Текст книги "Девушка в тюрбане"

Автор книги: Антонио Табукки

Соавторы: Джанни Челати,Марта Мораццони,Джузеппе Конте,Стефано Бенни
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Капитану вновь пришлось сглаживать беспричинно возникшую неловкость, он вынул из запертого на ключ ящика темную бутылку.

– Это бургундское вино, как раз для таких случаев.

Купец улыбнулся и протянул капитану пустой бокал.

– Как вам угодно, капитан, выпьем за наше терпение.

– И за цель, которая уже близка, – добавил капитан и принялся медленно потягивать вино, искоса поглядывая на собеседника. В этот миг, если б не трепетный отблеск свечей, то озарявший лицо ван Рейка, то погружавший его в тень, капитан поклялся бы, что уловил в глазах гостя неизбывную тоску, непонятную, но явственную печаль.

– Сколько вам лет? – спросил он, снова наполняя бокал.

То ли ван Рейк отвлекся, то ли капитан, задавая неделикатный вопрос, слишком понизил голос, но купец не ответил, он осушил бокал, смакуя вино, глоток за глотком, поставил его на стол, замер на несколько мгновений в задумчивости, чуть касаясь пальцами девственно чистой скатерти и ножки бокала. Потом, стряхнув с себя оцепенение, поднялся из-за стола и, извинившись, попрощался с хозяином. Засим он спустился на нижнюю палубу и вскоре лег спать; о чем только не размышлял он в темноте, пока дрема не смешала все: и мысли, и давние воспоминания, и вереницу фантазий, совершенно неподходящих для человека солидного и зрелого.

Прежде чем сон окончательно одолел его, он как наяву услышал голос капитана: «Сколько вам лет?»

V

С того вечера прошло три дня, и, как обещал капитан, корабль пришвартовался в порту Хольбек.

Мессеру Бернхарду местность показалась бесприютной и унылой, ему жаль было покидать корабль ради такой неприветливой земли; он спустился на нижнюю палубу, с трудом пробираясь среди матросов, занятых разгрузкой, вошел в каюту, закрыл дверь и тщательно собрал небольшой багаж, который на протяжении всего плавания держал при себе. Остальной товар моряки должны были перенести в один из портовых складов, где он будет храниться, пока купец не решит, куда его везти. Бернхард поднялся на палубу, увидел капитана, распоряжающегося разгрузкой, хотел было подойти к нему, но передумал, направился к трапу и смешался с густым потоком людей и грузов, среди которых были и его ящики – матросы тащили их волохом на пристань. Он обернулся, последний раз окинул взглядом палубу, встретился глазами с капитаном, который как будто бы наблюдал за ним, они издали кивнули друг другу на прощанье, и ван Рейк пошел прочь от корабля – проследить, где разместят его товар.

Не успел он сделать несколько шагов по пристани, как к нему подошел рослый молодой блондин с открытым лицом и вопросительно-озабоченным тоном, слегка исказив, назвал его имя. Затем он с очевидным сомнением протянул купцу аккуратно сложенный лист бумаги, на котором знакомым почерком было написано: «Мессеру ван Рейку из Схевенингена». В кратком послании знатный датчанин сообщал, что податель сего отвезет Бернхарда в коляске в имение, где его ждут; записка была датирована двадцать четвертым июня, значит, посланец два дня дожидался в порту прибытия голландского судна. Бернхард поднял взгляд на юношу, который в свою очередь не сводил с него настороженных глаз.

– Бернхард ван Рейк из Схевенингена – это я, – произнес он четко, почти по слогам. – Вы от господина Херфёльге и отвезете меня к нему, не так ли?

Из всей фразы светловолосый атлет разобрал только фамилии и название города, но это его успокоило: значит, он не ошибся. Теперь ему предстояло объяснить гостю, что многочисленный багаж тоже можно взять с собой, он стал поочередно показывать на ящики и загородную коляску, стоявшую возле портового склада. Молодой викинг хотел было помочь хозяйскому гостю, но матросы, опасаясь лишиться чаевых, оттолкнули его и взвалили ящики себе на плечи; ван Рейк, хотя куда более деликатно, не подпустил его к маленькому свертку и сам отнес его в коляску. Здесь он велел получше уложить ящики, чтобы их не трясло в дороге, и расплатился с матросами пригоршней монет. Затем сел рядом со светловолосым викингом на козлы: вся коляска была загружена ящиками.

Ван Рейк и его возница отказались от попыток разговаривать; купцу, не знавшему, далеко ли они направляются и куда, путь показался долгим и утомительным. Время от времени он поглядывал на спутника, сидевшего рядом, стараясь разгадать... он сам не знал что, а тот отвечал коротким приветливым взглядом и снова устремлял взор на дорогу.

Море осталось позади, они ехали среди ярких, сияющих словно после грозы полей; дорога петляла среди бесконечных холмов. Таких невысоких холмистых гряд Бернхард прежде не видел, и его взгляд, привыкший к спокойному раздолью равнины, тревожили и раздражали безбрежные волны пейзажа. Краски тоже казались ему излишне яркими, таящими в себе какую-то враждебную, угнетающую силу; коляска между тем несколько раз подпрыгнула на ухабах, миновала желтые овсяные поля и свернула в лес. Моря как не бывало, а ведь лошади пробежали всего несколько миль, ван Рейку чудилось, будто они попали в глубь необъятного континента, пустынного и безлюдного. Бернхард устал смотреть и еще больше устал трястись в коляске. Он бы, пожалуй, попросил сделать остановку, но возница не проявлял ни малейших признаков усталости, а лошади стали мало-помалу замедлять бег – верный признак, что дом уже недалеко. И действительно, вскоре юноша протянул руку, указывая на что-то, что пока еще было скрыто от ван Рейка; внезапно они свернули вправо на узкий проселок, и тогда он наконец тоже увидел прямоугольные очертания замка, сложенного из темно-красного камня.

Они проехали по краю просторного ухоженного парка, густые деревья которого заслоняли огромное здание, иногда проглядывавшее среди зелени. Еще один поворот направо, казалось уводивший в сторону, – и замок внезапно открылся им целиком, без всяких помех. Каменный мост над заполненным водою рвом вел к въездным воротам; серая арка резко оттеняла внушительный темно-красный фасад. Хотя замок выглядел огромным, величественным и был окружен словно бы аристократической тишиною, вблизи он оказался приветливым и уютным; множество окон выходило в небольшой квадратный дворик, где они остановились, но Бернхард не заметил, чтобы, заслышав цокот копыт и стук колес, кто-нибудь появился в окне. Возница проворно соскочил с козел и подал гостю руку, мессер Бернхард поспешно спустился, сильно рванул при этом плащ, зацепившийся краем за сиденье, и вопросительно посмотрел на своего проводника. Тот почтительным жестом указал налево, на закрытую дверь, и первым поднялся по трем ступенькам в сумрачную переднюю – свет, нежно-зеленый, процеженный сквозь кроны деревьев, падал из большого окна в конце коридора.

Комната, куда они вошли, была залита таким же светом, – три окна выходили в парк, открывая взгляду лужайку, поросшую первой нежно-зеленой травой. Подойдя к окну, мессер Бернхард узнал ров с водой, к которому полого спускалась лужайка, по ту сторону рва аллеи и тропинки вели в гущу зелени. На берегу, припав к земле и вытянув морду, затаился белый норвежский бухунд.

Великолепный пес! – подумал Бернхард. Стоит его окликнуть, и он поднимется во весь рост. Легкое шуршание заставило его обернуться: на пороге стояла женщина лет сорока в изысканно-строгом сером платье и смотрела на него. У нее было суровое, но открытое, как и у возницы, лицо, воротничок из белого кружева вносил нотку женственности в ее почти монашеский облик. Бернхард поклонился, смущенный тем, что не может определить, кто эта женщина: домоправительница или хозяйка.

– Добро пожаловать, мессер ван Рейк! Господин Херфёльге попросил меня принять вас от его имени и проводить в ваши комнаты.

– Значит, его нет дома?

– Они с дочерью отправились в деревню и вернутся через несколько часов. Пока я в вашем распоряжении и постараюсь сделать все, что в моих силах.

Женщине показалось в тот миг, будто мессер Бернхард раздосадован тем, что его не встретил сам хозяин, на самом же деле он просто был в замешательстве.

– Мне бы... – нерешительно начал он, но она тут же прервала его:

– Извините, мессер, я пойду впереди, слуги уже отнесли ваши вещи наверх, – и направилась к лестнице, ведущей в комнаты.

Ван Рейк, обезоруженный ее королевским достоинством, послушно последовал за нею; все ее движения, похоже, были строго рассчитаны, но по лестнице она поднималась с неожиданной легкостью и изяществом. Она остановилась перед массивной дверью, открыла ее и шагнула в сторону, пропуская гостя; в просторной комнате стояла широкая, только что застеленная кровать, простыни еще хранили следы складок, дверь напротив кровати открывалась в небольшой кабинет, там и был аккуратно сложен багаж мессера Бернхарда.

– Как только вам понадобится моя помощь, позвоните, – она указала на шнурок сонетки, – а сейчас, если я не могу более быть вам полезна, позвольте мне удалиться...

Оставшись один, Бернхард посмотрел вокруг: мебели мало, но комната не выглядит пустой; он беспокойно зашагал из угла в угол, никак не удавалось унять мысли, а глаза продолжали жадно впитывать окружающее. В конце концов он стал у окна, смотревшего на западную часть парка, внизу над канавой деревянный мостик, за ним – широкая утрамбованная аллея, совершенно пустынная.

О багаже он вспомнил немного спустя и прежде всего поднял с полу драгоценный сверток, который положил туда собственной рукой, и перенес его на кровать. От нетерпения у него дрожали пальцы, и это мешало развязывать узлы.

Картина показалась ему более блеклой, чем помнилась, она хранила краски Голландии и вернула его ко всему тому, что слегка стерлось из памяти за время путешествия. Он подумал, что сегодня вечером попросит у хозяина разрешения пораньше уединиться в своей комнате и наконец напишет жене; картина лежала на постели, яркий полуденный свет коварно и враждебно играл на ней, словно стремясь подчеркнуть печальную бледность полотна, которой в Голландии, при неярком свете в своей комнате, ван Рейк не замечал.

Впервые после стольких дней плаванья он отдыхал на твердой земле, и все путешествие казалось ему теперь одним бесцветным, лишенным событий днем, чередованьем сна и бодрствования; ничего не произошло и по дороге в замок. Он подумал, что, вероятно, лучше написать Мириам завтра: сегодня и поведать не о чем.

Ван Рейк с большим трудом стянул сапоги, снял кафтан, расстегнул воротник, чувствуя, что обливается липким холодным потом. Мертвая тишина вокруг не успокаивала, а скорее пробуждала тревогу, в глубоком безмолвии дома шаги и те звучали бы настораживающе; Бернхард напряженно прислушивался. Он лег на постель, чувствуя себя как на иголках (однако щедрый хозяин обходится с ним необычайно деликатно!), и все же глаза слипались, дремота одолевала его, вопреки отчаянному сопротивлению.

Да ведь никто сюда не войдет, подумал купец уже в полусне.

То, что представлялось кратким забытьем, на самом деле было глубоким многочасовым тяжелым сном, из которого его вывел поначалу приглушенный, как далекое эхо, но постепенно приближавшийся и все более настойчивый стук в дверь. Он поспешно отозвался, сел на кровати, спросонок едва различая в полумраке очертания предметов; из распахнутого окна тянуло вечерней сыростью.

– Мой господин ждет вас, сударь, можете спуститься, когда вам будет угодно. Он обеспокоен тем, как вы себя чувствуете. – Бесстрастный суровый голос домоправительницы казался призрачным, ему стоило умственного напряжения вникнуть в смысл ее слов.

Тяжело дыша, он ответил;

– Я сейчас, мне нужно только...

– Когда вам будет угодно, мессер. – И шаги в коридоре стихли.

Он не знал, где искать свечу, и с трудом ориентировался в темной комнате. Нельзя быть неучтивым с хозяином, думал он, меня и так долго ждали. Бернхарду случалось даже в самых безобидных ситуациях (а это как раз была такая) чувствовать себя преступником, пойманным с поличным, или ребенком, застигнутым врасплох на озорстве, и он тогда страшно смущался и нервничал. Он нащупал свои вещи, натянул один сапог, в спешке задел разутой ногой раму картины и тотчас вспомнил, что она прикрыта лишь кое-как; опустившись на колени возле кресла, он все так же на ощупь поднял с полу темную ткань, в которую запеленывал полотно, и попытался снова обернуть его и завязать шнурами, найденными рядом; наконец ему удалось пристроить сверток на кресле. После этого он натянул второй сапог и открыл дверь: коридор и лестница были озарены розоватым светом канделябров.

VI

Когда ван Рейк спустился в залу на первом этаже, господин Херфёльге, сидя в одиночестве, ждал его.

– Вот вы какой... – Радушная улыбка старика смутила Бернхарда, и он стал робко извиняться за досадное опоздание.

– Молодые люди спят слаще нас, стариков, и мне не следовало тревожить вас, так что виноват я. – Произнося эти фразы формальной вежливости, хозяин дома спокойно и ласково разглядывал гостя. Затем он пригласил его сесть и расспросил о путешествии, о Голландии, о жене и о доме. Ни словом не обмолвился он о поводе их встречи, о картине, которую Бернхард, наскоро завернув, оставил наверху в кресле.

Ван Рейк не хотел открыто рассматривать хозяина, во время беседы взгляд его скользил по убранству залы, лишь изредка задерживаясь на господине Херфёльге, который, покончив с расспросами, теперь рассказывает гостю, что с нетерпением ждал его и намеренно послал слугу в порт, чтобы располагать точными сведениями о прибытии судна. Он сожалел, что именно в этот день неотложные дела вынудили его отправиться в деревню и никто из семьи не встретил гостя.

– Я говорю, никто из семьи, а по существу, нас давным-давно только двое: я и моя дочь. – И, отвечая на вопросительный взгляд ван Рейка, он добавил: – Я познакомлю вас с ней, чуть позже, за ужином.

Внимание гостя привлекли не столько слова, сколько руки старика: белые, тонкие, они заворожили Бернхарда своим прямо-таки античным изяществом. Он любовался ими со всем восторгом ценителя искусств.

– Обещанную картину я привез, но весьма теперь сожалею, что так неумеренно превозносил ее достоинства и заставил вас ждать от нее слишком многого. Вероятно, господин Херфёльге, вы сочтете меня скверным коммерсантом. Каюсь, мое суждение было чересчур поспешным. – Ван Рейк улыбнулся, словно извиняясь и оправдываясь.

Старик Херфёльге не прерывал его, как не прерывают тех, кто изливает свою сокровенную боль, и Бернхард продолжал все тем же виноватым, смущенным тоном, пока не выговорился и не умолк, выжидательно глядя на датчанина.

– У нас достаточно времени, мессер, вы ведь не слишком торопитесь в Схевенинген, жена ваша разрешится от бремени еще не скоро. Мне бы хотелось, чтобы вы отдохнули и завтра, а потом займемся нашим делом, во всем, друг мой, нужна неторопливость и терпение. Я не спросил, как вам понравились комнаты, удобны ли они? Вы ведь некоторое время поживете у нас, не так ли? Здесь вы должны чувствовать себя как дома.

Ван Рейку пришлось отвлечься от своих беспокойных мыслей и прислушаться к словам Херфёльге.

– Да, они и просторные и тихие, но, признаться, я не привык к такой тишине. Мой дом стоит на приморской улице, до порта рукой подать. Весь день у меня звучит в ушах людской гомон, скрип проезжающих повозок... а здесь безмолвие, ни шумов, ни голосов, слуги и те молчат как немые! Благодарю вас за комнаты, они прекрасны, хотя боюсь, что долго пробыть у вас не смогу, дела вынуждают меня торопиться в столицу.

– Столица от нас совсем близко, – успокоил его хозяин, – а сейчас прошу вас отужинать, стол накрыт, и дочь, наверное, уже заждалась.

Он встал и направился к двери; Бернхард последовал за ним, а он, пристально посмотрев гостю в глаза, произнес:

– Я очень ценю тишину, мессер.

В соседней зале у накрытого стола их ожидали стоя домоправительница и высокая девушка с мелкими, изящными чертами лица, пышные белокурые волосы ее были собраны на затылке и, открывая виски, словно озаряли лицо. Она поклонилась отцовскому гостю, с тем же царственным величием в движениях, какое отличало встретившую ван Рейка домоправительницу. Беседа за ужином текла мирно и непринужденно, но обе женщины почти не принимали в ней участия; старшая, сидя рядом с дочерью господина Херфёльге, играла несколько подчиненную роль, однако врожденное достоинство наводило на мысль, что истолковывать эту подчиненность надлежит как дань уважения давней традиции, не унижавшей, а скорее оправдывавшей суровую степенность женщины.

Два часа за трапезой протекли неторопливо и приятно; Бернхард чувствовал себя непринужденно и искренне наслаждался обществом хозяина и беседой. Когда в конце ужина тот, принеся извинения, удалился в библиотеку (он столь ласково и доверительно обращался со своим другом и гостем, что позволил себе и на этот раз не отступать от давней привычки, о чем и сообщил учтиво, но решительно), Бернхард растерялся. Он охотно составил бы старику компанию, но не осмелился, только почтительно встал, когда господин Херфёльге попрощался с ним и с женщинами.

Через некоторое время купец последовал примеру хозяина и поднялся к себе; в комнате уже горели свечи, он заслонил их экраном и, выглянув в окно, стал наблюдать за игрой теней, которую затеял в парке ночной ветер.

VII

Утром в положенное время Бернхард и господин Херфёльге встретились за завтраком, на этот раз без женщин, только служанка подавала на стол.

– Как вы отдохнули, мессер? Надеюсь, ночью вас ничто не тревожило?

– Нет, господин Херфёльге, разве что усталость от путешествия несколько мешала заснуть: чувствую, не тот я уже, что был в двадцать лет.

– Друг мой, вы еще молоды, несмотря на усталость, вид у вас бодрый и энергичный. По письмам мне казалось, что вы старше. Сколько же вам лет, мессер Бернхард? – И он доверительно наклонился вперед и сжал руку ван Рейка.

– Скоро тридцать четыре.

– Судите сами, я вам в отцы гожусь, а тем не менее моя дочь совсем молода, даже слишком, для моего возраста, и некому о ней позаботиться, кроме меня. – В задумчивости он отпустил руку ван Рейка и откинулся на спинку стула.

Минуту-другую оба молчали, и Бернхарда внезапно охватило глубокое волнение, какой-то вещий трепет.

– Если вы не очень устали, может быть, прогуляемся вместе? Я обхожу поля каждое утро, обычно пешком, времени у меня достаточно, но, коли вы предпочитаете лошадей, поедем на двуколке.

Ван Рейк с удовольствием принял предложение и настоял, чтобы ради него хозяин не отступал от своих привычек.

Немногим позже они прошли по каменному мосту и углубились в лес, двигаясь в том направлении, откуда ван Рейк приехал. Минуло всего несколько часов, а те же самые места, что в первый день казались гостю враждебными, если и не радовали глаз, то, во всяком случае, производили приятное впечатление. Утро было прохладное, ясное, и путники бодро шли навстречу крепкому ветру.

– Я горжусь своим имением и потому рад показать вам его, да еще в такую прекрасную пору. Пешком вы увидите много больше, чем с двуколки. – Старик говорил без малейшей одышки; совсем недавно степенный и медлительный, он шагал сейчас легко и бодро, с юношеской стремительностью – чувствовалась закалка, выработанная постоянной физической нагрузкой.

Глазам ван Рейка предстал все тот же пейзаж, что и на пути из Хольбека, и вновь его поразил контраст меж тревожной неистовостью убегающих вдаль холмов и геометрической прирученностью возделанных полей: упорядоченное и вместе с тем свободное сочетание линий и красок, а по краю – светлая укатанная дорога.

По этой дороге они и вышли к морю.

Ничто в окружающем пейзаже не предвещало песчаной прибрежной полосы, которая внезапно открылась перед ними с опушки леса. А дальше сверкала голубоватая спокойная гладь бухты, ее можно было бы принять за озеро, если бы не безгранично широкая линия горизонта.

– Как видите, это граница моего именья.

Бернхард через силу слушал своего спутника – он был ошеломлен, море оказалось так близко, а он-то думал, что вокруг замка далеко-далеко простирается земля. Старик рассмеялся, заметив его изумление.

– Моя страна, как и ваша, невелика, до границ ее рукой подать.

Гость и хозяин несколько задержались у моря, и солнце уже стояло в зените, когда они отправились в обратный путь. Долго шагали молча.

– Вы давно не выезжали из своего именья? – полюбопытствовал купец.

– Никогда не выезжал, мессер Бернхард, даже в юности. Я родился в этом замке и ни одного дня не ночевал под чужой крышей.

Голландцу это показалось невероятным, вопросы так и просились на язык, но он промолчал, памятуя категорический ответ датчанина.

В передней замка их ждала дочь Херфёльге; подобно отцу, она вела себя с гостем непринужденно, что удивляло Бернхарда, ожидавшего большей сдержанности от юной и неопытной девушки, к тому же столь хорошо воспитанной. Она без малейшего смущенья подошла к Бернхарду и сняла с его плеч запыленный плащ.

– Входите, мессер, – пригласил его из залы господин Херфёльге, держа в руках графин молодого вина. – Прошу вас, садитесь, отдыхайте, скоро будем обедать.

Так спокойно прошел и первый и второй день, никто не напоминал о картине, привезенной ван Рейком, а сам купец охотно подчинился благожелательной воле хозяина и, когда дела вновь призвали старика в поле, опять присоединился к нему и благодаря радушию, каким его окружили, как будто бы уже привязался к здешним местам. То недолгое время, что он проводил в одиночестве, не тяготило его, он с удовольствием гулял в парке и вокруг замка и сам отыскал дорогу к морю, которая так поразила его прошлым утром.

Пройдя этот путь без провожатого, он почувствовал, что ему здесь очень хорошо, и, покидая пустынный морской берег, испытал желание еще раз вернуться сюда, но в тот вечер предстояло показать картину господину Херфёльге, а после заключения сделки задерживаться повода не будет. Он прогостил три дня, а ощущение было такое, словно он давным-давно знает имение, его молчаливых обитателей и необыкновенного хозяина. Впрочем, ему нужно было еще заехать в столицу, продать то немногое, что привез из своей схевенингенской лавки, а затем вернуться домой.

Он почувствовал укол совести при мысли, что не отправил ни строчки Мириам, но тут же успокоил себя: дома наверняка все в порядке. Три дня в замке пролетели так стремительно, что недосуг было думать ни о чем, по крайней мере так казалось честному Бернхарду.

Он глубоко вздохнул и замедлил шаг – к чему спешить. Подойдя к въездному мосту, купец направился не в замок, а свернул направо, в парк.

Девушка сидела на деревянной скамье, прислонившись к вязу, и ван Рейк заметил ее, только когда поравнялся с ней.

– Это вы, мессер? – нимало не смутившись, сказала она и повернулась к нему. Бернхард поначалу растерялся, но взял себя в руки и вежливо ответил. Юная дочь Херфёльге держалась непринужденно, в ней редкостным образом сочетались полудетская непосредственность и трезвое отношение к окружающему миру.

Ван Рейк тоже присел на скамью, поглядывая с опаской на большого белого пса, растянувшегося у ее ног, того самого норвежского бухунда, которого видел в первый день затаившимся на лужайке у рва.

– Он не тронет, у него только вид грозный, а на самом деле он добряк. – И босой ступней она ласково погладила пса по загривку, он подполз ближе, подставляя голову. – Отец сказал, что жена ваша скоро станет матерью и с нетерпением ждет вашего возвращения.

– Мириам – женщина разумная, и здоровье у нее крепкое, она не боится родов, и потом, к тому времени я наверняка буду дома.

– Сколько у вас детей?

– Это первенец, но, как я уже говорил, жена у меня терпеливая и привыкла к моим поездкам. – (Надо сказать, что в этом случае память подвела славного Бернхарда!) – У нас по-настоящему преданные слуги, жена за ними как за каменной стеной, и она это знает.

– Сегодня вечером отец будет смотреть картину, которую вы привезли, – заметила девушка и снова погладила пса.

– А я ведь до сих пор не знаю вашего имени, сударыня.

– Ариадна.

Бернхард удивился.

– Это имя, по-моему, не слишком распространено в Дании.

– Да, вы правы, но это имя моей матери, а она получила его в честь бабушки, гречанки, или, может быть, я путаю, в честь прабабушки. Оно издавна принято в нашем роду, и отец выбрал его для меня.

По боковой аллее приближалась домоправительница, разговор тотчас направился в другое русло, она пришла выслушать распоряжения хозяйки касательно обеда. Оказалось, надо было кое-что обсудить в кладовой, обе женщины попрощались с Бернхардом и покинули парк. Пес бросился за ними.

VIII

Ужинали в этот вечер раньше обычного, и, не задерживаясь за столом, гость и хозяин удалились в библиотеку. Впервые Бернхард был здесь в столь поздний час, и золотистый свет свечей в просторной комнате вселил в него уверенность.

– Что ж, мессер, нам остается только посмотреть ваш драгоценный груз, – сказал старик, и купцу инстинктивно захотелось оттянуть этот миг, но всякое промедление выглядело бы противоестественно. Он испросил разрешения подняться к себе в комнату за картиной, по-прежнему, как и в первый день, обернутой черной тканью.

Вернувшись в библиотеку, он увидел мольберт, поставленный в хорошо освещенном месте, выбор его говорил о глубоком проникновении в тайны света и тени, присущем знатоку живописи. Купца охватили умиление и доверчивый трепет, словно он был отцом, вручающим лекарю единственного сына.

Маленькое полотно выглядело сиротливо на большом мольберте, господин Херфёльге поднялся с кресла, подошел ближе и долго смотрел. Сколько раз ван Рейк представлял себе эту сцену! Но все слова, что он собирался сказать, застряли в горле; ни один из двоих не нарушил молчания. Некоторое время они стояли рядом, почти плечом к плечу; Бернхард заметил, что черная ткань, снятая с картины, зацепилась за край мольберта и повисла, но не решился ее тронуть, пока хозяин не отошел и не сел в кресло.

– Идите сюда, мессер, – произнес наконец старик, указывая на стул подле себя, – и расскажите, откуда это полотно. Я ничего еще не слышал от вас о художнике, даже имени его не знаю.

В этот вечер они беседовали долго, спустилась ночь, свечи потускнели, картина погрузилась в тень. Бернхард лег, когда час был уже совсем поздний, все в доме спали, картина осталась в библиотеке, снова завернутая в ткань. Предстояло только договориться о цене.

Расставаясь ночью, хозяин и гость решили вернуться к этой теме через день: господину Херфёльге нужно время, чтобы еще раз снова, не спеша, рассмотреть картину при дневном свете. После этого Бернхард ван Рейк сможет отправиться в столицу, тем более что по средам мастер Эр, здешний кузнец, обычно ездит в город на повозке и охотно подвезет гостя, а также поможет ему устроиться в гостинице на тот короткий срок, что он еще пробудет в Дании.

Этот день тянулся для Бернхарда бесконечно; с тоской и беспокойством он вел счет тягучим, томительным часам. Дверь библиотеки была закрыта, хозяин не появлялся, даже обедал ван Рейк в обществе женщин. Ариадна не упоминала о минувшем вечере и никак не объясняла отсутствие отца.

– Я слышала, мессер, завтра вы едете с мастером Эром в столицу? Это правда? – спросила Ариадна, пока домоправительница разрезала большую жареную утку, которую слуга водрузил посреди стола.

– Да, и надеюсь, путешествие окажется не слишком продолжительным. За эти дни я отвык от переездов, и, признаюсь, мне немного жаль покидать ваш дом.

– Так оставайтесь еще! – спокойно предложила девушка, но домоправительница, хотя и почтительно промолчала, не удержалась от едва заметного досадливого жеста.

Снова непринужденность Ариадны смутила голландца, хотя отъезд и тяготил его своим бесполезным неудобством: цель путешествия, можно сказать, достигнута, картина в надежных руках, а остальной товар... Разве так уж обязательно продавать все именно в Дании, неужто в Голландии мало покупателей? Дни, предназначенные для торговли в Копенгагене, приятнее было бы провести в тиши лесов, на берегу моря, граничащего с поместьем Херфёльге.

К счастью, мессер Бернхард обладал достаточно трезвым умом и понимал, что все это воздушные замки – к предложению девушки он отнесся с должным сомнением и ответил вежливым отказом.

Вечером хозяин щедро, не скупясь, расплатился за «бесценное сокровище», как он вслед за купцом назвал картину.

– Кузнец выедет на несколько часов позже, так что у вас будет возможность еще раз пообедать с нами, мой друг. Я вижу, вы уезжаете с тяжелым сердцем, и меня мучает совесть, что я лишил вас вещи более ценной для вас, чем сумма, в которую мы ее оценили. – Глаза старика затуманились, голос прозвучал тускло и надтреснуто, и Бернхарду хотелось успокоить его, уверить, что ради этого он проделал весь долгий путь, что он с гордостью оставляет полотно единственному человеку, который будет беречь его так же, как он сам. Но из всего этого он не сказал ни слова, только пожелал хозяину доброй ночи, пожал протянутые ему руки, склонившись так низко, что едва не коснулся их лбом.

Наутро Бернхард попросил, чтобы мастер Эр не откладывал отъезда – для всех будет лучше не нарушать заведенного порядка, да и ему удобнее добраться до Копенгагена ранним утром. Никто не уговаривал его задержаться, багаж погрузили на повозку, и снова ван Рейк сел на козлы рядом с возницей.

Проехав каменный мост, свернули налево, купец оглянулся на фасад внушительного замка, но повозка то ли попала в яму, то ли наехала на камень, ван Рейка тряхнуло, он сел поудобнее, чтобы не упасть.

Четыре дня спустя голландское судно отплыло из копенгагенского порта, увозя ван Рейка на родину.

IX

Бернхарду ван Рейку не случилось больше побывать в Дании. Коммерция его процветала, и он с пользой для дела приобщил к ней своего единственного сына Яна, который, добросовестно и внимательно выслушивая отцовские советы, научился обхождению со знатью и купечеством, как голландскими, так и иноземными, и наконец сам стал путешествовать в северные страны и в южные, до самой Италии. Он рос во всем похожим на Бернхарда: тот же любознательный, живой взгляд, у отца несколько потускневший с годами, та же бодрость духа.

Бернхарда после смерти заменил достойный наследник, лавка в Схевенингене по-прежнему осталась центром широкой торговли предметами искусства, прославленным на пол-Европы.

Яну было под сорок, когда однажды февральским утром ему подали письмо с незнакомой печатью.

Оно гласило:

«Мессер Иоганнес ван Рейк, Вы, вероятно, с трудом припомните мое имя, хотя Ваше мне хорошо известно. Вы знаете, что мессер Бернхард незадолго до Вашего рождения гостил у моего отца и привез ему картину, по сей день самую ценную в нашей коллекции, которую мы собирали долгие годы. Перед смертью, много лет назад, отец говорил мне об этой картине с особой любовью, и сама я тоже питаю к ней глубокую привязанность. Случилось так, что события вынуждают меня навсегда покинуть отчий дом и все, что в нем хранится. Но прежде чем это произойдет и пока я еще имею права на недвижимость Херфёльге, мне хотелось бы, чтобы картина, приобретенная у Вашего отца, вернулась к Вам. Не знаю, представляете ли Вы себе ее ценность, – это портрет в три четверти: девушка с жемчужной сережкой, в тюрбане.

Еще несколько месяцев я буду хозяйкой дома, который открыт для Вас в любое время, когда бы Вы ни надумали приехать, как он был открыт для мессера Бернхарда, Вашего отца. Надеюсь, что в память о нем Вы не замедлите откликнуться на мое приглашение.

С глубоким почтением

Ариадна Херфёльге».

И действительно, Ян ван Рейк поспешил отправиться в свое первое путешествие к берегам Дании, выбрав путь от Голландии к Северному морю, затем в пролив Каттегат и вдоль островов к Балтийскому морю.