пошатываясь, прошелся по двору и даже обнюхал пустой крольчатник. Но вид его был ужасен. Сколько ни обтирали его сухими тряпками, шерсть вся слиплась, издавала неописуемый аромат. Кое-как разобрав вещи, Наталья Александровна нагрела на примусе воду.

Пса купали всем семейством. Дымок смирно стоял в лохани, вздрагивал кожей и жмурился. Наталья Александровна шибко мылила собачью спину и приговаривала, что с одного раза отмыть его будет невозможно.

Дымка мыли все лето. Приходили на пляж, Наталья Александровна тащила его за шиворот на мелководье, натирала хозяйственным мылом. Дымок покорно стоял на задних лапах, передними обхватывал ее ногу выше колена и терпеливо сносил все неприятности процедуры. После мытья, свободный, боком кидался в воду и плыл за Сергеем Николаевичем, напряженно выставив над водой голову. Он вырос, окреп, стал походить на свою мать овчарку, хоть и был еще по-детски голенаст и несуразен.

Для цитрусовых посадок отвели участок земли, хорошо защищенный от всех ветров. Под настойчивое «давай-давай» главного агронома Сергей Николаевич и подручные рабочие довольно быстро выкопали траншеи. Работа каторжная, земля, как и везде, была камениста и тверда, несмотря на весну и влажность.

Траншеи приготовили, выкопали ямки. Главный агроном съездил на грузовике в Ялту, в Никитский Ботанический сад, привез саженцы. Сергей Николаевич и Наталья Александровна приступили к посадке.

В каждую ямку насыпали лопату навоза, навоз хорошенько смешивали с землей и заливали ведром воды. В полученную жижу Наталья Александровна опускала корни саженца. Делала это очень осторожно. Сергей Николаевич принимался со всех сторон присыпать корни землей. Затем он обкапывал только что посаженное растение, и расчищал лунку, а Наталья Александровна отправлялась на родник за водой.

Приносила воду, ставила ведра, стараясь не расплескать драгоценную прозрачную влагу, шла к прохладному месту в тени старого инжирного дерева. Там, приняв положенную порцию поцелуев от Дымка, добровольно взявшего на себя обязанности сторожа, отгибала край мокрой мешковины, доставала следующее деревце, и вся процедура начиналась с самого начала.

Они не погубили ни одного саженца, все, как один, прижились и расправили молодые глянцевые листочки. Пал Саныч изредка приходил на участок, жмурился, как кот, хлопал Сергея Николаевича по плечу, добродушно посмеивался.

– Вот, а вы, боялись. Черт его знает, может и будет от этой затеи какой-нибудь толк.

Сергей Николаевич удивленно поглядывал на главного агронома и никак не мог понять, что он подразумевает под неопределенным «может, будет». Саженцы ведь прижились.

Он сам и Наталья Александровна похудели, загорели под весенним солнцем. Уставали к вечеру, но за ночь успевали отоспаться, и утром вставали легкие, бодрые.

А Ника стала снова ходить в детский сад.

К шуму электростанции они привыкли. По летнему времени Алеша запускал движок на противоположном конце дома после восьми часов вечера. В этот час, когда с востока только начинала надвигаться густая синь, а на западе, над горами, таяли в зеленоватой вышине позлащенные снизу тонкие, вытянутые облака, они начинали ужинать за большим столом во дворе, на виду морского простора. В дом заходить не спешили, в иные дни засиживались до темноты, до времени появления в небе золотых капель созвездий и туманных скоплений Млечного Пути.

Маленькое семейство электрика оказалось симпатичным и ненавязчивым. Златокудрая Верочка признала старшинство за Натальей Александровной, бегала учиться у нее вязанию на спицах.

Сергей Николаевич подтрунивал над Алешей, покорно сносившим деспотический каблучок жены. Но Алеша не замечал насмешки. Он был очень серьезен, молчалив, смотрел на свою половину обожающим взором и позволял ей делать все, что той заблагорассудится. Но Верочка и не думала злоупотреблять добротой Алеши. Целый день она проводила в хлопотах, прибирала комнату, выбивала над обрывом круглые, вязанные из цветных матерчатых полосок половики, стряпала, мыла посуду, летала по двору взад и вперед с легкостью бабочки.

Но была за Верочкой одна странность. Каждое воскресенье она «ходила на море». В самом этом походе не было бы ничего необыкновенного, если бы не предшествующий ему обряд, если бы не поведение Верочки на берегу.

Для начала Верочка устраивала купание в тазу у себя в комнате. Для этого она выгоняла Алешу во двор, и он смиренно сидел у стола или играл с Дымком и приблудным пестрым котенком Титинечкой.

Алеша не прислушивался, как она там поет, гремит ведром и льет воду. Куда больше его занимала необыкновенная дружба щенка и котенка. Они ели из одной миски, причем жадный до еды Дымок терпеливо ждал, когда насытится крохотное существо. Изредка он коротко взлаивал и нервно подрагивал правой ляжкой, но ближе, чем на шаг не подходил.

Покончив с едой, друзья заваливались спать. Дымок укладывал котенка между передними лапами, вылизывал его с головы до кончика хвоста, забирая все тельце Титинечки одним захватом языка. Смешное имя придумала котенку его законная хозяйка Верочка. К окрасу котенка оно как раз подходило. Он был расцвечен накрапом во все цвета кошачьих мастей. Брызги рыжего, белого, черного, серого покрывали его от кончика носа до задних конечностей.

Но вот торжественное омовение (не кошачье, Верочкино) благополучно заканчивалось, и в комнате наступала необыкновенная тишина. Сладкая дрема охватывала весь двор. Алеша тихонько сидел у стола, пригорюнясь. Смотрел задумчиво на дальние вершины гор. Даже котенок и собака переставали занимать его.

Наконец, появлялась Верочка. Она торжественно выходила на невысокое, в три ступеньки крыльцо. Яркое крепдешиновое платье с пышной юбкой красиво облегало ее тонкую талию, спадало с плеч на загорелые руки двойными оборками «крылышек». Волосы были тщательно уложены, поверх них кокетливо одета соломенная шляпа с широкими полями. В одной руке Верочка держала зеленый шелковый китайский зонтик, в другой плоскую сумочку, на ногах ее красовались лакированные туфли на высоких каблуках. Брови были сильно подведены черным карандашом, на щеках горел яркий румянец. Губы Верочка красила пунцовой губной помадой и щедро пудрила нос.

– Алеша, ну, я пошла, – неизменно всякий раз говорила она, – если захочешь кушать, борщ еще горячий.

– Нет, нет, – отвечал Алеша, – ты иди, Верочка, я тебя подожду.

Верочка выходила на тропу и отправлялась вниз. Один лишь зонтик ее некоторое время виднелся, не срезанный из поля зрения косогором. Но вскоре пропадал и он. Каким образом она ни разу не свернула себе шеи, идя по крутой дороге на высоченных каблуках, для всех оставалось загадкой.