Текст книги "Бабочка"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

16 ноября 1934 года

За нашим приближением к берегу следят массы людей. Они с любопытством взирают на тех, кто отважился отправиться в столь далекое путешествие. Мы прибыли в воскресенье, и это послужит им дополнительным развлечением в день отдыха – здесь у них очень мало развлечений. Я слышу, как люди говорят:

– Раненый – это Бабочка. Вон тот – Кложе, а это Матурет.

В лагере выстраивают группами шестьсот человек перед казармой. Возле каждой группы стоят надзиратели. Я вижу Франсуа Сьерро. Облокотившись о подоконник, он смотрит на меня и плачет. Мы останавливаемся посреди лагеря. Офицер берет в руку мегафон:

– Ссыльные, вы можете убедиться в бесполезности побегов. Все страны задерживают вас и выдают Франции. Никому вы не нужны. Лучше вести себя хорошо здесь. Что ожидает эту пятерку? Суровое наказание: им придется сидеть на Сен-Жозефе, и весь остаток своего заключения они проведут под арестом на островах Благословения. Вот чего они добились своим побегом. Надеюсь, вы поняли. Надзиратели, отведите этих людей в дисциплинарный отсек.

Через несколько минут мы оказываемся в специальной камере дисциплинарного отсека. Сразу по прибытии я требую медицинской помощи: мои ноги снова опухли. Кложе говорит, что гипс причиняет ему боль в колене. Только бы перевели нас в больницу! Приходит Франсуа Сьерро со своим надзирателем.

– Вот санитар, – говорит надзиратель.

– Что слышно, Пэпи?

– Я болен, хочу пойти в больницу.

– Попытаюсь послать тебя туда, но после всего, что ты сделал, это почти невозможно.

Он массирует мою ногу, натирает ее мазью, проверяет состояние гипса Кложе и уходит. Нам не удалось поговорить из-за надзирателей, но его глаза выражали так много тепла, что я расчувствовался.

– Нет, ничего нельзя сделать, – сказал он мне назавтра, массируя ногу. – Хочешь перейти в общую камеру? Твою ногу связывают цепью на ночь?

– Да.

– Тогда тебе лучше перейти в общую камеру. Там тебя тоже прикуют цепью, но ты, по крайней мере, не будешь одинок. Быть в изоляции – страшное дело для тебя.

– Договорились.

Да, изоляция теперь для меня еще страшнее прежнего. Хуже всего то, что я не могу ходить.

Я снова на тропе разложения. Мне удалось на время от нее избавиться, и я порхал над морем навстречу счастью, навстречу радости быть человеком и навстречу мести. Я не должен забывать, что мне должна эта троица: Полин, «курицы» и обвинитель.

Теперь у меня одна цель: вылечить ногу. Я должен снова приобрести способность быстро ходить. Судить нас будут только через три месяца, а за три месяца может столько произойти… Один месяц пройдет, пока я начну ходить, месяц – на подготовку, а потом – спокойной ночи, господа! Курс – на Британский Гондурас. На этот раз меня не поймают.

Вчера, через три дня после нашего возвращения, меня перенесли в общую камеру. Здесь, в ожидании суда, сидят сорок человек. Одних обвиняют в воровстве, других в ограблении, третьих в убийстве. С 6 часов вечера до 6 часов утра нога каждого приковывается к общей железной балке длиной метров пятнадцать. В 6 утра с нас снимают железные цепи, и мы можем сидеть, гулять, играть в шашки. Приходят маленькими группками заключенные навестить меня и просят, чтобы я рассказал о своем побеге. Рассказ о том, что я по собственной воле оставил свое племя гуахирос, Лали и Зорайму, вызвал всеобщее возмущение.

– Что ты отправился искать, дружище? – спросил меня парижанин, который внимательно слушал меня. – Лифты? Кинотеатры? Электричество и высокое напряжение, которое питает электрический стул? А может быть, тебе хотелось искупаться в бассейне на Пляс Пигаль?

– Как же так, дружище? – продолжил вместо него араб. – У тебя две красотки, одна лучше другой, ты живешь голым на лоне природы среди симпатичных нудистов, жрешь, пьешь, охотишься; у тебя море, солнце, горячий песок и даже бесплатные жемчужины, и ты все это бросаешь, чтобы пойти, и куда, скажи мне? Для чего? Чтобы перебегать улицы, боясь быть раздавленным, платить за квартиру, портному, оплачивать счета за электричество, телефон, машину. Я тебя не понимаю, парень! Ты был в раю и по собственному желанию вернулся в ад. Я не в состоянии понять тебя. Но, как бы там ни было, добро пожаловать, и так как ты, наверно, собираешься начать все сначала, то полагайся на нашу помощь. Верно, друзья? Согласны?

Парни согласны, и я им всем благодарен. Я вернулся три недели назад. Они не прошли, а пролетели. Начинаю понемногу ходить по коридору, опираясь о трость. На прошлой неделе видел в больнице троих тюремщиков, на которых мы напали во время побега. Они очень рады нашему возвращению и надеются, что в один прекрасный день мы попадем в их руки. После нашего побега они были сурово наказаны: отменили их шестимесячные отпуска, которые они намеревались провести в Европе и лишили надбавки к зарплате в течение целого года. Излишне говорить, что наша встреча была не из дружеских.

Араб вел себя намного лучше. Он рассказал правду, не преувеличивая, и «забыл» лишь упомянуть роль Матурета. Судья настаивал на том, чтобы мы рассказали ему, кто дал нам лодку. Он смотрел на нас недобрым взглядом, когда мы рассказывали небылицы о том, как своими руками построили лодку и т. д.

– Тебя зовут «Бабочкой», и поверь мне, я постараюсь оборвать твои крылышки так, что ты не сможешь больше летать.

Боюсь, что он в состоянии это сделать. Более двух месяцев нужно ждать суда. Я жалею, что не положил в свой патрон несколько наконечников с отравленными стрелами. Будь они у меня, я бы выбрался из дисциплинарного отсека. С каждым днем хожу все лучше и лучше. Франсуа Сьерро массирует мои ноги, натирая их камфорным маслом.

В глазах заключенных мы выглядим героями. После того, как мы осмелились напасть на тюремщиков, нас считают отчаянными, готовыми на все. Среди этих людей, которые относятся к нам с огромным уважением, мы чувствуем себя в полной безопасности.

Араб и муравьи

В камере находятся две мрачные личности, которые ни с кем не разговаривают. Друг с другом они не расстаются и переговариваются так тихо, что расслышать их невозможно. Однажды я предлагаю одному из них американскую сигарету из пачки, которую мне дал Сьерро. Он благодарит меня, а потом спрашивает:

– Франсуа Сьерро – твой друг?

– Да, он мой лучший друг.

– Если наши дела будут плохи, перешлем тебе через него свое наследство.

– Какое наследство?

– Мы с другом решили, что, если нас казнят, мы отдадим тебе наши патроны, и это поможет тебе снова бежать.

– Вы полагаете, что вас приговорят к смертной казни?

– Это почти ясно, у нас мало шансов избежать ее.

– Если это так ясно, почему же вы находитесь в общей камере?

– Они боятся, что в одиночке мы покончим жизнь самоубийством.

– А что вы сделали?

– Отдали араба на съедение муравьям. Я рассказываю тебе об этом, потому что у них уже имеются доказательства. Они поймали нас на месте преступления.

– Где это случилось?

– На 42 километре, в лагере смерти, что за бухтой Спароян.

– Мы никогда не спрашивали ничьего мнения, – говорит его товарищ, но мне любопытно знать, что ты об этом думаешь.

– Как могу я решить, правы вы или нет, я должен знать всю историю, от «а» до «я».

– Хорошо, я расскажу тебе, – говорит тулузец. – Лагерь «42 километра» (он находится в сорока двух километрах от Сен-Лорина) расположен в лесу. Каждый заключенный должен нарубить по одному кубометру дерева в день. Вечером приходят надзиратели в сопровождении арабов-сторожей и проверяют, выполнил ли ты норму. После осмотра на дереве ставится красная, зеленая или желтая отметка. Они принимают работу только в случае, если срублено твердое дерево. Нам часто не удавалось выполнить норму, и тогда нас сажали на ночь в карцер, не давая ни есть, ни пить; а наутро, не накормив, возвращали к месту работы, где заставляли доделывать вчерашнюю норму вдобавок к сегодняшней.

Изо дня в день мы становились все слабее и, конечно, не могли выполнять норму. Поэтому к нам приставили не надзирателя, а сторожа-араба. Тот приходил с нами на тропинку, выбирал себе удобное местечко, присаживался и поигрывал кнутом, не переставая нас проклинать. Он ел и громко чавкал при этом, чтобы раздразнить наш аппетит. Короче, это было беспрерывной пыткой. У каждого из нас был патрон с тремя тысячами франков – на случай побега. Однажды мы решили подкупить араба и этим навредили себе еще больше. Его тактика была простой: за пятьдесят франков он позволял нам наворовать дров из вчерашней нормы – не все поленья оказывались мечеными – и мы дополняли ими сегодняшнюю норму. Таким образом он вытянул из нас две тысячи франков.

Когда мы начали выполнять норму, араба убрали. Будучи уверенными в том, что он на нас не донесет – уж слишком много денег он у нас выудил, – мы продолжали проделывать то же самое: разыскивали уже принятые поленья и пополняли ими норму. Но однажды, он пошел за нами следом и убедился в том, что мы продолжаем воровать. Он застал нас на месте преступления и заорал: «А! А! Ты красть всегда и не платить! Если ты не дашь мне пятьсот франков, я донести на тебя!»

Мы думали, что это пустая угроза, и платить отказались. Назавтра он вернулся: «Плати – или завтра будешь в карцере».

Мы снова отказались. После обеда он пришел к нам с тюремщиками. Это было что-то страшное, Бабочка!

Нас раздели и повели к месту, где мы воровали бревна, араб полосовал нас кнутом, а надзиратели заставили разобрать груду поленьев и бегом выполнить целую норму.

Эта коррида длилась двое суток. Все это время мы не ели и не пили. Часто падали с ног. Араб заставлял нас вставать пинками или ударами кнутом. Знаешь, как еще он заставлял нас встать? Он отрубал ветку с осиным гнездом и размахивал ею над нами. Мы с ума сходили от боли. Не стоит рассказывать о наших страданиях. Ты знаешь, как болит укус осы. Теперь представь себе пятьдесят или шестьдесят жал в твоем теле. В осиных гнездах часто оказывались красные мушки, а их укус еще страшнее.

Нас держали десять дней в карцере, на хлебе и воде. Я потерял левый глаз – в него впилось более десяти жал красных мушек, и когда нас вернули в лагерь, остальные заключенные решили помочь нам. Каждый из них давал нам по одному бревну твердого дерева. Это было почти полной нормой, и мы были спасены. Нам оставалось сделать всего одну норму на двоих. Хотя это нам тоже давалось с трудом, мы все же успевали. Силы понемногу возвращались к нам, мы хорошо питались, и нам пришла в голову мысль отомстить арабу. Однажды мы наткнулись на огромный муравейник с хищными муравьями, которые в этом момент были заняты тушей косули. Мы подкараулили араба, который совершал обход, оглушили его ударом топора и потащили к муравейнику. Толстыми веревками привязали его к дереву и потом нанесли несколько ударов. В рот запихали траву – чтобы не мог кричать. Муравьи не появлялись, и нам пришлось воткнуть в муравейник ветку, вытащить нескольких муравьев и посадить их на тело араба.

Через полчаса его атаковали уже тысячи муравьев. Ты когда-нибудь видел хищных муравьев, Бабочка!

– Нет, никогда. Я видел больших черных муравьев.

– Эти небольшие и красные, как кровь. Они отрывают маленькие кусочки мяса, и несут их в муравейник. Мы страдали от укусов ос, но представь себе муки, которые причинили ему муравьи, поедая его живьем. Агония продолжалась двое суток и еще утро. После двадцати четырех часов у него уже не было глаз. Я знаю, что мы были безжалостны, но как он издевался над нами. Ведь только чудом мы избежали смерти.

В кустарнике мы каждый день понемногу рыли яму – чтобы спрятать его останки, и один из тюремщиков видел нас за этим занятием.

Придя однажды на работу, мы отвязали араба, на котором все еще сидело множество муравьев, но от которого почти ничего не осталось, кроме скелета, и поволокли его по земле. Тут нам навстречу вышли трое арабов-сторожей и два надзирателя. Они спрятались в кустах и терпеливо ждали, когда мы приступим к погребению. Мы утверждали, что сначала убили его, и лишь потом отдали муравьям. Обвинительный акт опирается на выводы медицинской экспертизы, согласно которым на теле араба не было смертельных ран, и из чего следует, что мы отдали его муравьям живым.

Надзиратель-адвокат говорит, что мы сумеем спасти наши головы только в случае, если будет принята наша версия. Если же нет – нам их отрубят. Надежды очень мало. Поэтому мы выбрали тебя нашим наследником.

– Всем сердцем надеюсь не получить этого наследства.

Закуриваем. Я вижу их вопросительные взгляды.

– Хорошо, ребята, скажу вам свое мнение. Хорошо, что вы воздали ему сторицею. Если вам отрубят головы, думайте перед смертью об одном: вот мне отрубают голову, и это продлится тридцать секунд – с момента, когда меня привяжут к гильотине и до момента, когда нож коснется шеи. Его же агония длилась шестьдесят часов! Мы остаемся в выигрыше.

Довольные беседой, эти два несчастных существа отошли от меня и снова окунулись в молчание, которому они на минуту изменили.

Побег людоедов

– Где Деревянная Нога?

– Они его поджарили и сожрали.

И женским голосом:

– Кусочек жареного мальчика, но без перца, пожалуйста!

Мы с Кложе долго не могли понять смысла слов, которые доносились до нас почти каждую ночь.

Однажды один из заключенных, Мариус Ле-Чиотат, специалист по сейфам, узнав, что я был знаком с его отцом, объяснил мне, что означают эти ночные возгласы.

«Я замешан в грязную историю. Ты, наверное, слышал о «побеге людоедов». Так вот, я из той компании.

Мы бежали вшестером с 42-го километра. В побеге участвовали Деде и Жан Гравье – два брата из Лиона, итальянец из Марселя – Джузеппе, я, парень из Танжера с деревянным протезом и юноша двадцати трех лет, с которым инвалид жил как с женой. Мы вышли из Марони, но моря не достигли, и нас выбросило на берег Нидерландской Гвианы.

Ничего из снаряжения нам не удалось спасти. Мы оказались в густых зарослях, в которых бродили более суток. Мы разделились на три группы: Деде пошел с Жаном, я – с Джузеппе, а Деревянная Нога – со своим другом. Короче, мы пошли в разных направлениях, но через двенадцать дней Гравье и мы встретились почти там же, где и расстались. Со всех сторон мы оказались окружены непроходимыми зарослями, и тринадцать дней ничего не ели, если не считать нескольких корней и зеленых побегов. Голодные и обессиленные, мы с Джузеппе решили выбраться на берег и повесить высоко на дереве рубашку, чтобы нас заметил и подобрал первый же катер голландской береговой охраны. Братья Гравье должны были отправиться после нескольких часов отдыха на поиски двух остальных.

Через несколько часов они повстречали парня с деревянной ногой.

– Где твой друг?

– Я оставил его далеко отсюда, он не мог идти.

– Мерзавец, как же ты мог оставить его?

– Он просил меня вернуться.

Тут Деде увидел, что на единственной ноге этого человека – туфель этого парня.

– Ты, к тому же, оставил его босым! Поздравляю тебя! Ты выглядишь неплохо – не то, что мы! Ты ел, это ясно.

– Да, я нашел раненую обезьяну.

– Это хорошо, – сказал Деде, и встал, держа в руке нож.

Ему показалось, что он понял. За плечом безногого болтался и мешок юноши.

– Открой мешок. Что в нем?

Безногий открыл мешок, и Деде увидел кусок мяса.

– Что это?

– Мясо обезьяны.

– Сволочь, ты убил мальчика и съел его!

– Нет, Деде, клянусь тебе. Он умер от усталости, и я действительно съел немного мяса. Прости меня.

Последние слова он уже произносил с ножом в животе, а потом они развели костер и начали есть этого парня.

Джузеппе пришел в самый разгар пира. Его тоже пригласили, но он отказался: только что он ел на берегу раков и сырых рыб. Братья Гравье поедали парня, перемешивая угли деревянным протезом.

– Я был в это время на берегу моря, – продолжал Мариус, – а когда вернулся, трупа уже не было – они его куда-то оттащили. На золе, однако, я заметил кусочки мяса. Через три дня нас подобрала береговая охрана и вернула в Сен-Лорин-де-Марони».

Джузеппе не сумел удержать язык за зубами, и все заключенные в камере, и даже тюремщики, знали эту историю до мелочей. Я тебе ее рассказываю, потому что ее и так все знают. Отсюда эти крики, которые ты слышишь каждую ночь. Нас обвиняют в побеге, отягченном каннибализмом. К несчастью, чтобы защитить себя, я должен обвинить кого-то другого, но этого я сделать не могу.

Через месяц Джузеппе был убит ударом ножа в сердце. Мы даже не пытались узнать, кто это сделал.

За нами сейчас очень внимательно следят; обходы надзирателей совершаются почти беспрерывно.

Я уже свободно хожу (ноги побаливают лишь во время дождя) и готов к новым действиям. Но как? В этой камере нет окон – только большая решетка во всю ширину крыши. За неделю пристального наблюдения, я так и не обнаружил недостатков в системе охраны и впервые почти готов признать, что им удастся доставить меня на остров Сен-Жозеф.

Мне сказали, что это страшный остров. Его прозвали «Людоедом». И, кроме того, с этого острова за восемьдесят лет существования лагеря еще никому не удалось бежать.

Мне двадцать восемь лет, и следователь требует для меня пяти лет заключения. Трудно будет получить меньший срок. Но если так, то по отбытии заключения мне будет всего тридцать три года.

В патроне у меня еще много денег. Если я не сбегу, что кажется мне вполне вероятным после того, что я узнал о Сен-Жозефе, мне надо хоть заботиться о своем здоровье. Тяжело прожить пять лет в полной изоляции и не сойти с ума. С первого же дня нужно хорошо питаться и тренировать свой мозг. Только тогда я смогу покинуть изолятор здоровым человеком.

Я рассказываю Кложе о своих планах и чувствую, что он меня понимает. Через пятнадцать дней мы предстанем перед судом. Судя по слухам, председатель суда – человек суровый, но честный и не принимает на веру слова чиновников. Это хорошая новость.

Все трое мы договорились, что не будем брать защитника. Я выступлю в качестве защиты от имени всех троих

Суд

Сегодня суббота. Пять дней назад, в понедельник, начал работать суд. Заключенных, замешанных в историю с муравьями, судили целый день и обоих приговорили к смертной казни. Братья Гравье получили всего по пять лет (не было доказательства людоедства). За остальные убийства люди получили по четыре или пять лет.

7.30 утра. Председатель суда в военной колониальной форме входит в зал в сопровождении старого офицера-пехотинца и лейтенанта. Справа сидит надзиратель – капитан, который представляет обвинение.

– Дело Шарьера, Кложе и Матурета.

Мы стоим достаточно близко, чтобы рассмотреть председателя суда, убеленного сединами и с выжженным от солнца лицом. Ему лет сорок – сорок пять. Над великолепными черными глазами – пышные брови, а в его взгляде, который направлен на нас, нет ничего злодейского.

Офицер из управления обрушивается на нас с градом обвинений. Нейтрализацию надзирателей он квалифицирует как попытку убийства, а араб якобы только чудом уцелел после наших ударов. Он утверждает, что мы первыми из заключенных донесли позор Франции до столь отдаленных стран: «До Колумбии! Две с половиной тысячи километров, господин председатель, прошли эти люди. Тринидад, Кюрасао, Колумбия – все эти страны наверняка полны теперь лживых сведений о французской системе наказаний. Я требую двух отдельных и взаимонезаменимых приговоров: пяти лет за попытку убийства и трех лет за побег. Это – для Кложе и Шарьера. Для Матурета я требую трех лет за побег, так как, согласно выводам следствия, он в попытке убийства участия не принимал». Председатель:

– Расскажите суду о вашем путешествии.

Я рассказываю и «забываю», конечно, о приключениях в устье Марони и всем отрезке пути до Тринидада. Зато подробно описываю семейство Бовэн, цитирую начальника полиции Тринидада: «Мы не судим французское правосудие, но мы несогласны с высылкой заключенных в Гвиану, и поэтому мы вам поможем». Упоминаю Кюрасао, епископа Ирене де-Бруйан, случай с флоринами, Колумбию, – почему и как прибыли туда. Рассказываю о моей жизни среди индейцев. Председатель слушает, не прерывая. Он задает мне несколько дополнительных вопросов о жизни индейцев, порядках в колумбийских тюрьмах, особенно его интересует подземный карцер в Санта-Марте.

– Спасибо, ваш рассказ заинтересовал суд и прояснил несколько моментов. Перерыв пятнадцать минут. Я не вижу вашего защитника, где он?

– У нас нет защитника. Прошу мне разрешить защищать себя и своих товарищей.

– Пожалуйста, законом это не возбраняется.

– Спасибо.

Через четверть часа заседание возобновляется.

Председатель:

– Шарьер, суд разрешает тебе взять на себя свою защиту и защиту твоих товарищей. Мы лишим тебя этого права, если будешь вести себя непочтительно в отношении администрации.

– Прошу суд аннулировать обвинение в попытке убийства. Это обвинение нелогично, и я вам это докажу: в прошлом году мне было двадцать семь лет, а Кложе – тридцать. Мы только что прибыли из Франции и были полны сил. Наш рост метр семьдесят и метр семьдесят пять. Араба и надзирателей мы били ножками от наших кроватей. Ни один из четверых серьезно не пострадал, что говорит о том, что мы били их осторожно, с целью оглушить, и как можно меньше повредить им. Обвинитель забыл или не хотел сказать, что железные ножки были обернуты тряпками. Суд наверняка понимает, что способен сделать сильный человек, избивая другого даже прикладом винтовки по голове. Теперь, представьте себе, что мы могли сделать, имея в руках такое орудие, как железные ножки от кроватей. Хочу обратить внимание суда также на то, что ни один из четверых не был даже помещен в больницу.

Мы осуждены на пожизненное заключение, и побег для нас – меньшее преступление, чем для людей, осужденных на короткие сроки. В нашем возрасте очень трудно смириться с мыслью о том, что мы никогда больше не вернемся к нормальной жизни. Прошу суд учесть это.

Председатель суда перешептывается с помощниками, потом ударяет молоточком по столу.

– Подсудимые, встать!

Мы стоим прямо, ожидая приговора.

Председатель:

– Суд отклоняет обвинение в попытке убийства. За побег вы осуждаетесь на два года изоляции.

Мы говорим все вместе: «Спасибо, командир», а я добавляю: «Спасибо суду».

Присутствующие на заседании тюремщики не верят своим ушам. Все друзья, даже те, кто получил суровое наказание, от души поздравляют нас.

Приходит Франсуа Сьерро и обнимает меня. Он одурел от счастья.