Текст книги "Братья Стругацкие"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)

«Стругацкие не политики и не философы – они писатели. И говорить, например, о том, что они сторонники социализма с человеческим лицом, могут только люди очень недалекие или находящиеся вне исторического контекста. Это всё равно что о Свифте сказать, будто он, вообще-то, был монархистом. Да нет же! Он писал утопии, картины будущего, он гениальный творец, выразивший исторические закономерности своего времени.

Вот так же и Стругацкие. Они отразили очень существенные черты как временного, так и всеобщего, и в этом их великая сила. А во что мы верили… Так это была примерно одна у всех эволюция. Я допускаю, что эволюция эта была медленнее и тяжелее у Аркадия, нежели чем у Бориса, просто потому что он старше, а чем старше человек, тем труднее ему ломать какие-то клише, с которыми сросся в детстве. Общее же направление одно и то же у всех – это освобождающиеся люди.

Они выразили с огромным талантом, с огромной силой сам процесс освобождения сознания от схематических, догматических, тоталитарных пут – освобождение и взлёт к свободе. Как они двигались, какими этапами, с какой скоростью, где застал их конец жизни – это лишь конкретные обстоятельства. Главное, они шли вот этим путём – путём освобождения. Их книги, как скульптуры Эрнста Неизвестного – это символы освобождения, отчаянного рывка из рабства в свободу. Вот это самое существенное в их творчестве, в их жизни, и одно переходило в другое, как это бывает у талантливых людей. А какие формы оно обретало, как Стругацкие относились к тому, кто лучше Дубчек или Гавел в Чехословакии – это вторичное дело».

А теперь читайте самих АБС и делайте выводы. Статья, между прочим, ничуть не устарела и сегодня.

«Тридцать лет назад всем и всё было ясно. Впереди (причём сравнительно недалеко) нас ждал коммунизм. Каждый понимал его в меру своих возможностей и способностей (один наш знакомый маркер говаривал: „При коммунизме лузы будут – во!“ и показывал двумя руками, какие замечательно огромные будут при коммунизме лузы). Однако всем и каждому было совершенно ясно, что коммунизм неизбежен – это было светлое будущее всего человечества, мы должны были прибыть туда (как на поезде – из пункта А в пункт В) первыми, а за нами уже и весь прочий (полусгнивший) западный мир. Как сказал бы герой Фейхтвангера, бог был в Москве.

Пятнадцать лет назад каждому (мыслящему) индивидууму сделалось очевидно, что никакого светлого будущего – по крайней мере в сколько-нибудь обозримые сроки – не предвидится. Весь мир сидит в гниющей зловонной яме. Ничего человечеству не светит – ни у них, ни у нас. Единственная существующая теория перехода к Обществу Справедливости оказалась никуда не годной, а никакой другой теории на социологических горизонтах не усматривается. Бог в Москве умер, а там, „у них“, его никогда и не было…

И вот сегодня мы, испытывая некоторую даже оторопь, обнаруживаем, что живем в глухой провинции. Оказывается, бог таки есть, но не в Москве, а, скажем, в Стокгольме или, скажем, в Лос-Анджелесе – румяный, крепкий, спортивный, энергичный, несколько простоватый на наш вкус, несколько „моветон“, но без всякого сомнения динамичный, без каких-либо следов декаданса и, тем более, загнивания, вполне перспективный бог, а мы, оказывается, – провинция, бедные родственники, и будущее, оказывается, есть как раз „у них“, не совсем понятно, какое, загадочное, туманное, даже неопределённое, но именно у них, а у нас – в лучшем случае – в будущем только они – румяные, спортивные, несколько простоватые, но вполне динамичные и перспективные…

Семьдесят лет мы беззаветно вели сражение за будущее и – проиграли его. Поэт сказал по этому поводу:

 
Мы в очереди первые стояли,
А те, кто после нас, – уже едят…
 

Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в общественном сознании. Само слово сделалось срамным – не только за рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в анекдоты.

Однако же коммунизм – это ведь общественный строй, при котором свобода каждого есть непременное условие свободы всех, когда каждый волен заниматься любимым делом, существовать безбедно, занимаясь любимым и любым делом при единственном ограничении – не причинять своей деятельностью вреда кому бы то ни было.

Да способен ли демократически мыслящий, нравственный и порядочный человек представить себе мир более справедливый и желанный, чем этот? Можно ли представить себе цель более благородную, достойную, благодарную? Не знаю. Мы – не можем.

<…> Три вопроса занимают и мучают последнее время, и с ними мы пристаём ко всем встречным и поперечным.

Почему началась Перестройка? Как случилось, что в ситуации абсолютного равновесия, когда верхи могли бы изменить ход истории, но совершенно не нуждались в этом, а низы – нуждались, но не могли, как случилось, что в этой ситуации верхи решились сдвинуть камень, положивший начало лавине?

Почему всё-таки невозможно общество, лишённое свободы слова, с одной стороны, но вполне материально изобильное – с другой? Почему всё-таки „свобода и демократия рано или поздно превращаются в колбасу“, а тоталитаризм – в нищету и материальное убожество?

И, наконец – куда ж нам плыть?..

Все три эти вопроса теснейшим образом переплетены и представляются нам актуальнейшими. Ответов мы не знаем. Во всяком случае, мы не знаем ответов, которые удовлетворили бы нас самих…»

Глава двадцать вторая
МНОГО ВСЕГО И ТОСКА

 
Всё приходит слишком поздно,
И поэтому оно
Так безвкусно, пресно, постно.
Временем охлаждено.
 

 
Слишком поздно
Даже слава, даже деньги на счету,
Ибо сердце бьётся слабо,
Чуя бренность и тщету…
 

Александр Межиров

– К счастью или к несчастью, потребности мои убывают катастрофически. По сути, потребностей у меня уже нет как таковых.

– И даже читать не хочется? А писать?

– Даже и того хочется всё меньше и меньше. Это физиологическое явление. Возраст. А бытовых потребностей у меня никогда не было. Ну, в смысле, всего этого – машина, дача, уют.

Из интервью Аркадия Стругацкого,

«Комсомольская правда», 25.03.90

Знаменитую статью «Куда ж нам плыть?» написал целиком БН ещё летом 1990 года. Тезисы её и пресловутые три вопроса без ответов, конечно же, придумывались и обсуждались вдвоём. Но записал всё целиком БН, в одиночку. АН только прочёл, одобрил и отнёс Виталию Третьякову. В 1990 году уже действительно ни над чем не хотелось работать. И не думаю, что это было всё то же растерянное «не представляю, о чём сейчас можно писать», высказанное в каких-то интервью и в личных разговорах двумя годами раньше и не один раз. Но тогда это было как лёгкое кокетство – они как раз написали «ОЗ» и придумали «Жидов». Теперь это была элементарная усталость.

Незаметно подступали со всей неизбежностью те времена, когда их жизненные линии вновь разбегались так же далеко, как это было на стартовом этапе. Например, когда БН был первоклашкой, а старший брат творил вместе с Игорем Ашмариным свои первые опусы. Или – более точная аналогия, – когда АН писал на Дальнем Востоке свои первые рассказы, а БН был студентом и сочинял что-то в Ленинграде. То есть оба уже писали, во всяком случае, могли писать, но соединить это было ещё невозможно.

Соединять то, что они придумывали и писали теперь, стало окончательно невозможно в январе 1991-го.

Мы начали эту главу ровно с того, чем закончили предыдущую. Мы ничего подобного ещё ни разу не делали, следуя принципу дискретности повествования (назовём его так), открытому самими же Стругацкими. Но именно в этой последней главе из жизни писателя Братья Стругацкие хотелось напомнить о непрерывности жизни, именно в этой, чтобы она не получилась в чистом виде некрологом.

Мне и так очень непросто, тяжело и больно писать эту главу.

Друзья и особенно женщины частенько выговаривали АНу за его безобразное отношение к самому себе (я собрал этот диалог по кусочкам из разных воспоминаний, получилось вроде складно):

– Аркаша, ты всё делаешь неправильно, ты живёшь как-то без остановки.

– Это неправда, я очень даже умею отдыхать.

– Я сказала, не без отдыха, а именно без остановки. Понимаешь разницу? Ты отдыхаешь так, что изматываешь себя ещё сильнее, чем работой.

– Ну, ты и сказанула! А, впрочем… да, так примерно и выходит.

– Аркаша, ты сжигаешь себя. Сознательно, целенаправленно сжигаешь себя…

– Зато горю ярко. И всем светло.

– Тоже мне Данко нашёлся! А ты у них спрашивал? Может, они хотят пожить немножко в темноте. И ты передохнёшь заодно… Почему ты не жалеешь себя?

– Не знаю, мне это неинтересно.

Ему было неинтересно жалеть себя. Он никогда не думал специально о своём здоровье. Убедить его принять лекарство или пойти к врачу умели считаные люди за всю его долгую жизнь. В последние двенадцать лет первым среди таких людей стал Юрий Иосифович Черняков. Ему и предоставим слово прямо в начале этой главы.

Вспоминает Юрий Черняков

«Как начинались наши отношения? Ну, про больницу вы знаете, а потом… Мы жили ещё на Новослободской. Мне позвонил утром АН: „Уезжаю в Ленинград, мама умерла“. Что заставило его позвонить? Не такие были близкие отношения, он ничего не просил, ни о чём не спрашивал. Машины у меня тогда не было. Не мог ни проводить, ни встретить, у нас даже не было намечено ещё той первой масштабной выпивки. Вот надо было ему поделиться с кем-то, и он выбрал меня. Не помню, что я там промямлил в ответ. И до сих пор не понимаю, почему он позвонил. (А я, мне кажется, понимаю. Могучая была интуиция у АНа. Он всегда чувствовал близких ему по духу людей, почти с первой встречи. А к концу жизни это умение отличать своих от чужих сделалось особенно острым. – А.С.)

В доме ко мне очень и очень присматривались, особенно Елена Ильинична боялась, что я „приставлен“. АН, как правило, знал или мгновенно вычислял своих стукачей, он понимал, что окружен ими, но чутье обычно не подводило его. (Вот! Я же говорю: могучая интуиция. – А.С.)

Как проводили время? В основном в разговорах. А ещё в 1985-м увидев у кого-то в Армении видак, он загорелся и купил себе, как сейчас помню, „JVC“ на сертификаты. Смотреть он любил боевики, фантастику и ужасы. Не только для отдыха, но и в работе это помогало. Насчёт ужастиков многие удивлялись, дескать, какая гадость! Но, во-первых, это тоже своего рода фантастика, а во-вторых, была у него и особая причина. Тогда они с Борисом уже мечтали написать сценарий компьютерной игры, а к тому же во время работы над „ОЗ“ проснулся интерес к эсхатологии и психологическим аспектам страха, омерзения. Он у меня допытывался: „А что, действительно все с таким интересом рвутся на вскрытие?“ „Да, ещё как! Предупреждаешь: вырвет, голова закружится. Нет, всё равно рвутся. Почему?..“ Ему очень хотелось это понять. Свои любимые фильмы он смотрел увлечённо и по несколько раз: „Воспламеняющую взглядом“ (Firestarter) по роману Кинга, „Диких гусей“, особенно первых, ещё с Ричардом Бёртоном, „Рэмбо“, тоже особенно первого… (Гена Прашкевич рассказывал мне, как они, всякий раз встречаясь с АНом, смотрели вместе именно „Рэмбо“, даже не целиком, а прокручивая до любимых эпизодов и, в нужном месте, приготовившись, дружно кричали, подражая манере популярных переводчиков Андрея Гаврилова или Леонида Володарского: „Не делай этого, Рэмбо!..“ Ну, прямо как дети в театре на утреннем спектакле. И это было здорово. – А.С.)

С другой стороны – сколько раз помню: прихожу, он мне ставит кассету, я смотрю, а сам сидит у меня за спиной, вполоборота к экрану, попивает коньячок и параллельно с фильмом читает что-то, пишет… Эротику смотрел редко – так, несколько раз из любопытства. Отношение к ней было у него скорее женское, без вуайеризма. Он был всю жизнь не наблюдатель, а действователь.

Семейная кличка у АНа была „мэтр“, но это до 1984-го, до выхода в свет „Ёсицунэ“, а после я стал называть его сэнсеем, ему понравилось, так и повелось впредь.

А свою роль в их семье я потом определил для себя довольно точно. Оценка Елены Ильиничны и оценка самого сэнсея совпали. Я оказывал на них транквилизирующее, успокаивающее действие. Наши встречи с АНом потому и сделались регулярными и всё более частыми. Есть ли тут какое-то особое биополе, или это просто сумма многих обычных и всем известных факторов, редкое совпадение – не знаю. Но могу сказать вам как врач: явление такое существует. Хоть и встречается не часто.

(Это даже Маша признает сегодня. И признавала тогда. Юрий Иосифович не просто обследовал и лечил её папу, он благотворно влиял на него и реально продлил ему жизнь. – А.С.)

Я наблюдал его все эти двенадцать лет на фоне приёма нитратов в пролонгированной форме – он принимал сустак для расширения коронарных сосудов. И я могу поклясться, что до самой смерти у него не было ухудшения в плане кардиологии.

Я относился к нему с восторгом и преклонением как к писателю, он ко мне – с уважением и покорностью – как к врачу. Мне кажется, ему очень не хватало вот такого, именно мужского взгляда снизу вверх. Я часто приезжал к нему просто за моральной поддержкой – поговорить, посоветоваться, припасть к источнику мудрости, а когда проводил очередной „чек-ап“ (он любил называть эти краткие осмотры по-английски), мы как бы менялись ролями.

И вот когда у нас сложились эти отношения, и даже Елена Ильинична убедилась, что здесь всё по-дружески, и полюбила меня, тогда он и сказал:

– Я полностью отдаюсь в твои руки, мне не надо больше врачей, и ни в какую больницу я никогда не поеду.

– Аркадий Натанович, а если…

– Ну, исхитряйся.

Вот я и исхитрялся. Эпизоды были. Серьезные эпизоды…

Например, в сентябре 1990-го, когда Елена Ильинична сорвалась вместе с Машей и новорожденным Пашкой на дачу, и мне пришлось жить у него почти целый месяц. В 90-м уже нельзя было оставлять АНа одного надолго».

Эра 1990-х начиналась для АНа с тяжелых проблем, свалившихся, как всегда, некстати. У старшей дочери Натальи, которой не исполнилось ещё и сорока, вдруг возникли серьёзные проблемы с сердцем. Врачи, включая Черникова, подтвердили: нужна операция, причём такая, какую у нас не делают и вдобавок, разумеется, безумно дорогая. Эдик уже планировал свой отъезд в Штаты, но это дело долгое, а оперироваться надо было в ближайшее время. Вот тут и возник, как Санта-Клаус, как волшебный избавитель, Петер Фляйшман со своим настоятельным предложением к братьям Стругацким поучаствовать в презентации и вообще в продвижении фильма в Германии. И трогательно совпали цифры гонорара за это участие с объявленной стоимостью операции на сердце. Никто не назвал мне точных цифр, но порядок величины известен – двадцать тысяч то ли марок, то ли долларов, но учтите, что даже покупательная способность тогдашней марки явно превосходила покупательную способность сегодняшнего евро. Нечего и говорить, что ради себя АН не поехал бы в этот Мюнхен ни за какие деньги, но ради дочери… Он даже БНа убалтывал. И БН уж было задумался. Вообще, всё страшно долго тянулось: обговаривание нюансов, подписание контрактов, оформление паспортов, виз, обмен валюты – скучно, утомительно, тяжко.

22 января они втроём с Еленой Ильиничной и Наташей вылетели в Германию из Шереметьево-2. Уверен, что почти двадцать дней в Баварии произвели на АНа куда более сильное впечатление, чем суматошная неделя в дождливом курортном Брайтоне и торопливое знакомство с огромным Лондоном, который не то что за день, за год толком не посмотришь. А Мюнхен – это удивительный город, где даже в воздухе разлито ощущение богатства и респектабельности. Что мог увидеть и запомнить в Баварии АН? Потрясающе органичное сочетание седой старины и дней сегодняшних (а для советского человека – так, безусловно, завтрашних). Средневековые узкие улочки, мрачноватые готические кирхи, Английский сад, две ратуши на Мариенплатц, роскошный замок Нимфенбург, знаменитую картинную галерею – Старую Пинакотеку – это всё с одной стороны; а с другой – совершенно фантастического вида музей «БМВ» – дом, символизирующий автомобильный двигатель, ещё более невероятный «Хипо-хаус», офис банка – единственный мюнхенский небоскрёб, прочие ультрасовременные здания, и конечно, шикарные машины, и вообще, новейшую технику высочайшего класса повсюду, и рекламу, и всё блестит, сверкает, крутится, светится… Видел он всё это? Запомнил? Скорее всего. Ну, и вообще – это же Германия с её немыслимой чистотой улиц, с её горожанами, стоящими перед красным светофором на абсолютно пустой улице, с её пунктуальностью в раскладывании мусора по разноцветным контейнерам специального назначения каждый… И, наконец, если в Брайтоне братьям Стругацким попадались солидные люди и солидные рестораны, но в целом там были толпы местных маргиналов и полунищих иностранцев, то здесь супруги Стругацкие весь срок общались только в самых настоящих великосветских кругах. Ну и сама премьера фильма 25 января не могла не запомниться – ничего подобного у нас тогда ещё и близко не было. Запомнилась наверняка. Только он никому не рассказал о ней. В Москву вернулся усталый и злой.

В дневнике осталась только одна коротенькая запись, от которой сводит скулы и хочется волком выть:

«22.01–11.02. Мы с Крысой в Мюнхене. И с Наташкой. Много всего и тоска. Большие деньги. Советские и марки. Очень подружился с Флейшманом, с Витей».

Добавляет «радости» и БН. Он комментирует мне:

«Кто такой Витя, неясно. Замечательно, что я ничего об этой поездке не помню. А ведь судя по дневнику АНа, он очень уговаривал меня поехать, но я, поколебавшись, в конце концов, отказался. Ничего не помню!»

Ещё несколько записей 1990 года:

«17.06.90 – <…> Вчера были Дарко Сьювин и Володя Гопман. Присутствовал ещё Станислав Агрэ. Болтали, выпивали. Подарил Дарко двухтомник и ленинградский ВГВ».

«9.08.90 – Машка родила парня. Павел его имя. Дай Бог ему счастья».

«25.08.90 – Приезжали ребята из Ленинграда, привезли первые номера „Измерения-Ф“».

Речь идёт о специальном выпуске (№ 3) питерского фэнзина, посвящённого целиком 65-летию АНа. А 26 августа записи нет, но именно в этот день к АНу приезжали пятеро ребят и одна девушка: Игорь Евсеев, Вадим Казаков, Сергей Лифанов, Юрий Флейшман, Михаил Шавшин и Светлана Бондаренко – шестеро из совсем недавно образовавшейся группы «Людены». Это была их первая и последняя, но очень важная встреча с АНом. Фрагменты того коллективного интервью я уже не раз цитировал в данной книге. Прекрасно, что сохранилась и фонозапись, их вообще очень немного. И хотя в некоторых ответах АНа, как выяснилось, есть неточности, в целом этот материал представляет уникальную ценность. Ну и конечно, надо пояснить, что в тот же вечер Флейшман и Шавшин увезли по просьбе БНа в Питер значительную часть московского архива АБС. Жаль, что ребята не смогли забрать всё. Думается, многое пропало потом безвозвратно, хотя надежда ещё теплится…

Особого комментария требует июньская запись. Дарко Сьювин (чаще у нас писали Сувин) – канадец сербского происхождения, профессор из монреальского университета Мак-Гил, оказался в Москве пролетом из Японии, где пару лет преподавал по контракту в Токийском университете. Литературовед, интересующийся театром и фантастикой, он знал русский, писал о русской литературе и всю жизнь мечтал увидеть Стругацких, ну, хоть одного Стругацкого.

Вспоминает Владимир Гопман

«Дарко попросил меня организовать встречу. Я набрал номер, было часа два пополудни.

– Аркадий Натанович, можно приехать с Дарко Сувином? Он писал предисловие к „Улитке“.

– Давай привози. Сейчас нормально.

Приехали. АН сидел вдвоём с неким человеком, чуть постарше меня – под пятьдесят где-то. В очочках. Небольшого росточка. Назвал его АН тем самым святым Микой, до того как он стал святым, а напротив когда был сквернословом, богохульником, женолюбом и пьяницей. Фамилию тоже назвал, но я её не запомнил. (Странно, что не запомнил, такие фамилии обычно запоминают, и вторая странность: „святой Мика“ – мы расскажем о нём чуть позже, – на три года моложе Гопмапа. – А.С.) Стояло там две бутылки коньяка (одна уже пустая на полу) и пепельница с окурками – больше ничего. Дарко сразу было налито полстакана. А это было всё равно что налить язвеннику или тибетскому монаху. Он стал отбрыкиваться, объясняться, но АН настоял. Выпил он, конечно, не целиком, но разговор начался. По-русски. Наверно, АН не хотел в том состоянии говорить на английском. Мы посидели, думаю, часа полтора разговор был о том, почему Дарко начал читать, переводить, писать, какое влияние оказала Япония, о гонорарах, в общем, поверхностный такой разговор. Но бедняга Дарко всё-таки допил потихонечку свои полстакана и попросил жалобно: „Слушай, Владимир, мне лучше идти“. АН достал третью бутылку. Мы поднялись и пошли к двери. Лена чем-то гремела на кухне, и она понимала, конечно, что мы там не хокку в оригинале читаем и не в шахматы играем. АН вышел нас провожать, уже прилично пошатываясь, но это был ещё не конец. Для него. На улице я поймал машину, и Дарко говорил всю дорогу:

– Я потрясён! Такая фигура! Такая мощь – человек ренессанса! Я бы хотел ещё с ним поговорить, встретиться.

– А тебя не пугает, Дарко? Он опять будет с другом и опять будет коньяк.

– О, я готов пожертвовать собой, чтобы только посидеть с ним рядом!

Вот так. У АНа был потрясающий магнетизм.

Однако наутро звоню я Дарко:

– Ну как, пойдем?

– Извини, но сил у меня больше нет. Плохо мне что-то…»

Хилые они, эти канадцы сербского происхождения!

После завершения работы над пьесой записей в рабочем дневнике АБС становится совсем мало, и хочется цитировать их практически все подряд:

«17.05.90 – Вчера Б. приехал думать о будущем.

19.05.90 – Обсуждали „несчастного мстителя“.

20.05.90 – Философия как НФ.

Нужна биография НМ, с родословной, подробная. История, как человек обнаружил в себе дьявола.

21.05.90 – Вчера приехала Адка. Ездили с Адоней в валютный.

22.05.90 – Ким Волошин. Делает окружающих несчастными:

1. Убивает.

2. Калечит.

3. „Просветляет“, и они гибнут в этом мире».

Что ж, «Дьявол среди людей» задуман очень близко к окончательному тексту. Однако в следующий, октябрьский приезд БНа в Москву появятся несколько иные записи:

«24.10.90 Б. приехал в Мск обсуждать ситуацию.

1. Чем кончил?

2. Этапы проявления силы.

3. Эпизоды? Война, блокада, эвакуация, детдом… диссидентство <вставлено сверху>, лагерь? Чернобыль.

3. <это описка: должно быть 4> Эволюция: непонимание – удовольствие – ужас».

Прелюбопытнейший план из четырех пунктов. Какой повести? Про Кима Волошина – «Дьявол среди людей»? Не торопитесь с ответом. Потому что это и про Стаса Красногорова тоже – «Поиск предназначения». Иначе откуда там блокада? Да и диссидентство у Кима эпизодическое… А всё остальное (не считая Чернобыля) – оказалось общим для обеих вещей.

Но на этом этапе замысел был один, и повесть предполагалась одна. Получилось в итоге две, и очень разных.

«Дьявол среди людей» – самая угрюмая, самая мрачная, самая беспросветная вещь в творчестве АБС. У главного героя нет светлых страниц в биографии, с самого детства череда кошмаров. И у жуткого мира, в котором довелось родиться герою, нет никаких шансов на спасение. Человек здесь нужен только спецслужбам, и только для того, чтобы взять его под контроль или уничтожить. А всякая перестройка оборачивается исключительно Чернобылем (Полынь-городом) или другой масштабной катастрофой. Шокирующие эпиграфы к каждой главе ещё усиливают ощущение безнадёжности. И смелая философская попытка автора персонифицировать мировое зло заканчивается признанием его непобедимости. А три варианта шуточных эпилогов – это совсем не катарсис и вызывают они только грустную мысль о явной неоконченности этой повести. Время у АНа ещё было – от апреля до октября, целых полгода, – но желания что-то переделывать уже не было, и он в конце июля передал рукопись в «Текст», поняв, что не будет больше над ней работать.

Особого внимания заслуживает образ второго главного героя – рассказчика в повести, – целиком списанный с Юры Чернякова. Включены в текст и его медицинские знания, и манера говорить, и какие-то чёрточки характера. И образ пожилого еврея-патологоанатома тоже он АНу подсказал. Так что я, наверное, не ошибся, когда предложил Юрию Иосифовичу прочесть эту повесть для современного аудиокнижного издания в рамках полного собрания АБС. По-моему, здорово получилось. Опыт дикторского чтения у Чернякова есть, а актёрское чтение – это вообще не обязательно. Куда важнее – понимание текста. А более глубокого понимания этой вещи, чем у Юрия Иосифовича, ни у кого нет и просто быть не может.

Вторая «инкарнация» этой последней повести АБС (рабочее название было замятинским – «Бич Божий») явилась миру как роман с длинным названием «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» и шла к читателю намного медленнее. На то были свои причины. БН не помнит сегодня, когда им написаны первые страницы будущего романа, потому что это уже не страницы, а файлы в компьютере, а компьютеры как раз в те годы совершенствовались стремительно и менялись часто. Так что файлы черновиков сохранились (и то не все), но даты их создания невосстановимы – типичное горе от ума. Однако ясно, что уж никак не позже 1990 года появились какие-то наброски, сцены, персонажи. Летом 1991-го идёт уже вполне серьёзная работа над текстом. БН догадывается, что от АНа теперь, в лучшем случае, сможет получить полезные советы, о традиционной работе вдвоём речь уже не идёт.

Смерть брата надолго выбивает БНа из колеи, но он берёт себя в руки, понимает, что это дело чести, что это его долг – не важно кому, не важно почему – просто он ДОЛЖЕН написать эту книгу – и всё! И он её заканчивает к 1995 году. На мой взгляд, роман совершенно блестящий, на уровне лучших вещей АБС, и выгодно отличающийся от «Дьявола» продуманностью, завершённостью и светом в конце туннеля. Да, там тоже много «мракухи» и финал очень тяжёлый. Но у героя есть счастливое детство – несмотря на блокаду, есть счастливая юность и молодость – несмотря на страшную советскую мясорубку, и даже счастливая зрелость – несмотря ни на что. Стас Красногоров, даже становясь убийцей для кого-то, продолжает верить в свою благородную миссию. И потому, закрыв книгу, тоже веришь, что всё, всё, даже смерть, было не зря, а главное, хочется не выть от тоски, а думать, думать и думать – как всегда после книг АБС.

Что же касается языка этих двух вещей, да простят меня литературоведы и слишком рьяные московские и питерские фанаты, отстаивающие приоритет одного из братьев, я абсолютно убеждён, что обе они написаны одним автором – АБС. И АНу некуда было деваться от принципов, давно ставших привычными и единственно возможными. И БНу ничего не оставалось, как только следовать общим традициям, устоявшимся за десятилетия. Такое не растеряешь ни за три года, ни за тридцать три. Это уже на всю жизнь. Так что правы в итоге сегодняшние издатели, загнавшие все произведения – и АБС, и Ярославцева, и Витицкого под единые обложки с единым брендом. И это не только коммерческий подход. Это – принципиально верно.

* * *

Вернёмся теперь в октябрь 1990-го, в ту драматическую точку на шкале времени, когда единый замысел раскололся надвое. Когда рухнула последняя иллюзия, последняя мечта о совместной работе. Ну, если строго, предпоследняя. Были ещё разговоры об «Операции „Вирус“» в январе 1991-го, но именно, что разговоры, плана никакого нового не возникло – ни единой фразы. И думается мне, именно в тот последний приезд БН и понял, что никогда уже не напишут они четвертую книгу о Максиме Каммерере. АН понял это намного раньше.

Но их октябрьская встреча в Москве ещё вполне позитивна и конструктивна. Помимо будущей повести обсуждается работа с архивами – старая, выстраданная уже идея написать и издать историю своих баталий с издателями и чиновниками. Аркадий неожиданно заявляет, что изрядная часть той знаменитой переписки с начальством вообще не сохранилась, вроде как он выбрасывал однажды лишние бумаги, ну и… БН не слишком расстроен: в конце концов, велика ли важность – точно цитировать бесконечные унылые тексты, написанные канцеляритом, а общий порядок событий ещё отлично помнится. В итоге из этого разговора получается план предисловия под названием «Авторский комментарий» к готовящемуся в «Тексте» десятитомнику. И этот план, между нами говоря, очень напоминает будущие «Комментарии к пройденному». Наверно, что-то и было написано БНом тогда, а предисловие к собранию сочинений не понадобилось. Его, как известно, написал Мирер. Отлично написал. Это был первый, краткий, но очень выразительный опыт творческой биографии АБС.

А в Репине с 1 декабря проходит не просто очередной, а последний в истории Всесоюзный семинар по кинофантастике. Еще через год уже не будет Советского Союза.

И это был последний приезд АНа не только в Репино, но и вообще в родной город на Неве. Собственно, это будет его последняя в жизни поездка вообще.

Именно тогда, 5 декабря, АБС подпишут грандиозный исторический договор с «Текстом» – на собрание сочинений, пока в десяти томах. Точные цифры гонораров БН сегодня уже не помнит, а Бабенко не считает нужным сообщать. Может быть, он и прав. А то ещё пришлось бы долго и нудно пересчитывать тогдашние «деревянные» или тогдашние доллары (один из вариантов договора составлялся в валюте) в сегодняшние евро. Никто бы всё равно ничего не понял. Но поверьте, сумма договора была впечатляющей. Любая сумма, умноженная на десять, впечатляет. А тут ещё надо учесть, что «Текст», руководство которого состояло на добрую половину из писателей-фантастов, авторов тогда не обижал, а уж АБС – тем более. Ну а тираж (стартовый!) – 225 000 экземпляров. У кого такие сегодня? Вообще ни у кого. Есть любопытный документ – письмо, опубликованное в «Книжном обозрении» 21.06.1991:

«НЕ ДОВОДИТЕ ДО СУДА

В последнее время в различных периодических изданиях появились рекламные объявления о якобы подготавливаемых собраниях сочинений Аркадия и Бориса Стругацких – в шести, десяти и прочих томах. Настоящим Аркадий и Борис Стругацкие официально заявляют, что существует только одно действительно готовящееся к изданию собрание наших сочинений в 10 томах. Это издание осуществляет РПК „Текст“, коему и переданы исключительные права.

Все прочие объявления являются либо недоразумением, либо фальшивкой. Мы оставляем за собой право возбудить судебное преследование лиц и организаций, использующих наше имя без нашего на то разрешения.

Аркадий СТРУГАЦКИЙ,

Борис СТРУГАЦКИЙ»

Понятно, что за эксклюзив получают Стругацкие и аванс. Они вообще в этот период получают много всяких и зачастую весьма крупных гонораров. Впервые у них нет проблемы, где взять деньги – есть проблема, куда их потратить. Это не шутка и не воспоминание об Остапе Бендере с его миллионом в «Золотом телёнке». Это всё так и было. Вокруг не просто советская страна, плохо приспособленная для жизни обеспеченных людей, – вокруг стремительно разваливающаяся советская страна. Чем больше становится денег у граждан на счетах и в карманах, тем меньше доступных товаров и услуг. Всюду очереди, всё по записи и бешеная переплата, если не хочешь ждать, но люди и, в частности, АБС ещё психологически не готовы жить по новым рыночным правилам. Например, раньше АН легко покупал ночью у таксиста за червонец или полтора бутылку водки с ценником 3 руб. 62 коп. Но теперь, в 1990-м ему не приходит в голову взять в коммерческом ларьке бутылку французского коньяка за 400 рублей, когда простой советский стоит в магазине (если его туда завезут) 15 рублей. Да ведь ещё больше одной бутылки в руки не дадут, и талон на алкоголь потребуют, и пустую бутылку на обмен… И всё равно это проще, чем пойти в коммерческий ларёк. Хотя деньги были. Психология! Тонкая наука.