Текст книги "Братья Стругацкие"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 53 страниц)

Вслед за историей с «Байкалом» грянул ещё более масштабный скандал с «Ангарой», запустившей «Сказку» в четвёртом и пятом номерах («Ангара» выходила шесть раз в год). Этим бедолагам досталось по всей строгости нового идеологического закона – уволили главного редактора альманаха Самсонова, поменяли всю редколлегию и зацепили даже выше – сняли главного редактора Восточно-Сибирского книжного издательства Фридмана. А номера альманаха превратились в библиографическую редкость уже к концу года. И начали жить своей жизнью.

Едва ли возможно назвать точную дату первого несанкционированного копирования произведений АБС. Наверняка кто-то где-то переснимал или перепечатывал понравившиеся тексты с книг или журналов ещё в начале 60-х, потому что с хорошими книгами в советской стране всегда были проблемы, даже в самые лучшие годы и при самых массовых изданиях. Но 1968 год можно с уверенностью назвать годом начала широкого подпольного тиражирования трёх полузапрещённых вещей – «Сказки», «Улитки» и «Гадких лебедей». Слухи о продаже их по пять рублей за машинописную копию на одесском «толчке» доходят до Питера как раз в сентябре 1968-го. (Цифра из письма БНа, но что-то дёшево очень – если и продавали реально, то намного дороже. Не на порядок ли ошибка? Пятьдесят рублей – вот нормальная цена). Понятно, что и со сборника «Эллинский секрет», где вышла первая часть «Улитки», начали делать копии – читатель же мечтал соединить всё вместе, а в дополнение к «Сказке» и «Понедельник» копировали, всех его тиражей всё равно не хватало, ну а дальше… Лиха беда начало! АБС уверенно заняли своё место в списках «самиздата», хотя формально в 1968-м их вещи (за исключением «Лебедей»), таковыми ещё не являлись.

А копировали их всеми доступными способами. Множительная техника в то время была весьма громоздкой, но совершенно не вижу, отчего бы какому-нибудь благородному дону не рискнуть и не сделать, например, синьки (светокопии) со страниц их книг или оттиски на ротопринте (малотиражной офсетной машине). Дело было, конечно, подсудное, но где наша не пропадала! В конце 1970-х, когда уже широко пошёл в массовое использование ксерокс (это я сам помню), люди, за него отвечавшие, очень чётко разделяли: есть зарубежные издания или машинопись (тут хоть Брежнева перепечатай, а всё пойдёт по ведомству КГБ); а есть книги-журналы, вышедшие в СССР в последние двадцать лет и даже не изъятые из библиотек (копирование таких считалось не более, чем использованием служебного оборудования в личных целях). А в «доксероксную» эпоху, разумеется, основным средством размножения являлась пишущая машинка, и это, как мы уже говорили, было опасно: распространение рукописей, не прошедших Главлит, есть явная идеологическая диверсия. Безобидным, но не всеми освоенным был фотоспособ; появлялись уже печатающие устройства на больших вычислительных машинах; ну и, конечно, существовал самый древний и надежный метод – переписывание руками.

Владимир Гопман, например, вспоминает, как ходил в Ленинку, году в 1970-м, ещё в юношеский зал (в старом здании – в доме Пашкова) и в несколько приемов переписал от руки всю «Улитку» с двух номеров «Байкала». Целую неделю ходил, потом дал почитать брату, тот – ещё кому-то, и ещё кому-то, и, наконец, случайное звено в этой цепочке лопнуло. Рукопись пропала. Ух как же он разозлился тогда!..

Другую замечательную историю поведал Андрей Измайлов. «Гадких лебедей» дали ему на один день, а копию хотелось оставить себе до зарезу. Ксерокс в то время был редкостью и роскошью – так быстро не найдешь. Перепечатать, переписать, переснять – ничего не успевал! И тогда осенило: есть же магнитофон. Взял и прочёл вслух. От начала до конца. Правда, тоже долго, и плёнки ушло много – восемь часов чтения. Но кто ж на такое жалеет? Вот когда зарождался жанр современной аудиокниги…

Не удивлюсь, что были и ещё какие-то, не учтённые мною способы.

Так что хотели того АБС или не хотели, но в одну компанию с антисоветчиками попали быстро и со всей неизбежностью. И хотя при серьёзных разбирательствах дяденьки из органов признавали, что книги у них не подрывные, а всего лишь упаднические – то есть сажать вроде не за что, – но репутация у писателей там, в верхах, была подмочена раз и навсегда, а читателям (и особенно распространителям) приходилось попадать и по-крупному. При этом, как всегда в Советском Союзе, если что-то хоть чуточку запрещали, популярность этого «чего-то» возрастала сразу на порядок. Популярность Стругацких была огромна и без того, а после журнальных скандалов она уверенно удесятерилась и вскоре перешла все мыслимые границы. В том числе и государственные.

Прошло чуть больше двух лет, и в конце 1970 года «Сказка о Тройке» без всякого на то разрешения авторов вышла на русском языке во Франкфурте-на-Майне в эмигрантском журнале «Грани» пресловутого издательства «Посев» Народно-трудового союза – организации, падкой на самую злобную антисоветчину (рассказывая об этом, невольно скатываешься на тогдашнюю лексику, то ли ностальгируя, то ли негодуя, то ли ёрничая). А смешного-то ничего не было. И без того непростая жизнь АБС стремительно усложнялась. Они узнают о злополучной публикации в марте 1971-го и в начале апреля будут сочинять своё первое покаянное письмо. Но при этом справедливо обвинят во всем журналистов, записавших хорошую честную повесть в разряд идеологических диверсий и спровоцировавших её издание на Западе. Благодаря такому подходу письмо АБС не будет напечатано в «Литературке». Мудрый Чаковский скажет: «Непонятно, чего тут больше – извинений иди нападок на журналистов». Однако сама необходимость извинений за то, чего не совершали, была крайне противна.

А как всё хорошо начиналось!

Солнечный март, ноздреватый снег, аккуратные корпуса среди подмосковных елей и сосен, отличное настроение, однако работа адова над текстом; и в перерывах – чтение «Ракового корпуса» – не потому, что он нужен для работы над повестью, а потому что дали на короткое время. Надо прочесть и вернуть. Ах как быстро – за какие-то три года! – прошел Александр Исаевич путь от дебютанта, обласканного непосредственно Хрущёвым, до самого ненавидимого властью писателя! Или это власть прошла такой путь? В сентябре 1965-го – первый обыск, в январе 1966-го последняя публикация. К 1967-му Солженицын с двумя романами – «В круге первом» и «Раковый корпус», – уже самый популярный из авторов самиздата. «Исаича» всегда давали на короткое время, это ещё у Стругацких друзья были хорошие – обычно только на одну ночь. Как рассказывала, например, Елена Ванслова, её всё донимал при встречах Игорь Васильевич Бестужев-Лада – человек, высоко летавший по тем временам. Он как раз тогда стал зав. сектором социального прогнозирования в Институте международного рабочего движения АН СССР и, при неожиданной поддержке сверху, прямо из ЦК реально создавал новую для страны науку – футурологию. Он много ездил по заграницам, включая Японию, а чуть позже и США. И люди боялись давать ему самиздат: мало ли что, кто его знает, вдруг настучит… А он, бедняга, сам всего боялся. Рассказывал: «Сижу, читаю, и каждую минуту чудится – вот сейчас откроется дверь, и войдёт офицер ГБ: „Что это вы читаете, Игорь Васильевич, дайте-ка посмотреть“…»

Такие времена настали.

И «Сказка о Тройке», задуманная как прямое продолжение «Понедельника», получилась совсем на него непохожей. Да и не могло быть иначе. «Сказка» была похожа на «Понедельник», как застой на оттепель. Даром что в ней так много веселых искромётных шуток, которые народ растащил на цитаты и поговорки, как обычно у Стругацких – всё равно в целом вещь получилась мрачная. «Упадническая». Потому что Кристобаль Хозевич с Фёдором Симеоновичем в финале – это всё равно бог из машины. Неоткуда им было взяться в реальном мире. Теперь уже неоткуда. Не мог реальный Иван Антонович войти в высокий кабинет, стукнуть кулаком по столу и остановить неумолимое движение Большой Круглой Печати. Печатью заправляли теперь брежневы и сусловы, и такие крокодилы Ефремову были не по зубам. Калибр не тот. Не та эпоха.

«Сказка о Тройке» была обречена на интерес к ней самиздата, а после и тамиздата. И надо ли сегодня выяснять подробности, задавая извечные русские вопросы: «Что делать?» («Что надо было делать?») и «Кто виноват?» Есть ли смысл искать крайних? Авторские права в любом случае нарушены – с одной стороны. А с другой стороны – всё равно это должно было произойти. Рано или поздно.

Нет, тогда, конечно, очень хотелось найти и даже наказать мерзавца (доброхота или вредителя?), переправившего рукопись за рубеж, и другого мерзавца (дурака или злодея?) – там, в «Посеве», принявшего решение о публикации ничем не опорочивших себя советских писателей рядом с «отщепенцами». Но сегодня…

Сегодня мы понимаем, что, в общем-то, все были равны перед Системой: и так называемые отщепенцы, и просто хорошие советские писатели. А потом каждый сделал свой выбор. Одни уехали, другие остались. И даже сегодня, после всех путчей и реформ, после всех откровений и разоблачений нам очень трудно понять друг друга: уехавшим и оставшимся здесь – даже при условии абсолютно совпадающих политических взглядов. Те, кто покинул СССР тогда, в годы застоя, по-прежнему уверены, что было правомочно и справедливо издавать за рубежом книги без согласия авторов, так как всякая публикация – это для писателя счастье. А говорить о правовом поле, когда по одну сторону границы люди, а по другую людоеды из КГБ, просто бессмысленно. Оставшиеся здесь придерживались и придерживаются несколько иной точки зрения. Они слишком хорошо помнят, чего им стоили эти публикации в те годы и как было тяжело жить, даже не за решёткой и не в психушках, а просто под гнётом Системы, которую ты не принимал, иногда боролся с ней, иногда – нет, иногда даже уступал ей в чем-то, но в любом случае не хотел покидать свою страну. Наверно, мы так никогда и не поймём друг друга – мы – и те, и другие, искалеченные Системой.

Мне очень хотелось пусть по минимуму, но чисто практически разобраться, как это всё происходило, и я списался со многими из уехавших тогда людей. Например, есть такой человек Михаил Лемхин – замечательный, широко известный фотограф-портретист, талантливый публицист и писатель, написавший множество статей о Стругацких, опубликованных в основном в газетах и журналах русского зарубежья. Живёт он сейчас в Сан-Франциско. Михаил существенно моложе БНа, родился он в 1949-м и потому не называет себя впрямую его другом. Но тогда, в 70-е, они общались в Ленинграде много и тесно: и в секции фантастики Союза писателей, и в клубе филателистов, и в разных компаниях у общих друзей, в первую очередь у Самуила Лурье и Михаила Хейфеца (о последнем мы ещё обязательно вспомним). БН доверял Лемхину, тот читал все книги АБС не то что в рукописях, а зачастую ещё в черновиках, и в его личном архиве сохранилось немало интереснейших раритетов такого плана, подробным описанием которых он любезно поделился с люденами для четвёртого тома «Неизвестных Стругацких». Так вот, Михаил Лемхин знаменит ещё тем, что в 1967 году написал предисловие к рукописному варианту «Сказки о Тройке» и лично запустил в самиздат четыре экземпляра этой повести. Про эти экземпляры мы знаем точно, что во Франкфурт они не попали, ведь предисловие не было опубликовано в Германии (там был напечатан сокращённый вариант текста – из «Ангары»), но вообще вероятность передачи любого из самиздатовских экземпляров за рубеж всегда была высока.

В результате переписки с Лемхиным мне стала в целом ясна ситуация с выходом из-под контроля рукописей. Зачастую никто и ничего не передавал в конкретное издательство специально. Просто при малейшей возможности переправить через границу «товар» (а это именно так принято было называть) рукописи уплывали в другую страну и начинали там жить своей жизнью. В одном чемодане могли быть упакованы самые разные веши самых разных авторов, случайно оказавшиеся у данного «курьера», который сам мог не только не читать их, но даже не интересоваться названиями. А уж господа издатели потом выбирали, что из этого следует печатать, а чего не стоит. Подход к вопросу был очень личный, иногда трудно объяснимый, коммерческого смысла в изданиях на русском языке в Европе и Америке почти не было – тиражи маленькие, аудитория узкая. Вот и всё. Взяли и издали. А по эту сторону границы кого-то не печатают или сажают на голодный паёк, кого-то отчисляют из института, а у кого-то – элементарно инфаркт. Ну да ладно, это всё эмоции.

Повторим ещё раз: виноваты во всём не люди. Виновата Система. То есть, конечно, люди, сознательно служившие Системе, виноваты, да ещё как! – в терминологии уехавших они и не люди вовсе, – а все остальные – жертвы её. Они просто хотели быть честными, мечтали «жить не по лжи». Каждый делал это по-своему. И не нам судить их, ибо сказано: не суди да не судим будешь.

Одни создавали «Хронику текущих событий». Другие создавали сами события. Третьи не создавали ничего. А были ещё такие, которые просто создавали книги, настоящие книги. Мы как раз про них. И давайте вернёмся к хронике наших событий.

Если бы всё закончилось на «Сказке о Тройке»! Может, тогда судьба АБС сложилась бы несколько иначе. Но не тут-то было!.. Летали ещё по стране и некие птички – «Гадкие лебеди». И какой-то экземпляр, запущенный в ленинградский самиздат, перепрыгнул-таки через финскую границу; или, перепечатанный безымянным энтузиастом в одной из московских редакций, улетел с диппочтой в женевскую резидентуру ГРУ; или, купленный на одесском «толчке», уплыл с последним пароходом в Константинополь… Но так или иначе, а на Франкфуртской книжной ярмарке в самом начале октября 1972 года на одном стенде с Солженицыным, Гроссманом и Максимовым, а также (что немножко утешало) ещё и с Окуджавой, оказались «Гадкие лебеди». Сели птички, почистили крылышки и восхитили своей грациозностью нашего давнего знакомого Ю. С. Мелентьева, бывшего теперь зампредом Госкомиздата.

И снова пришлось братьям садиться за сочинение сакраментального письма на тему «простите нас, мы больше так не будем», впрочем, АБС сумели и тут не столько извиняться, сколько нападать на беспардонный «Посев». На этот раз письмо было напечатано в «Литературной газете» 13 декабря 1972 года, а авторами датировано 8 декабря, при том, что уже с 1-го АН находился в Доме творчества в Малеевке вместе с Еленой Ильиничной, а БН, разумеется, в Ленинграде. Так что текст явно сочинялся раньше. Впрочем, какая разница? Вот запись АНа в дневнике:

«Сегодня в ЛГ наш протест. Очень неприятное ощущение: будто всенародно в чём-то оправдываемся. В чём?»

А приводить здесь сам текст письма не хочется: в литературном отношении не шедевр, а по смыслу – и так всё понятно.

Непонятно другое – почему информация об издании в «Гранях» докатилась до БНа только во второй половине ноября? АН в письме пишет, что Дэвис из «Мира» поведал ему об этом 13-го и в тот же день АН был вызван к товарищу Ильину – знаменитому в писательских кругах куратору СП СССР от генералитета КГБ. История эта подробно описана в «Комментариях…», и мы не станем повторяться. Только ещё раз удивимся: почему же так долго все молчали? Ведь и Дэвис вернулся из Германии за месяц с лишним до этого, и Мелентьев тоже…

Есть косвенная информация о том, что об издании «Лебедей» на Западе АН узнал ещё 18 октября от своей хорошей знакомой Риты, много общавшейся с иностранцами. Звучит правдоподобно, хотя кроме её собственных воспоминаний, опубликованных в русскоязычной газете в Сан-Франциско, других подтверждений нет. Спросите, почему он целый месяц скрывал это ото всех? Объяснить на самом деле можно. АН вообще был человеком скрытным. Разговорчивым, общительным, некоторые даже называли его болтливым – и в то же время скрытным. Болтал он только о том, о чём решил болтать. Выбор делал непредсказуемо, а уж если решал молчать… И, к сожалению, много было в его жизни такого, о чём он не говорил никогда. Или почти никогда. Только люди, прошедшие через подобную школу молчания, могут понять: каково это – знать что-то и не иметь возможности поделиться. Это съедает человека изнутри, иногда пострашнее, чем зависть, ревность или муки совести. Кто испытал, тот поймёт. И врагу не пожелает.

А кто-то ещё спрашивал и продолжает спрашивать: зачем же он так много пил? Зачем губил себя? Есть простой и, в общем, честный ответ: ему это нравилось. Да, нравилось – с молодых лет и до самой старости. Нравилось. Весело становилось, легко. Но, во-первых, не всегда весело и не всегда легко. А во-вторых, вряд ли он был таким уж эпикурейцем. Мнится мне, что часто – особенно часто в последние годы – не удовольствия ради наливал он себе в одиночку очередной стакан разбавленного остывшим чаем коньяку…

Система давила его снаружи, а всё, что знал и чем не мог поделиться, разрывало изнутри. Впрочем, об этом – наша следующая глава.

А пока напомним – за окном у нас только ещё 1968 год, который, безусловно, прошёл под знаком «Обитаемого острова» – романа недооценённого авторами в момент написания, да и потом не самого ими любимого. Но для многих и многих читателей роман стал знаковым, культовым, определившим их мировоззрение, и потому следует рассмотреть подробнее, в каких муках рождалось на свет это дитя.

Муки-то были исключительно от общения с издателями. Творческих мук как раз и не было почти. Или вовсе не было. Роман, несмотря на свой рекордный для АБС объём – восемнадцать авторских листов, сопоставить можно только с «Полднем», но тот всё-таки состоял из рассказов, писавшихся в течение многих лет, – так вот, огромный роман создан был практически на одном дыхании, на подъёме, с весёлой злостью и явным удовольствием.

Так что придётся нам вернуться ещё на год назад, потому что задуман был «Обитаемый остров» («ОО») ещё в июне 1967 года, а плотная работа над ним началась в ноябре.

Что было до того? Что было после? Пожалуйста, вот краткий обзор событий из жизни АБС за трехлетний период.

Первые две недели января 1967-го они очень продуктивно работают в Ленинграде у мамы и добивают к 14-му числу черновик «Гадких лебедей». Им постоянно названивают журналисты: то из «Литературки» просят отрывок какой-нибудь, то из «Комсомолки» – дайте, мол, интервью о мещанстве и настоящем человеке.

В феврале они отдыхают друг от друга, а весь март посвящают «Сказке о Тройке» в подмосковном доме творчества – единственный раз за всю историю. Перемена обстановки, как выяснилось, не помогала и не радовала, а с годами они ещё больше стали тяготеть к постоянству, к привычным, насиженным местам, что, в общем, неоригинально. В Голицыне они работают долго, три недели – до изнеможения. И отвлекаются лишь чуть-чуть на «Гадких лебедей» и на чтение вёрстки нового издания «Полдня» (для этого едут в Москву и уж заодно заседают на каком-то собрании в ЦДЛ). А ещё – 9 марта едут в гости к Манину. Больше – ничего лишнего.

Чистовик «Сказки» делается с 11 по 27 мая в Ленинграде.

А уже 12 июня примечательная запись:

«Б. прибыл в Москву в связи с отвергнутием СоТ. Детгизу надобно сочинить заявку на оптимистич. повесть о контакте. Сочинили заявку. Повесть „Обитаемый остров“».

Вот так он и рождался – замысел «оптимистического» романа о кошмарном Саракше.

На следующий день, 13-го – второй удар:

«Афронт в МолГв с СоТ».

В некоторой растерянности они дорабатывают концовку «Гадких лебедей», а перед отъездом БНа заезжают ещё вдвоём в «Мир», где им вручают экземпляры «Далёкой Радуги», изданной у нас на английском языке – этим занимается специальная редакция в «Мире».

Через месяц БН снова в Москве. Теперь в «МГ» отклонили «Второе нашествие». Ну и лето! Сплошные неприятности и никакого отдыха. Хорошего немного, но тоже есть кое-что: вышел «Полдень» в новом составе и – очередные встречи с друзьями: 16-го – с Ефремовым у него дома, 23-го – у Биленкина, а 25-го – к АНу в гости приходит Юра Манин с женой Марианной. К новому роману в этот раз они сделают только наброски и объявят всё-таки летний перерыв. Посидят 27-го вечером в «Пекине», а 28-го БН уедет с тем, чтобы в августе активно отдохнуть за рулём в привычной для себя манере.

Серьёзная работа начнётся вновь 7 сентября, но опять ещё не над «ОО». Надо доделывать «Лебедей». Тем более что 14-го удается заключить на них договор с «МГ». Одновременно приходит по почте договор из «Невы» (запись в дневнике). Интересно на что? Неужели тоже на «Лебедей»? Как много иллюзий одновременно!

Работа кипит, и 17-го они заканчивают новый вариант – с оптимистической по просьбе издателей концовкой.

И вот тут, несмотря на начинающийся у БНа грипп, они всё-таки берутся за разработку плана «ОО». Подробно, на восемнадцать пунктов плюс некоторые персонажи. В двадцатых числах опять активно ходят по гостям: Биленкин, Громова – Нудельман, Гансовский, Высоцкий (после спектакля на Таганке). В последние три дня, 23–25 сентября, решительно навалившись, заканчивают сокращённый вариант «Сказки о Тройке» для альманаха «НФ». Замаячил реальный шанс издать её, и они проделали изрядную работу, по существу, написали новую повесть. Всё, баста! Можно выпить.

Однако 25-го вечером «Пекин» окажется закрыт на спецобслуживание. Это их расстроит, словно какой-то недобрый знак: вот, работа закончена, а отметить, как хотелось, как всегда – не выходит. Ну да, они поедут в «Украину» и даже неплохо посидят там. Но… предчувствие не обманет. Всё сорвётся и с этим сокращённым вариантом, его придётся отдать в «Ангару» – больше никто не захочет брать.

Это станет ясно к ноябрю. А ещё раньше «МГ» без лишних слов откажется от «Лебедей». Вердикт короткий: всё равно слишком мрачно,

Что происходит в этот год в стране? В конце апреля 67-го трагически погибает Владимир Комаров. Первый погибший космонавт, во всяком случае, первый, о чьей смерти сообщили. В самой этой гибели никакой политики нет – есть только головотяпство и бесчеловечность высокого начальства. Точно так же мог погибнуть и Гагарин (который, кстати, – о, ирония судьбы! – был дублёром Комарова на этом полёте, а погиб годом позже в авиакатастрофе). Просто это было как символ. Со смертью Комарова космические полёты перестали восприниматься сплошной чередою праздников, побед и поводов для гордости. В народе перестали восприниматься. А партия поменяла стиль своего отношения к космосу ещё двумя годами раньше. Это Никита Сергеевич бежал всякий раз, как мальчишка, встречать любимых космонавтов. Брежневские представители власти в одинаковых темных пальто и шляпах были всегда мрачны и малоподвижны, как роботы.

Ещё милее был литературно-политический фон того времени.

8 сентября Шолохов напишет письмо в секретариат Союза писателей о пьесе Солженицына «Пир победителей» и о его романе «В круге первом».

Письмо жуткое. Достаточно привести концовку:

«…Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить».

И хотя подлинник этого текста с подписью Михаила Александровича до сих пор не обнаружен, то есть можно спорить, он ли это вообще написал (а можно спорить о том, он ли написал «Тихий Дон») – какая разница в данном контексте, Шолохов это или Анатолий Сафронов! Главное, что именно тогда травля будущего нобелевского лауреата вышла на новый уровень, а Шолохов (тоже нобелевский лауреат) фактически травлю эту поддержал. Да и за два года до того советский классик подписывал письмо секретариата СП против Синявского и Даниэля. Просто теперь всё стало намного серьёзнее. Андропов ещё в мае сделался председателем КГБ, через два года он формализует свою концепцию борьбы с инакомыслием, создав печально знаменитое Пятое главное управление, в просторечии «диссидентское». Но вполне резонно считать, что именно разгром Солженицына был первой столь масштабной публичной акцией нового аппарата идеологического подавления.

А вся советская страна тем временем радостно готовилась к встрече славного юбилея Великого Октября, и 7 ноября впервые прогремели не двадцать, как обычно, а пятьдесят залпов потрясающе красивого салюта с невиданным ранее эффектом – его назовут в народе «мерцающими звёздами».

Стругацких юбилей как-то совсем не волнует, у них свои, очень далёкие мерцающие звёзды. И чтобы наблюдать эти звёзды, надо уезжать от суеты.

Перед самым отъездом в Ленинград и Комарове, после праздников, АН повидается со своим старинным другом Ольшанским. Тот как раз проездом в Москве и не преминет зайти, тем более что лет десять уже не виделись. Посидят они хорошо, коньячку попьют как встарь, молодость вспомнят, но Владимир Дмитриевич отметит и какую-то непонятную грусть Елены Ильиничны, да, уже Елены Ильиничны, а не Лены, и настораживающую угрюмость Аркадия, когда речь зайдёт об их книгах. Трудности с публикациями наложили свой отпечаток, прежнего оптимизма не видать, и Ольшанский по простоте душевной станет советовать другу не путаться с политикой, не писать ничего такого, что властям не нравится – зачем, мол, плетью обуха не перешибёшь, а себе жизнь сломаешь. Так, может, лучше писать, как прежде – солнечные, бодрые книжки?.. И вдруг он почувствует: не то говорит, что-то совсем не то, нельзя так, даже на правах старого друга, и поймёт, что Аркадий уже не свернёт с выбранного пути, а значит, так и надо, молодец он, и они нальют ещё по одной и выпьют за всё хорошее.

Для сравнения: месяцем раньше была у АНа ещё одна примечательная встреча – напросился к нему в гости семнадцатилетний Сережа Сухинов, будущий фантаст и детский писатель, автор популярных продолжений «Волшебника Изумрудного города». Писателей он многих знал – вырос на даче в Переделкине, – поэтому вот так запросто: прочёл во втором сентябрьском номере «Советского экрана» дискуссию о кинофантастике и прибежал, полный идей об экранизации Стругацких, готовый бросить всё и заниматься этим. АН сразу несколько остудил его пыл, предложил для начала институт закончить, а Сергей как раз только поступил на первый курс Московского авиационного. Рассказал о себе и о брате – обычная воспитательная беседа в духе справедливого, но скучного афоризма: «Прежде, чем писать, нужно жить». Сухинов вяло отбивался, и мало-помалу они перешли на разговор о книгах. Вот тут и начались откровения. Он-то всё ещё восхищался «Полднем», «Трудно быть богом» и «Понедельником», а Стругацкие уже перешли на тёмную сторону Луны. Сергей ещё не читал этих книг, но из разговора остро почувствовал: оптимистическая линия в творчестве АБС прервана. «Оттепель закончилась, – объяснял АН, – теперь людей надо хватать за руки, чтобы не натворили чего, возвращаются худшие времена, и писатель не имеет права сидеть и пускать розовые пузыри, а честную, жёсткую прозу без фантастики уже не напишешь, хотя и с фантастикой тоже очень тяжело, даже нам с братом… Вот о чём надо думать». Вот какой получился у них взрослый разговор.

Конечно, АН не мог быть до конца откровенен с незнакомым мальчишкой, но главное он сказал. И Сергей на всю жизнь запомнил это удивительное чувство от общения с человеком, который мыслит буквально в пять раз быстрее тебя. Ну, просто фантастический интеллект! АН нисколько не разочаровывал, он оказался таким же потрясающим, как и герои книг АБС. И только странный горький привкус остался от этого радостного, счастливого знакомства – предчувствие беды: расцвет позади, впереди – безвременье, печатать будут всё меньше и меньше, а нет хуже для писателя, чем работать в стол.

Две очень разные встречи, а настроение примерно одно…

15 ноября АБС в Комарове. И, наконец, всерьёз занимаются новым романом. А чем ещё? Надо делать его. Быстро и хорошо. Пока есть настроение, делать этот роман. Другого-то не берут. И опять изнуряющий марафон на три недели. К 7 декабря оба окончательно выдыхаются и уезжают.

Ну а в самом конце декабря уже в городе, у мамы, они предпримут последнюю отчаянную попытку переделать «Сказку» – теперь для «Детской литературы». Надежда умирает последней.

Новый трудовой год начнётся в марте. Едва ли «Обитаемый остров» держал их так же прочно, как пару лет назад «Улитка». Нет, разъехавшись по городам, они думают каждый о своём и занимаются всякими делами, не особо и вспоминая о недописанной книге. Потом встретятся, приступят к работе и почувствуют, что увлекаются всё сильнее. Теперь, когда лихой сюжет и остроумные идеи дополняются характерами, атмосферой, деталями, лексикой, мало-помалу выясняется, что пишут они опять всё про тот же родной, знакомый мир, окружающий их ежедневно и ежечасно. И наверно, уже зреет внутри какая-то тревога: опять будет непроходимо, опять зарубят… Вот только категорически нельзя думать об этом, пока пишешь. Включение проклятого внутреннего цензора медленно, но неизбежно убивает в писателе писателя. И они отключают его в себе. Будь что будет!

Неделя в марте, две в апреле и, наконец, в мае, до 31-го – окончательное завершение уже с поправками, предложенными Ниной Берковой. В июне АН вернётся в Москву, и рукопись будет сдана почти одновременно в журнал «Нева» и в издательство «Детская литература».

В рабочем дневнике они подсчитают точно: всего 60 дней работали над «ОО». Для сравнения: 49 дней – над «ГЛ», а ведь «Лебеди» почти в два раза короче.

Спустя годы БН признается:

«Работая над ОО, мы никогда СПЕЦИАЛЬНО не задумывались над тем, чтобы „поразить стрелой сатиры“ наш родной отечественный тоталитаризм. Но поскольку писали мы о том, что „знали хорошо“, сама собой получалась некая сатира – это то самое явление литературы, которое бдительные борцы за чистоту идеологии называли „неуправляемыми ассоциациями“».

А это из тех, осенних черновиков 1967-го:

«– Наши граждане счастливы и совершенно спокойны, – сказал он, морщась от боли. – Они делают только то, что им хочется. Никогда не идут против своих желаний.

– Но эти желания заказываете вы?!»

«История основательно подзабыта. Сплошь – противоречивые легенды».

В общем, не приходится долго думать, о какой стране речь. И соответственно не приходилось удивляться, что в обоих местах, – в журнале и в издательстве, – где реально работали с романом (или с повестью – это уж кому как нравится) при самом доброжелательном отношении знакомых редакторов было сделано рекордное количество исправлений по тексту (суммарно их насчитывают около тысячи!) Это была настоящая война с цензурой, затянувшаяся в «Неве» почти на год, а в «Детлите» – на целых два с лишним. Конечно, АБС были уже авторы тренированные, но всё равно тяжело. Особенно если ещё и критика долбит вдогонку. А тон критики как раз зримо менялся в эти годы: от простого непонимания и пренебрежительного ворчания, перемежавшегося отдельными нападками не по делу, щелкоперы и бумагомараки переходили теперь к целенаправленному уничтожению АБС, как участников литературного процесса. Некто грозный, тупой и неумолимый явно поставил именно такую задачу. И через несколько лет задача эта была выполнена почти на «отлично». Книги выходить перестали вовсе, только журнально-газетные публикации ещё струились слабеньким потоком…