Текст книги "Тамара Васильевна меняет профессию! (СИ)"

Автор книги: Анжелика Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 37

Весь день я провела на занятиях в состоянии странного оцепенения, механически записывая формулы и теоремы заклинаний, но мысли мои были далеко. Фразы, услышанные в библиотеке, эхом отдавались в моей голове: «Её фамильяр забирает мои силы», «Избавиться... окончательно», «Если это правда…»

И вот теперь, отчаявшись найти ответы самостоятельно, я направилась к единственному существу в Академии, которому могла довериться – к профессору Стеблю.

В коридоре я чуть было не врезалась в какую-то нервную девушку с сиреневыми волосами.

– Куда прёшь? – огрызнулась она.

Я промолчала. Сама виновата. Надо быть внимательнее.

Обычно оплетённая живыми серебристыми лозами, удивительно тёплыми на ощупь, сейчас дверь выглядела странно... обнажённой. Лозы, всегда такие подвижные и отзывчивые, безжизненно свисали по бокам, а некоторые из них лежали на полу, словно срезанные. Их кончики потемнели, приобретя болезненный бурый оттенок.

Тревога, тлевшая весь день где-то на задворках сознания, вспыхнула с новой силой.

Что-то было не так.

Очень не так.

– Профессор, – начала я, переступая порог, – простите за беспокойство, но мне больше не к кому обратиться...

Слова застряли у меня в горле. То, что я увидела, не укладывалось в голове, не желало складываться в осмысленную картину.

Сначала в нос ударил запах свежескошенной травы – слишком резкий, слишком интенсивный, с горьковатой ноткой, которая заставила мои глаза наполниться слезами.

Профессора я не увидела...

Лишь большая куча из листьев, лепестков, побегов, срезанных ветвей и отростков, на которой сидел парень.

Он, казалось, меня даже не заметил. Сидел, сгорбившись, на куче растительного мусора, глядя на свои руки, которые были запачканы густым зелёным соком.

Лицо его было мне смутно знакомо. А вот необычную серёжку в форме птички я узнала. Я видела его на пороге кабинета Стебля в свой первый визит.

Его губы тряслись, а взгляд был устремлён в пустоту. Рядом с ним валялся нож с длинным зазубренным лезвием, покрытым тем же зелёным веществом.

– Что случилось? Где, где профессор? – выкрикнула я, чувствуя, как холодеет всё внутри.

Парень наконец-то обратил на меня внимание. Его глаза, расширенные от шока, остановились на мне, но взгляд оставался странно расфокусированным, словно он смотрел сквозь меня.

– Это не я! Не я! Я его не убивал! – выпалил он, слова вылетали из его рта, спотыкаясь друг о друга. – Не я... Нет!

Я сделала шаг назад.

Убивал? Слово эхом отдалось в моей голове, отказываясь обретать смысл. Убивать можно живое существо, человека. Но как можно убить растение? Пусть даже разумное?

Но внезапно до меня дошло. Эта куча растительного материала... эти обрубленные ветви, эти надорванные листья... Это был не мусор.

Нет.

Это был он. Профессор Стебель. Или, скорее, то, что от него осталось.

Среди срезанных ветвей я заметила один из его глаз-бутонов – некогда переливающийся всеми оттенками лазури, теперь безжизненно тусклый.

Я осторожно подняла его, чувствуя, как слёзы застилают глаза. Бутон был тёплым на ощупь, но с каждой секундой становился холоднее, словно последние крупицы жизни покидали его.

Комната закружилась перед глазами. Тошнота накатила внезапной удушливой волной, и я инстинктивно ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Всё, что я увидела, слилось в неразборчивое марево из теней и света. Передо мной словно медленно опустился чёрный занавес.

– Нет… – прошептала я.

Темнота надвигалась стремительно, и в последний миг, прежде чем погрузиться в этот липкий, тяжелый сумрак, моё внимание привлёк шорох. Я с трудом посмотрела вниз и увидела, как из сумки, тревожно мяукнув, выбрался Гераська.

Он напряжённо замер, поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то недоступному моим чувствам. Потом резкими, решительными прыжками приблизился к куче из листьев и ветвей – тому, что осталось от профессора Стебля.

– Гераська… что ты… – начала я слабым голосом, пытаясь остановить его, позвать назад, но силы почти покинули меня.

Фамильяр словно не услышал мое обращение. Он оживлённо и настойчиво начал копаться в груде растительных останков, перебирая лапками переплетенные лианы, листья и побеги, покрытые зелёным соком и источающие горький запах увядания.

А затем из самых глубин кучи пробилось слабое, призрачное свечение. Сначала оно было едва различимым, но постепенно его интенсивность усилилась.

Это был не просто свет – скорее струящийся призрачный туман тончайших серебристых нитей, переливающийся всеми оттенками лунного сияния.

Гераська осторожно ухватился зубами за это мерцающее свечение и потянулся назад. Он медленно, почти с нежностью вытянул из груды чуть пульсирующую серебряную нить, подобную тонкому и полупрозрачному стеблю какого-то диковинного растения. Нить слегка изгибалась, слабо вибрируя.

Фамильяр повернулся ко мне, глядя своими большими, сияющими глазами, и аккуратно двинулся вперёд. Он тянул серебристую нить прямо ко мне.

Я осторожно опустилась на колени, чтобы принять этот необычный дар. Когда мои пальцы коснулись нити, её мягкое сияние слегка усилилось, волна нежного холода прокатилась по пальцам и запястью.

Серебряная нить запульсировала в моей ладони.

Я растерялась, осматриваясь по сторонам. Что-то изменилось – я не сразу поняла, что именно произошло. Воздух вокруг стал вязким и неподвижным, всё потеряло естественную плавность движения. Казалось, сама реальность замерла, повиснув в невесомой тишине.

Я осторожно потянула нить, и картинка передо мной слегка дрогнула, словно поверхность озера, потревоженная брошенным камешком.

Теперь я смотрела не на физические предметы – скорее это была тень или отголосок произошедшего совсем недавно. Контуры предметов и тел приобрели полупрозрачные, светящиеся очертания, сотканные из чистой энергии.

Я снова дёрнула нить, и изображение ожило.

Молодой человек, которого я нашла в комнате – резко поднялся на ноги. Потом он размахивал ножом, отчаянно и яростно. Ожесточённо.

Я потянула чуть сильнее, чтобы яснее увидеть картину события. Очертания кучи листьев и побегов вспыхнули зелёным свечением и принялись дрожать и извиваться, будто в отчаянной попытке соединиться вновь.

Я увидела, как отдельные растительные фрагменты начали быстро переплетаться между собой, стремительно создавая привычные, знакомые контуры массивного ствола, ветвей и листвы.

Наконец фигура обрела узнаваемый образ, встав прямо посреди комнаты – профессор Стебель!

Нить вздрогнула в моих пальцах, словно напоминая о своей хрупкости и неустойчивости.

Я осознала, что держу в руках не просто воспоминание, а последний шанс понять правду, – отголосок магии профессора, застывшей в момент его гибели. Фрагмент времени, зацепившийся за его уходящую из этого мира душу.

Но тут что-то резко нарушило ход этих событий. Реальность, сотканная из серебристых отблесков магических образов, внезапно вздрогнула и распалась, ярко вспыхнув и исчезнув, как оборванный сон.

Дверь за моей спиной резко распахнулась, и на пороге замер Дариан.

– Тайра? – его голос, обеспокоенный и искренний, долетел откуда-то издалека, словно сквозь толщу воды.

Я попыталась сделать шаг вперед, но ноги вдруг стали ватными. Голова кружилась всё сильнее, дыхание давалось с трудом.

Я ощутила, как силы стремительно покидают моё тело. Серебристая нить задрожала, словно испугавшись чужого присутствия, выскользнула из моих пальцев и растворилась обратно в куче пожухлой листвы.

Видение исчезло.

– Нет… – едва успела я прошептать, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Перед глазами поплыло всё сильнее, и сознание начало стремительно ускользать прочь. Я упала бы, но сильные руки тут же подхватили меня. Рядом, тревожно мяукнув, завертелся Гераська.

– Всё будет хорошо, – тихо произнёс Дариан, прижимая меня к себе. Его голос звучал уверенно и спокойно, но я чувствовала, как учащённо бьётся его сердце.

Сильное, глубокое чувство заботы и нежности проникло в его голос, успокаивая меня, хоть я и не могла до конца довериться ни ему, ни кому-либо ещё.

Последние остатки сил покидали меня, глаза закрывались. Перед тем как окончательно потерять сознание, я успела прошептать:

– Профессор Стебель… он убил его…

И погрузилась в темноту.

ГЛАВА 38. Дариан

Как только я услышал крики из кабинета Стебля, то немедленно отправился туда. Открыл дверь. Её испуганные глаза. Тайра.

Когда я вошёл в кабинет, она упала мне на руки, такая беззащитная, что-то дрогнуло в моей груди. Нет, не просто дрогнуло – расколось с почти физической болью, открывая глубину чувств, которые я безуспешно пытался похоронить последний год.

Её волосы языками пламени спадали с плеч и касались моих рук – живое, трепетное золото, переливающееся тысячами оттенков. Я чувствовал их тепло даже сквозь ткань пиджака, и это тепло проникало глубже, заставляя сердце биться быстрее, больнее, отчаяннее.

И куда делись эти уродские баранки? Те преднамеренно некрасивые косы, которые она носила все это время, словно броню против всего мира. Против того, что было между нами когда-то.

Ох, я совсем уже и забыл, как ей идут распущенные волосы. Нет, не забыл – пытался забыть, заставлял себя не вспоминать, какого это, когда я просыпался рядом с ней, а эти медные пряди щекотали мое лицо, напоминая о том, что счастье – не выдумка поэтов и мечтателей.

Девушка, которая смеялась, запрокидывая голову, и смотрела на меня так, будто я мог перевернуть мир. Всю магию вселенной мог бы я отдать, чтобы увидеть этот взгляд снова, хоть на мгновение.

Она изменилась... Я провел по её щеке, не в силах остановить этот жест, что вырвался откуда-то из глубины души. Мои пальцы помнили эту кожу лучше, чем я сам – такую гладкую, но сейчас бледную, слишком бледную. Тревога кольнула меня под рёбрами острой иглой, распространяя холод по всему телу.

Сейчас она больше напоминала ту Тайру, с которой я встречался. До всего, что произошло между нами. До слов, брошенных в гневе и отчаянии, слов, которые нельзя забрать назад. До решений, принятых в гордости и страхе, решений, изменивших наши судьбы, разведших нас по разным дорогам, когда мы должны были идти одной.

И ещё она наконец-то получила воплощение. Теперь у неё есть фамильяр, хоть и очень странный, но… В этом вся Тайра!

Никогда не делать как все, всегда искать собственный путь, даже если он ведёт через терновник. Она получила то, что считала навсегда потерянным, то, о чём мечтала больше всего на свете. И я не мог не радоваться за неё, даже если эта радость смешивалась с горечью собственных потерь.

Когда я отнёс её в свой кабинет и аккуратно положил на кушетку, мне казалось, будто время свернулось в петлю.

Её фамильяр не отставал ни на шаг. Его янтарные глаза – два тлеющих уголька – не отрывались от моих рук, когда я поправлял подушку под её головой.

Защитник. Тот, кто появился в её жизни вместо меня, кто теперь делает то, что я должен был делать – оберегать её.

– Я не причиню ей вреда, – сказал я, чувствуя себя нелепо и одновременно абсолютно правильно.

Потому что он понимал. Потому что нам обоим была дорога девушка, лежащая на кушетке.

Кот моргнул, словно принимая мои слова к сведению, но не собираясь им безоговорочно верить.

И я не мог его винить – моё прошлое не заслуживало доверия. Мои поступки говорили громче любых слов, и эти поступки причинили боль той, кого мы оба хотели защитить.

Пока она лежала без сознания, у меня было время вспомнить. Вспомнить "до" и "после". Вспомнить всё, о чём я заставлял себя не думать последний год, что запирал в самом дальнем уголке души под замком из гордости и вины.

Мы были первокурсниками, трое неразлучных друзей.

Я, Тайра и Катарина.

Мы клялись в вечной дружбе под звёздами, разделяли тайны шёпотом в библиотеке, защищали друг друга перед профессорами. Мы были молоды, наивны и полны такой безграничной веры в будущее, что сейчас от этих воспоминаний щемит сердце.

Академия встретила нас древними стенами, запахом пыльных фолиантов и волнением, от которого перехватывало дыхание. Первый день, первые заклинания, первое ощущение принадлежности к чему-то большему, чем ты сам.

Мы ходили по коридорам, задыхаясь от восторга, касались пальцами резных перил, впитывали каждое слово профессоров, как губка – воду. И каждый вечер делились впечатлениями, сидя в тайном уголке сада, где деревья укрывали нас от посторонних глаз.

Катарина была самой серьезной из нас. Она всегда приходила на занятия за полчаса, записывала каждое слово профессоров и зачитывала нам конспекты, когда мы пропускали занятия из-за наших маленьких приключений. Её светлые волосы всегда были идеально уложены, форма выглажена, а в глазах светилась решимость, которая иногда пугала нас.

Тайра была её противоположностью – вихрь рыжих волос и идей, вечно опаздывающая, постоянно задающая вопросы, на которые профессора не могли ответить. Она приходила на занятия с листами, исписанными собственными теориями, и ничто не могло успокоить её жажду знаний.

А я... я был где-то посередине. Достаточно дисциплинированный, чтобы не вылететь из Академии, достаточно любопытный, чтобы поддерживать безумные идеи Тайры.

Катарина называла меня миротворцем – тем, кто не давал им с Тайрой окончательно разругаться, когда их споры о магической теории заходили слишком далеко.

Очень быстро между мной и Тайрой завязались романтические отношения, мы начали встречаться. И это лучшее, что могло со мною произойти: первый курс, первая любовь.

Каждое прикосновение было откровением, каждый взгляд – обещанием. Я чувствовал, что могу покорить вершины, если она будет рядом, верить в меня.

Тогда же я наконец-то получил своё воплощение, и мы ждали, когда это случится с ней.

С ней этого не могло не случиться!

Если честно, я думал, она будет первой, кто из нас троих получит фамильяра. Такая она была: способная, энергичная, талантливая, моя девочка... На практических занятиях её заклинания всегда были самыми сильными, на теоретических – её вопросы самыми глубокими. Профессора качали головами, скрывая улыбки, когда она начинала спорить о классических теоремах, предлагая собственные интерпретации.

И вот, уже все признаки указывали на то, что это вот-вот случится и с Тайрой. От неё словно волнами исходила энергия, сильная и яркая, готовая вырваться наружу. Её волосы иногда начинали светиться в темноте, а предметы вокруг неё порой перемещались без видимой причины. Классические симптомы приближающегося воплощения.

Со мной происходило что-то подобное.

Но…

Следующей была Катарина.

Мы с Тайрой были искренне рады за подругу. Мы обнимали её, поздравляли, восхищались красотой её фамильяра. Я помню, как Тайра светилась от счастья за Катарину, как её глаза блестели, когда она спрашивала, каково это – ощущать связь со своим фамильяром.

Но я видел, как что-то неуловимо изменилось.

И теперь, глядя на неё, лежащую без сознания в моём кабинете, я не мог не думать – если бы я тогда настоял, если бы заставил её поговорить, если бы увидел первые признаки надвигающейся бури...

Могли бы мы избежать всего, что произошло потом?

Тайра застонала, её ресницы дрогнули. Я замер, боясь пошевелиться, боясь спугнуть момент, когда она откроет глаза и увидит меня – настоящего меня, без маски отстранённой вежливости, которую я носил всё это время.

ГЛАВА 39

А потом в жизни Тайры наступила чёрная полоса. Одна сплошная и беспросветная. Как, впрочем, и в моей.

Сначала беда с её мамой. Я пытался поддержать Тайру, как мог. Сидел с ней, держал за руку, когда приходили известия, одно другого хуже. Приносил для неё еду, которую она не ела. Пытался отвлечь разговорами, которые она не слышала.

Но горе и переживания сделали её отстранённой. Она словно построила стену между собой и миром – и мной.

Что-то изменилось в ней, словно огонь внутри начал угасать. Та Тайра, которую я знал, всегда была как пламя – яркая, непредсказуемая, согревающая.

– Дай ей время, – сказала Катарина, когда я поделился с ней своим беспокойством. – Ты же знаешь Тайру – она восстановится. Возможно, ей просто нужно побыть одной.

Я послушался. И это было моей первой ошибкой.

Я отступил, дал ей пространство. Перестал навязываться с излишней заботой, с разговорами, с вопросами о том, как она себя чувствует. Думал, что так лучше. Думал, что уважаю её желание уединения. На самом деле просто боялся её боли, не знал, как с ней справиться, как помочь.

Катарина всё чаще находила причины проводить время со мной наедине – совместные проекты, дополнительные занятия, прогулки по парку. Она говорила о Тайре с сочувствием, спрашивала о ней с заботой. Казалось, она искренне переживает за подругу.

– Тайре нужно пространство, – говорила она. – Мы только напоминаем ей о том, чего она лишилась.

И я... я позволил этому случиться. Позволил Тайре отдалиться, слишком боясь причинить ей больше боли.

Позволил Катарине занять всё больше места в моей жизни, убеждая себя, что это временно, что скоро всё вернётся на круги своя.

Я знал, что Катарина испытывает ко мне чувства большие, чем просто дружеские. Замечал, как она смотрит на меня, когда думает, что я не вижу. Как её прикосновения задерживаются чуть дольше, чем нужно. Как она находит любой повод, чтобы быть рядом.

Но я давал ей понять, что между нами ничего не может быть. Что моё сердце принадлежит Тайре, что всегда будет так.

А потом настал момент Х.

Весенний бал.

Всё начиналось так хорошо. Тайра была так прекрасна в своём платье цвета морской волны. И даже вроде была в хорошем настроении – улыбалась, шутила.

Мне казалось, я вижу проблески той Тайры, которую знал раньше, той, что умела наслаждаться моментом, той, что любила всей душой. Мы танцевали, и я на мгновение подумал, что всё налаживается. Что чёрная полоса заканчивается, что мы можем начать заново.

Но стоило мне на мгновение отвлечься, как я потерял её из виду. Её нигде не было – ни в главном зале, ни в фойе, ни в комнатах отдыха. Я начал беспокоиться, искать её всё более настойчиво, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее от необъяснимой тревоги.

Плохое предчувствие…

Пошёл искать в сад – Тайра всегда любила свежий воздух, особенно когда становилось душно от танцев и слишком многолюдно.

Как вдруг в сквере заметил знакомую фигуру. Но когда я приблизился, это оказалась Катарина. Она стояла у входа в глубину сада, странно неподвижная в своём серебристом платье – словно статуя, словно страж.

Её лицо. Что-то в нём было такое, словно она испугалась. Словно я застал её за чем-то, чего не должен был видеть. А может, наоборот – она увидела то, чего я не должен был увидеть.

– Не ходи туда, не надо, – сказала она.

А дальше, как во сне. В глубине сада я увидел. Их. Тайра и какой-то старшекурсник. Они делали такое… Вернее, даже, она делала такое, что даже со мной не позволяла.

И меня накрыло. Боль, ярость, непонимание – всё смешалось в один клубок, который взорвался во мне, выплеснулся наружу в виде заклинания, которого я даже не помнил. Помню только удивлённое лицо старшекурсника, его неуклюжую попытку защититься. А потом кровь. Тайра кричала что-то, оттаскивала меня, плакала.

Что было дальше…

Всё в тумане. Помню только, как сидел на скамейке оцепеневший, опустошённый. Как Катарина появилась рядом, опустилась на колени передо мной, прижала ткань к моему лицу.

А потом, когда она оттирала кровь с моего лица, она поцеловала меня – внезапно, страстно, настойчиво.

И вместо того чтобы отстраниться, я ответил. Потому что было одиноко, было больно.

Потому что Тайра, казалось, больше не нуждалась во мне.

Потому что Катарина была рядом, тёплая и живая, в то время как Тайра...

Видимо, она решила поставить точку в наших отношениях. Таким вот жестоким, безжалостным способом.

А мы с Катариной... мы продолжили встречаться, словно так и было задумано. Но что-то было не так, словно проклятие лежало на наших отношениях. Они были яркими, интенсивными, но в них всегда ощущалась тень – тень рыжеволосой девушки, которая была быть между нами.

А после Тайра перестала за собой следить. Словно ей было всё равно. Словно это был совсем другой человек. Её поведение часто было импульсивным и временами откровенно неадекватным.

И мне больно было видеть, как человек, которого я так сильно любил, катится по наклонной и становится посмешищем. Больно, но… Стоило мне вспомнить тот вечер на весеннем балу… как внутри всё каменело. Я говорил себе, что не могу простить предательство. Что она сама сделала свой выбор.

И вот теперь она лежит передо мной. Я невольно потянулся к ней.

Её волосы все ещё были языками пламени, касающимися моих рук. И я всё ещё готов был обжечься. Всё ещё хотел почувствовать их тепло.

Её фамильяр издал предупреждающее «мяу».

Он был прав – я не имел права прикасаться к ней. Не после всего, что произошло, до тех пор, пока мы не поговорим, до тех пор, пока не узнаю правду о том, что случилось на самом деле в ту ночь весеннего бала.

А может... может, правда была в том, что я не хотел её знать?

Может, я предпочёл поверить в её предательство, потому что так было проще?

Так я мог оправдать собственную слабость, своё падение в объятия Катарины?