Текст книги "Последние ратники. Бросок волка (СИ)"

Автор книги: Антон Скрипец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– А что она предусматривает? Пить целыми днями? И пропивать своих людей? Сначала – Храбра. Потом – вон, его, – кивнул Светлый на Якова. – Благо, мои люди парубка вытащили.

– Ну, не только они…

– Это я тоже ведаю. О том, что именно ты подсказал, куда отряду следовать. Иными словами, неотступно всё это время следовал за татями. Бросил им своего малого, как кость псам, а сам следил и вынюхивал. В сторонке. Мне нужно знать, какое у тебя было дело с боярином Клином Ратиборычем. В чём его долг перед тобой?

– Отвёл как-то его отряд от богатого новгородского каравана. Те пёрли из варяг по воде почти без прикрытия. Узнал, что нарочно эти ладьи купчины отправили – перебить ушкуйничью ватагу, которая их донимала сверх всякой меры. И вместо товаров кнорры те оружными людьми забиты были.

– Причём тут мой брат, гнида гнилая?! – взревел Молчан Ратиборыч, цапая себя по привычке за левое бедро, где обычно торчал черен меча.

– Нам-то в глаза не плюй, Молчан, – поморщился Святослав. – Всем то ведомо, что ежели что у тебя умыкнули по водному пути к грекам, нужно было обращаться к твоему брату. Водил он какие-то связи с ушкуйниками. Теперь, ясно, стало быть, какие именно. Выходит, эта же ватага и рекомый тайник растащила.

– То вы ушкуйников спрашивайте, – пропыхтел, раздувая ноздри, боярин. – Куда их, тех, что не порубили, дели?

– Поспрашивают, не сомневайся, – бесцветно зыркнул на него Хром. – Перстень их в Белоозеро отправил. Там наместник разберётся. А мы пока что можем понять из того, что случилось? Ватагой, которая вскрыла схрон с каким-то смертоносным газом, командовал некий Сыч. На него же, как на человека Клина Ратиборыча, вышли наши дорогие гости-черноризцы. Судя по всему, он узнал вещицу пропавшего сотника Храбра, которую ему предъявил Никодим. Что ж выходит? Уж не связаны ли меж собой два эти события?

Последний вопрос однорукий явно адресовал Никодиму. И по лицу его понял, что тому пришла в голову такая же мысль.

– У Сыча вашего то спрашивайте, – пропыхтел Молчан.

– Спросили бы, – с готовностью повернулся к нему Светлый. – Да исчез куда-то Сыч. Растворился. А ты, Молчан Ратиборыч, неужто до сих пор не допёр, к чему этот наш разговор клонится? И какого лешего тебя на него вызвали? Уж точно не для того, чтобы ты вместо ответа то на одного кивал, то на другого. К тебе у меня этот вопрос, боярин. Клин – брат твой. И мне очень любопытно было б вызнать, до какой меры вы с ним посвящены в дела один другого. И как делами теми повязаны. Не разбойными, заметь, да ушкуйными делами. А совсем тёмными. Убийство моего личного вызнавателя да разграбление тайника с отравой, что может целый город к праотцам отправить – это уже серьёзнее некуда. Можешь доказать, что никакого к ним касания не имеешь?

– Не имею, – хмуро хрипнул толстяк. – Доказать не могу.

– На слово прикажешь тебе верить? Братцу твоему, вон, тоже верил. И где он теперь?

– В Киеве нет… – еле слышно пробурчал Молчан.

– Знаю. И в усадьбе тоже. Ни в его, ни в твоей. Да-да, что смотришь? Туда я тоже отряд отправил.

– Что ж княже, и на меня облаву устроили? И на домочадцев моих?

– Нет. Живы-здоровы. Пока, – совершенно недвусмысленно подчеркнул самодержец последнее слово. – Где он, Молчан?

Толстяк перступил с ноги на ногу, хмуро окинул всех взглядом исподлобья. С особенной неприязнью кольнул глазами Хрома.

– В лесной крепи.

– Что за крепь такая?

– Застава. Где хабар хранится под охраной.

– Вы что же, ради своих ушкуйных дел целую крепость срубили?

Молчан хрипло откашлялся, но промолчал.

– Значит, так, боярин, – по голосу князя чувствовалось, что в нём гнев закипает, несмотря на все попытки сохранить внешнюю безучастность. – Возьми с собой воеводу Перстня с его людьми, еще воев, сколько может тебе понадобиться, Хрома с этими двумя… пришлыми, и привези мне сюда своего брата, – подойдя к Молчану вплотную и нависнув над ним, как дворец базилевса над землянкой холопа, он прорычал, – пусть даже на аркане. И если он «вдруг» сможет от тебя уйти, можешь в Киев не возвращаться. И о семье своей забыть. Пока не явитесь обратно вдвоем, я буду приглядывать за ней. Уяснил?

12. Лесная крепь

Утро еще и не думало расцвечивать восточный край окоема в рдяные цвета. Даже лесные птахи, всегдашние предвестники наступающего рассвета, еще не проснулись и не наполнили лес дружным разноголосьем. Над головой темным шатром выгнулось ночное небо, и бесчисленные мириады звезд, словно чьи-то глаза внимательно и с неподдельным интересом наблюдали за тем, что творят на земле непонятные двуногие создания.

Деревянная застава, маленькая даже по здешним меркам, казалась одиноким стражем, присевшим отдохнуть по ночной поре возле вьющейся у его ног ленты тракта. Срубили ее на холме, который дорога огибала широкой петлей. Быть может, путникам, идущим по ней, нависшая над трактом крепь и казалось высокой, но с другого холма, на макушке которого стоял сейчас Никодим, она выглядела очень скромно. Частокол, сработанный из высоких сосен, восемь приземистых башен, четыре по углам и еще четыре ровно по центру каждой из стен, какие-то постройки внутри. И ни одного, хоть самого маленького, огонька.

– Затаились тати, кистень им в бок, – проворчал недовольный голос слева. Насколько Никодим успел присмотреться к здешним деятелям, принадлежал он белозерскому наместнику.

Они стояли у кромки леса на вершине холма. Заросшие непролазной чащобой взгорки широким кругом охватывали лысый бугор с деревянной крепостицей. Все остальное пространство до самого частокола было голым, как коленка. Чтобы никакой враг не смог подобраться незамеченным. Кто бы мог подумать, что все эти предосторожности когда-нибудь встанут боком дружине киевского властителя.

– А ты их татями не чести, – глухо донеслось в ответ на ворчание Фрола Силыча. – Там не только ушкуйники. Со многими из тех людей, что там сейчас сидят, я в походах из одного котла варево хлебал. Они всю жизнь служили Киеву верой да правдой, – Молчан тяжело засопел. – На своих прём! Всё бы отдал, кабы дело миром решилось…

– Миром не пожелали, – звякнуло железо доспеха, когда наместник пожал плечами. – Бывает и такое, что брат на брата идет, и отец на сына – коль правда так велит. Я тебе, Молчан, по чести сказать, не завидую, конечно. Да что уж теперь…

– Не завидует он, – рыкнул опальный ближник. – Ты сюда приперся, чтобы это мне сказать?.. Сами справились бы, без твоей жалости.

– Ведаешь, зачем я здесь. На меня тень от закидонов боярина Клина падает ничуть не меньшая, чем на тебя. В моих лесах злодейства деялись! Нет уж, я намерен добраться до него ничуть не меньше, чем ты… А может статься, даже и больше.

– На что это ты сейчас намекаешь? – прошипел закипающий, как чайник, боярин.

– А тут и намекать не на что. Родная-то кровь никогда друг друга не выдаст. Встретились бы вы сейчас, сговорились, расцеловались троекратно, да вдруг и исчез бы боярин Клин Ратиборыч, скрылся неожиданно… Но я того не позволю, уж поверь.

На сей раз короткая тишина уже не казалась просто недоброй.

– Еще такой намёк, и я тебя укорочу на голову.

– Не скажу, что не ожидал.

– Двинули! – обрубил едва не вспыхнувшую свару рык Перстня, который все это время стоял тут же, меж деревьев на лесистом взгорке.

Поначалу Никодим не заметил никаких изменений за укромной занавесью ночной темноты. Но, присмотревшись, различил неясное движение по кромке окружавшего широкую просеку леса. Будто бесплотные ночные духи чащоб разом решили выйти из-под сени лесных исполинов. Чуть погодя он понял, что бор на самом деле как стоял, так и остался на месте. А темные волны, хлынувшие из его недр, образовало слитное движение нескольких сотен вооруженных воинов. Пока Никодим пытался приглядеться, что к чему, киевские полки уже преодолели примерно половину спуска, оказавшись на открытом пространстве, окольцевавшем заставу.

Никаких криков и лязга железа.

– Хорошо идут, – чуть слышно бормотал Перстень. – Так бы и дальше…Эх, братцы, только без шума. Нам бы добраться до стен. Хоть до середины взгорка, будь он неладен!

Сразу после этих слов, будто в насмешку, воздух вдруг наполнился протяжным свистом и еле уловимым шелестом. И лишь тогда в рядах наступающих послышались первые крики. Идущих на приступ накрыл дождь стрел.

Перстень сквозь зубы выдохнул поток ругательств.

Благо, держащих оборону тоже было не очень много, и падающая с неба смерть собрала не столь обильную жатву. Волна киевлян с белозерцами продолжила движение, а за спинами идущих в атаку на земле остались распластанные, неясные в ночной темени силуэты тех, кому не повезло. Кто-то из них пытался приподняться, отползти, помочь встать другим.

Следующий залп уже не принес такого опустошения: в какой-то момент обученные бою воины дружно упали на одно колено, и стальные наконечники стрел со стуком и хрустом врубились в выставленные вверх щиты. В следующий миг дружинники уже вновь бежали вперед.

– Они ведь до подножия холма даже не дошли, – метался в бессильной злобе наместник Белоозера. – Сейчас они стрелы по дуге шлют, а после по прямой, в упор бить станут. Ядрена мать! Командуй лучникам!

– Рано, – спокойно отрезал впившийся в штурм прищуренным взором Молчан Ратиборыч.

– Какое к лешему «рано»?! Да их сейчас перебьют там всех!

– Пусть сначала к частоколу пробьются.

Едва строй наступающих, наконец, дошел до подножия холма, засевшие за частоколом изменили тактику – посылать стрелы принялись не залпами, а вразнобой: каждый стал бить прицельно, выхватывая из рядов штурмующих свою цель. Свистящий шорох перестал быть слитным, и сейчас он раздирал ночную тишь гораздо реже, но менее опасным оттого назвать его было никак нельзя. На сей раз раненых оказалось куда меньше.

Атакующие тоже быстро сменили тактику, плотно сомкнув ряды. Первый упёр в землю высокие щиты, второй воздел щиты вверх, прикрывая ими от падающей сверху смерти и свои головы, и шеломы дружинников передней линии. Продвигаться вперед стало еще труднее. Стрелы продолжали с глухим стуком врубаться в щиты, щелкать, отскакивая от их краев, звонко звякать о железную оконтовку, вонзаться в землю у ног. Но дружина продолжала упорно переть.

– Рано! – слышался раздосадованный хриплый шепот боярина Молчана. Он по-прежнему отмахивался от наседавшего Фрола Силыча.

– Вон, смотри, они теперь раненых добивать принялись! – ткнул пальцем наместник. – Бьют по всему, что шевелится!

– Рано, – упрямо стоял на своем боярин. – Надо ближе подойти.

Никодим и в самом деле не понимал, чего добивается Молчан. Он, казалось, с головой ушел в эту рать. У себя в мыслях, должно быть, уже сотню раз продумал, как она должна разворачиваться, отмерил, сколько ей положено длиться, какой ход должен следовать за каким… Его уже мало заботило, что там, впереди, умирают живые люди. И, похоже, он совсем запамятовал, что бьется со своим родным братом. Хотя, может, и нарочно постарался выбросить эти мысли из головы.

– Эх, ядрена вошь, надо было лучников вместе слать! – не унимался Фрол. – Сейчас бы из-за щитов отстреливались и, глядишь, заставили бы их там головы попрятать.

– Мало у нас лучников. Потеряем только без толку, – у Молчана челюсти словно судорогой свело: отвечал он, еле разжимая рот и выталкивая слова сквозь зубы. При этом ни на миг не отрывал взгляда от штурма.

Шеренги киевлян упорно, шаг за шагом приближались к стенам заставы. Лучники на пряслах теперь старались выцеливать короткие проблески в сплошном ряду щитов. Время от времени стрелам удавалось достичь цели, но прорехи, возникающие в строю из-за падающих воинов, тут же смыкались, словно на взгорок поднимался не плотный строй людей, а какое-то огромное бессмертное существо, умеющее самостоятельно исцелять свои раны.

Конечно, это было не так.

По мере того, как бронированный строй карабкался выше, становилось ясно, какой ценой ему дается это неспешное размеренное и кажущееся неотвратимым приближение к цели. Неподвижные тела, оставшиеся распростертыми на земле, лучше всяких слов говорили, что долго эта атака продолжаться не сможет.

Никодим на миг представил себя в этом тесном ряду, в давке, с целым пудом доспехов на плечах, что все упорнее и упорнее вдавливают тебя в землю, да с тяжеленным, неподъемным щитом на сгибе руки, опустить который означает верную смерть. Невозможно даже остановиться, чтобы перевести дух: строй при этом неминуемо сломается, и добро еще, коль такая заминка кончится твоей лишь смертью. Вокруг тебя соратники, которые так же, как и ты упираются из последних сил, рвут сухожилия, напрягая для каждого шага последние силы. Склон высок, и становится только круче, взбираться по нему труднее и труднее. Но каждый знает, что от него зависит жизнь идущих с ним плечом к плечу людей, а потому стискивает зубы, и, с невозможно вздутыми жилами на лбу и шее, делает следующий шаг. И еще. И снова. А вокруг шепчет свою тихую, свистящую песнь оперенная смерть. И когда рядом с тобой вдруг с хрипом начинает заваливаться тот, с кем ты побывал не в одной сече, пережив ее так же, как и сейчас, плечом к плечу, тебе ничего больше не остается, как сомкнуть щиты с другим воем, что стоял за ним – и продолжать двигаться вперед.

Но уж по крайней мере, такую войну можно было б назвать куда более честной, чем ту, к которой привык он. Где сотню человек может разметать в фарш один снаряд, прилетивший хрен пойми откуда.

Даже если учесть, что когда пешая рать, упрямо прущая вверх по холму, почти вплотную подобралась к частоколу, в стену червленых щитов полетели уже не только стрелы, но и копья с топорами.

Именно в этот момент Молчан кивнул стоящему на полкорпуса позади него Перстню. Белозерец без лишних слов развернулся, сунул два пальца в рот и пронзительно, по-разбойничьи свистнул.

Никодим от неожиданности моргнул, а затем уставился на огненные сполохи, расчертившие низкое темное небо над лесной прогалиной. Они неумолимо и даже словно бы нехотя, с каким-то царственным безразличием плыли по воздуху в сторону крепости. В ноздри шибанул запах горящей пакли.

– А сейчас – пошли! – гаркнул киевский боярин так оглушительно, что Перстню свистеть больше не понадобилось. – Пошли, пошли, пошли, пошли!!!

Из леса напротив крепостных ворот, метрах в двухстах от того места, где следили за ратью бояре, выметнулся второй отряд пеших ратников. Здесь склоны холмов были куда более пологими, а потому этой волне атакующих не нужно было бесконечно спускаться с одного выгнувшегося взгорка, карабкаться под градом стрел на другой и, наконец, лезть на крепостные стены.

Впрочем, совсем скоро стало ясно, что они этого делать и не собирались…

Горящие стрелы накрыли заставу шипящим дождём. Причем, именно с одной стороны – с той, где негостеприимным запертым зевом обрубили взобравшуюся на холм дорогу крепостные ворота.

Занялось там сразу же.

Никодим прекрасно знал – местные умели возводить деревянные укрепления. Причем так, что стены становились по-настоящему неприступными, и огонь вгрызться в них мог далеко не всегда.

Но не на сей раз. То ли плотники чего-то не доделали, то ли тушить внезапно вскинувшееся в ночи пламя оказалось некому, но полыхнуло оно споро, весело и ярко. А горящие стрелы все продолжали и продолжали падать на прясла, стрельни, остроконечные конусы крыш, вгрызаться в стены и перекрытия внутренних построек.

На стенах возникло замешательство. Ночь разорвали десятки криков – от хриплых команд до диких воплей боли. Даже подошедший, наконец, вплотную к частоколу первый штурмовой отряд получил передышку. Тут же, словно идущие на приступ только того и ожидали, стена щитов пришла в движение, и из глубины строя – как только умудрились дотащить! – потянулись вверх длинные жердины лестниц. Пока оборонявшиеся метались по сходням да переходам, гости уже успели вскарабкаться по ступеням до прясел. Первые из них даже перебрались на стены, где тут же зазвенела сталь и завязалась возня сечи.

Тем временем второй отряд замедлил ход, остановился, воины дружно забросили щиты за плечи и потянули из колчанов луки. Выметнувшиеся навстречу им стрелы посланы были впопыхах и не прицельно – на стенах сейчас больше думали о том, как сбить пламя. Да и тех немногих стрелков, что продолжали бдительно следить за ставшим враждебным нынешней ночью лесом, несмотря ни на какие пожары, удалось быстро загнать под защиту укреплений посланным в ответ роем стрел. После третьего залпа стало ясно, кого с таким тщанием прикрывали лучники: из укрытия ночной чащи выдвинулось массивное стенобитное орудие. Толкавшие его гридни от стрел осаждаемых были защищены исполинскими щитами, сколоченными за несколько часов до штурма. За массивной громадиной угадывались двигавшиеся плотным строем, чтобы хоть частично находиться под ее защитой, пешие латники.

Казалось, удача в битве, начавшейся для штурмующих не особенно здорово и обещавшей захлебнуться в их же крови, склонилась на их сторону. На стене уже вовсю кипела резня. Хотя не особенно было ясно, кто там берет верх, однако лестницы продолжали стоять, уперевшись в верхушку частокола, а по ступеням вверх продолжали карабкаться вои, исчезая за крепостными укреплениями. Со стороны ворот небольшая пограничная крепостица полыхала, осыпаемая огненной радугой стрел, и, судя по тому, насколько неумолимо приближалась к запертым створкам скрипящая машина, недолго им оставалось висеть на петлях.

И именно в этот момент случилось то, чего атакующие никак не ожидали. Ворота, протяжно заскрипев на весь лес, вдруг начали медленно и с какой-то неспешной неотвратимостью раскрываться. По рядам штурмующих прокатилась волна растерянности. Лучники, не дававшие высунуться стрелкам на пряслах, принялись слать стрелы вразнобой. Одни продолжали держать на прицеле крепостные бойницы, другие на всякий случай перевели железные клювы в сторону новой опасности.

Она не заставила себя ждать. Из недр заставы, накрыв на какой-то миг грохот битвы, разнёсся низкий рев боевого рога. Следом за ним слуха достиг тяжелый топот, а затем из темного зева ворот плотным строем вырвалась конница. Насколько она многочисленна, сказать было нельзя, пока весь отряд не выметнулся из-под укрытия крепостных стен. Но одно было очевидно: расстояние между ней и киевскими стрелками очень мало. Лучникам оставалось либо дать залп в упор, либо рассыпаться.

Что выкрикивал в этот момент Молчан Ратиборыч, Никодим, признаться разобрать не мог. Вернее, он слышал растерянные вопли боярина, но совершенно не вникал в их смысл. Который, наверное, и не был нужен. Все стало ясно и так – конные латники оказались совсем близко от места их нахождения. Вслед за пехотой они неминуемо должны были смять и втоптать в пыль именно их: всю руководящую операцией «ставку».

И тут Никодим, чертыхнувшись, увидел свой балласт. Аналитик Яков, судя по всему, хотел старался держаться как можно дальше от бойни, глубоко в тылу.

Но именно этот тыл сейчас оказался под угрозой главного удара.

– Чтоб тебя! – ругнулся Никодим, лихорадочно озираясь по сторонам. – Ответственный, твою ногу, работник…

13. Штурм (начало)

Яков понял, что, как не старался держаться подальше от крови и прочих неприятностей, они всё равно упорно лезли именно на него. Он весь день и весь вечер провёл с Турыней, помогая тому готовить подпругу, ремни и прочие кожаные доспехи. Но стоило любопытству чуть-чуть взять верх над здравым смыслом и уговорить его глянуть на штурм средневековой крепости хоть одним глазком – будто мало ему было средневекового бегства по средневековым лесам от средневековых головорезов – как всё тут же пошло наперекосяк. Он снова оказался в самом неподходящем месте в максимально неподходящее время. Ему бы бежать – но он как будто пустил корни, не в силах двинуть не рукой, ни ногой. И лишь ошалело следил за происходящим так, словно со стороны наблюдал за совершенно не касающимся его кошмаром: за необратимо несущейся с холма конницей, за крепостной стеной, через которую вдруг стали переваливаться неподвижные тела, а затем одна за другой отвалились две лестницы.

Штурм, судя по всему, захлебнулся-таки в собственной крови.

Именно в тот миг, когда ему в голову пришла эта на удивление спокойная мысль, киевские лучники дружно спустили тетивы.

Кого выпущенные ими стрелы сразили, кого ранили, а кого вовсе миновали, в следующий миг определить сделалось решительно невозможно. Всадники на всем скаку врубились в строй. Дикая смесь надрывного ржания лошадей, падающих конников, треск, лязг, крик втаптываемых в землю людей на очень короткое время заглушили мелкую дрожь земли.

Все было кончено очень быстро. Конница продолжила движение вперед, будто и не заметив на своем пути никакой препоны.

А за спинами мчащих прямо на командный холм кавалеристов боярина Клина на земле осталось месиво из неподвижных и бьющихся в судорогах тел. Не задела конная лавина лишь тех стрелков, что стояли на флангах. Растоптав центр, верховые и не подумали развернуться, чтобы добить оставшихся. За тех сейчас взялись лучники, еще недавно хоронившиеся за забралом крепостной стены. Били прицельно, наверняка. Киевлянам, тем, в кого не прилетели первые после конной атаки стрелы, вновь пришлось забрасывать луки в тулы и рвать щиты из-за спин. Ни о каком штурме их беспорядочно пятящиеся куцые ряды уже не помышляли.

Пятились и копейщики, следовавшие до сих пор прямо за тараном. Между их военачальниками и вражеской конницей остались только они. Пока грохочущая копытами лавина с двух сторон огибала стенобитное орудие, пехота отступила вверх по склону холма и остановилась где-то на его середине: подъем должен был замедлить лошадей. Выстроились в два ряда. Копья первого должны были принять удар лошадей, а дружинники из второй шеренги направили свое оружие против всадников.

Сейчас стало очевидно, что конная рать оказалась не такой уж многочисленной. Да, она вполне могла решить исход битвы, но сумей сдержать копейщики её первый удар, а уцелевшие лучники ударить в спину, все мигом повернулось бы с ног на голову.

И конники Клина не стали биться головой в стену.

Они подали лошадей в сторону, так же, как и махину тарана, объезжая возникшее на их пути ощетинившееся препятствие.

– Где резерв?! – где-то ревел во всю мочь прокашляных лёгких Молчан Ратиборыч. – Фрол, где твои дружинники?!

Наместник Белоозера, судя по всему, мало чего соображая, пятился к единственному спасению – кромке леса. Туда, куда конница точно не сунется. Бросив на союзника мимолетный взгляд, Молчан развернулся к Перстню. Тот тащил меч из ножен, прищуренными глазами наблюдая за маневром конницы, будто уже сейчас заранее примерялся, по кому бы нанести первый удар. Рядом с ним, конечно, стоял Ромей. Он уже наложил стрелу, готовясь вырвать любого из всадников из седла. Рядом возник однорукий Хром, о существовании которого Яков, признаться, успел позабыть. Увечный, не тревожа черена висящей на боку сабли, что-то втолковывал Перстню, указывая при этом на ворота. Белозерец, совершенно бесстрастно выслушав тысяцкого, хмуро кивнул. Хром без лишних слов рванул в сторону леса, туда, где за ближайшим орешником воеводы и гридни охранения оставили лошадей.

И вдруг с той стороны, куда он побежал, на всём скаку вынесся Никодим. В первый раз Яков видел его в седле. Да ещё и с таким диким блеском в глазах. Летел куратор прямо на него.

Для того, чтобы успеть втоптать в землю раньше, чем это сделает конница Клина?

– Все по коням! – рявкнул на холме однорукий таким голосом, что ни у кого не возникло вопроса, с чего это вдруг увечный тут раскомандовался.

Яшка зажмурился, ожидая, что никодимова лошадь сейчас втопчет его в прелую листву подлеска.

Не втоптала.

Сильная рука, цапнув за шиворот, без видимых усилий вздернула над землей и бросила на круп. Чтобы не свалиться под копыта, «послушник» намертво вцепился во впередисидящего. Была бы возможность, ухватился бы и зубами.

Потому что в следующий миг варварский конь, дико заржав, рванул с места, высоко подкидывая зад и едва не сбрасывая с себя несанкционированного седока, который как раз на нем и сидел.

Яшка успел лишь зажмуриться, когда скрученные и цепкие пальцы кустарника рванули навстречу, явно намереваясь расцарапать лицо и изодрать одежду. Когда первая ветка хлестнула по коже, он заставил себя не вскрикнуть, поспешно отвернулся и успел заметить, как по кромке леса в сторону начавшей закипать сечи устремились дружинники, до сих пор ожидавшие своего часа в засаде. Их тоже было очень немного. И Яков лишь искреннее порадовался, что вырывается сейчас из места, которое готово было вот-вот вскипеть жутким кровопролитием.

Мыслей, куда они могут нестись во весь опор, не нашлось. Да Яков и не собирался ломать голову над этим вопросом. Ему было очевидно и наиболее важно другое – они бегут из этой сечи…

Жуткое сомнение, верны ли его домыслы, холодными щупальцами пробежало вдоль спины в тот момент, когда они, выметнувшись на открытое место, и не подумали сворачивать куда-то в сторону.

Конь нёс прямиком в сторону крепостицы.

По правую руку от них выстраивались, заступая дорогу конной полусотне, пешие ратники. В их строй уже успели влиться сбежавшие с макушки холма бояре с воеводой Перстнем и ближайшим охранением. Копейщики вновь выстроили частокол пик, но получилось это у них вовсе не так уверенно, как в первый раз – стараясь ходким маршем броситься наперерез коннице, они попросту не оставили себе времени на защитный маневр. На сей раз всадники не стали уклоняться от схватки. Во-первых, их цель – руководство осаждающей рати – теперь находилась как раз в этом самом строю, а во-вторых, вылазка близилась к концу. В конце концов, ворота по-прежнему оставались распахнутыми, явно ожидая возвращения конницы.

И именно к их приглашающее распахнутому зеву несся сейчас ведомый Хромом маленький конный отряд. В который какого-то чёрта влились и они с Никодимом.

От ужаса аналитик едва не разжал руки и не свалился с коня. Паника накрыла с головой. Его судьба в очередной раз повисла на самом тонюсеньком волоске, и вновь от него в этой ситуации не зависело ровным счетом ничего. Коню понятно, что влететь сейчас в ворота означало для них верную смерть. Впрочем, расцепить руки и свалиться под ноги лошади – тоже. Увы, он, хоть и рядился в послушника, в служении делу божьему не преуспел еще настолько, чтобы уметь по первому желанию возноситься в небеса. Сейчас такое умение пришлось очень кстати.

Словно пытаясь ухватиться за последнюю надежду остаться под защитой надежных щитов княжьих дружинников, Яшка затравленно оглянулся назад.

Именно в этот момент конница на всем скаку врубилась в плотные пешие порядки. Первая шеренга еще худо-бедно успела сомкнуть ряды и принять удар на пики. Треск ломаемых копий смешался с надрывными конскими криками – не ржанием, а именно предсмертными криками боли. Лошади валились наземь, увлекая за собой седоков и обрушивая неподъемный вес своих бьющихся в последних конвульсиях тел на пешцев.

Не успевший как следует занять позицию строй выгнулся, вот-вот грозя распасться по частям. Но видно было также и то, что еще совсем немного, и конница потеряет беспощадный ход, как в болоте увязнув в рядах копейщиков. Верховые Клина отчаянно прорубались сквозь строй, но не так их было много, да и силы их явно знали предел.

Судя по тому, что огненный дождь прекратил засыпать крепость, стрелки явно ждали развязки рубки, когда распадется тесный строй и можно будет выцеливать врагов без опаски угодить в своих. И даже Яшке понятно было, что лучники не позволят коннице, сумей она прорубить дорогу сквозь чащу копий, спокойно добраться до надежной защиты частокола.

Поняли это и на стенах заставы. На том ее забрале, к которому прислонились лестницы, еще звенели мечи о шеломы, но атакующие явно сдавали. Они не сумели разжечь пожар схватки по длине всей стены, растянув силы врагов. Их прижали к узкому участку прясла. Ворота же, распахнутые в ожидании возвращения конницы, являли собой вежливое приглашение. В них штурмующие могли ворваться, не утруждая себя ненужным в таком случае карабканьем по вертикали. И как только осажденные поняли, что ждать завязшую в сече конницу – рисковать своими жизнями, тут же бросились ворота закрывать.

Яшка очень сильно пожалел о том, что не свалился с лошади где-то там, ближе к лесу. И вообще полез на треклятого коня. На резню, что сейчас бурлила на том месте, конечно, даже смотреть было страшно. Но зато там под ногами была хотя бы надежная твердь земли. А здесь…

… Никодим, завидев, что ворота заставы стали закрываться, что-то пронзительно и совсем по-дикарски гикнул, дернулся всем телом, струной вытянулся в седле и так пришпорил коня, что Яков от тряски вдруг перестал понимать где земля, а где небо. В ушах зазвенело, зубы принялись выбивать сильнейшую барабанную дробь. И далеко не сразу в этаком светопреставлении он осознал, что за свист время от времени режет его слух. А когда понял, точнее, увидел промелькнувшую в считанных сантиметрах от лица стрелу – крепко-накрепко вжался в спину проклятого выпивохи.

Звон железа, которому вторили треск, стук, вопли, топот и все прочие малоприятные звуки сечи, стали как будто глуше. Может, из-за того, что конь их успел отдалиться от схватки на достаточное уже расстояние, а может и потому, что одна из двух враждующих сторон взяла верх.

Гридень, скакавший по парвую руку, и на которого в этот миг был обращен яшкин взор, вдруг неловко дернулся, беспомощно взмахнул руками и, словно выпущенный из катапульты, вылетел из седла. Монашек только и успел заметить, что откуда-то из шеи у него злорадно топорщилось оперение.

– Ходу! Ходу! – оглушительно орал густым и мощным голосом однорукий Хром.

Аналитик, даже сквозь тяжелый конский топот, скрип сброи, звон кольчужных колец и шелест стрел явственно услышал тяжкий стон огромных проржавелых петель и закрывающихся деревянных створок.

– Быстрее братец, – почти нежно шепнул на ухо коню Никодим. – Выручай. Не хотелось бы на всем скаку влететь башкой в ворота. Нам это обоим не понравится.

– Мне тоже, – простонал Яшка, уже всерьез подумывая о том, не расцепить ли ему руки.

Где-то рядом раздался еще один короткий вскрик, за которым последовал лязг и обреченное бряцание брони грохнувшегося со всего маху на землю тела. К счастью, этой смерти Яшка не увидел. Иначе бы точно разжал пальцы.

Именно в этот миг одна из стрел звучно чмокнула где-то совсем рядом. Лошадь пронзительно заржала, резко сбавила ход, поведя куда-то в сторону, и едва не сбросила седоков. Но если Яков при этом вдруг осознал себя вопящим от ужаса, то его «научный руководитель» млеть, судя по всему, и не думал. Он рванул из притороченного к седлу тула короткое копье, одним размытым движением бросил его куда-то вверх и тут же выудил из сумы вторую сулицу. Несмотря на то, что на вид она казалась довольно увесистой, а Никодим вовсе не был олимпийским чемпионом, он без видимых усилий отправил ее куда-то за верхние венцы частокола. Потом еще одну. Попали ли они в цель, понять было сложно. Но по крайней мере стрелы перестали сыпаться на них с настойчивой неотвратимостью дождевых струй. Когда коняга припадающей поступью потрусила дальше, дрожа всем телом и невольно передавая свой страх «монашку», он понял, что от стены их отделяло всего ничего. Нужно было лишь поскорее добраться до ее спасительной громады. Тем более, что двое княжих дружинников уже успели ворваться внутрь, спешиться, и сейчас отчаянно рубились с теми, кто пытался закрыть ворота. В узкой щели, что осталась между почти сомкнувшимися створками, видны были двое союзников. Один из них вдруг согнулся от удара под ребра, упал на колено. Он все еще пытался слабо отмахиваться от наседавших врагов коротким мечом, другой рукой стиснув окованное железом древко копья. Торчало оно из его живота.