Текст книги "Братья Стругацкие"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 53 страниц)

Вспоминает Людмила Абрамова

«Он умел вести себя с женщинами. Он был красавец, но он был исключительно воспитан, во всяком случае, на фоне среднего советского человека. Это не без влияния ВИИЯКА. Они даже были похожи чем-то с Мишей Анчаровым, при всей ревности друг к другу, похожи в чем-то лучшем, их соперничество было, полагаю, на женской почве – не конкретную женщину не поделили, конкретная, думаю, разорвала бы себя, чтобы успеть и туда и сюда. Просто они оба имели одинаково сокрушительный успех, а потому друг друга и ревновали. Он был добрый Дон Жуан. Дон Жуан вообще добрый по определению. Но он был очень добрый. Он хотел любить всех. Я знаю многое о нём, но далеко не всё считаю нужным рассказывать».

И на закуску – мнение мужчины.

Рассуждает Виктор Санович:

«Пусть меня лучше застрелят, чем я буду писать мемуары о нём. Это нельзя. Потому что одно дело, когда люди впускают к себе и это знает вся Москва, и совсем другое – писать об Аркадии Стругацком. Он был очень целомудренный мужчина, очень стыдливый. Понимаете, это как персонажи Бориса Балтера, которых он описывал в романе „До свидания, мальчики“. Стругацкий ведь был мужчина со всеми онёрами, и чтобы женщина играла в его жизни какую-то абсолютную роль – так не было, ни с кем, но рыцарственность и чувство чести – вот это было. Несмотря на все мужские игры. Целомудрие было непреложное, свойственное целому поколению – вот это надо понимать».

А вот что говорил на эту тему БН, давая большое интервью «Плейбою» для ноябрьского номера 1995 года. Журнал только-только начал издаваться тогда на русском языке.

«В восприятии литературы мы – аскеты, даже в каком-то смысле пуритане. Хотя в жизни никогда пуританами не были, особенно Аркадий – красавец, жизнелюб, жуир и большой ценитель женщин. И, тем не менее, когда мы играли в карты, пили водяру или травили анекдоты, у нас не было принято обсуждать вопросы секса. Можно было рассказывать сколь угодно неприличные анекдоты, но никогда не. обсуждались подробности чьих-то любовных похождений. Просто никому не приходило в голову говорить о столь интимных вещах. Как, скажем, вряд ли кому-нибудь в здравом уме захочется рассуждать об особенностях своих естественных выделений. И этот внутренний запрет играл большую роль, когда мы работали. Если кому-нибудь из нас приходило в голову вставить сексуальную сцену, то второй морщился, говорил: да ну её на фиг, обойдёмся и без неё. У нас есть пара сексуальных сцен, но они носят, так сказать, формальный характер.

…Нам было малоинтересно об этом писать. Мы ставили перед собой несколько более возвышенные задачи, типа проблемы разума во Вселенной, что, согласитесь, мало стыкуется с проблемами гениталий. Хотя, при желании, и здесь можно узреть связь».

Мы тоже ставим более возвышенные задачи.

Вперёд и вверх, читатель!

Глава двадцатая
СУДЬБА С ТВЁРДОЙ ПОХОДКОЙ

 
Обычно с тобой по дороге твоей
Несколько спутников вместе идут,
Но порой пускаешься в путь и один.
 

 
Радостно и одному идти,
Но если товарищи есть у тебя,
На сердце становится веселей.
 

 
Ты сам избираешь свой собственный путь.
По кручам ли кружит иль прямо ведёт,
Он всё равно твой избранный путь.
 

Ёсано Акико

Странное наступило время. Глухое, беспросветное, душное. Ушла в далёкое прошлое эйфория 60-х, быстро забывалась отчаянная борьба 70-х за право на собственную свободу. АБС одержали важную, нелокальную, тактическую победу. А стратегические задачи представлялись теперь всё более нерешаемыми. Наступила пора чёткого разделения на то, что можно говорить, и то, чего нельзя говорить ни в коем случае, на то, что пишешь для публикации, и то, что пишешь исключительно в стол, для души. И для будущих поколений. Бороться за себя уже не хотелось – хотелось бороться именно за эти будущие поколения.

Начало 80-х. Эпоха унылая до тошноты.

Унося тысячи жизней, шла ставшая уже привычной война в Афганистане. На самом деле это была не единственная война. Советский Союз вел много войн, точнее одну большую войну по всему миру, претендующую на то, чтобы называться второй столетней. А сама советская власть представлялась теперь тысячелетним рейхом. Не видно было не единой трещинки, куда удалось бы вогнать хоть какой-то клинышек, чтобы расколоть, развалить этот незыблемый монолит. Так видели ситуацию мы, совсем юные тогда граждане СССР. И практически так же воспринимали это АБС и их ровесники.

Были и те, кто воспринимал иначе, но они либо уезжали, либо сидели. Такие варианты были у каждого. Но АБС уже сделали свой выбор.

В те времена АН частенько сиживал в ЦДЛ за одним столиком с Аркадием Аркановым.

«Пил он много, но никогда не пьянел, – вспоминает Аркадий Михайлович. – Это Марик иногда уставал и сдувался. Аркадий Натанович никогда. В нём было удивительное, высокое благородство. Отсюда и эта наша игра в дворянство, это подчёркнутое обращение на „вы“:

– Аркадий Михайлович, сегодня, вы, как и обычно, предпочитаете стейк? О, я понимаю ваш тонкий вкус! А я уж по-простому…

И заказывал тот же стейк. Вообще, мы ели вполне обычную еду. Гурманства никакого не было. Главное – общение. И, кстати, о здоровье – никаких разговоров, хотя я прекрасно понимал, что он старше меня, а Аркадий прекрасно знал, что я – по первой профессии врач. Но он никогда не думал о своём здоровье. И соответственно, мне в голову не могло прийти, что ему уже так не долго осталось жить на этом свете.

А какое дивно ироническое отношение было у него ко всей нашей структуре Союза писателей – к этим секретарям, к этим лизоблюдам! Мы могли часами сидеть с ним и обсуждать это с удовольствием.

Кстати, очень важная особенность их книг – изумительный юмор. Именно такой, какой надо: естественный, не натужный. Не репризный. Ведь юмор – это витамин, а не пища. Нельзя питаться одними витаминами. И у Стругацких он всегда был правильно дозирован. Не было специального желания вызвать смех. Даже в „Понедельнике“. Прекрасное, кстати, название. Я, вообще, обожаю такие вещи, такие „воспоминания о будущем“. „Оглянись вперёд“ – была у меня такая программа, я с ней много выступал. Или „Это случилось завтра“…

Нас очень многое объединяло. Оба невыездные, оба почти диссиденты. Общие враги объединяли. И конечно, общая любовь к литературе и общее понимание того, какой она должна быть».

Кстати об общих врагах. Совсем незадолго до моего разговора с Аркановым в 2006 году он повстречался в студии «Эха Москвы» с Александром Прохановым, и они оба как интеллигентные люди, не касаясь скользких тем, предались воспоминаниям о ЦДЛ, где впервые и познакомились. Удивительно приятные получились ностальгические воспоминания. Ведь Дом литераторов служил тогда своего рода уникальным островком свободы и для будущих либералов, и для будущих национал-патриотов. И те, и другие понимали, что кругом стукачи, но всё равно только там могли найти себе единомышленников и поговорить о сокровенном. Всех объединяло одно – общий враг – советское государство, система подавления. Аркадий Михайлович даже вспомнил анекдот. Встречаются двое на маленьком острове в океане: «Скажите, эта тропинка ведёт к морю?» «Здесь все тропинки ведут к морю. Проклятый остров!»

АБС несколько иначе ощущали себя на проклятом острове. Сидя за столиком с Аркановым и вежливо раскланиваясь с прохановыми и куняевыми, АН после десяти лет сражений уже не мог считать, что у него с НИМИ общий враг. Скорее наоборот, именно в то время, в начале 80-х, АН и его друзья учатся использовать общего врага в борьбе с националистами из «МГ» или Госкомиздата. Было куда правильнее вступать в союз с этим общим врагом.

Например, у родителей Миши Ковальчука (папа – в «Вопросах философии», мама – на философском факультете МГУ) было много хороших знакомых – коллег по работе и даже однокурсников – в ЦК КПСС. Именно Ковальчук познакомил АНа с Александром Бовиным. И однажды, когда Миша принёс в ЦК очередную бумагу, направленную против редакции фантастики «МГ», Александр Евгеньевич сказал: «Хорошо, присовокупим к делу вот этот документ… назовем его „донос“».

Аля гер ком а ля гер. Цинизм того времени позволял называть веши своими именами. И это было правильно.

 
У верблюда два горба,
Потому что жизнь – борьба.
 

Кто это написал – неизвестно, но во всеобщий обиход стишок был вброшен Рязановым в «Гараже» – одном из лучших фильмов той самой эпохи. У Стругацких, наверно, у каждого было уже по четыре горба после всех баталий, через которые довелось пройти. Некоторые из этих новых баталий хорошо прослеживаются по дневнику Е.Л. Войскунского 1982 года (и уж простите Евгению Львовичу непарламентские выражения – поверьте, это не от хорошей жизни):

17 марта

«Был я вчера у Аркадия Стругацкого. Аркашу ведь тоже этот подонок Казанцев в своей вонючей рецензии задевает – намекает, указывает на зарубежную публикацию „Гадких лебедей“… Аркаша хочет написать открытое письмо в „ЛГ“. Ясно, что не напечатают, но – разойдётся. А мне он кричит, чтоб я действовал по партийной линии – написал в КПК (Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. – А.С.)… „Ты член партии с огромным стажем, фронтовик! Ты наступать должен, а не обороняться!“ И т. п.

Ох, надоело… Товарищи потомки, сможете ли вы понять, как трудно нам было? Какая мразь нас окружала, в какие скверные игры нам приходилось играть? Время, конечно, расставит всё по местам. Сгинут, уйдут в небытие казанцевы, а книги Стругацких будут жить. Думаю, что и мои книги не будут забыты».

22 марта

«Ну вот, вчера в „ЛГ“ опубликован список лауреатов лит. премий-84, в том числе и я – премия им. К. Симонова за роман „Кронштадт“. Сподобился старик Войскунский на 62-м году жизни.

С интересом читаю рукопись Стругацких – новую повесть „Хромая судьба“, выданную мне Аркадием. Сильная, неординарная проза. Молодцы! (Войскунский немногим давал такие оценки. – А.С.)

А моя новая повесть – военная, о Ханко, – идёт туго. Всё ещё обдумываю. Поворачиваю так и этак сюжет, характеры… новые действующие лица вдруг возникают и требуют к себе внимания…

Опять звонил режиссёр Борецкий, просил всё же написать либретто на „Экипаж „Меконга““. Кажется, придётся сделать». (Кого только ни собирался экранизировать Юрий Борецкий! – А.С.)

26 марта

«Главный погромщик в литературе – Госкомиздат, на этот раз всесоюзный („стукалинский“) учинил новый разгром фантастики. На днях на большом совещании редакторов издательств, издающих НФ („Мир“, „Мол. гвардия“, Детгиз, „Знание“), сделал доклад некто Сахаров, гл. редактор управления художественной литературы – как говорят, мрачный тип, антисемит, делающий себе карьеру поисками крамолы. Привёл в качестве образца четыре „произведения“: „Фантастику-80“ (на редкость серый сборник), „Вечное солнце“ (сборник дореволюционной вроде-бы-фантастики), „Здравствуй, галактика“ Рыбина (вздор, по поводу которого была реплика в „ЛГ“) и книгу В. Щербакова, забыл название, – всё это, конечно, издано в „Мол. гвардии“, где оный Щербаков состоит завотделом фантастики. Затем Сахаров подверг критике выпуски „НФ“ издательства „Знание“ – против них-то и был направлен главный удар, а точнее – против нас, писателей, сотрудничающих со „Знанием“. Им, этим подонкам, друзьям Ю. Медведева… прямо-таки глаза колет состав редколлегии „НФ“ в „Знании“.

Критика была, естественно, высосана из пальца: якобы неопределённость идейных позиций в повести Ларионовой, в рассказе Биленкина „Париж стоит мессы“, в очерке Гакова о роботах в фантастике. Поскольку две последних вещи были в моём, 23-м выпуске, был упомянут и я как составитель. Подвергся дурацким нападкам „Пикник на обочине“ Стругацких, напечатанный в книге „Неназначенные встречи“, вышедшей в „Мол. гвардии“ вопреки воле издателей (Аркадий не раз обращался в ЦК): дескать, неолуддизм, осмеяние НТР и т. п. глупости. Выводы сделаны далеко идущие: сосредоточить издание НФ в „Молодой гвардии“, а в других издательствах („Мир“, „Знание“, Детгиз) – прекратить. Так-то. Не припомню подобных разгромов фантастики. И даже удивляюсь: как „стукалинцы“ на такое решились.

Ну, Биленкин с Ковальчуком составили письмо Зимянину, вчера я его прочёл и подписал. Кроме нас троих подписал и Аркадий…

…Скучно всё это, джентльмены. В сущности, дрянная и пошлая игра».

11 апреля

«…В „Технике – молодежи“ изрядный скандал. Захарченко во № 2 журнала начал печатать новый роман А. Кларка „Космическая одиссея – 2001“. И вдруг обнаружили: все советские члены смешанного советско-американского экипажа звездолёта носят имена и фамилии видных диссидентов. Болван Захарченко не рюхнулся. № 3 журнала, где шло продолжение, весь пошёл под нож. А Захарченко – снят решением секретариата ЦК – не комсомола, а КПСС! Снят и зав. отделом литературы „ТМ“ Пухов. Так Кларк подложил свинью Базилю. Это очень хорошо, что слетел краснобай Захарченко…»

В те годы начинает активно и регулярно (каждый месяц за исключением летних) собираться московский семинар фантастов. АН не ведёт его, но он периодически там присутствует, сначала в ЦДЛ, в зале над рестораном, где обычно проводились заседания комиссии по фантастике, потом – в «подвале у Романа», то есть в редакции журнала «Знание – сила», в переулочке за Театром кукол.

Точную дату первого заседания, как и вообще всё о московском семинаре молодых фантастов, безусловно, лучше других знает Виталий Бабенко, наш бессменный староста на протяжении всех одиннадцати лет. Надеюсь, когда-нибудь он опубликует эти интереснейшие архивы, а пока мы располагаем только воспоминаниями Алана Кубатиева (именно его обсуждали на первом семинаре в июне 1979-го):

«Аркадий Натаныч прокашлялся теперь академически и смолк. Выдержав красивую паузу, он спросил – меня:

– Какой это у вас рассказ? По счёту, я хочу сказать?

Речь шла о „Книгопродавце“. Это был мой третий рассказ. Не знаю почему, но я соврал.

– Пятый, – сказал я, вспотев.

Аркадий Натаныч опять удержал паузу. Какая у него была чудесно неправильная фонетика! „С“ он говорил, почти как английское „th“.

– Еthли б мы th братом написали не пятый, а пятьдесят пятый такой раthказ, мы могли бы гордиться, – величаво сказал он.

<…> Конечно, я понимал, что это говорит очень добрый, очень пылкий и увлекающийся человек, и я ещё не знал, сколько людей будут меня потом ненавидеть только за эту фразу. Но, Боже мой!.. Как мне хотелось, чтобы это было правдой…»

Полагаю, что это и было правдой, хотя о доброжелательности АНа к начинающим ходили легенды. В данном случае смею утверждать, что, во-первых, Кубатиев очень талантлив, а во-вторых, уже тогда он, аспирант филфака МГУ, писал действительно профессиональнее ранних Стругацких. АН ещё не раз подчеркнет это в самых разных своих интервью 80-х годов. Время было такое – молодым прорываться было намного труднее, чем в оттепель. И получалось примерно, как с евреями в черте оседлости: чтобы выйти в большой мир, требовались и ум, и талант, и упорство, и конечно, навыки, ремесло. Они все тогда были такими юными профессионалами – эти первые «семинаристы», считавшие своими учителями АБС.

В письме брату АН пишет о девяти молодых участниках на первом заседании в ЦДЛ. Могу с уверенностью назвать семь фамилий: Бабенко, Гопман, Ковальчук, Покровский, Руденко, Кубатиев, Силецкий. Если кто-то подскажет двух оставшихся, буду признателен.

Второе, дошедшее до нас письменное свидетельство московской семинарской жизни – это не однажды опубликованная расшифровка исторического заседания 17 марта 1982 года, точнее специальной встречи с классиком – коллективного интервью, как назвал его Виталий Бабенко. Конечно, там было много вопросов: и по секретам мастерства, и по биографии АНа, и просто по мучившим кого-то загадкам, связанным с отдельными произведениями АБС, но главное, сам того не желая, АН сформулировал для молодых по существу программу лет на десять вперёд. Если бы кто-то ещё мог знать, какими будут эти десять лет…

Когда читаешь это интервью сегодня, невольно обращаешь внимание на упорство, с которым Борис Руденко дважды под разным соусом пытается вытянуть из АНа, а не писал ли он вместе с БНом какую-нибудь вещь, абсолютно не проходимую. И классик на голубом глазу дважды поклянётся, что не было такого. И это при том, что помимо «Града обреченного» уже написана в стол и «Хромая судьба». Говорю я об этом лишь для того, чтобы ещё раз напомнить, какое было время, какая допускалась степень откровенности. Из присутствующих на той встрече о «Граде» знали Войскунский, Гуревич, Биленкин, Подольный, из молодых – только Ковальчук и Бабенко. О «Хромой судьбе» – наверно, и того меньше.

Примерно тогда же АН давал интервью знаменитому ныне Виталию Третьякову, долгие годы возглавлявшему «Независимую газету», а тогда корреспонденту «Московских новостей». Он был талантливым журналистом и вопросики задавал, скажем прямо, провокационные для брежневских времен. Но АН – тертый калач, – держался молодцом, и вот вам ещё один уровень откровенности, сниженный уже до минимальной отметки:

«– В Советском Союзе сейчас работают около двухсот фантастов третьего поколения, если считать от Ивана Ефремова, пишущих на хорошем литературном уровне. Во всяком случае гораздо лучше, чем мы с братом, когда начинали. А ведь первая наша рукопись была опубликована сразу. Конечно, не все пишут одинаково хорошо. Но есть десятки имен, которые украсили бы собой любую литературу. Назову хотя бы И. Варшавского и А. Громову (ныне покойных), В. Савченко и К. Булычёва, Г. Прашкевича и Г. Альтова, Е. Войскунского… Кстати, на Западе не так уж много фантастов очень высокого класса. Я бы мог назвать лишь несколько имен писателей действительно замечательных: Урсула Ле Гуин, Курт Воннегут, Рэй Брэдбери, Кобо Абэ, Теодор Старджон, ну ещё двоих-троих.

– Но ведь там выхолит огромный поток фантастической литературы…

– О космических войнах и всяких чудовищах?.. Это не фантастика. Это аттракцион, перенесение в космос или будущее современных ужасов, войн – что наиболее печально – и прочей ерунды. Фантастика, как и любое иное явление культуры, должна отражать стремление человечества к миру, счастью, совершенству. Поэтому я и не люблю западной фантастики в её массе.

– Значит, не считая себя специалистом по будущему, вы именно в понимании будущего расходитесь с большинством западных фантастов?

– Это естественно. Я сын своего отца, своего времени, своего народа. Никогда не сомневался в правильности коммунистических идей, хотя я и не член партии. Я впитал их с детства. Позднее, во время учёбы и самостоятельно, я познакомился с другими философскими системами. Ни одна из них не удовлетворяет меня так, как коммунизм. Ну и, кроме того, я основываюсь на собственном восприятии жизни. В нашем обществе, несмотря на некоторые недостатки, я вижу то здоровое, святое, если хотите, что делает человека человеком. У нас считается неприличным не работать. А ведь коммунизм – это занятие для всех голов и для всех рук. Коммунизм не представляется мне розовым бытом и самоуспокоенностью. Его будут сотрясать проблемы, которые человек будет решать.

– Вы имеете возможность писать обо всем, что хотите?

– Я понимаю, чем вызван этот вопрос. Так вот, если говорят, что советские писатели пишут то, что им приказывают или заказывают, – это чепуха. Мы с братом по крайней мере пишем то, о чем хотим.

– Тем не менее литературные критики частенько высказываются отрицательно о произведениях Стругацких…

– Нас с братом чаще всего ругают за стиль, усложненность наших повестей. Я, в отличие от иных критиков, люблю многих писателей, противоположных мне по стилю, пишущих в реалистической манере. Люблю, ценю, глубоко уважаю Даниила Гранина, Фёдора Абрамова, Булата Окуджаву… Но лично для меня точка зрения домового (хотя домовых и не существует) на мир интереснее, чем точка зрения обычного жильца дома. А раз мне так интереснее, я так и пишу».

В этих ответах добрая половина неправды. Или как раз лучше сказать, что это половина – злая?

Итак, на семинарах, коих состоялось в Москве около сотни, АН был всего-то раз пять или шесть – не больше. Зато он частенько встречается с молодыми фантастами у себя дома или у них, в неформальной обстановке. Ковальчук становится при «генерале» Стругацком этаким адъютантом. Что любопытно, Миша был одним из немногих в своём поколении, кто называл АНа на «ты». А соавтор Ковальчука Володя Гопман удостоился чести принимать классика у себя на дне рождения 31 мая 1981 года.

Праздник вышел славный, удовольствие от общения получилось, вне всяких сомнений, взаимным. Не только молодые писатели – Боря Руденко, Володя Покровский, Виталий Бабенко чувствовали себя просто счастливыми. (АН – это был настоящий водопад шуток, воспоминаний, литературных анекдотов, эпизодов из армейского прошлого, реминисценций из японской литературы…) Но и сам мэтр не считал для себя вечер потерянным. Он искренне симпатизировал молодым. И был у него такой грех – любил он чувствовать себя знаменитым, почитаемым, обожаемым. Тем более что в прежние годы совсем не был избалован этим.

Интересный вышел разговор о переезде в Ленинград, запомнившийся всем, потому что ребята встревожились: как же так? Неужели осиротеем?

А решение было принято в апреле на семейном совете у АНа.

Ещё за месяц до этого АН писал в грустном письме Гене Прашкевичу в марте 1981-го:

«Борис, кажется, оправился от инфаркта, сегодня должен был отбыть из больницы в санаторий, ещё месяц – и, возможно, начнём снова встречаться для работы. Хотя где встречаться… Живу вчетвером с малышом в двухкомнатной, сам понимаешь, каково это. Но Бог милостив, что-нибудь придумаем. Главное, оба мы с Борисом уже старые больные клячи, в Доме творчества работать боязно – без жены, чтобы присматривала за здоровьем, насчёт возможных приступов и т. д.».

И вот семья признала, что нет для них ничего важнее совместной работы АБС, а возраст и здоровье делают регулярные поездки всё более утомительными. Честолюбивых замыслов, связанных с какой-то общественной карьерой, у АНа не было, а сентиментальные соображения тем более не мешали – Москва так и не стала для него родной за все эти годы.

Тогда же, в апреле, был найден и конкретный вариант квартиры – понятно, попросторнее московской – и Маша ездила в Ленинград квартиру эту смотреть и с тетей Адой советоваться.

Так что по состоянию дел на конец мая переезд был более чем реальным. Но, забегая чуть вперед, сообщим, что не впервые обсуждавшиеся планы переезда рухнули в очередной и, наверно, уже в последний раз довольно скоро.

15 июня БН пишет брату ещё с надеждой:

«Тут при слухе о твоем переезде все страшно оживились и начали строить планы. Я имею в виду собратьев по секции во главе с Евгением Павловичем. Я, правда, все их восторги сразу же охладил, сказавши, что всё это вилами по воде… Разумеется, мне не поверили. Представляю, какое разочарованное „У-у-у!“ сейчас раздастся!

А может, ты всё-таки потом соберешься с духом и займешься этим делом снова – не спеша, спокойненько, хладнокровно… Как врач советовал моему соседу по палате: „Половой акт? Да, можно… Но, знаете ли, так – спокойно, без эмоций…“ Съехаться бы надо. Это, понимаешь ли, объективная необходимость».

А через неделю, 22-го, АН, по существу, уже хоронит эту идею:

«Насчёт нашего переезда в Ленинград. Объективная-то она необходимость есть, да мне её не одолеть. Здоровье, братец, не то. А я понюхал здесь, чем это пахнет – контейнеры, упаковки, да там ещё ремонт, да здесь ещё бумаги грязные всякие, и жаждущие хари… Нет, не судьба».

И, заметьте, последний, но явно решающий аргумент – «жаждущие хари». Уехать – означало бы сдаться, уступить врагам и бросить на произвол судьбы талантливых молодых ребят, ну вот хотя бы этих, собравшихся на дне рождения у Володи Гопмана…

О чем ещё говорили в тот день? Ну, конечно, о закончившейся месяц назад «Аэлите». Это было значительное событие.

24 апреля АН улетел в Свердловск – принять участие в первом советском «коне» (конвенте). Собственно, тогда его ещё не называли коном – эта американская терминология появилась позже. А тогда просто СП РСФСР, Совет по фантастике и журнал «Уральский следопыт» учредили первую в стране литературную премию по фантастике и дали ей имя, позаимствованное у столь любимого Стругацкими Алексея Толстого – «Аэлита». О том, кому и как была вручена премия, хочется рассказать подробно, изложив исторические события со слов не только очевидца, но и главного организатора первой «Аэлиты» – Станислава Мешавкина.

Идея «Аэлиты» пробивалась долго и мучительно. Просто удивительно, что в те глухие годы её вообще разрешили провести. Ещё удивительнее, что удалось сделать премию и праздник фантастики ежегодными. В Москве этим занимался энергичный председатель Совета по фантастике Сергей Абрамов, в Свердловске – ещё более энергичный главный редактор журнала «Уральский следопыт» Станислав Мешавкин. Наконец, всё определилось: статус «Аэлиты», её первые лауреаты – Казанцев и братья Стругацкие. К сожалению, БН не смог приехать после инфаркта. Был только АН.

Гости съехались 24-го, поздно вечером. На другой день Мешавкин отправился в гостиницу с визитом вежливости. С обоими лауреатами до этого он не был лично знаком, хотя, естественно, знал, что их отношения трудно назвать дружескими. Ему предстояла нелёгкая роль. Беседа с Александром Петровичем носила преимущественно светский характер. Когда речь зашла о ресторане, он тактично намекнул, что даёт обед как лауреат, и, вынув бумажник, отсчитал купюры. Мешавкин, внутренне стыдясь, порадовался: у организаторов каждый рубль был на счету.

Поднялся этажом выше, к Стругацкому, сообщил о предложении Казанцева. АН отреагировал мгновенно:

– А когда я смогу дать обед? Ведь мы с Борисом тоже лауреаты?

Был такой нюанс: вручались две «Аэлиты» равного достоинства – так задумали. Но два званых обеда в программу, согласованную с обкомом, никак не вписывались. АН нахмурился:

– Так дело не пойдёт! Вы ставите меня в крайне нелепую ситуацию: Казанцев кормит меня обедом, а я его – нет!

Но тут же сам и нашёл выход:

– Значит, так. Прошу вас передать Александру Петровичу, что сегодняшний обед дают лауреатЫ, подчеркиваю, не один, а все трое. Сколько с меня причитается?

Делать нечего – Мешавкин опять поплёлся к Казанцеву. Тот не порадовался, конечно, но вынужден был признать справедливость доводов и сказал:

– Я только очень прошу вас быть хозяином стола и первым произнести тост. Вы же знаете экспансивность натуры Аркадия Натановича.

Мешавкин, если честно, тогда ещё не знал. Но уже догадывался, что обед предстоит веселый, если два писателя-москвича общаются только через посредника. А так хотелось праздника, ради которого потратили столько сил и времени. Неужели всё будет испорчено из-за борьбы самолюбий двух мэтров?

И вот, все в сборе, Мешавкин на председательском месте нервно повторяет про себя первые слова столь ответственного тоста, малейшая ошибка – и всё, конфликт, скандал! И не успевает Станислав даже привстать со стула, как поднимается рывком Стругацкий с рюмкой коньяка в руке, решительный и непоколебимый, как скала.

– Вы позволите?

В глазах Казанцева собачья тоска и укоризна: «Ну, что же вы? А я предупреждал…» Мешавкин готов был провалиться, но вместо этого просто кивнул. Воцарилась нереальная тишина.

– Я был тогда пацаном, – начал АН бархатным голосом, – но до сих пор помню, с каким нетерпением ждал звонка, а нередко и убегал с последнего урока, потому что в обед домой приносили с почтой «Пионерскую правду», а в ней – «Пылающий остров» с продолжением. Понимаете? Меня снедало нетерпение: что дальше, что дальше?

Тут АН блеснул своей памятью – приводил мельчайшие детали, а если вдруг забывал, поворачивался к Казанцеву, и тот растерянно и тихо подсказывал ему. Тоска во взоре Александра Петровича медленно сменялась почти детской радостью, и воздух над столом, казалось затвердевший от напряжения, вновь шелестел и позвякивал естественными звуками.

В эту самую минуту Мешавкин и понял до конца, кто такой Стругацкий. Все его с братом книги он давно знал почти наизусть. Теперь он узнал Стругацкого-человека. И они быстро стали друзьями. Перешли на «ты», и это была не фамильярность, а дружеская норма общения.

Если бы Мешавкин ещё знал тогда, на какие подлости способен Казанцев, сколько здоровья, сколько лет жизни украл он в самом буквальном смысле у АБС – наверное, он бы ещё выше оценил уникальное благородство АНа. А может, догадывался всё-таки? Да нет, судя по тону, воспоминаний даже одиннадцать лет спустя… Какая-то всеобщая радость примирения, какая-то «борьба самолюбий» – это ж надо было такое сказануть! У них была борьба за выживание, причём, с одной стороны, жертвы режима, а с другой – его исполнительные слуги, самодовольные безжалостные палачи (не говоря уже об очевидной разнице дарований). Нет, конечно, времена были тяжёлые, застойные. Страшненькие были времена. Всем и всё диктовал обком, а тому ЦК, но вряд ли именно ЦК потребовал поставить их рядом, на одну ступеньку – Казанцева и АБС – мелко это даже для обкома. Допускаю, что какая-нибудь местная или московская писательская сволочь из особо натасканных не позволила дать премию сомнительным АБС за полуантисоветскую повесть «Жук в муравейнике», не уравновесив эту премию такой же, выданной за вклад правоверному Казанцеву. Допускаю. Но вместе с тем чувствую и даже знаю, что и сам Мешавкин, и молодые фантасты, и тем более фэны не ведали, что творят… Но вернёмся в апрельский Свердловск 1981-го. В заключение своего тоста АН поднял рюмку за патриарха советской фантастики, а Казанцев в ответной речи поднатужился и сумел найти хвалебные слова о книгах АБС. Конечно, он следил за их творчеством – а как же иначе! – он эти книги всегда с лупой читал. Просто до этого либо отмалчивался, либо ядовитой слюной плевался, либо доносы строчил, а тут жизнь заставила – и выдал вполне вразумительные комплименты. Не моргнув глазом, заявил, что всегда приветствовал новую волну советской фантастики, и даже сына приплёл – морского офицера и поклонника Стругацких, давно мечтавшего о книге с автографом. И тогда АН вспомнил свою встречу с «патриархом» двадцать лет назад, на следующий день после полёта Гагарина, и решил не поскупиться на «что-нибудь из своего барахла» и подписал старику для сына какой-то сборник АБС. Никто не запомнил, какой именно.

На пресс-конференции оба лауреата были в ударе – коньяк и первая в СССР премия по фантастике сделали своё дело. Всё-таки приятно получить заслуженную награду и видеть сотни сверкающих восхищённых глаз. Это дорогого стоит, даже на пару с Казанцевым. Да чёрт с ним, в конце концов. Будем же выше этого! АБС умели быть выше всего.