Текст книги "Бабочка"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Путь к Гвиане

В шесть утра подъем. Заключенные приносят кофе, потом появляются четыре надзирателя. Сегодня они одеты в белое, пистолеты на ремнях. На их мундирах золотые пуговицы. На левом рукаве одного из них – три золотые полоски.

– Ссыльные, выходите по двое в коридор. Каждый найдет свой мешок: имена написаны на ярлыках. Возьмите мешок и отойдите к стене.

Через двадцать минут мы выстраиваемся в ряд, держа перед собой мешки.

– Раздеться, связать свои вещи в узел… Хорошо. Ты собери узлы и сложи их в камере… Оденьтесь. Наденьте нижнее белье, полосатые брюки и рубашку, носки и ботинки… Все одеты?

– Да, господин надзиратель.

– Шерстяную фуфайку тоже выньте из мешков – на случай дождя или холода. Мешки на левое плечо!.. Строем… по двое… за мной… шагом-арш!

Впереди идет надзиратель с нашивками, двое других – сбоку от него. Четвертый плетется позади. Наша маленькая группка выходит во двор. Через два часа восемьсот десять заключенных построены в ряды. Вызывают сорок человек, среди них меня, Деге и троих, пойманных после побега: Жюло, Глиани и Сантини. Эти сорок человек построены в ряды по десять. У каждой десятки свой надзиратель. Нет ни кандалов, ни наручников. На расстоянии трех метров от нас шагают десять полицейских, с ружьями наперевес. Большие ворота крепости растворяются, и наша группка медленно выходит. По мере удаления от крепости к нам присоединяются все новые и новые полицейские с ружьями наперевес. Неподалеку масса любопытных. Они пришли посмотреть на очередную партию каторжников. Со стороны одного из домов раздается слабый свист. Я поднимаю голову и вижу в окне свою жену Нент и друга Антуана Де Паула; жена Деге и его друг Антуан Гилти смотрят из другого окна. Деге их тоже заметил, и мы шагаем, не отрывая, насколько это возможно, взгляда от окон. Я вижу в последний раз свою жену и друга Антуана, который впоследствии погиб во время бомбежки. Никто не разговаривает – абсолютная тишина. Ни заключенные, ни надзиратели, ни публика не осмеливаются нарушить тишину этого момента: все понимают, что тысяча восемьсот человек навсегда прощаются с нормальной жизнью.

Поднимаемся на палубу. Нашу группу из сорока человек спускают в трюм, в клеть, со всех сторон окруженную решетками. Табличка. Я читаю: «Зал № 1, 40 человек особого сорта. Непрерывное пристальное наблюдение».

Каждый получает гамак. Крюков, на которые их можно повесить, более чем достаточно. Кто-то обнимает меня: это Жюло. Ему все это знакомо. Десять лет назад он проделал подобное путешествие. На него можно полагаться. Он говорит мне:

– Быстро иди сюда. Возьми свой мешок и положи его рядом с крюками, на которые повесишь гамак. Эти две фрамуги сегодня откроют, и здесь будет больше свежего воздуха.

Я познакомил его с Деге. Во время разговора к нам приблизился человек. Жюло преградил ему путь и сказал:

– Если хочешь живым добраться до каторги, не подходи к этому месту. Понял?

– Да, – ответил тот.

– А почему, знаешь?

– Да.

– А коли так, то испарись.

Человек убрался восвояси. Деге доволен подобной демонстрацией силы.

– С вами я смогу спать спокойно.

Жюло отвечает:

– С нами ты в большей безопасности, чем в вилле на берегу моря.

Путешествие длится восемнадцать дней. Однажды ночью всех будит крик. Одного парня находят мертвым, большой нож торчит меж его лопаток. Нож прошел снизу вверх, прорезав сукно гамака. Это был огромный нож, сантиметров двадцать длиной. Двадцать пять или тридцать надзирателей направили на нас свои ружья и кричат:

– Всем раздеться, и быстро!

Все раздеваются. Ясно, что будет обыск. Я кладу скальпель под правую пятку и сильнее опираюсь на левую ногу. Сталь вонзается в ногу, но скальпель надежно прикрыт. Четверо надзирателей ковыряются в ботинках и ворохах одежды. Перед тем, как войти, они оставили винтовки и заперли за собой двери, но снаружи за ними пристально следят, и дула винтовок все время направлены на нас.

– Кто тронется с места, пусть считает себя мертвым, – слышится голос главного надзирателя. Во время обыска обнаруживают три ножа, два заточенных гвоздя, штопор и золотую коробочку. Троих мужчин голыми выводят на палубу. Майор Берро, ответственный за транспорт, приходит в сопровождении двух врачей и капитана корабля. Когда надзиратели покинули клеть, все оделись, не ожидая приказа. Я снова спрятал скальпель.

Надзиратели отходят в конец палубы. Впереди них Берро, остальные устроились у лестницы.

– Это принадлежит ему.

Надзиратель подал нож, отобранный у заключенного.

– Верно, это мой нож.

– Хорошо, – говорит Берро. – Он проведет путешествие в камере над машинным отделением.

Владельцы гвоздей, штопора и ножа, тоже сознаются. Каждый из них, голый, поднимается по лестнице в сопровождении надзирателя. На полу остаются нож и золотая коробочка; они принадлежат молодому человеку. Ему 23–25 лет, рост около 1.80, атлетически сложен. Голубые глаза.

– Это принадлежит тебе, не так ли? – спрашивает надзиратель, протягивая золотую коробочку.

– Да, это мое.

– Что в ней? – спрашивает Берро, беря коробочку в руки.

– Триста фунтов стерлингов, двести долларов и два алмаза по пять каратов.

– Хорошо, посмотрим.

Он открывает коробочку. Майор окружен помощниками, ничего не видно, но слышен его голос:

– Точное твое имя?

– Сальвидиа Ромео.

– Итальянец?

– Да, господин.

– Ты будешь наказан не за коробочку, а за нож.

– Простите, но нож не принадлежит мне.

– Что ты говоришь? Но ведь мы обнаружили его в твоих ботинках, – говорит надзиратель.

– Повторяю, нож не принадлежит мне.

– Значит, я лгун?

– Нет, вы ошибаетесь.

– Кому же принадлежит нож? – спрашивает Берро. – Ведь кому-то же он принадлежит?

– Не мне, и все.

– Если не хочешь свариться в карцере над котлами, говори, чей нож.

– Не знаю.

– Ты смеешься надо мной? Находят нож в твоих ботинках, и ты не знаешь, чей он. За идиота меня считаешь! Либо он твой, либо ты знаешь чей. Отвечай!

– Он не мой, и я не могу сказать, кому он принадлежит. Я не доносчик. Разве у меня физиономия тюремщика?

– Надзиратель, наденьте на него наручники. Ты за это дорого заплатишь.

Двое командиров разговаривают друг с другом. Капитан корабля отдает приказ другому офицеру, и тот поднимается наверх. Через несколько минут появляется моряк – огромный бретонец – с деревянным ведром, полным морской воды, и веревкой величиной с кулак. Парня привязывают к последней ступеньке лестницы. Моряк смачивает веревку в воде и начинает бить, неторопливо и изо всех сил, по ягодицам и спине этого несчастного дьяволенка. Хлещет кровь, но он не издает ни стона. Крики протеста раздаются из нашей клети: «Убийцы! Сволочи! Подонки!» Угрожают открыть по нам огонь, но мы продолжаем шуметь и кричать. Вдруг раздается приказ: «Пар!»

Матросы откручивают вентиля, и в нас с силой ударяет струя пара. Менее чем через две минуты все растянулись на животах. Струи освобожденного пара проносятся на уровне груди. Нас охватил страх. Получившие ожоги боятся жаловаться. Все это продолжалось несколько минут, но успело всех порядком напугать.

– Ну, герои, думаю, вы поняли и будете благоразумнее? По малейшему поводу буду освобождать пар. Ясно? Встать!

Только трое получили настоящие ожоги. Их взяли в медпункт. Избитого возвратили к нам. Он погиб через шесть лет во время нашего с ним побега.

Восемнадцать дней – достаточный срок, чтобы получить полную информацию о каторжных работах. Все оказалось не так, как мы себе представляли. Жюло постарался рассказать нам все, что знал.

Мы узнали, например, что Сен-Лорин-Де-Марони – деревня, удаленная на 120 километров от моря и расположенная на реке Марони. Жюло объясняет:

– Тюрьма – центр каторги – находится в деревне. Здесь партию делят на группы. Ссыльных сразу отправляют в тюрьму Сен-Жан, которая находится на расстоянии 150 километров оттуда. Заключенных делят на три группы: самых опасных сразу сажают в камеры дисциплинарного отдела, где они будут находиться до отправки на острова Благословения. На островах они заперты до конца жизни. Острова удалены на 500 километров от Сен-Лорина и на 100 – от Кайенны. Самый большой из них – Сен-Жозеф, на котором находятся одиночные камеры каторжников; самый маленький – Чертов остров. Заключенных на Чертов остров посылают только в исключительных случаях. Там находятся в основном политические заключенные. За ними следуют менее опасные. Их оставляют в лагере Сен-Лорина, где они обрабатывают землю. В случае необходимости их посылают в самые трудные лагеря: Форстьер, Шервин, Каскад, Крик Рож и лагерь 42-го километра, прозванный «лагерем смерти». Затем идут обычные заключенные. Их оставляют в управлении, на кухне, они занимаются уборкой лагерной территории и помещений, а также работают плотниками, малярами, электриками и портными.

Итак, решающий момент – это момент прибытия: если нас поместят в камеры, значит, нет никакой надежды на побег. Один-единственный шанс: вскрыть себе живот или бедро, чтобы попасть в больницу и оттуда бежать. Надо стараться, всеми возможными путями, не попасть на острова. Существует и другая возможность: если корабль, который должен перевезти нас на острова, не готов к отплытию, можно предложить взятку санитару. Тот может за это сделать инъекцию терпентина в одну из конечностей или ввести волос, смоченный в моче, под кожу, чтобы вызвать воспаление, или дать подышать серой и сказать врачу, что у тебя 40 градусов. В эти дни ожидания надо любой ценой попасть в больницу.

Если нас оставят в лагерной казарме вместе с остальными, у нас будет время для действий. В таком случае не следует подыскивать себе занятие в самом лагере. Надо заплатить писарю и получить должность сборщика винограда, уборщика или рабочего в столярной мастерской свободного подрядчика. Выходя за пределы лагеря, можно наладить связь с бывшими заключенными, которые поселились в деревне, или с китайцами, и те подготовят наш побег. Надо остерегаться лагерей, которые окружают деревню. Там быстро дохнут. В некоторых лагерях никто не может выдержать больше трех месяцев. Заключенные работают там в непроходимой чаще, и каждый обязан нарубить минимум кубометр дров в день.

Жюло снабжал нас подробной информацией все время плавания. Он знает, что его сразу отправят в карцер. В своем патроне он держит маленький перочинный нож.

Сразу по прибытии он порежет себе бедро. Спускаясь с трапа, он упадет, и прямо с причала его отвезут в больницу. Точно так и случилось.

Сен-Лорин-де-Марони

Надзиратели отправляются сменить одежду. Они возвращаются по одному, одетые во все белое, на голове вместо берета – колониальная каска. Жюло говорит: «Прибываем». Фрамуги закрыты, и в трюме страшно жарко. Через иллюминаторы виднеется растительность. Мы в Марони. Вода мутная и грязная, на берегу – замечательный первобытный лес. Взлетают птицы, вспугнутые гудком парохода. Мы движемся очень медленно, и это позволяет нам многое разглядеть. Показываются первые деревянные хижины с оцинкованными крышами. Негры стоят на пороге хижин и смотрят на проплывающий корабль. Они не машут приветственно руками – для них это привычное зрелище. Три протяжных гудка возвещают о конце нашего пути. Затихает шум моторов.

Никто не разговаривает. Жюло вытаскивает нож и разрезает штанину по шву. Он поранит ногу на трапе – чтобы не осталось следов крови. Надзиратели открывают двери клети и выстраивают нас по трое. Мы – я, Жюло и Деге – в четвертой тройке. Подходим к трапу. Два часа пополудни, яркое солнце слепит глаза.

Мы начинаем спускаться с трапа. Улучив момент, я подхватил мешок Жюло, а тот, натянув кожу на бедре, одним махом отхватил семь-восемь сантиметров мяса. Затем он передает мне нож и берет из моих рук мешок. Где-то посредине трапа он падает и скатывается вниз. Его поднимают, видят, что он ранен, и посылают за носилками. Представление прошло точно по плану.

За нами с любопытством наблюдает разношерстная публика. Мулаты, индейцы, белые (наверно, бывшие каторжники), внимательно изучают каждого, кто спускается с трапа и становится за спиной товарища. Напротив этой толпы стоят надзиратели, хорошо одетые мужчины, женщины, дети – на головах у всех колониальные шляпы. Они тоже с любопытством взирают на нас. Когда нас набирается человек двести, мы трогаемся с места. Через десять минут подходим к высокой деревянной двери, на которой написано: «Тюрьма Сен-Лорин-де-Марони. Вместимость – 3000 человек».

Дверь отворяется, и мы входим внутрь группами по десять человек.

– Левой, правой, левой, правой, раз, два, раз, два…

На нас смотрят множество заключенных. Они взобрались на окна и на большие камни, чтобы лучше разглядеть новый транспорт.

Когда мы уже в центре двора, раздается крик: «Стоять! Опустить мешки! Раздача шляп!» Каждый получает соломенную шляпу. Это вещь нужная. Двое или трое уже успели получить солнечный удар. Тюремщик со знаками отличия взял в руки список, и мы с Деге переглядываемся. Мы думаем о словах Жюло. Вызывают Гито. Он идет, в сопровождении двух надзирателей. То же происходит с Сюзини и Гирсолем.

– Жюль Пеньярд!

– Жюль Пеньярд (Жюло) ранен, и отвезен в больницу.

– Хорошо. Это те, кто будет в заключении на островах.

Надзиратель продолжает:

– Слушайте внимательно. Каждый, чье имя я прочитаю, выйдет из ряда с мешком на плече и подойдет к желтой казарме № 1.

Деге, Карье и я оказываемся в шеренге у желтой казармы. Открывается дверь, и мы входим в прямоугольный зал длиной в двадцать метров. Посредине проход шириной в два метра. Справа и слева от прохода, во всю длину зала – железные колья. Между кольями и стеной протянуты полосы грубой материи – наши кровати; на каждой из них лежит одно одеяло. Каждый становится у выбранного им места. Кровати Деге, Пьеро-придурка, Сантори, Гранде и моя – рядом. Я иду в конец зала. Справа – душевая, слева – уборные, но воды нет. Мы прилепились к решеткам окон и следим за распределением тех, что прибыли после нас. Луи Деге, Пьеро-придурок и я отчаянно рады: нас поместили в общую казарму. В противном случае нам пришлось бы сидеть в камерах, как объяснил Жюло. Все довольны тем, что распределение кончилось до 5 часов вечера. Гранде говорит:

– Странно, в этой партии никого не вызывали по имени. Странно. Но, в сущности, это к лучшему.

Гранде в свое время обворовал кассу полиции и этим заставил смеяться всю Францию.

В тропиках нет ни вечерних, ни предрассветных сумерек. Переход от ночи ко дню и ото дня к ночи внезапен и совершается всегда в одно и то же время в течение всего года. Ночь начинается в 6.30 вечера, и точно в 6.30 двое старых заключенных приносят керосиновые коптилки и вешают их на крюк под потолком. Три четверти зала остается погруженным во мрак. В 7 часов вечера все уже спят. Мы умираем от жары. Нет ни капли воздуха, и мы раздеваемся до трусов. Я лежу между Деге и Пьеро-придурком. Мы перешептываемся, а потом засыпаем.

Когда раздается сирена на подъем, еще темно. Все встают, умываются и одеваются. Нам дают кофе и кусок хлеба. В стену вделана полка, на которую мы кладем хлеб и личные вещи. В девять входят два надзирателя и молодой заключенный, одетый в белую форму без полос. Надзиратели – корсиканцы и разговаривают с земляками на корсиканском наречии. По залу прогуливается санитар. Подойдя ко мне, он говорит:

– Все в порядке, Пэпи. Ты меня помнишь?

– Нет.

– Я Сьерро из Алжира. Мы встречались в Париже у Данетты.

– А, верно. Вспоминаю. Но ведь тебя сослали в 29 году, теперь 33, а ты все еще здесь?

– Да, отсюда так быстро не выбираются. Приходи на прием больных. А это кто?

– Это мой друг, Деге.

– Я и его запишу на прием. У тебя, Пэпи, дизентерия. А у тебя – приступ астмы. Увидимся на приеме в 11.00. Там поговорим.

Он продолжает свой путь, и кричит во весь голос: «Кто здесь болен?» Подходит к поднимающим руки, записывает их имена, а потом снова проходит мимо нас в сопровождении надзирателя – старого и сутулого:

– Бабочка, это мой начальник, надзиратель-санитар Бартилони. Господин Бартилони, эти двое – мои друзья, о которых я вам говорил.

– Хорошо, Сьерро, мы это уладим во время приема, положись на меня.

В 11 часов за нами приходят. Нас девять человек. Мы пересекаем двор, проходя мимо казарм. На одной из казарм, более новой и выкрашенной в белый цвет, красуется красный крест. Мы входим в зал ожидания, где уже сидят около шестидесяти человек.

Появляется Сьерро, одетый в халат с надписью «Врач», и приглашает нас в кабинет.

– Ты, ты и вон ты – войдите.

Мы входим. Сьерро разговаривает по-испански со стариком, которого я сразу узнаю: это Фернандез, убивший трех аргентинцев в парижском кафе «Мадрид». Сьерро отводит его в комнату, ведущую в зал, и обращается к нам:

– Пэпи, позволь мне обнять тебя. Буду рад услужить тебе и твоему другу. У вас есть деньги?

– Да.

– Дайте мне по пятьсот франков, и завтра вы будете лежать в больнице: ты из-за дизентерии, а ты, Деге, постучи ночью в дверь… Нет, пусть кто-то другой постучит и скажет, что Деге душит астма. Об остальном я позабочусь. Бабочка, прошу тебя лишь об одном: если захочешь уйти, предупреди меня вовремя. За сто франков в неделю вы сможете оставаться в больнице в течение месяца. Надо торопиться.

Фернандез, войдя в кабинет, на глазах у нас дает Сьерро 500 франков. Я тоже выхожу и возвращаюсь не с тысячей, а с 1500 франками. Но Сьерро отказывается взять лишние пятьсот франков.

– Я беру деньги для тюремщика, и не хочу ничего для себя. Ведь мы друзья, не так ли?

Назавтра я, Деге и Фернандез лежим в огромной больничной палате. Наш санитар – мужчина лет тридцати пяти по имени Шатель. Он получил указания относительно нас от Сьерро. При посещении врача он покажет результаты анализов, согласно которым я наполнен дизентерийными микробами. За десять минут до визита врача он подожжет серу и даст Деге подышать, накинув ему на голову полотенце. У Фернандеза опухла щека: он проколол ее изнутри и глубоко дышал в течение часа. Он делал это столь старательно, что опухшая щека полностью закрыла глаз. Больничная камера находится на первом этаже и в ней около семидесяти больных – в основном дизентерией. Я спрашиваю санитара о Жюло, и он отвечает:

– В здании напротив. Ты хочешь ему что-то передать?

– Да. Скажи ему, что Бабочка и Деге здесь, пусть подойдет к окну.

Санитар входит и выходит, когда ему вздумается. Ему достаточно легонько притронуться к двери, и араб открывает ее. Функция араба – прислуживать надзирателям. Справа и слева от двери сидят, положив ружья на колени, три надзирателя. Решетки на окнах сделаны из рельсов, и я сомневаюсь, удастся ли их распилить. Я усаживаюсь у окна.

Между нашим зданием и зданием, в котором находится Жюло – красивый сад. Жюло появляется в окне, у него в руках фанерная дощечка, на которой написано: «Браво!» Через час приходит санитар с письмом от Жюло. В нем написано: «Я пытаюсь перейти в вашу палату. Если мне не удастся, вы попытайтесь перебраться».

Случай в Белю, когда мы вместе пострадали, очень нас сблизил. Жюло прозвали «молотком». Он подъезжал среди белого дня на машине к ювелирному магазину. Мотор машины, за рулем которой сидел друг Жюло, оставался незаглушенным. «Молоток» быстро выходил из машины, вооруженный поленом, одним ударом разбивал витрину, набирал драгоценностей и возвращался в машину, которая тут же срывалась с места. На его счету были успешные налеты на ювелирные магазины в Лионе, Анже и Туре. Однажды, в три часа пополудни, он взломал витрину большого парижского магазина и набрал драгоценностей на три миллиона франков. Никогда он не рассказывал мне, каким образом его обнаружили. Его осудили на двадцать лет, но уже через четыре года он бежал. По возвращении в Париж он искал человека, который его прятал когда-то, потому что тот не перевел его сестре крупной суммы денег. Человек этот увидел его возле своего дома и донес в полицию; Жюло схватили и отправили на каторгу вместе с нами.

Мы находимся в больнице уже неделю. Вчера я дал Шателю 2000 франков – плату за недельное пребывание в больнице. Чтобы заслужить уважение, мы даем табак всем, у кого его нет. Деге сдружился с шестидесятилетним заключенным по имени Карора. По несколько раз в день Карора говорит, что если у Деге много денег и об этом пронюхают в деревне, то ему даже не стоит бежать, так как его все равно убьют из-за патрона. Деге передает мне содержание своих бесед с Каророй. Мое объяснение, что старик-неудачник, который сидит здесь больше двадцати лет, проходит мимо его ушей. Рассказы старика производят на него глубокое впечатление, и становится все труднее поддерживать в нем веру в себя и меня.

Я прошу Сьерро прислать ко мне Глиани. Назавтра Глиани в больнице, в палате без решеток. Как мне удастся передать ему патрон? Я говорю Шателю, что мне срочно надо переговорить с Глиани, и даю ему понять, что это подготовка к побегу. Он говорит, что может привести ко мне Глиани на пять минут, ровно в 12 часов дня. В это время меняется стража, и мы с Глиани сможем поговорить через окно.

Глиани в полдень появляется у моего окна, и я тут же кладу ему в ладонь патрон. Он стоит напротив меня и плачет. Через два дня я получил от него газету с завернутыми в нее пятью банкнотами по тысяче франков и письмо, в котором было одно слово: «Спасибо».

Газету передал мне Шатель, и он, разумеется, видел деньги. Он не сказал ни слова. Я хочу ему что-нибудь предложить, но он отказывается.

Я говорю:

– Мы собираемся бежать. Хочешь пойти с нами?

– Нет, Бабочка, у меня договор с другим человеком, и я не хочу бежать прежде, чем он освободится. Ты спешишь, потому что тебя собираются посадить под домашний арест, но здесь решетки и бежать будет непросто. Не жди помощи от меня. Я не хочу подвергать себя опасности сейчас. Тихонько подожду, пока освободится мой друг.

– Порядок, Шатель. Больше не будем об этом говорить.

– И все же я готов передавать тебе деньги и записки.

– Спасибо, Шатель.

Ночью была слышна стрельба из автоматов. Жюло «молоток» сбежал. Да поможет ему Бог, он был преданным другом. У него, наверно, появилась возможность, и он ее использовал. Через 15 лет, в 1948 году, я приехал на Гаити вместе с венесуэльским миллионером, чтобы вести переговоры о покупке права на организацию игр. При выходе из ночного бара, где мы пили шампанское, одна из девушек, черная, как уголь, но воспитанная в традициях провинциальной французской семьи, сказала мне:

– Моя бабка живет со старым французом, который сбежал из Кайенны; он живет с ней уже пятнадцать лет и все это время беспробудно пьет. Зовут его Жюль Марте[4]4
  Марте – молоток, топор (франц.).


[Закрыть].

Я мгновенно трезвею:

– Малышка, веди меня сейчас же к своей бабке.

Она что-то говорит на местном наречии водителю такси, и машина мчится на огромной скорости. Мы подъезжаем к залитому светом ночному бару. Я захожу в бар и покупаю бутылку прено, две бутылки шампанского и две бутылки местного рома. «Поехали». Мы оказываемся на берегу моря у домика, кажущегося игрушечным, с красной крышей. Волны почти достигают его порога. Девушка долго стучит в дверь, и появляется толстая негритянка с совершенно седыми волосами. На ней рубашка, спускающаяся до пят. Женщины о чем-то разговаривают, и, наконец, старуха обращается ко мне:

– Входи, господин, чувствуй себя как дома.

Керосиновая лампа освещает комнату, полную декоративных птиц и рыбок.

– Ты хочешь видеть Жюло? Вот он идет. Жюло, Жюло, кто-то хочет видеть тебя.

Подходит босой старик в пижаме с синими полосами, которая напомнила мне тюремную одежду.

– Что ты, Снежный Ком, кто может придти ко мне в такое время? Бабочка? Нет, не может быть!

Он обнимает меня и говорит:

– Подвинь сюда лампу, Снежный Ком, я хочу видеть его лицо. Да, это ты, дружище! Это и в самом деле ты! Добро пожаловать! Дом, немного денег, маленькая дочь моей жены – все твое, только попроси.

Мы пили прено, шампанское и ром, а Жюль время от времени напевал французские песни.

– И все же, мы их надули, а? Видишь, нет ничего лучше приключений. Я прошел через Колумбию, Панаму, Коста-Рику и Ямайку и примерно пятнадцать лет назад прибыл сюда. Я счастлив со Снежным Комом – лучшей женщиной, которую мужчина может желать. Когда ты едешь? Ты здесь надолго?

– Нет, на неделю.

– Что ты здесь делаешь?

– Я хочу перекупить игры в казино вместе с управляющим.

– Друг мой, я хотел бы, чтобы ты всю жизнь оставался рядом со мной, в этой стране, но очень прошу тебя не совершать сделки с президентом: он убьет тебя, когда дела пойдут.

– Спасибо за совет.

– А ты, Счежный Ком, приготовь нам пир, но настоящий – не для туристов, а для моего друга!

Потом я постараюсь рассказать об этом пире «не для туристов».

Итак, Жюло сбежал. А мы – я, Деге, и Фернандез – все еще ждем. Время от времени я украдкой проверяю решетки на окнах. Это настоящие рельсы, и с ними ничего не поделаешь. Остается дверь. Днем и ночью возле нее караулят три вооруженных надзирателя. После побега Жюло охрана усилилась, а врач стал менее приветлив.

Шатель появляется дважды в день – сделать инъекцию и смерить температуру. Проходит еще неделя, и я плачу 2000 франков. Деге говорит о чем угодно, но не о побеге. Вчера он заметил мой скальпель и сказал:

– Он все еще у тебя? Для чего ты его держишь?

Я ответил сердито:

– Чтобы спасти, если надо, твою и мою шкуру.

Фернандез не испанец, а аргентинец. Он хороший человек, настоящий искатель приключений, но и на него произвела впечатление болтовня старого Кароры. Однажды я подслушал его разговор с Деге:

– На островах, наверно, намного здоровее, не так жарко. Здесь запросто можно схватить дизентерию в уборной.

Каждый день из палаты выносят одного или двоих умерших от дизентерии. Странно, но все умирают после обеда или ужина. Никогда утром. Почему? Загадка природы.

Сегодня ночью я поспорил с Деге. Я сказал ему, что по ночам, входя в палату, араб иногда проявляет неосторожность, помогая тяжелобольным. Можно напасть на него и воспользоваться его одеждой (мы спим в одних рубашках и сандалиях). Одетый как араб, я без проблем выйду, вырву винтовку из рук одного из охранников, обезоружу остальных, втолкну их в палату и запру за ними дверь. Потом попытаемся спрыгнуть со стены больницы, выходящей на Марони и поплыть по течению. Что будет потом, посмотрим. У нас много денег, и мы сможем купить лодку и еду. Оба моих приятеля энергично противятся этому плану и даже критикуют его. Я чувствую, что у них душа в пятки ушла, и очень разочарован. Время идет. Мы здесь уже без двух дней три недели. В нашем распоряжении осталось десять-пятнадцать дней. Сегодняшнюю дату следует запомнить: 21 ноября 1933 года. В палате появился Жан Кложе, человек, которого пытались убить у парикмахера в Сен-Мартине. Его глаза закрыты, полны гноя, он почти слеп. Шатель уходит, и я приближаюсь к Кложе. Он быстро говорит мне, что остальных заключенных отправили на острова пятнадцать дней назад, а о нем забыли. Три дня назад его предупредил один из писарей, и он положил в глаза касторовые зерна. Глаза начали гноиться, и он попал сюда. Он говорит, что готов пойти на все, даже на убийство, лишь бы выбраться отсюда. У него три тысячи франков.

Я обрисовываю ему свой план побега. Он находит план хорошим, но считает, что для большей неожиданности нам следует выйти вдвоем и даже, если можно, втроем. Открутим ножки кроватей, каждый возьмет по ножке и нападем. По его словам, они не поверят в то, что мы будем стрелять, даже если у нас в руках будет ружье, и позовут на помощь надзирателей блока, из которого сбежал Жюло.