Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Наталья Александровна и Ника умылись, простились с гостеприимным домом, и вышли в ясное прохладное утро.

Солнце недавно взошло, роса на зарослях лебеды не успела высохнуть, и тень от единственного тополя во дворе протянулась далеко в степь. В листве его, невидимые, галдели воробьи, не то приветствовали новый день, не то уже успели рассориться.

Молоденький шофер с каким-то особенно залихватским русым кудрявым чубчиком, ходил вокруг видавшего виды грузовичка и пинал ногами стертые скаты. Краснея, извинился перед Натальей Александровной, сказав, что не может ее и дочку взять в кабину. «Начальство везу», – шепнул одними губами, хотя никакого начальства на обозримом пространстве не было видно. Наталья Александровна сказала, что это совершенно безразлично, где ехать, наверху даже лучше. И прохладно, и все видно.

Тогда шофер ловко подтянулся, перекинул поджарое тело через борт, перегнулся, схватил Нику, уже стоявшую на колесе, за руки, и втащил ее в кузов. Днище его было чисто помыто и пахло мокрым деревом. Наталья Александровна влезла сама.

Шофер спрыгнул на землю, лишь слегка коснувшись борта, сказал, что сейчас придет, и куда-то ушел. Наталья Александровна и Ника переглянулись и стали смеяться. В этой поездке все веселило их. Им понравился ночлег в незнакомом доме, им нравилось это румяное утро. И тополь битком набитый воробьиным гомоном непонятно почему веселил их.

Они устроились на скамейке, прибитой от борта до борта вдоль кабины. Но вот тень от дерева стала намного короче, а шофер все не шел и не шел.

Наконец, он появился, сопровождая человека в сером костюме, кепке, с портфелем в руке. С двух сторон они подошли к кабине, сели, хлопнули дверцами, и машина поехала. Ника вскочила, встала коленями на скамейку и стала смотреть вперед. Обрадованный ветер сейчас же начал трепать ее волосы, старался вытащить из косичек отдельные пряди.

Машина резво бежала по проселочной дороге, волоча за собой пыльный хвост. Ново-Алексеевка с белыми хатами быстро отвалилась назад и исчезла из глаз. Со всех сторон кружилась, перемещалась одна лишь ровная, как ладошка, степь.

Внезапно Ника заметила, что они едут по странному серебристому морю с самыми настоящими невысокими волнами, неторопливо бегущими вдаль.

– Смотри, мама, смотри, что это? – закричала Ника, не отводя глаз от трепетной, серебристой глади.

Наталья Александровна встала рядом с нею, стала смотреть вперед, подставила ветру лицо.

– Это ковыль, ковыль, – наклонилась она к Нике, – это растение такое, как перышко птицы.

И Нике страшно захотелось, чтобы машина остановилась, и она смогла бы хорошенько разглядеть траву, похожую на птичье перо.

Но машина торопилась все вперед и вперед, и внезапно на горизонте показался зеленый остров. Он вырастал на глазах, он словно выползал из земли, и вот уже стало видно, что они приближаются к плотной купе деревьев с красной кирпичной водонапорной башней в левой, западной стороне. Это и был оазис в ковыльной степи, заповедник Асканья-Нова.

Шофер высадил Наталью Александровну и Нику на краю поселка. Перед ними справа темнела сплошная масса зелени, с левой стороны тянулась неширокая улица, застроенная аккуратными финскими домками. Они стояли на равном удалении один от другого, окруженные огородами и растущими среди грядок невысокими фруктовыми деревьями.

Наталья Александровна помнила, как говорили Туреневы: «Любого спросите, вам покажут». Но вот беда, спросить было некого. Улочка была совершенно пуста. Тогда Наталья Александровна набралась смелости и вошла во двор первого от края финского домика.

Залаяла небольшая собачка. Смолкла и подбежала, извиваясь телом, смиренно кланяясь и подбирая хвост. На крыльце показалась хозяйка.

– Туреневы? А вон, в третьем отсюда доме.

Они поблагодарили и отправились в указанном направлении. Собачка весело побежала за ними.

В шесть часов вечера семейство Туреневых, включая мать Андрея Павловича, вальяжную седовласую Софью Михайловну, Машу, Соню и маленькую трехлетнюю Настеньку, собралось за большим столом. Отдохнувших с дороги Наталью Александровну и Нику усадили на почетные места. Стол был накрыт так, чтобы середина его осталась пустой, и все стали с нетерпением ждать особое блюдо, приготовляемое исключительно самим Андреем Павловичем.

– Скоро там, – нетерпеливо вскричала Софья Михайловна и постучала вилкой по графину с компотом.

В результате заклинания на пороге гостиной появился Туренев. Он внес большой черный противень и поставил его на середину стола. В раскаленном противне аппетитно скворчал маслом равномерно прожаренный золотистый омлет с сюрпризом. Когда его стали разрезать на порции, дети завизжали от восторга и захлопали в ладоши. Омлет оказался слоеным. Внутри его, как в пироге находилась начинка из прекрасно запеченной картошки. На вопрос, как она там оказалась, Андрей Павлович хитро улыбался, наклонял к плечу голову и говорил, что это секрет.

– И это единственное блюдо, которое умеет готовить мой сын, – сказала Софья Михайловна, и непонятно было, она иронизирует или просто констатирует факт.

Дети запивали омлет вишневым компотом, взрослым хозяин дома налил по бокалу белого сухого вина. Выпили за встречу, за то, чтобы она была не последней, а также за все хорошее. Все, как водится в таких случаях.

После ужина Маша подошла к матери, обняла ее и зашептала на ухо:

– Мама, можно мы пойдем гулять?

– Только не долго, – предупредила Ольга Вадимовна, – ты же знаешь, мы сегодня должны подняться наверх.

Маша кивнула, схватила за руку Нику и потащила за собой. Средняя сестра, Соня, очень похожая на Машу, всего на год моложе нее, побежала следом. За ними бросилась, косолапо перебирая ножками, маленькая Настя, но мать перехватила малышку, усадила на колени, дала возможность девочкам благополучно выскочить на крыльцо. Вслед им понесся отчаянный детский плач.

– Куда мы идем? – допытывалась на ходу Ника.

– Сейчас увидишь, – засмеялась Маша и отворила калитку на улицу.

Они миновали два крайних дома и оказались в степи. Высокие позлащенные облака неподвижно стояли на месте. Они не двигались, будто сговорились оберегать закат. А размякшее малиновое солнце выпало из них, и уже наполовину ушло в землю.

Девочки постояли, подождали, пока оно уйдет совершенно и как будто навсегда.

– Красиво, правда? – спросила Соня, – и грустно.

Ей не ответили, просто кивнули головами, соглашаясь. Девочки взялись за руки пошли прямо по целине. Что-то мягкое приятно щекотало ноги. Ника нагнулась и увидела тонкие опушенные стебельки. Она сорвала один и провела им по лицу.

– Ковыль, – небрежно сказала Маша, – здесь его полно.

Впереди неясно темнел неподвижный силуэт сутулой человеческой фигуры.

– Туда! Туда! К скифской бабе! – закричали девочки Туреневы и бросились бегом.

Это оказалась древняя статуя с плоским, грубо намеченным лицом и сложенными на животе руками. Кто знает, для какой надобности расставили их по степи древние кочевники. Одни говорили, будто это сторожевые знаки, другие – места захоронений. Однако никаких захоронений ученые под ними не обнаружили, и тайна скифских идолов так и осталась невыясненной.

Девочки сели прямо на теплую землю, облокотились спинами о щербатый камень изваяния и стали смотреть, как наливаются багрянцем облака, как постепенно холодеет небо и становится зеленоватым в просветах между ними.

– Ника, ты знаешь песню «Спустись к нам тихий вечер», – спросила Соня.

Ника кивнула, и тихонько запела.

 
Спустись к нам тихий вечер
На мирные поля.
Тебе поем мы песню,
Вечерняя заря.
 

Этой песне научила мама. Наталья Александровна помнила ее с детства, с летних скаутских лагерей.

Маша немедленно подхватила, успев бросить сестре:

– Перестань, ты фальшивишь, Соня.

Соня, зная за собой грех, умолкла, но продолжала шевелить губами, про себя повторяя слова:

 
Как тихо всюду стало,
Как воздух охладел,
И в ближней роще звонко
Уж соловей запел.
 

Облака гасли, подергивались пеплом. В степи быстро темнело. Поднялся ветерок, побежал по ковылю, наклоняя стебельки, заставляя их пригибаться к земле и убегать в невидимую даль волнами.

– Маша, Соня! – донеслось издалека.

– Пора, – вздохнула Машенька, – а как здесь хорошо, правда?

Уходя, Ника обернулся на скифскую бабу. Та продолжала смотреть прямо перед собой ничего не видящими глазами. «Бедная, – подумала Ника, – сколько времени она так стоит и смотрит, смотрит»…

Финский домик Туреневых, как и полагается финскому домику, имел два этажа. На первом располагались три комнаты, очень небольшие, и кухня. На втором, мансарде, две. В одной спали старшие девочки, другая пустовала.

Здесь же, в спальне, очень скромно обставленной, что там было – две кровати, крохотный столик, два стула, находился скромный киот с несколькими небольшими иконами старинного письма.

Этот день совпал с православным праздником Успения Пресвятой Богородицы, и Наталью Александровну спросили, не хочет ли она отстоять службу. Она несказанно удивилась, решив, что ее приглашают в церковь, но на самом деле речь шла лишь о том, чтобы подняться на мансарду.

И они поднялись по скрипучим ступеньками деревянной лестницы. Маша и Соня первыми вошли в комнату и зажгли свечи. Неизвестно отчего, Ника заробела, забилась в угол и положила руки на никелированную спинку Сониной кровати.

Служил сам Туренев. Он прекрасно знал весь чин, остальные, включая Машу и Соню, в нужных местах подключались к пению.

Эта домашняя тайная церковь произвела на Наталью Александровну странное впечатление. Служба явно совершалась украдкой, для чего были плотно закрыты окна, несмотря на страшную духоту под нагретой за день шиферной крышей. Простенькие бязевые занавески задернули.

Не обращая внимания на жару, Наталья Александровна с радостной открытой душой вслушивалась в знакомые слова молитв. Горели возле киота свечи, тихо светила лампада. Все происходящее воспринималось, как нежданное откровение. Ей стало казаться, будто ее душе постоянно не доставало именно этих наполовину забытых старославянских слов, навевающих странный покой и умиротворение. И уже стали казаться не столь страшными жизненные невзгоды, появились силы преодолевать их, появилась надежда на будущее, не столь безотрадное, как ей казалось прежде.

Зато Ника, по настоянию Сергея Николаевича не приученная к церкви, откровенно скучала. Ей было жарко, хотелось обратно в степь, в прохладу тихого вечера. Чем стоять здесь и слушать непонятное пение, продолжали бы они сидеть на теплой земле спиной к нагретому щербатому камню скифской бабы и смотреть, как одна за другой появляются в небе неяркие звезды, как разгорается в прощальных лучах заката таинственная планета Венера. Ей были непонятны серьезные и строгие лица Маши и Сони. Они истово и усердно осеняли себя крестом.

На другой день было воскресенье. Сразу после завтрака всей гурьбой отправились осматривать достопримечательности Асканьи. До революции это было всего лишь обширное поместье обрусевшего немца Фальцвейна. Он открыл в этих засушливых местах артезианскую воду, построил дом в три этажа с дорическими колоннами, разбил возле него громадный парк с редкими растениями. По парку бродили фазаны, резко кричали павлины, в прудах плавали лебеди и гуси, и прочая водная живность. После революции поместье было национализировано, и впоследствии превращено в заповедник. Помещичий дом стал научно-исследовательским центром по выведению тонкорунных овец.

Все это Ольга Вадимовна рассказала по дороге к парку.

– Странно, – сказала Наталья Александровна, – в Париже Сережа знал жену Фальцвейна. Знакомство шапочное, конечно. Кажется, она крутилась одно время возле младороссов. Помню, он возмущался, когда она поехала сюда во время войны. Просить немцев вернуть назад поместье.

– А немцы показали ей фигу, – добавила Ольга Вадимовна.

Девочкам было неинтересно слушать про жену Фальцвейна, они убежали вперед, миновали водонапорную башню, до половины затянутую диким виноградом, и вступили в густую тень парка.

Чистые, посыпанные свежим желтым песком дорожки уводили все дальше и дальше, под сенью деревьев царила прохлада, и Наталья Александровна, улыбаясь глазами, с удовольствием вдыхала чистейший, ароматный воздух. Вскоре они оказались на берегу большого пруда.

Они сели на бугорок, на траву, и долго смотрели, как без малейшего усилия скользят по воде, точно по стеклу, лебеди, наклоняют шеи, любуются собственным отражением. У Ники глаза разбегались от множества впечатлений, но это было еще не все.

– А теперь в зоопарк! – закричали девочки Туреневы.

Они потащили Нику вперед, и та побежала за ними, предвкушая новые чудеса.

Ольга Вадимовна сказала:

– Не ждите ничего экзотического. Ни слонов, ни обезьян здесь нет.

– А кто есть? – с любопытством озиралась Ника.

– Олени, овцы, бизоны, лошади. Идемте смотреть.

Разгороженные между собой загоны уходили далеко в степь. Видно было, как вдали пасутся почти на воле все эти парно и однокопытные. Девочки подбежали к клетке с пятнистыми оленями.

При виде грациозных животных Ника пришла в восторг. Особенно понравился ей олененок с белыми пятнышками на спинке. А Его Величество папа-олень снисходительно взирал, как она умильно воркует и прыгает перед сеткой.

– Вот здесь, – подвела к следующей вольере Ольга Вадимовна, – наше достижение. Знаменитый асканийский меринос!

Это было, и впрямь, замечательное животное. Огромный баран, весь, с головы до ног заросший невероятно густой курчавой шерстью, неподвижно стоял посреди загона, привычно позировал зрителям.

Но Маша и Соня, презирая его за высокомерие, стали дразниться:

– Баран, баран, отдай шубу!

Не повернув головы, баран приподнял верхнюю губу, будто засмеялся, потом повернулся и, тяжело ступая под непомерным грузом собственного руна, ушел в степь.

Три дня спустя Наталья Александровна и Ника ехали на перекладных обратно в Мелитополь. Ника утомилась, была переполнена впечатлениями. Без всякого интереса смотрела в окно и бережно держала букет из павлиньих перьев и серебристого ковыля. Наталья Александровна в мыслях все еще была вместе с Туреневыми, и никак не могла понять, какая особенность этой семьи главным образом поразила ее. И вдруг до нее дошло. Ни разу, за все три дня, они не говорили ни о политике, ни об эмигрантском прошлом. А если и вспоминали какие-то случаи, то говорили о них легко, без надрыва. В последний вечер, оставшись наедине с Ольгой, говорили больше о сегодняшнем дне, о детях, о их учебе, о малышке Настеньке. Наталья Александровна по-хорошему позавидовала Ольге. Вот она решилась родить еще одного ребенка, а у нее не хватило пороху.

За три дня Наталья Александровна как бы заново узнала подругу далекой молодости, а, если вдуматься, то и не очень далекой. И она неожиданно для самой себя порадовалась тому, что тело ее еще свежо и упруго, и нет морщин на лице, и впереди ждет жизнь, долгая, с редкими маленькими радостями, как вот эти три дня.

– Тебе понравились девочки? – оторвала она Нику от созерцания чередующихся за окном однообразных полей.

Ника повернула к ней серьезное и немного печальное лицо.

– Очень понравились. Так жаль, что мы не сможем часто встречаться. Мне было так хорошо с ними.

12

Первого сентября Ника отправилась в школу. Но в отличие от Лисичанска, в новом классе ее встретили неласково. Никто не хотел садиться с ней за одну парту. Учительница, Раиса Никоновна, даже не попыталась скрыть досады. И без этой у нее тридцать семь человек, полный комплект.

– Садись вон туда, – показала она на последнюю, пустую парту возле окна. На парте с одной стороны была выломана крышка, поэтому за ней никто не сидел.

Вскоре Раиса Никоновна выявила прекрасные литературные способности девочки и полный провал по арифметике. С арифметикой начались нелады еще в третьем классе.

Неизвестно, откуда повелось, Нику стали называть немкой. И еще утвердилась за нею обидная кличка Шкилет.

Особенно старались двое, Саша Бойко и девочка Рая Соколова. Бойко при виде Ники расплывался в глупейшей улыбке, начинал дразниться: «Шкилет, десять лет! Голова на палке, жопа на качалке»!

Рая презрительно смотрела, как Ника проходит по классу, бросала: «Воображала пришла! Ой, ой, смотрите, она идет, ни на кого не смотрит. Немка!»

Ника вжимала голову в плечи, старалась казаться незаметной. Она стала панически бояться Соколову. Та была на голову выше, широка в плечах, крепкая такая деваха.

Каждый день Ника с нетерпением ждала звонка с последнего урока. Заранее складывала книжки в портфель, одна из первых срывалась с места, но чаще всего Раиса Никоновна останавливала ее:

– Куда ты торопишься, Уланова? Я еще не сказала «урок окончен».

Приходилось ждать, а после идти сквозь строй недружелюбно настроенных одноклассников и бояться, как бы кто не подставил «ножку».

В октябре Ника заболела, и надолго слегла в постель. Пусть температура поднималась до тридцати девяти, она была счастлива. Отпала необходимость ходить в ненавистную школу.

После болезни Нику встретили в классе холодно, но немкой называть почему-то перестали. Одна Соколова по-прежнему не давала ей прохода. Находила любой повод, чтобы прицепиться и довести до слез. Однажды пустила в ход руки, схватила Нику за нос. Ника рассвирепела и перешла в наступление, напала на обидчицу с кулаками. Соколова стала обороняться, заслонялась локтем, удивленно приговаривала:

– Смотри, ты, Шкилет драться лезет. Нет, ты смотри на нее!

Она могла сильно ударить Нику, но почему-то отступила, лишь бросила высокомерно:

– Охота была с тобой связываться.

Повернулась и позорно ушла с поля боя. Ника торжествовала маленькую победу, хоть виду не подавала, опасалась, как бы Соколова не сделал ей какую-нибудь новую гадость. Казалось, хватит одной искры, и вражда вспыхнет с новой силой.

События не заставили себя ждать. Однажды, дело было в ноябре месяце, в классе поводили сбор отряда. На сбор пригласили старшую пионервожатую Маргариту Ивановну. Худенькая, востроносая, в очках с толстенными линзами, так, что и глазок за ними не было видно, старшая вожатая, как водится, приняла рапорт председателя совета отряда Шуры Гололобовой, а затем провела с пионерами беседу «О дружбе и взаимопомощи». Сразу было видно, что четвертый «А» класс очень дружный, все пионеры помогают отстающим и следят за дисциплиной.

После беседы Маргарита Ивановна предложила детям поиграть в литературную викторину.

Ника обрадовалась. Она любила трудные вопросы, и готова была на многие ответить, но вопросы все были легкие, весь класс дружно тянул руки, а ее на последней парте никто не замечал. Маргарита Ивановна не видела из-за близорукости.

Но вот она перевернула страничку в тетради и прочла новый вопрос:

– У кого из русских писателей фамилия начинается на букву «А»?

Все стали переглядываться, шептаться. Никто не знал писателя с фамилией на «А». Кто-то обернулся и увидел одинокую руку над последней партой.

– Уланова знает!

– Уланову спросите!

– Ну, Уланова, – обрадовалась Маргарита Ивановна, – говори, если знаешь.

Ника встала с места.

– Аксаков, – громко сказала она.

Маргарита Ивановна на миг задумалась. Пожала плечами.

– Такого писателя нет.

Ника растерялась.

– Как нет?

– Так, нет. Ты придумала. Вот скажи, какое произведение он написал?

– «Аленький цветочек», – несмело, – ответила Ника.

Но Маргарите Ивановне надоело пререкаться с настырной девчонкой. А класс, обернув головы, смотрел с затаенной радостью. Еще бы, воображала срезалась.

– К твоему сведению, – веско сказала Маргарита Ивановна, – «Аленький цветочек» – русская народная сказка, и никакой Аскаков ее не писал.

– Аксаков, – упрямо поправила Ника.

– Садись, – блеснула стеклами очков Маргарита Ивановна, – дети, слушайте следующий вопрос.

Ника села, сгорая от стыда и обиды. Обидно было и за себя, и за «Аленький цветочек», написанный все же Аксаковым. А по классу, словно листопад на ветру, пронесся шепоток: «После урока не расходиться, Шкилета бить будем».

– Правильно, – громко сказала Соколова Рая и обернулась на Нику с откровенной злобой, – ее давно отлупить надо.

Ника все слышала, и сердце ее тоскливо сжалось. Стало страшно. Одна против всех. И за что они ее так ненавидят?

Кончился сбор, все бросились в раздевалку за пальто, оттеснив к стене Маргариту Ивановну.

– Куда вы, разве так можно, – бессильно кричала она.

Но ее никто не слушал. Она ушла, укоризненно качая головой и поджимая тонкие губы.

Ника осталась одна в пустом классе. Собрала портфель, вышла в раздевалку. Здесь уже никого не было. На крючке висело ее одинокое пальто, нарочно испачканное мелом.

– Что это ты последняя уходишь? – поинтересовалась сторожиха.

Сторожиху звали тетей Клавой, за глаза Бабой-Ягой. Нос длинный, спина сутулая. Ника с надеждой глянула на Бабу-Ягу. Попросить, что ли, пусть проводит, хоть до угла. Виновато улыбнулась.

– Меня бить хотят, – с тоской вымолвила она.

– Как это – бить! – изумилась Баба-Яга, – С чего это бить? Иди домой, никто тебя пальцем не тронет.

Но Ника никуда не пошла. Встала, прислонясь боком к стене с обреченным видом. Вот так и будет стоять, хоть до вечера или пока те, на улице не разойдутся. Никуда она не пойдет.

Баба-Яга присела на корточки перед Никой, подняла лицо.

– А за что они тебя бить хотят?

– За Аксакова, – вздохнула Ника.

– Это как понять?

– Писатель такой есть, Аксаков, «Аленький цветочек» написал. А они не верят. У нас викторина была, а Маргарита Ивановна сказала, что такого писателя нет.

– Ну, Маргарита Ивановна, наверное, знает.

Ника подумала вот, о чем: не в ее интересе подрывать авторитет Маргариты Ивановны. Взрослые больше верят взрослым. Она решила схитрить.

– Она знала, но забыла.

– А такой писатель точно есть?

И тут Нику охватило страшное сомнение. У нее даже похолодел затылок. Что, если ошиблась она сама, и такого писателя, действительно, нет. Глаза ее забегали, она опустила их, чтобы не смотреть на тетю Клаву.

– Ладно, уж, идем, выведу тебя.

Они вышли из школы. Во дворе, обширном, обнесенном кирпичной, сквозной кладки оградой, никого не было. Ника вздохнула с облегчением. Но Баба-Яга, более опытная в таких делах, шла дальше. По мощеной дорожке под старыми акациями, к воротам и за ворота.

Там они и ждали. Плотной толпой, размахивая портфелями, их встретили разноголосым криком:

– Шкилет – десять лет!

– Воображала!

– Аскаков! Аскаков!

Сашка Бойко раздобыл где-то обрезок толстой, насквозь проржавевшей трубы и выбивал на ней барабанную гулкую дробь.

Баба-Яга оставила Нику в тылу, приблизилась к классу.

– Чего на девчонку взъелись, чего она вам сделала?

Ей никто не ответил. Некоторые девочки переглянулись, сказали друг другу «пошли отсюда», и отправились в разные стороны. Кто по широкой пустой улице Некрасова, кто свернул направо, кто за угол школьной ограды. Ряды бойцов поредели, но сомкнулись в упорном желании отлупить ненавистного Шкилета, как только Баба-Яга вернется обратно в школу.

– Где ты живешь? – спросила она у Ники.

– Здесь, недалеко, вон в том проулке.

– Ну, иди, я посмотрю. Иди, не бойся.

Ника пошла вдоль штакетников. Из кучки детей с места никто не сдвинулся, но вслед уходящей немедленно полетели камни. Баба-Яга грозила пожаловаться завучу, а то и директору, но они не унимались. Один камень больно ударил по плечу, Ника даже не обернулась. И шагу не прибавила. А вслед ей кричали обидные слова, свистели и колотили по ржавой трубе.

Ника отогнула угол рогожки перед дверью, достала ключ, отперла замок и вошла в дом. В промозглых сенцах пахло керосинкой и лежалыми овощами. Ника поспешила открыть внутреннюю дверь и войти в небольшую, но чистую комнату с низким потолком.

Расстегнула и небрежно бросила на кровать пальто, за ним полетела пушистая вязаная шапочка с длинными завязками с помпонами. Раздевшись, Ника опустилась на колени перед другой широкой кроватью, накрытой клетчатым одеялом. Она с трудом вытащила на себя большой чемодан с книгами, откинула крышку и села рядом на пол.

Деловито, словно только за этим и пришла домой, Ника сняла верхний ярус книг, сложила стопками возле себя, стала искать во втором ряду, передвигая тома с одного места на другое. Наконец, нашла. Это была небольшая книжечка в мягком переплете. На обложке нарисован купец, срывающий с бугорка алый тюльпан. Полукружием, белыми буквами – название сказки, а выше, буквами поменьше – фамилия автора. С. Аксаков.

Ника облегченно вздохнула. Заморочили же ей голову, если она перестала верить себе самой. Странно, ей совершенно не хотелось плакать. Она только ощущала холодную пустоту и безысходность. Завтра снова в школу. Снова страшные уроки арифметики с задачами про бассейн, в который то втекает вода из черной, похожей на огромного червяка трубы, то вытекает и неизвестно, куда девается. Или задачи про пункт «А» и пункт «Б» и пешеходов, идущих из каждого пункта друг другу навстречу.

Списать решение из чужой тетрадки, как это делают многие, ей никто не даст. Снова будет «Шкилет» и «воображала», снова будут ее поджидать после школы, снова противный Сашка Бойко будет колотить по трубе. Эта труба почему-то особенно потрясла Нику.

Она аккуратно сложила книги на место, закрыла чемодан, задвинула его под кровать и поднялась с пола.

Затем движения ее стали резкими и как бы бессмысленными. Она зачем-то взглянула на себя в зеркало, но растрепавшиеся волосы причесывать не стала. Схватила пальто, набросила на плечи уже на ходу, выскочила во двор, торопясь, продела дужку замка в специальные железные кольца, заперла и положила ключ на место под рогожку. Еще миг, и она была на улице.

Ника опасливо огляделась. Никого. Пусто и у ворот школы. Тогда она застегнула пальто и быстрым шагом заспешила в мастерскую к маме.

Минут через двадцать она уже подходила к «Промтекстилю», к его широким, низким, доходящим почти до самой земли, окнам. Там, внутри, отделенная от улицы чистыми, натертыми стеклами, шла своя рабочая жизнь. Видно было, как, напряженно склонившись над швейными машинками, работницы то строчат, то поднимают головы и внимательно разглядывают полученный шов, то выдергивают из шитья нитки, то вновь склоняются над машинами.

Ника остановилась возле крайнего, со стороны, откуда она пришла, окна. Она стала ждать, когда мама оторвет от машинки взгляд и посмотрит на нее. Ждать пришлось не долго. Наталья Александровна сразу почувствовала, что за окном кто-то стоит. Посмотрела, подняла удивленные брови, сердито поджала губы и покачала головой. Ника стояла у окна и смотрела на нее. Тогда Наталья Александровна поднялась и сделала знак, чтобы Ника шла к проходной.

Пока Ника обходила здание и шла к служебному входу, мама успела дойти до двери, открыла ее и выглянула на улицу.

– Ника, – строго сказала она подошедшей дочери, – я тебе тысячу раз говорила, чтобы ты не приходила ко мне на работу по пустякам. Ну, вот, скажи на милость, зачем ты здесь? Ты обедала? И почему ты не надела шапочку, ты хочешь опять простудиться?

Ника опустила глаза и ничего не ответила.

– Пожалуйста, – строго сказала Наталья Александровна, – отправляйся домой, и не смей отвлекать меня.

Ника ничего не сказала матери, резко повернулась и решительно зашагала прочь. Некоторое время Наталья Александровна смотрела ей вслед, потом поднялась по ступенькам и скрылась за дверью.

Идя между рядами машинок в цеху, она успела увидеть промелькнувшую за окном непокрытую, кудрявую голову дочери.

Ника шла по улице и незаметно вытирала слезы. Впрочем, они скоро иссякли, хотя на сердце ее продолжала оставаться печаль и горькая досада на маму. Ника проделала обратный путь мимо единственного на весь город храма (в его открытые двустворчатые двери было видно, что внутри полумрак, пусто, и горят во множестве зажженные свечи), мимо просвета между домами с виднеющимся вдали ручьем и плавающими по нему белыми утками. Затем она свернула в идущий круто вверх переулок, очутилась на Красной Горке и вскоре подошла к дому. На душе было одиноко, пасмурно, точно так же, как в осеннем неласковом небе.

Ника вошла в дом, разделась, повесила на гвоздик пальто и подошла к кровати. На ней, по традиции укутанная в одеяло, стояла небольшая кастрюля с гречневой кашей и котлетой. Ника развернула кастрюлю, поела без всякого аппетита, вынесла остатки еды в сенцы и села делать уроки.

Вечером Наталья Александровна первая заговорила с дочерью.

– Зачем ты прибегала ко мне на работу? Что с тобой?

– Ничего.

– Заболела!

– Просто голова немного болит.

Наталья Александровна достала градусник, стряхнула, сунула Нике подмышку.

К сожалению, температура оказалась в порядке. «Уж лучше заболеть»! – с отчаянием подумала Ника. Но о своей беде, ни отцу, ни матери она не сказала ни слова.

Вряд ли Ника сумела бы им объяснить причину своих неурядиц. Она и сама толком не понимала, почему ее так не любят, как ничего не поняла из разговора с важной девочкой Шурой Гололобовой. Разговор состоялся давно, в конце октября. Как председателю совета отряда Шуре поручили «проработать» новенькую, сделать первое предупреждение.

На большой перемене, нарядная, в отутюженной кашемировой форме с кружевом по стоячему воротничку, в кокетливо подвязанном шелковом галстуке, одна рука в кармашке передника, другая на плече Ники, Шура увела ее в укромный уголок в конце коридора и строго спросила:

– Скажи, Уланова, почему ты задаешься?

– Я не задаюсь, – растерялась Ника.

– Нет, ты задаешься. Ты хочешь доказать, что ты не такая, как все.

Никаких грехов подобного рода Ника за собой не знала, но сразу почувствовала себя виноватой, опустила глаза. А Шура все «прорабатывала» и «прорабатывала» ее. Ника в какой-то момент не выдержала и взмолилась:

– Я не понимаю, за что ты меня ругаешь!

– Я тебя не ругаю, я тебя учу. Мой папа партийный работник, он всегда говорит, что люди все равны. Если кто выделяется, такого надо сразу ставить на место. Мне поручили тебя предупредить, чтобы ты не задавалась и не думала, будто ты лучше других.

– Но я так не думаю! – почти закричала Ника.

– Запомни! – с угрозой сказала Шура.

Первый звонок прервал поучительную беседу. Шура круто повернулась и ушла в класс. Ника стояла, смотрела, как она уходит, тоненькая, подтянутая, потом поплелась следом, и пока шла через весь ряд к своему месту, ловила на себе понимающие, злорадные взгляды.

Если б нашелся какой-нибудь доброжелатель и сумел бы объяснить Сергею Николаевичу, за что травят его дочь, тот бы страшно удивился. Ему и в голову не могло придти, что ответ Ники о месте рождения, у многих людей, не только детского возраста, вызывает элементарный шок. Ясное дело – задавака.

Любой, узнавший пикантную подробность в биографии девочки, спешил сообщить ее другому. Даже не помышляя об этом, она невольно оказывалась в центре внимания. Никто не научил Нику, как вести себя в этом случае. Ее учили не ябедничать, потому что доносчику полагается «первый кнут». Ее учили любить товарищей и уметь за себя постоять.