Текст книги "Бабочка"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Путешествие возобновляется

Через два дня мы отплываем. Не понимаю, как они об этом узнали, но на берегу появилось с дюжину девушек из баров. Были тут, разумеется, начальник Армии Спасения и все семейство Бовэн. Одна из девушек целует меня, и Маргарет со смехом говорит:

– Генри, ты уже успел обвенчаться? Это несерьезно!

– До свидания, нет, прощайте! Знайте, что вы навеки останетесь в наших сердцах.

В четыре часа пополудни мы отплываем, ведомые буксиром. Мы вышли из порта, смахивая непрошенные слезы и оглядываясь на людей, которые собрались на берегу и махали нам белыми платками. Отцепились от буксира и тут же атаковали первую из того миллиона волн, которые нам предстоит пересечь на нашем пути.

У нас два ножа – один у меня и один у Матурета. Топорик и кортик лежат возле Кложе. Мы почти уверены, что наши гости не вооружены, но все-таки решили, что во время путешествия спать будет только один из нас. Перед заходом солнца к нам присоединился учебный корабль и сопровождал нас в течение получаса. Потом салютовал и отправился своей дорогой.

– Как тебя звать?

– Леблонд.

– Из какой партии?

– 27-го года.

– Срок?

– Двадцать лет.

– А ты?

– Партия 29-го года, пятнадцать лет, бретонец.

– Бретонец, и не умеешь управлять лодкой?

– Нет.

– Меня зовут Дюфис. Я получил пожизненное заключение за дурацкое слово, которое сказал на суде. Иначе получил бы максимум десять лет. Партия 29-го года.

– А какое слово?

– Я убил свою жену утюгом. Один из присяжных спросил, почему я убил ее именно утюгом. Не знаю, какой черт меня дернул, но я сказал ему, что убил жену из-за морщин. За этот идиотизм – как утверждает мой адвокат – они и дали мне пожизненное заключение.

– Откуда вы бежали?

– Из лагеря Каскад, он в восьмидесяти километрах от Сен-Лорина. Бежать было нетрудно. Нас было пятеро…

– Как же – пятеро? А где двое остальных?

Замешательство. Кложе говорит:

– Все мы мужчины, парень, и, так как мы вместе, нам все полагается знать.

– Расскажу им все, – говорит бретонец. – Мы оставили лагерь впятером. Двое сказали, что они рыбаки. Они не заплатили за побег и утверждали, что их работа в лодке будет стоить всех денег. Только в пути мы поняли, что ни один из них ни черта не смыслит в мореплавании. Десятки раз мы чуть не тонули. Нас то и дело прибивало к берегу: сначала к Нидерландской Гвиане, потом к Британской и, наконец, к Тринидаду. На пути из Джорджтауна в Тринидад я убил того, что сказал, что он может быть капитаном корабля. Этот парень заслужил смерть – он обманул нас, не желая платить. Второй думал, что мы убьем и его; он оставил руль и прыгнул в воду при штормовой погоде. Мы управились сами. Лодка много раз наполнялась водой, мы натыкались на скалы и спаслись только чудом. Готов поклясться, что все это – правда.

– Это правда, – подтвердили двое остальных. – Мы все решили, что этого парня следует убить. А твое мнение, Бабочка?

– Мое положение не позволяет мне судить.

– Но что сделал бы ты на нашем месте? – заупрямился бретонец.

– Об этом надо подумать. Чтобы быть справедливым, надо было присутствовать в тот момент. Иначе трудно найти истину.

Кложе говорит:

– Я убил бы его, потому что такая ложь могла стоить жизни всем остальным.

– Хорошо, не будем об этом больше говорить. Мне кажется, страх до сих пор не оставил вас, и в море вы из-за отсутствия выбора, верно?

– Да, – ответили они хором.

– Здесь никто не дает выхода своему страху. Тот, кто боится, пусть заткнет глотку. Лодка у нас хорошая, она себя показала.

Мы курим и пьем кофе. Перед отплытием хорошо поели, следующий раз решили есть только утром.

Сегодня 9 декабря 1933 года. Побег начался сорок два дня назад в бронированной палате госпиталя Сен-Лорина. Я приобрел три ценные вещи: водонепроницаемые часы, купленные в Тринидаде, настоящий компас в двойной коробке и темные солнечные очки. Кложе и Матурет купили себе по фуражке с козырьком. Два дня проходят без происшествий, если не считать наших встреч с дельфинами. Их игра с нашей лодкой заставляет нас время от времени покрываться испариной. Трое дельфинов, например, строились в виде треугольника – один в голове и двое позади него, и с сумасшедшей скоростью неслись на нас. Достигая лодки, они ныряли, а потом всплывали, справа или слева. Был сильный ветер, и мы плыли на всех парусах, но они были намного проворнее нас. Эта игра, которая длилась часами, буквально сводила нас с ума. Малейшая ошибка в их расчетах – и они перевернули бы нас! Трое новеньких не сказали ни слова, но достаточно было видеть их перекошенные от страха лица! На четвертую ночь разыгрался ужасный шторм. Самое страшное было то, что волны шли с разных сторон и часто сталкивались. Никто не раскрыл рта, кроме Кложе, который время от времени кричал мне:

– Двигай, дружище! Оседлай эту, как и остальные!

– Берегись волны, которая идет из-за спины!

Это было редкостное зрелище: волны иногда приходили одновременно с трех сторон. Они клокотали и пенились. Лодка была наполнена водой, и пятеро с котелками и жестянками беспрестанно опорожняли лодку. Благодаря их стараниям, она ни разу не наполнилась больше чем на четверть, и серьезной опасности потонуть не возникало.

Когда шторм утихомирился, мы приветствовали солнце, которое светило вовсю. Прежде всего – кофе. Горячий кофе «Настелла» с молоком, крекинги, твердые, как камень, но очень вкусные, если окунуть их в кофе. Ночная схватка с бурей меня доконала и, несмотря на то, что ветер все еще силен и волны довольно высокие, я прошу Матурета сменить меня. Я хочу спать. Через десять минут Матурет сделал грубый просчет, и лодка на три четверти наполнилась водой. Все плывет: жестянки, печь, одеяла… Я подхожу к рулю – вода доходит мне до пояса – и успеваю в последний момент увернуться от новой волны, которая идет прямо на нас. Поворотом руля я вывожу лодку на хвост волны, и она с силой толкает нас на расстояние в двадцать метров. Все снова опорожняют лодку. Самый большой котелок у Матурета, с его помощью за один раз за борт выливается пятнадцать литров воды. Должен признать, что наши новички показали себя с неплохой стороны, а бретонец по собственной инициативе даже перекатил бочку с водой через борт, чтобы облегчить лодку.

Через два часа все просохло, но мы потеряли одеяла, примус, печь, мешки с углем, флакон с бензином и бочку с водой. Через некоторое время я обнаруживаю, что волны унесли мой чемодан, а также два плаща из трех. Буквально на самом краю лодки мы нашли две бутылки рома. Весь табак либо пропал, либо промок, а бумага исчезла вместе с коробками. Я говорю:

– Ребята, прежде всего глотнем немного хорошего рома, а потом откроем ящик с консервами и посмотрим, на что мы можем рассчитывать. Фруктовый сок? Хорошо. Коробки бисквитов. Опорожните одну – в ней будем разводить огонь. Консервы положим на край лодки, а из досок ящика разведем огонь. Опасность позади, но каждый должен вести себя как мужчина. С этого момента пусть никто не говорит: «Хочу пить», «Я голоден», «Мне хочется курить». Согласны?

– Да, Пэпи, согласны.

Ветер заметно ослабел, и это позволило нам заняться приготовлением супа из мясных консервов. Этим супом и солдатскими сухарями нам удалось утолить голод до завтрашнего утра. Приготовили немного зеленого чая, а в нетронутом влагой ящике обнаружили картонку с сигаретами. Здесь – 24 коробки по восемь сигарет в каждой. Пятеро моих спутников решают, что курить должен только я, чтобы не заснуть за рулем. Прошло шесть суток, но мне еще ни разу не удавалось поспать. Ночь, наконец, выдалась на редкость спокойной, и я проспал почти пять часов. В 10 часов ночи я проснулся. Тихо. Я нахожу ломоть хлеба из соевой муки и несколько копченых сосисок. Очень вкусно. Чай остыл, но это ничего. Я курю и жду, когда появится ветер. Полярная звезда светит вовсю, и только Южный Крест превосходит ее своей яркостью. Ясно видны Большая и Малая Медведицы. Нет ни облачка, и полная луна бродит среди звезд. Бретонец дрожит от холода. Он потерял свою фуфайку и спит в одной рубашке. Я дал ему свой плащ. Начинаем атаку на седьмой день.

– Мужики, Кюрасао недалеко. У меня впечатление, что мы здорово отклонились на север и потому теперь будем плыть только на запад. К Нидерландским Антильским островам мы не должны приближаться.

– Мы полагаемся на тебя, Бабочка, – сказал бретонец.

– Да, мы полагаемся на тебя, – повторяют они все хором. – Делай как находишь нужным.

– Спасибо за доверие.

Всю ночь мы ждем ветра, но только в 4 утра появляется бриз, который сдвигает нас с места. К утру бриз усиливается и на протяжении последующих тридцати шести часов он достаточно силен, чтобы двигать нас в нужном направлении и с достаточной скоростью. Волны не велики и не причиняют нам вреда.

Кюрасао

Чайки. Сначала мы услышали их крики – была ночь, а потом увидели и их самих, кружащих над лодкой. Одна из них опустилась на мачту, взмыла вверх и снова опустилась. Это продолжалось более трех часов – до появления первых лучей солнца. На горизонте не видно ничего, что говорило бы о близости суши. Откуда же, черт побери, взялись чайки? Мы все глаза проглядели, но так и не обнаружили ни одного, даже малейшего, признака суши. С заходом солнца поднимается полная луна, и ее тропический блеск больно режет глаза – во время шторма я потерял солнечные очки и фуражку с козырьком. В 8 часов вечера далеко на горизонте появляется черная полоска.

– Это суша, я в этом уверен, – говорю я первым.

– Да.

Все говорят, что и они видят черную полоску, которая должна быть сушей. Всю ночь я стою на вахте, направляя лодку ко все заостряющейся тени. Прибываем. Сильный ветер и послушные волны гонят нас к берегу. Нет никаких признаков, по которым мы могли бы угадать, что представляет из себя берег: скалы или песок. Я ничего не различаю, кроме цепочки огней, непрерывной вначале и беспорядочной вдалеке. Мы приближаемся, и я бросаю якорь в километре от берега. Паруса спущены и сложены, а нас качает из стороны в сторону. В таком неудобном, хотя и безопасном, положении мы могли подождать до утра, если бы вдруг не вырвало якорь. Мы поднимаем дополнительные паруса, но, несмотря на все мои усилия, волны гонят нас к скалам, и мы оказываемся от них в столь опасной близости, что я решаю поднять основной парус и мчаться к суше на всей скорости. В результате, мы застреваем между двумя скалами, а лодка распадается на части. Со следующей волной все прыгают в воду, чтобы добраться до берега – помятые, побитые, но живые. Больше всех пострадал Кложе – ему мешал гипс. На его лице и руках полно царапин, течет кровь. Остальные отделались легкими ушибами. Из моего уха, которое слегка «задело» за скалу, течет кровь.

Как бы там ни было, все мы живы и сидим на земле, не опасаясь волн. С восходом солнца я возвращаюсь к лодке, которая почти полностью погрузилась в воду. Компас застрял между досками задней скамьи, и мне с трудом удается вырвать его оттуда. Людей не видно. Мы смотрим туда, где были огни. Оказывается, это фонари, которые предупреждают рыбаков о приближении к опасному району. Мы бродим по берегу, но встречаем лишь громадные и суровые кактусы. Видим колодец и падаем возле него обессиленные, – каждому из нас по очереди приходится носить на себе Кложе. У колодца, который давно высох, лежат скелеты ослов и коз. Кругом ни души. Подходим к домику с распахнутой настежь дверью и кричим: «Алло! Алло!» Никого нет. На камине мы обнаруживаем кошель, в котором я нахожу флорены – голландские деньги. Значит, мы попали на голландскую территорию: Бонер, Кюрасао или Аруба. Из мешка мы ничего себе не берем.

Когда мы вышли, неожиданно дорогу нам преградил потрепанный форд.

– Вы французы?

– Да, господин.

– Садитесь, пожалуйста, в машину.

Трое усаживаются на заднем сиденье, и Кложе ложится на их колени. Мы с Матуретом сидим рядом с водителем.

– Сели на мель?

– Да.

– Кто-нибудь утонул?

– Нет.

– Откуда вы прибыли?

– Из Тринидада.

– А до этого?

– Из Французской Гвианы.

– Заключенные или ссыльные?

– Заключенные.

– Я доктор Наал, хозяин этого прибрежного участка. Это полуостров, принадлежащий Кюрасао. Его название – Остров Ослов. Здесь много коз и ослов, которые питаются колючками кактусов. Эти кактусы в народе прозвали «девушками Кюрасао».

В ответ я замечаю, что это отнюдь не комплимент для женщин Кюрасао.

Тучный человек заливается смехом, а форд в это время начинает чихать и задыхаться, словно больной астмой. Потом и совсем останавливается. Я киваю в сторону ослов:

– Если машина отказывается нас везти, ослы смогут взять ее на буксир.

– У меня в ящике есть упряжь, но попробуйте поймать парочку ослов и впрячь их. Это не так просто.

Хозяин машины поднимает крышку двигателя, сразу обнаруживает неисправность: оборвался провод в системе зажигания. Мы едем по ухабистой дороге и вскоре подъезжаем к белому шлагбауму, около которого стоят двое. Белый человек говорит по-голландски с очень чисто одетым негром, который время от времени поддакивает: «Йа, мастер, йа, мастер».

Мы выходим из машины и усаживаемся в тени на траве. Форд отъезжает, а негр разговаривает с нами на папьяменто[6]6
  Антильский жаргон – смесь английского, фламандского, французского и испанского языков.


[Закрыть]. Он сообщает нам, что очень боится нас, так как господин Наал, который поехал за полицией, предупредил его, что мы беглые воры. Этот бедный чернокожий дьяволенок не знает что делать, чтобы нам понравиться. Он готовит очень светлый кофе, который возвращает нам силы. После часа ожидания появляется грузовик, напоминающий «черного ворона» с шестью полицейскими, и открытая машина с тремя господами, среди которых и доктор Наал. Они выходят из машины, и один из них – низкорослый, с бритой головой, говорит:

– Я отвечаю за безопасность на острове Кюрасао. Мой долг – задержать вас. Со времени прибытия на остров, успели ли вы совершить какое-либо преступление, и если да – то какое именно?

– Господин, мы беглые каторжники. Мы прибыли из Тринидада, и наша лодка села на мель всего несколько часов назад. Я руководитель этой маленькой группы и могу подтвердить, что ни один из нас не совершил ни малейшего преступления.

Инспектор поворачивается к доктору Наалу и разговаривает с ним по-голландски. Они спорят. Появляется человек на велосипеде. Громко и скороговоркой он что-то объясняет инспектору.

– Господин Наал, почему вы сказали этому человеку, что мы воры?

– Мой работник, который следит за стадом ослов, видел вас входящими в его дом.

– Только потому, что мы вошли в дом – мы воры? Это глупо. Ничего, кроме воды, мы там не взяли. Но разве это кража?

– А кошелек с флоринами?

– Верно, я его открыл и при этом порвал веревку, но я хотел только посмотреть на деньги, чтобы знать, в какую страну мы попали. Кошелек со всеми деньгами я положил на место.

Инспектор пристально смотрит мне в глаза, а потом поворачивается к человеку, который приехал на велосипеде и строгим голосом что-то ему говорит, а затем просит сесть в его машину и отъезжает, прихватив еще двоих полицейских. К нам подходят Наал и еще один человек.

– Я хочу объяснить вам, – говорит Наал, – этот человек сказал мне, будто его кошелек пропал. Но инспектор уличил его во лжи. Мне очень жаль, но моей вины в этом нет.

Через четверть часа возвращается машина. Инспектор говорит нам:

– Вы сказали правду. Этот человек – низкий лгун. И за свою ложь он будет наказан.

Человека сажают в «черный ворон», и туда же поднимаются пятеро моих спутников. Мне инспектор предлагает сесть рядом с водителем. Мы едем по извилистой дороге и, наконец, въезжаем в город с типично голландским пейзажем. Бросается в глаза чистота и множество велосипедов на дороге. В полицейском участке мы попадаем в комнату, где в кресле сидит крупный блондин лет сорока. Инспектор представляет его нам:

– Перед вами – главный инспектор полиции Кюрасао. Господин инспектор, этот человек – руководитель группы из шести человек, которую мы задержали.

– Хорошо, инспектор. Добро пожаловать на Кюрасао. Как тебя звать?

– Генри.

– Итак, Генри, вам пришлось пережить очень неприятную минуту, но случай с кошельком доказывает, что вы честные люди. Я отведу для вас хорошо освещенную комнату с кроватями, где вы сможете отдохнуть. Ваше дело будет передано губернатору, который отдаст соответствующие распоряжения. Инспектор и я поддержим вас.

Он протягивает мне руку, и мы выходим. Во дворе доктор Наал извиняется передо мной и обещает свою помощь. Через час нас запирают в большом треугольном зале, в котором тринадцать кроватей, стол и табуретки. Через окно мы просим полицейского купить нам на доллары, привезенные из Тринидада, табак, бумагу и спички. Деньги он не берет, а его ответа мы не понимаем.

– У этого негра ум такой же черный, как и кожа, – говорит Кложе. – Мы так и останемся без табака.

Но вот открывается дверь, и входит маленький человечек в серой форме заключенного, с номером на груди, и говорит, обращаясь к нам:

– Сигареты?

– Табак, бумагу и спички.

Через несколько минут он возвращается, неся в руках все, о чем мы его просили, и еще кастрюлю, из которой доносится аппетитный запах шоколада или какао.

После обеда меня просят пройти в кабинет начальника полиции.

– Губернатор приказал разрешить вам свободно выходить во двор тюрьмы. Предупредите товарищей, чтобы не пытались бежать – это приведет к печальным последствиям для вас всех. Вы, как руководитель этой группы, сможете выходить в город ежедневно с десяти до двенадцати и с трех до пяти. Деньги у вас есть?

– Да – английские и французские.

– В город вы будете выходить в сопровождении полицейского.

– Что с нами будет?

– Думаю, мы попытаемся посадить вас по одному на танкеры из различных стран. На Кюрасао находится один из самых крупных в мире нефтеперегонных заводов, который обрабатывает венесуэльскую нефть, и каждый день к нам прибывает двадцать – двадцать пять танкеров из различных стран. Это для вас идеальное решение проблемы.

– В какие страны мы сможем попасть? В Панаму, Коста-Рику, Гватемалу, Никарагуа, Мексику, Канаду, Кубу, Соединенные Штаты или страны, в которых господствует английский закон?

– Нет, это невозможно. Европа тоже закрыта для вас. Будьте спокойны и предоставьте действовать нам. Мы постараемся помочь вам.

– Спасибо, инспектор.

Я подробно передаю наш разговор товарищам. Кложе, самый разговорчивый среди ребят, спрашивает меня:

– А что ты об этом думаешь, Бабочка?

– Пока не знаю. Боюсь, что все это – пустая болтовня, и нас хотят успокоить, чтобы мы не сбежали.

– Думаю, ты прав, – говорит Кложе.

Бретонец, однако, верит в великолепный план инспектора. Парень, который убил свою жену утюгом, и Леблонд также приходят в восторг от этого плана.

– А ты, Матурет?

Девятнадцатилетний парнишка, этот случайно осужденный неудачник с лицом нежным, как у женщины, произносит мягким голосом:

– Вы серьезно думаете, что эти полицейские с квадратными головами дадут каждому из нас поддельный паспорт? Я в этом сомневаюсь. В лучшем случае они закроют глаза на то, что мы тайно проникнем на танкер. И сделают они это только для того, чтобы избавиться от нас и от лишних забот. Я не верю их сказкам.

За покупками я выхожу очень редко. За неделю, что мы здесь, ничего не изменилось. Это начинает нервировать нас, и вот, в один из послеобеденных часов, появляются три священника в сопровождении полицейских. В камере, соседней с нашей, где сидит негр, осужденный за изнасилование, они задерживаются. Через довольно продолжительное время открывается дверь в нашу камеру, и входят священники, доктор Наал, начальник полиции и морской офицер в белом мундире.

– Монсиньор, это французы, – говорит по-французски начальник полиции. – Они ведут себя безупречно.

– Приветствую вас, дети мои. Присядем к столу – так нам будет удобнее беседовать.

Все присаживаются к столу. Приносят стул для священника.

– Большинство французов – католики. Кто из вас не католик?

Никто не поднимает руки. Я думаю, что священник в тюрьме меня однажды почти крестил, и потому я могу считать себя католиком.

– Друзья мои, я француз и меня зовут Ирене де Бруйан. Мои родители были гугенотами и бежали в Голландию во время правления Катерины Медичи, которая преследовала протестантов. Я, стало быть, француз и руковожу протестантской общиной Кюрасао. На острове протестантов больше, чем католиков, но католики очень богобоязненны и фанатичны. Как вы здесь себя чувствуете?

– Мы ждем танкеры, которые возьмут нас.

– Сколько из вас уже оставили Кюрасао?

– Пока ни один.

– Гм… Что скажете, инспектор? Можете отвечать по-французски, вы прекрасно владеете этим языком.

– Монсиньор, губернатор выдвинул это предложение, искренне желая помочь этим людям, но до сих пор ни один капитан корабля не согласился взять их на борт, поскольку у них нет паспортов.

– С этого и следовало бы начинать. А губернатор не может в виде исключения выдать им паспорта?

– Не знаю. Я никогда с ним об этом не говорил.

– Послезавтрашнюю мессу я посвящаю вам. Может быть, вы хотите прийти ко мне на исповедь? Я исповедую вас, и Бог простит вам все ваши прегрешения. Вы можете отпустить их завтра в три часа?

– Да.

– Я хочу, чтобы они приехали на такси или в специальной машине.

– Я лично буду сопровождать их, монсиньор, – говорит доктор Наал.

– Спасибо, сын мой. Дети мои, я не могу вам ничего обещать, кроме одного: с этого момента я постараюсь сделать для вас все, что в моих силах.

Видя, что Наал, а затем и бретонец целуют кольцо священника, мы делаем то же самое и провожаем его к машине, поджидающей во дворе.

Назавтра мы исповедуемся перед священником. Я последний.

– Итак, сын мой, начни с самого тяжелого своего преступления.

– Святой отец, меня не крестили, но священник во французской тюрьме сказал, что и некрещеный, я остаюсь сыном Божьим.

– Он был прав. Выйдем отсюда, и ты все мне расскажешь.

Я рассказываю ему о своей жизни. Долго и внимательно, не перебивая, слушает он меня. Часто берет мою руку в свою и заглядывает мне в глаза. Когда я рассказываю о вещах, в которых мне трудно сознаться, он опускает глаза, чтобы я чувствовал себя более свободно. У шестидесятилетнего священника по-детски чистые глаза. Его невинная и добрая душа действует на меня, как бальзам на рану. Тихим нежным голосом, все еще держа мою руку в своей, он говорит.

– Бог иногда заставляет своих детей страдать от зла человеческого для того, чтобы его избранник вышел из испытаний более сильным и благородным, чем прежде. Не испытай ты, сын мой, тех мук, что тебе пришлось вынести, ты не возвысился бы сегодня и не приблизился бы к пониманию Правды Божьей. Человеческие существа, что пытали тебя различными способами, сослужили тебе великую службу. Они пробудили в тебе нового человека, и если есть в тебе сегодня уважение, добро, милосердие, если в тебе достаточно сил, чтобы преодолеть все препятствия и стать человеком более возвышенным, то благодарить ты должен их. В таком человеке, как ты, нет места мести, желанию наказать каждого за зло, которое он тебе причинил. Твое назначение – спасать людей, а не наказывать их, даже если это справедливо. Бог был щедр к тебе. Он сказал тебе: «Помоги себе, и я помогу тебе». Он помог тебе во всем и даже позволил тебе спасти других и вывести их к свободе. Не думай, что ты совершил страшные преступления. Многие люди, занимающие очень высокое положение, совершили намного более тяжкие преступления, но у них не было возможности возвыситься с помощью наказания.

– Спасибо, святой отец. Вы подарили мне столько доброты, что ее хватит на всю жизнь. Я никогда этого не забуду.

Я поцеловал его руку.

– Ты снова отправишься в путь, сын мой, и снова на твоем пути будут опасности. Я хочу окрестить тебя перед этим. Что ты скажешь по этому поводу?

– Святой отец, позвольте мне остаться таким, какой я теперь. Отец вырастил меня без религии. У него золотое сердце. Когда умерла мать, он стал любить меня еще сильнее. Мне кажется, если я позволю себя окрестить, это будет изменой отцу. Позвольте мне пока остаться свободным, а я попробую написать и попросить его согласия на крещение.

– Я понимаю тебя, сын мой, и я уверен, что Бог с тобой. Я благословляю тебя и прошу Бога помочь тебе.

– В этой проповеди монсиньор Ирене де Бруйан говорил о самом себе, – сказал мне доктор Наал.

– Разумеется, господин. Что вы думаете теперь делать?

– Я попрошу губернатора повлиять на таможенные власти с тем, чтобы они дали мне возможность купить лодку, конфискованную у контрабандистов, по более низкой цене. Вы пойдете со мной и выберете самую удобную для вас лодку. Пища и одежда – это уже мелочи.

Со дня посещения нас священником, к нам постоянно приходят люди. Они усаживаются на скамье и обязательно что-нибудь кладут на одну из кроватей. В два часа пополудни обычно приходят бедные монахини с настоятельницей монастыря. Они хорошо владеют французским. И всегда приносят полные корзинки еды. Настоятельница довольно молода, ей меньше сорока. У нее голубые глаза и светлые брови. Она отправила в Голландию письмо с просьбой решить нашу проблему и не посылать нас снова в море. Много раз настоятельница просит рассказать ей и ее спутницам о наших приключениях. Если я забываю или умышленно упускаю какую-либо деталь, она останавливает меня: «Генри, не спеши так, ты пропустил рассказ про фазана… Почему ты сегодня не рассказываешь о муравьях? Это ведь очень важно – из-за них ты не заметил Бретонца в Маске».

Я видел лодку. Это настоящая яхта: восемь метров в длину, прочное днище, высокая мачта и отличные паруса. Она полностью оснащена, но на ней множество печатей таможенного управления. Аукцион начинается с 6000 флоринов (около тысячи долларов). После краткой, но убедительной речи доктора Наала, нам отдают ее за шесть тысяч и один флорин.

Через пять дней мы готовы к отплытию. Лодка заново выкрашена и оснащена. В водонепроницаемую ткань завернуты шесть чемоданов – на каждого по одному – с обувью и одеждой.