Текст книги "Всё закончится на берегу Эльбы(СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Сандра успела привыкнуть к изувеченным телам людей на поле боя, но вид убитых лошадей в огромных лужах крови вызывал оторопь. В такие моменты на ум приходил только один вопрос: их кровь не хуже человеческой? Вряд ли. К тому же, лошади правильно делают, что боятся её.

И вновь бои. Долгожданное танковое наступление провалилось на корню. Из-за нехватки горючего всё лето боевые машины простояли без дела, а полевые мыши не теряли времени даром. Они перегрызли в танках все провода и устроили для себя уютные норы внутри боевых машин, после чего для дела те больше не годились.

В очередной раз, когда нехватка связистов остро встала перед командованием батальона, под грохот снарядов Сандра пряталась в траншее бок о бок с солдатами третьей роты. По команде офицера рядовые повыскакивали с оружием на поле боя и с криками понесли в сторону неприятеля. Только один остался сидеть внизу рядом с зажавшей уши Сандрой. Под грозный рёв офицера она пыталась растолкать его, заставить пойти в атаку, иначе наказания за трусость не миновать. Но всё было тщетно. Ойген уже рассказывал о подобном. Просто нервы солдата не выдержали ежеминутного напряжения и бесконечного ожидания опасности. Он впал в прострацию и перестал реагировать на происходящее вокруг. Это походило на летаргический сон с отрытыми глазами.

Не пошло и десяти минут как пехота обратилась в бегство. Над головой Сандры через траншею перепрыгивали люди. Кто-то прокричал:

– Уноси ноги, Гольдхаген!

Потратив драгоценное время на демонтаж полевой аппаратуры, она выползла наружу. В ста метрах поодаль надвигались советские солдаты. Их было не меньше сотни. Ещё никогда Сандра не видела неприятеля так близко. Как страшно смотреть в лица тех, кто готов тебя убить – не из лично неприязни, а только потому, что так положено.

А оцепеневший солдат продолжал сидеть на месте. Он видел, как подступает неприятель, но ничего не сделал для своего спасения – просто у него не хватило сил выйти из потустороннего мира, где наваждение смешалось с явью.

Сандра мчалась со всех ног, позабыв о тяжести аппаратур на плечах. Даже свист пуль над головой не заставил её остановиться. Бег прервал лишь мощный удар, от которого содрогнулась земля и все, кто был рядом, попадали наземь.

Острая боль в ногах не дала забыться. Сандра открыла глаза, но не увидела ничего, пока не осела пыль. А после... Повсюду кровь и куски разбросанного мяса. Как хорошо, что она лишилась обоняния ещё двадцать четыре года назад. Теперь она не почувствует запах жареного человеческого мяса и развороченных кишок. А кругом ни одного целого тела – взрыв снаряда перемолол всех кроме неё.

Сандра попыталась подняться, но не смогла. Получилось только сесть. От увиденного всё похолодело внутри – на её ногах не осталось живого места, только фарш свисал с костей. Испустив вопль ужаса, она упала на спину. Боль нахлынула штормовой волной и парализовала волю. Пусть настигнут и добьют, и тогда конец мучениям.

Кто-то схватил Сандру и перекинул её через плечо. Потом были санитарные носилки. Сандру погрузили в открытый кузов машины вместе с ещё девятью раненными. Больше всего изводила тряска и порождаемые ею стоны вокруг. А ещё холод от осеннего дождя.

Когда её привезли в лазарет, Сандре стало по-настоящему страшно.

– Нет, – качал головой хирург, глядя на неё. – Только ампутация.

Стоило Сандре услышать это страшное слово, забыв о боли, она резко приподнялась и вцепилась в докторский халат.

– Не надо!

– Тихо, тихо... – Он попытался уложить её на стол, но Сандра по-прежнему сопротивлялась.

– Можно же вынуть осколки, – уговаривала она. – Пожалуйста. Мой отец был военным хирургом. Пока нет гангрены, я знаю, можно попытаться.

Хирург смотрел на неё очень внимательно, глазами полными понимания и сочувствия. И Сандра поняла, что нужно уступить:

– И если не получится, тогда отрезайте.

И он согласился.

Прежде чем вытаскивать осколки из живой плоти, санитар предупредил, что хлороформ закончился.

– Это же женщина, – отойдя в сторону, в полголоса сказал ему хирург, – ты её не заставишь стиснуть зубы. Будет много крику. У нас здесь сотни раненых, зачем им это слышать?

Доводы врача заставили санитара прибегнуть к крайнему методу. Он силком заставил Сандру выпить стакан спирта. И это возымело действие – она не успела вскрикнуть и вмиг забылась от огня, что прожигал всё нутро. Она не знала, сколько провела времени в этом алкогольном аду, прежде чем смогла открыть глаза глубокой ночью.

Сандра попыталась ощупать собственные ноги. Они по-прежнему были на месте, и это было главным. Более того, на них вновь появилась кожа, ещё тонкая и розовая, но она была цельной с незначительными, уже подживающими язвами. Это радовало и пугало одновременно. Что будет, когда врачи увидят, как раны Сандры вмиг зажили? А что, если в лазарете найдется свой доктор Шольц с неутомимой тягой к экспериментаторству?

Позже Сандра удивлялась самой себе, как она осмелилась сползти с койки, незаметно проковылять в ординаторскую, найти свой формуляр, чернила и печать. Волнуясь и спеша, Сандра подделала выписку и забрала формуляр, будто его и не было здесь никогда. Попутно она стащила у кого-то из спящих солдат форму с ботинками и спешно оделась.

Раненых всё подвозили, и ночная смена продолжала работать. В этой людской толчее Сандра выбралась из лазарета и пошла прочь. Наутро она присела у дороги и закатала штанины. Боль была терпимой по сравнению с тем, что случилось с ней после анестезии. Кожа заметно посветлела, только небольшие рассасывающиеся шрамы ещё покрывали ноги. Сандра не могла надивиться способности своего организма к самоисцелению. На ум пришла мысль, что в той мясорубке на её раны не могла не попасть чужая целебная кровь, а её там были десятки литров. Видимо, это и стало залогом быстрого выздоровления.

Теперь настал черед подумать, как быть дальше и куда теперь идти. Наконец, исполнилась давняя мечта Сандры, и она оказалась далеко от передовой. Теперь можно было бежать без оглядки на запад, в Баварию, в Мюнхен... Но Ойген оставался на востоке. Он знал её кровавую тайну, а она знала, что он всегда поможет ей. Да, дома был гемотрансфузный аппарат, вот только Ойген давно стал для Сандры больше чем просто донор.

До родного батальона Сандра добиралась пешком и на попутных машинах. В штабе она заверила командира, что санитары всё перепутали – просто чужая кровь залила ей ноги, а сама она отделалась только парой царапин. Удивительно, но командир батальона поверил ей, даже не стал ухмыляться и намекать, что лучше бы она осталась отдыхать в лазарете. Офицеры, связисты и многие рядовые были просто рады, что она жива и здорова.

Стоило только Сандре увидеть Ойгена, как она поспешила прильнуть к нему и прошептать на ухо:

– Мне нужно. Срочно. Я потеряла столько крови...

Они уединились в укромном месте. Не теряя времени, Сандра достала медицинскую иглу, которую предусмотрительно прихватила с собой из лазарета, и одним быстрым движением ввела её под кожу, прямо в вену. Когда Сандра отпустила руку Ойгена и зажала ранку, то услышала саркастический вопрос:

– Как интересно, значит моей кровью ты восполняешь свою. Разреши поинтересоваться, а почему через желудок?

– Потому что он больше ни для чего не годен.

Казалось, Ойген на миг о чём-то задумался, но вскоре произнёс:

– Ты пьёшь кровь и не умираешь. Ты точно вампир, этакая графиня Орлок.

– Кто?

– Не важно.

С досады, Сандра толкнула его в бок, а Ойген только рассмеялся:

– Нет, правда, с тобой действительно что-то не в порядке. Это ведь я вынес тебя с поля боя. Я видел, что было с твоими ногами. И видел подобное не раз. После такого не возвращаются из лазарета, тем более на своих двоих. Стало быть, ты действительно владеешь секретом бессмертия. И, кажется, с недавних пор он стал у нас с тобой общим.

37

Жизнь продолжалась, а война не думала кончаться. И снова батальон маршировал на юг, утопая в непроходимой грязи. А потом пришёл холод, выпал первый снег и копыта тягловых лошадей заскользили по промёрзшей земле. Штормовой ветер бил в лицо тысячами ледяных игл. Метель скрыла колонну за белой пеленой, снег вмиг занёс следы, и шедшие позади потеряли дорогу. Солдаты с отмерзшими носами и пальцами медленно ступали вперёд, по колено утопая в снегу. Повсюду белизна, и не за что зацепиться глазу. Как легко заблудиться в этой снежной пустоши и остаться здесь навсегда.

Именно в такие моменты Сандра всё острее ощущала черту разделения, пролегшую между ней и солдатами. Ведь она штабная, а они рядовые. Она ездит вместе с командиром батальона в одной машине, а им приходится маршировать пешком, невзирая на грязь или морозы. Она ночует в относительном тепле и комфорте, тогда как они, чтобы не замерзнуть насмерть в своих блиндажах, укутываются всем тряпьем, что умудряются найти.

Когда Сандре выдали новое зимнее обмундирование, она не смогла скрыть удивления. Вместо утеплённой шинели в её руках оказались каракулевое манто безумно модного покроя и аккуратная муфточка.

– А пофункциональнее ничего нет? – почти обиженно поинтересовалась она.

Так богато и изысканно Сандра не одевалась даже в мирное время, но выделяться в батальоне и снова выглядеть дамочкой ей всё же не хотелось.

– Для тебя нет, – был ей резкий ответ. – Видела бы, во что одели резерв.

– И во что?

– Вот в это, – потряс он каракулем.

Сандра представила солдат в женских шубах и нахмурила брови.

– Что за ерунда?

– Формы нет, всем не хватает. Лучшее везём на передовую. Остальным помогает тыл. Что соберут у населения, то и отправят на фронт.

– Я вижу, что они собрали, – недовольно заключила Сандра, повертев в руке муфту.

– Так, бери и не возмущайся. Тебе сойдёт, а форменную одежду вместо тебя получит кто-нибудь другой, кому нужнее.

И снова Сандре напомнили, что здесь она никто, и прав у неё нет даже на солдатскую шинель. Зато нести службу за двух офицеров она обязана в полном объеме.

С другой стороны Сандре представилось, что будет, если русские увидят немецких солдат в женских шубах. Засмеют? Скорее подумают, что вояки сняли эти шубы у беззащитных советских женщин. Не трудно предугадать какая за этим последует реакция.

Судя по тому, что прошлогодняя трагикомедия с зимним обмундированием повторилась, напрашивался крамольный вывод, что в службе снабжения закрались вредители или даже советские шпионы, год за годом срывающие поставки на Восточный фронт тёплой одежды, провизии и боеприпасов. Но официально всё списывалось на нехватку транспорта и дальние расстояния и никаких разбирательств и увольнений с уютных тыловых постов не происходило.

Но если бы дело было только в одежде... Забыли не только о ней, но и о людях. Близился год, как Сандра служила при испытательном батальоне, но за всё это время только двоим солдатам посчастливилось дожить до помилования. Остальные же стремительно теряли веру, что когда-нибудь выберутся отсюда.

Но большее смятение среди рядовых вызвал один советский солдат, что сдался в плен. Когда его привели в штаб, Сандра в нерешительности отсела поближе к стене и отвернулась, не желая смотреть ему в глаза. Слишком хорошо она помнила, что бывает с советскими пленными. Видимо, он ещё не знал этого, раз бросил во время боя оружие и поднял руки вверх. Оказалось, пленный неплохо, хоть и с заметным акцентом, говорил по-немецки, и потому никто не заставлял Сандру быть переводчиком. И это радовало. Говорить по-русски ей категорически не хотелось.

Пленный оказался простым рядовым, не знал никаких секретов командования, на что очень рассчитывали в штабе. Но вместо этого он рассказал то, от чего солдаты штабной роты на миг онемели, а после передавали его рассказ из уст в уста другим сослуживцам, невзирая на строгий запрет командования.

Оказалось, всего несколько часов назад испытательный батальон сошёлся в бое с таким же испытательным батальоном, только советским. Пленный красноармеец попал туда как дезертир после того как вернулся из отпуска на неделю позже положенного. За это он должен был искупить свой проступок делом или кровью. Рассказ пленного о советских испытательных частях вызывал недоумение: отправили его туда не навсегда, а всего на два месяца или до первого ранения, а после должны были отпустить служить в прежнюю часть в том же звании, что у него было, то есть – лейтенантом. До освобождения ему оставалось восемь дней. А сдался он в плен, потому что боялся умереть.

– Ну и дурак, – в сердцах бросил ему кто-то из конвоиров.

Рассказ русского сильно деморализовал батальон. Иудо-большевики – звери и нелюди, что угнетают русский народ, на самом деле оказались гуманнее германского вождя. Как же дальше драться с таким врагом, если больший враг для тебя – это собственные власти? Им мало крови, им недостаточно подвига. Никто в батальоне вообще не знает, что же нужно сделать, чтобы вымолить у них помилования. Большевики отпускают раненых, а здесь... Зачем стараться, если результат один – тебя убьют быстрее, чем отпустят в прежнюю часть, если вообще отпустят.

В батальон прибыло пополнение. Как и всегда, большинство из них успели "отличиться" на Западе, за что были вынуждены проходить испытание на Востоке. Боёв временно не было, но за несколько дней новички уже успели сломаться. Их изводил холод, первые морозы. Они то и дело жгли костры, за зря переводя топливо, которое могло понадобиться для дела со дня на день. Командир вызвал любителей погреться у огонька в штаб и пригрозил наказанием за растрату.

– Но ведь сейчас -10 градусов. Так ведь не должно быть, это слишком холодно, – с серьёзным видом возразил молодой человек, то и дело вздрагивая, то ли от холода, то ли от страха перед новым наказанием, возможно, последним в его жизни.

– И? – вопросил командир. – А что вы собираетесь делать через полтора месяца, когда на дворе будет уже -30 или даже -40?

Рядовой замер на месте, не зная, что ответить. Осознав смысл услышанного, он неожиданно расплакался, пряча лицо за рукавом. Он действительно не представлял, что его ждёт на Востоке. Борьба с холодом стала борьбой с самим собой. А ведь ещё будут русские...

– Эти русские... ужасные орды, – с бессильной злобой ругались новички. – Хорошо, что мы напали на них первые. А если бы они пришли в Германию? Это был бы конец цивилизации.

– А зачем им идти в Германию? – спросила Сандра, на что получила высокомерную усмешку:

– Сразу видно, что баба. Только баба может так рассуждать.

– Разумеется, – и бровью не поведя, согласилась она. – Других аргументов у тебя ведь нет. Так зачем им вторгаться в Германию?

– Успокойся, правдоискательница, – шепнул ей Ойген, – а то поедешь исправляться в другой батальон, где одни антифашисты. Оно тебе надо?

Об антифашистах не принято было говорить хорошо. Для них предусматривался отдельный испытательный батальон подальше от передовой. Но некоторые борцы с режимом всё же оказывались в рядах дезертиров и выздоровевших членовредителей.

Когда кровопролитие возобновилось с новой, ещё невиданной силой, над окопами стал литься знакомый голос из громкоговорителя. Это был рядовой Энгер, антифашист. Воспользовавшись удобным моментом, он тут же перешёл на сторону своих идейных братьев – большевиков. И теперь третья рота слушала в окопе его пламенное воззвание:

"Внимание! Специально для третьей роты испытательного батальона. Это говорит стрелок Штефан Энгер. В нашем батальоне погибло более трёхсот человек. Что ещё нужно для нашей борьбы? Переходите к русским. Здесь отличная еда! Нас направят для работы на промышленные предприятия, обеспечат трёхразовой горячей пищей и дадут возможность поспать ночью. Вы будете жить в теплых бараках. Здесь имеется даже библиотека. Каждое воскресенье вы сможете посещать баню. Немецкие солдаты, прекращайте это безумие. Товарищи, идите к нам!"

Как и остальные, Сандра молча слушала, а в голове крутились крамольные мысли – может тоже, как Энгер, сбежать на ту сторону, помыться в бане и почитать книги?

Сейчас же сбежавший антифашист обещал самое главное и вожделенное, что могло соблазнить каждого солдата – еду три раза в день. С каждым днём в батальоне её становилось всё меньше и меньше.

На дворе стоял жуткий холод за -50, ещё более суровый, чем в прошлую зиму. Грузовики с провизией стояли как вкопанные вдалеке от передовой, так как в баках замёрз весь бензин. В пору метелей транспортные самолеты, вызванные с африканского фронта, пытались забросить груз с продовольствием с воздуха. Нередко он попадал на позиции русских, чаще – тихоходные транспортники, рассчитанные на зной, а не морозы, становились добычей советских истребителей.

Полученный груз порой заставлял лишь бессильно злиться и продолжать голодать. Вместо так нужного хлеба солдатам переправляли старые пропагандистские газеты, пряности, презервативы и колючую проволоку. Везли и оружие. Но бойцы уже были не в силах держать его в руках.

Численность батальона резко упала после удачного советского наступления и неудачной продовольственной политики вождя. Теперь из выживших нельзя было составить и полноценной роты. Кроме Сандры и командира её отделения, связистов в батальоне не осталось вовсе.

В тревожном ожидании ночной атаки солдаты залегли в блиндаже. Сандра и Ойген постарались как можно теснее прижаться друг к другу, чтобы хоть немного согреться друг от друга теплом тел. Нашлись остряки, которых такое несоблюдение субординации немало развеселило.

– О, Штеманн, да ты, смотрю, исправляешь с нашей связисткой, молодец. – Затем последовал глухой хохот, на полноценный смех шутникам не хватило сил.

А Сандра и Ойген молча продолжали сидеть в обнимку. Сандра почувствовала, как по коже пробежала вошь. Сначала одна, за ней другая, потом обе побежали обратно к Ойгену. Через минуту забег повторился и с тем же результатом. Сандра с грустью подумала, что даже вши не могут с ней ужиться.

Наконец, вернулся Миллер, рядовой у которого не так давно ампутировали два отмороженных пальца на левой руке. По жребию сегодня он полз на поле боя, чтобы найти среди припорошенных снегом павших товарищей лошадиную тушу и отрубить от неё хоть что-то, из чего получился бы суп. Обычно топор отскакивал от затвердевшей на морозе конины, и мешкать было опасно – по ту сторону Миллера могли заметить сытые русские. Но Миллер справился со своей задачей и вытащил из-за пазухи лошадиную ногу с копытом. К тому же он вернулся, укутанный ещё в одну шинель и перемотанный через грудь шарфом. Мертвецам одежда уже ни к чему, но живым она могла продлить их дни.

Когда варево из конины было готово и разлито по мискам, Сандра в сторонке лишь тоскливо смотрела на пайку в своих руках, пока Ойген справлялся со своей. Если с первой порцией он успел разделаться вовремя, то сандрина заметно остыла, и ему пришлось безуспешно стучать ложкой по корке льда на дне миски.

Как только с трапезой было покончено, среди бойцов наступило гробовое молчание. За все время, что они были здесь, каждый успел наслушаться историй из жизни других с лихвой. Никто уже не был в состоянии рассказать что-то новое. Поэтому они просто молчали.

Только Ойген тихо шептал Сандре на ухо, что не может больше слышать, как бьются в агонии его товарищи, а каждый день приходится только отступать. Он слишком устал проживать каждый день на преодоление, и это было видно с первого взгляда.

Многие чувствовали то же самое. Они уже потеряли смысл – в жизни, в смерти, в помиловании. На последнее перестали надеяться даже отчаянные оптимисты. Какое бессмысленное и унылое существование. Солдатам уже было не до войны, в которую их забросил вождь. Истощенные, они умирали от холода и отсутствия еды. А полевым врачам было приказано писать в заключение о смерти циничное "остановка сердца от неизвестных причин".

38

Поражение армии Тысячелетней империи вырисовывалось всё отчетливее. Один генерал, прикрывая своё дезертирство болезнью сердца, уже поспешил покинуть фронт и вернулся в тёплое семейное гнездышко.

Отступление с так и не завоеванных русских просторов стало ещё одним тяжким испытанием для батальона. Главным мучением были отмороженные ноги. Солдаты не могли снять сапоги без вздохов и воплей. Под открытым небом они жались к кострам и не могли согреться. Некоторые от отчаяния совали ноги к углям, от чего сапоги трескались, а ступни пронзала невыносимая боль.

Вдоль дорог пехотинцы то и дело встречали деревья, на которых полевая жандармерия вешала провинившихся солдат. На груди каждого красовалась табличка: " Я вишу здесь, потому что слишком труслив, чтобы защищать родину". А рядом с табличкой на мундире проглядывались боевые награды.

Из покинутых городов и сёл в грузовиках увозили скот, птицу и офицерские чемоданы. Пехотинцы плелись следом, таща на себе ящики с боеприпасами. А истощенные солдаты оставались лежать на снегу – для них не нашлось места в транспорте.

Когда к штабу принесли носилки с ранеными, Сандра услышала, как один из них причитал в бреду:

– Доктор... отдайте мне мою руку... пожалуйста... я отрежу только мясо... совсем немного мяса, пожалуйста... я найду ещё пару картофелин и будет хороший суп... только мою руку... верните...

Как и вся дивизия, батальон отступал на запад. Надежда, что положение ещё можно исправить, появилась вместе с новой техникой. Ходил слух, что командир дивизии смог получить её только после того, как дал снабженцам взятку.

Офицеры из ближайшего комиссариата уже готовили к бегству автомобили, груженные их многочисленным барахлом. К их плохо скрываемому ужасу, дивизия изъяла для боевых нужд весь их бензин. Непередаваемая тоска и скорбь отразились на офицерских лицах, когда они поняли, что останутся вместе с многочисленными чемоданами, набитыми пластинками, книгами и прочими милыми сердцу мелочами в городе, который вот-вот отвоюет неприятель.

В штаб батальона заглянул холеный берлинский офицер, один из тех, кого по заслугам именовали "тыловой крысой". С важным видом он прошёлся по штабу, сделал пару замечаний, отдал указания и ретировался, потратив на всё это не более пяти минут своего драгоценного времени.

– Вот из-за таких и гнём тут спину, – презрительно обронил очередной командир отделения связи. – Им же нельзя на фронт, они же ценные сотрудники тыла.

– И я бы хотела, – отрешенно изрекла Сандра, – быть ценным сотрудником. И в тылу.

– А ведь на тебя ноль внимания. А, Гольдхаген?

– Не надо мне его внимания! – тут же ощетинилась она.

– Да я не про то. Вам двоим нужно поменяться местами. Так было бы логичнее. Не обижайся, я хоть и наслышан о твоих подвигах, но женщине на войне не место.

Женщине на войне не место. А ей? Такая странная мысль. Видимо чувствовать себя женщиной Сандра давно перестала.

Командир батальона объявил, что придётся идти в наступление, чтобы прикрыть отход других частей. Как всегда, штабистам не престало дорожить жизнями осужденных, потому испытательный батальон снова кинули в самое пекло. И батальон стоял до конца. Своего собственного конца.

В это день содрогались земля и небо. Артиллерия, танки и авиация, сменяли друг друга, а сорок три человека – все, кто остался в испытательном батальоне, шли в атаку. Под лавиной бомб ни у кого не осталось сил отступать.

Всё стихло лишь глубокой ночью. Когда Сандра открыла глаза, то в лунном свете увидела лишь поле воронок. Стояла мертвенная тишина, даже снег не хрустел под ногами. На этот раз Сандре не размозжило ноги, но ей было боязно, что глухота после контузии не пройдет.

В вывороченной земле лежали присыпанные тела. Вот командир, вот санитар без ноги, забияка Грубер... все они лежали здесь, кто целый, а кто по частям. По щекам Сандры катились кровавые слезы, а она никак не могла отыскать Ойгена. Уж он-то должен был уцелеть, с его-то удачей. В голове гудело эхо взрыва, перемешанное с отчаянием. Как он мог, чёртов счастливчик? Как посмел погибнуть? Спаситель, заступник, товарищ... и кормилец. Самый дорогой ей человек. И его нигде нет.

Всё закончилось, нет больше испытательного батальона, нет сорока двух офицеров и рядовых – все они исполнили свой долг перед вождём. Никто из них теперь не получит помилования. Никто не соберёт в этой мясорубке их кости и не предаст земле.

Мертвенно холодная луна освещала ей путь, и Сандра шла вперед, утопая в снегу. Всё закончилось. Ничего не осталось. Нет больше штаба и полок с личными делами, нет катушки кабеля и полевого телефона. Никто не будет отдавать ей приказы в виде распоряжений. Она никому не нужна. Есть только снег и тишина.

В рассветный час Сандра вновь услышала тихий хруст под ногами – барабанные перепонки понемногу заживали. Первый луч солнца пронзительно засветил в глаза. Она не сразу поняла, что это значит. А когда вдали замелькали суетливые силуэты, Сандра слишком поздно сообразила, что всю ночь от глупости и растерянности шла на восток.

Бежать было слишком поздно, да и не осталось больше сил. Когда двое русских солдат с винтовками за спиной подошли угрожающе близко, Сандре оставалось лишь безвольно стоять на снегу.

Слух возвращался, и она смогла разобрать, о чём переговаривались красноармейцы. Сандра понимала каждое их слово, но смысл сказанного так и не доходил до сознания.

– Иди сюда, бедняжка, – звал её солдат с седыми усами. – Идём к нашим. Там тебя отогреют, накормят. Идём.

Кажется, никто не собирался хватать Сандру и тащить во вражеский штаб. Почему-то её и не считали за врага, а напротив, протягивали руку помощи.

– Ну что ты встала в самый сугроб? Отморозишь себе всё на свете.

И тут Сандра поняла. Красноармейцы смотрели на её замызганное, полысевшее каракулевое манто, что выдали ей этой зимой вместо армейской шинели. Они считали, что перед ними стоит советская гражданка, мирный житель.

– Постой, Федюков, – грозно произнёс другой солдат, что был моложе годами, – может это немецкая штабистка.

– Да какой там! – укоризненно ответил седоусый. – Фашисты своих девок в армию не берут. Дома держат, чтоб побольше новых солдат рожали. А эта наша, – и он ласково, с сочувствием посмотрел на Сандру, – ты посмотри какая измученная. Небось измордовали бедняжку, звери...

Сандра металась взглядом от одного солдата к другому, не зная, что же делать. Но она точно знала, что говорить ни в коем случае нельзя. Лучше сказаться немой, чем выдать корявый акцент, которого точно нет ни у одного советского гражданина.

Её привели в деревянный сруб, чистый и светлый, где, по-видимому, расположились офицеры. Не прошло и пяти минут как перед Сандрой поставили миску дымящейся похлебки. Она приникла обмороженными ладонями к обжигающей тёплом посуде. Это была непозволительная роскошь, в батальоне о таком можно было только мечтать. Почти как в мирной жизни, а про неё Сандра уже давно не вспоминала. А теплоту и заботу в чужих глазах она уже и не надеялась когда-нибудь встретить.

– Да ты разденься, у нас тут славно натоплено.

Седоусый было протянул руку к пуговице манто, чтобы помочь его расстегнуть, но Сандра как ошпаренная шарахнулась от него к стене, сжимая руками застежки на манто.

– Эх, – только и вздохнул он, – точно замордовали, погань фашистская.

Сандра была готова на всё, лишь бы остаться в манто. Иначе красноармейцы увидят её форменный китель с нашивками службы связи и готической надписью "армейская помощница". Тогда доброта даже этого милого мужчины вмиг улетучится. Для него она и есть "фашистская погань", только он ещё об этом не догадывается.

Как страшно оказаться чужой там, где когда-то была своей. А ведь в гудящей словно колокол голове успела промелькнуть шальная мысль остаться здесь, на "порабощенной иудо-большевиками" родине её деда. Глупая мысль, такая может прийти только в больную после контузии голову.

Пусть красноармейцы считают её спятившей после поругания девицей, но она не издаст ни слова, пока не сбежит отсюда куда-нибудь, лишь бы подальше от людей в военной форме. Хватит, война для неё закончилась с гибелью батальона и Ойгена. Надо бежать туда, где нет деления на своих и чужих, где нет боёв и нет людей.

39

Всё кругом казалось серым, унылым и гнетущим. Ещё дрожала земля, и был слышен глухой грохот вдали. С тоской Сандра взирала на давно остывшее мертвое тело, что лежало на груде павших солдат. Пока не кончилась война, можно бесконечно долго скитаться по полям сражений и искать умирающих. Жаль, что в морозы их сердца едва успевают вытолкнуть кровь наружу, прежде чем она смёрзнется коркой.

Вот Сандра и стала диким зверем, что слоняется по округе в поисках падали. Даже шкура на спине имелась, разве что чужая. Она кочевала на запад вслед за линией фронта, прячась днём от живых и выискивая по ночам мертвых. Но ноги и руки уже были не в силах терпеть боль. Как везёт простым смертным солдатам – рано или поздно они перестают чувствовать отмороженные конечности. А Сандра не могла не чувствовать. Двадцать почерневших пальцев не успевали зажить, но и окончательно отмереть тоже не могли. Сандре оставалась лишь нескончаемая боль, которую не заглушить ни чужой похолодевшей кровью, ни часами отдыха на поваленных после очередной бомбардировки деревьях.

Она устала, смертельно устала и мечтала только об избавлении. Сандра ждала, что её разум вот-вот окутает долгожданный, давно потерянный сон, и она уйдет из этого мира боли и страдания навсегда. Но желаемого не происходило, и сил оставалось всё меньше. Сандра не видела своего лица, но чувствовала, что и оно обезображено обморожением, губы распухли и потрескались, а нос и уши постигла та же участь, что и конечности.

Доковыляв в ночи до очередного места бойни, Сандра принялась искать солдат в знакомой серой форме. Это было не сложно, ведь таковых здесь было большинство. Юноша лет семнадцати с залитым кровью лицом лежал на спине, прикрывая ладонью дыру в животе. Сандре казалось странным, что человека считают умершим, когда в нём ещё теплится жизнь, хоть он и не может сказать ни слова или моргнуть. Видимо санитары, не чувствующие зова крови, не способны постичь истинное различие между жизнью и смертью.

Внезапно Сандра услышала колокольный звон – он был тих, словно раздавался вдалеке или из-под земли. Как это странно, но вместе с тем естественно – ведь этот колокол звонит по мертвецам.

Не успев склониться над умирающим, краем глаза Сандра заметила какое-то движение поблизости, и тут же вскочила на ноги. Неприятное ощущение, что кто-то смотрит на неё, не покидало. Но нет, никто не восстал из мертвых – все лежали на своих местах. В свете полной луны заваленное трупами поле вдруг стало её пугать.

Сандра и дальше бы озиралась по сторонам, пока фигура в белом не пошевелилась вновь. На фоне снега она совсем не выделялась, только близость к русскому солдату обнаружила её присутствие всего в десяти метрах от Сандры. Первой мыслью было, что это красноармеец в защитном костюме под цвет снега сидит возле павшего товарища. Но одеяние было слишком просторным для форменной одежды. В оцепенении Сандра смотрела, как белый капюшон балахона обнажает пугающе белое лицо странного существа. Его горящие алым огнём зрачки уставились на Сандру, а белые усы и борода в бурых разводах топорщились от широкой ужасающей улыбки. Это был человек и нелюдь в одном лице, но кто на самом деле, Сандра не могла и представить. Не поднимаясь с места, он заговорил, радостно и зазывающе: