Текст книги "Бабочка"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Попрощавшись со всеми, я беру Лали за руку. Она идет за мной, а Зорайма – по ее следам. Мы варим рыбу. Это настоящий пир. В соус я положил рака, и мы с наслаждением поедаем его нежное мясо.

Я получил зеркало, копировальную бумагу, пузырек клея, который я не просил, но который мне пригодится, несколько мягких карандашей, чернильницу с чернилами и кисточку. Я сажусь и вешаю зеркало на уровне своей груди. Рисунок тигра во всех деталях отражается в зеркале. Лали и Зорайма заинтересованно и с любопытством взирают на меня. Я обвожу на зеркале контуры тигра кисточкой и, чтобы чернила не текли, смешиваю их с клеем. Лали отправилась за вождем, а Зорайма взяла мои руки и положила их себе на грудь. Она так несчастна и влюблена, глаза ее так наполнены страстью и любовью, что я, сам не соображая, что делаю, овладеваю ею тут же на полу, посреди хижины. Она стонет, страстно обнимает меня и не хочет отпускать. Я медленно высвобождаюсь из ее объятий и иду искупаться в море, так как на моем теле полно песка. Она идет за мной, и мы моемся вместе. Я натираю ей спину, а она мои ноги и руки. Потом мы возвращаемся домой.

Лали, которая сидит на том месте, где мы раньше лежали, сразу понимает, что произошло. Она встает, обнимает меня за шею, нежно целует, потом за руку выводит сестру через мою дверь. Снаружи раздаются удары – это Лали, Зорайма и еще две женщины пытаются с помощью железного лома пробить дыру в стене. Я понимаю, что это будет четвертой дверью. Чтобы предотвратить разрушение всей стены, они перед каждым ударом смачивают ее водой. Через некоторое время дверь готова. Зорайма убирает мусор. С этого момента она может входить и выходить лишь через эту дверь. Моей дверью она больше пользоваться не будет.

Приходит вождь в сопровождении двух индейцев и брата, чья рана почти зажила. Я кладу зеркало на стол, поверх зеркала – прозрачную бумагу и карандашом начинаю перерисовывать голову тигра. Мягкий карандаш послушно следует контурам рисунка. И менее чем через полчаса готов рисунок – точная копия оригинала. Индейцы подходят по очереди, берут в руки рисунок и сравнивают его с изображением тигра на моей груди. Я укладываю Лали на стол, кладу ей на живот копирку, а поверх копирки – только что сделанный рисунок. Обвожу несколько контуров и изумлению присутствующих нет предела, когда они видят на животе Лали часть рисунка. Только теперь вождь понял, что все это делается ради него.

Индейцы на все реагируют очень естественно. Они либо довольны, либо недовольны, или радостны, или грустны, заинтересованы или безразличны. Их превосходство над нами, отягченными условностями цивилизации, чувствуется во всем. Если они кого-то делают членом своей семьи, то все, что есть у них, принадлежит ему, и если этот человек показывает, что они ему небезразличны, это их глубоко трогает. Длинные линии я решил провести бритвой, чтобы рисунок наметился уже при первичной татуировке. Потом я пройдусь по рисунку тремя иглами, воткнутыми в маленькую палочку.

Назавтра я принимаюсь за работу. Зато лежит на столе. Я скопировал рисунок на его теле, предварительно натертом высохшим гипсом. Копия получилась точной, и я даю ей обсохнуть. Вождь растянулся на столе, не произносит ни звука и не движется, чтобы не испортить рисунок, который я ему показал в зеркало. Провожу по линии бритвой и вытираю проступившую кровь. Повторяю все сначала, и рисунок сменяется тонкими красными линиями. Тогда я заливаю всю грудь синей тушью. Тушь схватывается только в тех местах, где я сделал глубокие надрезы. Через восемь дней Зато становится счастливым обладателем тигра с разинутой пастью, розовым языком, белыми зубами, носом, усами и черными глазами. Я доволен своим произведением: татуировка вождя лучше моей, у нее более живые оттенки. Когда спадают струпья, я делаю несколько дополнительных уколов. Зато заказывает у Зорийо шесть зеркал: по одному на каждую хижину и два для себя.

Недели и месяцы текут с удивительной быстротой. Сейчас апрель, и это уже четвертый месяц моего пребывания здесь. У меня отличное самочувствие. Я силен, мои ноги привыкли к ходьбе босиком, и я могу без устали шагать десятки и десятки километров, охотясь за гигантскими ящерицами. Да, я забыл рассказать, что после первого визита к колдуну, заказал у Зорийо йод, перекись водорода, вату, бинт, таблетки хинина и стоварсол. В больнице я видел заключенного с такой же язвой, как у колдуна. Шатель крошил таблетки стоварсола и сыпал порошок на рану. Я получил все, что заказал, да еще мазь, которую Зорийо принес по собственной инициативе. Я послал маленький деревянный нож колдуну, и он ответил мне, прислав большой нож. Пришлось приложить много усилий, чтобы он позволил лечить свою язву. После нескольких процедур рана стала вдвое меньше. Дальнейшее лечение он продолжил сам и однажды послал за мной, чтобы продемонстрировать абсолютно здоровую ногу.

Мои жены не оставляют меня ни на минуту одного. Когда Лали отправляется в море, со мной остается Зорайма. Когда в море выходит Зорайма, мы остаемся с Лали. У Зато родился сын. Почувствовав схватки, его жена отправилась на берег моря и скрылась от посторонних взглядов под большой скалой. Другая жена вождя приносила ей в огромной корзине пироги, пресную воду и папелон (бурый сахар в виде двухкилограммовых конусов).

Она родила примерно в 4 часа пополудни и к заходу солнца с криками бежала к деревне, подняв над головой младенца. Зато уже знает, что это сын. Будь это дочь, женщина не бежала бы, крича, с младенцем над головой, а шла бы тихо, неся его у груди. Лали объясняет мне все это при помощи жестов. Индианка приближается, потом останавливается и поднимает ребенка еще выше. Зато с криком протягивает руки, но не трогается с места. Она приближается еще на несколько шагов, поднимает опять ребенка в воздух, кричит и останавливается. Зато снова кричит и протягивает руки. Последние тридцать или сорок метров это повторяется пять или шесть раз. Зато так и не трогается с порога своей хижины. Он стоит у главной двери, а остальные выстроились справа и слева от него. Мать в последний раз останавливается в пяти или шести шагах от порога, поднимает ребенка и кричит. Тогда Зато, наконец, выходит вперед, берет ребенка, поднимает его, поворачивает на восток, три раза что-то выкрикивает и три раза поднимает младенца. Потом он перекладывает ребенка в правую руку так, что маленькое тельце пересекает его грудь по диагонали, а головка оказывается под мышкой. Не поворачиваясь, он входит в главную дверь. Следом за ним входят все присутствующие. Всю неделю, днем и вечером, перед хижиной Зато мужчины и женщины поливают землю, утаптывая ее ногами.

Так возникает большой круг красной глинистой земли. На следующий день на этом месте появляется шалаш из телячьей кожи. Я начинаю догадываться, что нас ожидает крупное пиршество. В шалаше, по меньшей мере, двадцать глиняных сосудов, наполненных любимым индейцами напитком. На земле – длинные камни, а вокруг них разложены сухие зеленые сучья, гора которых растет день ото дня. Здесь есть и стволы, прибитые к берегу морем. Они сухие, белые и гладкие. К камням приставлены две деревянные вилы одинаковой высоты: это основание огромного вертела. Неподалеку уже приготовились к своей участи четыре перевернутые черепахи, около тридцати живых ящериц со связанными (чтобы не сбежали), лапками и две овцы. Тут же около двух тысяч черепашьих яиц.

Однажды утром прибывает пятнадцать всадников-индейцев с ожерельями вокруг шеи, в больших соломенных шляпах, с набедренными повязками и жилетами из высушенной кожи. У каждого за поясом огромный кинжал, а у двоих в руках еще двуствольные охотничьи ружья. У вождя – автоматическая винтовка и патронташ. У них отличные лошади – низкорослые, но очень горячие, с серыми пятнами. За спиной, на крупе лошади, они держат пачки высушенной травы. Еще издали они предупредили о своем приближении выстрелами из ружей и через несколько минут уже были рядом с нами. Их вождь – копия Зато, но в повзрослевшем варианте. Сойдя с лошади, он подошел к Зато, и они, как это принято, обменялись прикосновениями.

Зато вошел в дом и вернулся с индейцем, который нес в руках младенца. Индеец показывает всем ребенка, а потом проделывает с ним то же, что и Зато: поворачивает его на восток, где всходит солнце, прячет под мышкой и входит в дом. Тогда все всадники спрыгивают с лошадей и привязывают их на некотором расстоянии от дома. Торбы с травой они вешают на шеи лошадей. К обеду на огромной телеге, в которую впряжены четыре коня, прибывают индианки. Правит лошадьми Зорийо. В телеге не меньше двадцати молодых индианок и семеро детей. Меня представили всем всадникам, начиная с вождя. Зато обращает мое внимание на мизинец его левой ноги, который загибается над соседним пальцем. То же самое у его брата и только что прибывшего вождя. Потом Зато показывает одинаковые родимые пятна на руках у всех троих. Все восхищаются татуировкой Зато и больше всего – головой тигра. У всех прибывших индианок на теле и лицах разноцветные рисунки. Лали надевает на шеи некоторых из них коралловые ожерелья, остальным дает жемчужины. Среди индианок одна особенно выделяется своим ростом и красотой. У нее профиль итальянки, иссиня-черные волосы, большие зеленые глаза, длинные ресницы и разукрашенные брови. Мраморная грудь ее еще только собирается расцвести. Лали знакомит меня с ней, а потом тащит в дом ее, Зорайму и еще одну, очень молодую индианку, которая несет в руках ткани и кисточки. Индианки собираются рисовать женщин моей деревни. Руки красивой индианки выводят на холсте изображение Лали и Зораймы. Кисточка сделана из кусочка дерева и небольшого количества шерсти на конце его, который девушка макает в различные краски. Я беру в руки кисть и рисую на теле Лали два цветка, которые начинаются у пупка и кончаются у основания грудей. Теперь она напоминает цветок с полураскрывшимся бутоном. Трое остальных хотят, чтобы я и на них нарисовал то же самое. Я спрашиваю Зорийо. Он говорит, что я могу рисовать на них, что мне угодно! Более двух часов подряд я разукрашиваю груди индианок. Зорайма требует точно такого же рисунка, как у Лали.

Тем временем индейцы успели поджарить на вертеле овец и двух черепах, чье мясо здорово напоминает говядину.

Я сижу в шалаше рядом с Зато. Мужчины едят по одну сторону стола, а женщины – по другую. На мужскую сторону заходят лишь подавальщицы. Торжество заканчивается поздно ночью неким подобием танца. Индеец играет на деревянной свирели, издающей однотонные, но приятные звуки, и при этом ударяет по двум тамбуринам, сделанным из овечьей кожи. Многие индейцы и индианки напились допьяна, но все заканчивается благополучно. Верхом на осле приезжает колдун, и все тут же замечают розовый рубец на месте, где была всем знакомая язва. Все поражены, но только я и Зорийо знаем, в чем дело.

Зорийо объясняет мне, что прибывший сюда вождь не брат, а отец Зато и что зовут его Хусто (это означает «справедливый»). Он судья племени гуахирос. Когда возникают споры с соседним племенем йапус, все собираются, чтобы решить, начать ли войну или уладить конфликт мирным путем. Если индейца убивает представитель другого племени, обычно договариваются, что убийца должен выплатить компенсацию за убитого. Иногда величина откупа доходит до двухсот голов скота – у индейцев, живущих у подножия гор, большие стада. К несчастью, они ничего не знают о прививках, и потому скот тысячами гибнет во время эпидемий. Зорийо говорит, что, с одной стороны, это совсем неплохо. Иначе у них было бы слишком много скота. Колумбия и Венесуэла запрещают продажу этого скота на своих территориях (из опасения перед болезнями), и он должен оставаться на индейской территории. Но все-таки многие стада контрабандным путем переправляются через горы. Хусто просит меня через Зорийо навестить его в деревне. Он предлагает мне прийти вместе с Лали и Зораймой и обещает дать нам отдельную хижину. При этом он просит только не забыть захватить с собой все, что нужно для татуирования – ему тоже хочется иметь голову тигра на груди. Он протягивает мне полоску кожи, которая оборачивает его запястье. По словам Зорийо, это важный жест, который означает, что он мой друг и не сможет отказать ни в одной моей просьбе. Он спрашивает, хочу ли я коня; и я отвечаю, что хочу, но не смогу его прокормить, так как у нас почти нет травы. Он говорит, что Лали и Зорайма могут, когда это понадобится, отвозить коня туда, где есть высокая и хорошая трава.

Я использую затянувшийся визит Зорийо, чтобы рассказать ему о своем желании отправиться в Венесуэлу или Колумбию. Он предостерегает меня и говорит, что первые тридцать километров после границы очень опасны. Согласно информации, полученной им от контрабандистов, венесуэльский берег опаснее колумбийского. Он сможет проводить меня почти до Санта-Марты, поскольку уже не раз проделывал этот путь. По его мнению, Колумбия все-таки предпочтительней. Он согласен, что мне необходимо приобрести новый словарь или учебник испанского языка с наиболее употребительными выражениями. Если я научусь немного бормотать на этом языке, это сможет сослужить мне хорошую службу. Мы договорились с Зорийо, что он принесет мне книги, точную карту, и постарается продать жемчужины за колумбийские деньги. Зорийо объяснил мне, что индейцы, начиная с вождя, могут только поддержать мое решение уйти, так как это моя воля. Они будут сожалеть об этом, но сочтут желание вернуться к своим соплеменникам естественным. Вот с Зораймой и с Лали дело хуже. Обе они, и особенно Лали, способны уложить меня выстрелом из ружья. При этом Зорийо сообщил мне неожиданную новость: Зорайма беременна. Я не знал этого.

Празднество благополучно завершилось, и все разошлись. Я получил замечательного пятнистого коня с длинным хвостом, доходящим почти до земли, и серо-платиновой гривой. Колдун зовет меня к себе и рассказывает, что Лали и Зорайма спрашивали его совета, можно ли накормить коня осколками стекла, чтобы он подох. Он наказал им не делать этого, так как мне будто бы покровительствует один из индейских богов, и осколки стекла из брюха лошади перейдут в их собственные животы. Он добавил, что, хотя в настоящий момент лошади опасность не угрожает, я все-таки должен остерегаться и не нужно даже намеком показывать им, что намерен их покинуть.

Прошло шесть месяцев, и я тороплюсь покинуть это место. Однажды я застал Лали и Зорайму склоненными над картой и пытающимися разгадать смысл рисунков. Больше всего их тревожат четыре стрелки, которые указывают на север, юг, запад и восток. Они совершенно сбиты с толку, но догадываются, что это очень важный клочок бумаги.

Живот Зораймы продолжает разбухать. Лали ей завидует и заставляет меня удовлетворять ее желание в любое время дня и ночи. Зорайма тоже хочет частой любви, но, на мое счастье, только ночью.

Я вместе с Лали и Зораймой наконец навестил Хусто, отца Зато. Для татуировки я использовал рисунок тигра, который, к своей радости, догадался сохранить. Татуировка была готова через шесть дней – струпья спали быстрее обычного, благодаря извести, которую я добавил в воду для промывки порезов. Хусто несказанно рад и по нескольку раз в день смотрится в зеркало. Пришел Зорийо и с моего согласия доверил Хусто мои планы, так как я для продолжения путешествия хотел обменять лошадь. Серые пятнистые лошади гуахирос не встречаются в Колумбии, а у Хусто имеются три гнедые колумбийские лошади. Как только Хусто слышит об этом, он посылает за лошадьми. Я выбираю самую спокойную на вид лошадь, а Хусто дает мне в придачу седло, упряжь и металлическую уздечку – индейцы ездят без седел и уздечки делают из дерева. Снарядив меня всем этим, Хусто подает мне кожаные вожжи, а Зорийо – тридцать девять золотых монет – по сто пезо каждая. Эти деньги Зорийо должен сберечь и дать их мне в тот день, когда я оставлю деревню. Хусто хочет подарить мне также свой «винчестер», но я отказываюсь принять такой дорогой подарок. Зорийо согласен со мной и говорит, что ни в коем случае нельзя входить в Колумбию вооруженным. Тогда Хусто дает мне две длинные и тонкие стрелы, завернутые в вату и вложенные в кожаный чехол. Наконечники этих стрел покрыты сильно действующим и редким ядом. Они тоже будут храниться у Зорийо до моего отъезда. Я не знаю, как отблагодарить Хусто, а он говорит, что впервые в жизни видит настоящего белого мужчину. Прежде он ко всем белым относился как к врагам, но теперь будет их любить и постарается познакомиться с такими людьми, как я.

Он предложил мне подумать перед тем, как отправиться в долгий и неизвестный путь, на котором я несомненно встречу врагов, тогда как здесь все – мои друзья. Он и Зато будут заботиться о Лали и Зорайме, а для сына Зораймы всегда найдется место в его племени, если, разумеется, это будет сын.

– Я бы не хотел, чтобы ты ушел. Останься, и я дам тебе в жены красивую индианку, с которой ты познакомился во время праздника. Она девственница и любит тебя. Сможешь остаться у меня. Получишь большую хижину и сколько пожелаешь скота.

Я оставляю этого замечательного человека и возвращаюсь в свою деревню. Лали сидит за моей спиной на гнедой лошади и всю дорогу не раскрывает рта, хотя поранила бедра о седло. Зорайма сидит за спиной индейца. Ночью прохладно, и я укутываю Лали в куртку из овечьей кожи, которую мне подарил Хусто. Она позволяет себя закутать, не произнося ни звука и не делая никаких движений. Конь скачет, но она не держится за мою талию, чтобы сохранить равновесие. По прибытии в деревню я отправляюсь приветствовать Зато, а она скачет дальше, привязывает коня к дому, вешает ему на шею мешок с сеном, но даже не думает его расседлать.

После разговора с Зато, я возвращаюсь домой и ложусь спать.

Когда индейцы, а особенно индианки, печальны, их лица совершенно неподвижны, и глаза полны тоски. Они стонут, но не плачут. Я подвинулся и нечаянно надавил на живот Зораймы, причинив ей боль, от которой она вскрикнула. Я встал и из опасения еще раз сделать ей больно, перелег в другой гамак. Этот гамак висит очень низко, и я чувствую, что меня кто-то касается. Притворяюсь спящим. Лали сидит на пне и, не отрываясь, смотрит на меня. Через минуту я ощущаю и присутствие Зораймы: она, как обычно, растирает свое тело толчеными апельсиновыми цветками. Эти цветы иногда привозит в деревню одна индианка. Проснувшись, я застаю их сидящими в той же позе. Солнце взошло; уже почти восемь часов. Я веду их на берег и растягиваюсь на сухом песке. Лали и Зорайма сидят. Я ласкаю живот и груди Зораймы, но она застыла, как мраморная статуя. Я укладываю Лали и целую ее, но ее губы сжаты. Я чувствую глубокую печаль, но не могу придумать ничего лучше, чем ласки и поцелуи. Они не говорят ни слова. Мысль о том, что с ними будет, когда я их оставлю, заставляет меня почувствовать еще большую печаль. Лали чуть ли не силой заставляет меня переспать с ней и отдается мне с каким-то отчаянием. Мне ясно: она хочет забеременеть.

И Лали, и Зорайма готовят мне еду каждый день, но сами ничего не едят. Вот уже три дня они ничего не ели. Я оседлал коня и отправился к колдуну, не предупредив его об этом. По дороге я понял свою ошибку и вместо того, чтобы прямо зайти к колдуну, начал делать круги на лошади на расстоянии около двухсот метров от его хижины. Он заметил меня и предложил зайти. Я объяснил ему, как смог, что Лали и Зорайма не едят. Он дал мне орех, который наказал положить в питьевую воду и давать сестрам. Я вернулся и положил орех в большой сосуд. Они много раз пили из этого сосуда, но к еде не притрагивались. Лали не выходит в море за жемчужницами. На четвертый день голодовки она поплыла в море без лодки и вернулась с тремя жемчужинами, которые заставила меня съесть. Их немое отчаяние так действует на меня, что и я перестаю есть. Так продолжается шесть дней. Лали лежит, у нее температура. За эти дни она высосала только несколько лимонов. Зорайма ест один раз в день. Я не знаю, что делать. Сижу возле Лали. Она лежит в гамаке, который я сложил вдвое, чтобы он служил и матрацем, неподвижно уставившись в потолок. Я смотрю на нее, на Зорайму и ее живот и, не знаю почему, начинаю рыдать. Не знаю, кого я жалею их, а может быть, самого себя? Я плачу, и крупные слезы текут по моим щекам. Зорайма видит их и начинает стонать; Лали поворачивает голову, вскакивает и усаживается мне на колени, тоже тихо постанывая. Она целует и гладит меня. Зорайма положила руку на мое плечо, а Лали вдруг сквозь стоны начинает говорить. Зорайма отвечает ей. Потом обе они выходят, и я слышу, как они запрягают коня. Когда я выхожу, я вижу, что конь готов к отъезду. Зорайма подает мне свою овечью куртку, а Лали кладет на седло свернутый гамак. Зорайма взбирается первой, чуть ли не на шею лошади, я сажусь посредине, а Лали – позади меня. Я настолько сбит с толку, что ни с кем не прощаюсь и не сообщаю об отъезде вождю.

Но вот, Лали тянет за узду и говорит: «Зорийо». Мы едем к Зорийо. Лали прижалась ко мне и часто целует меня в шею. Левой рукой я правлю лошадью, а правой глажу Зорайму. Мы подъезжаем к деревне Зорийо в тот момент, когда он возвращается из Колумбии с тремя ослами и нагруженным конем. Мы входим в дом. Лали говорит первой. За ней Зорайма. Вот, что объяснил мне Зорийо: до того момента, когда я заплакал, Лали думала, что она ничего не значит для меня, белого человека, что я подл, как змея, и ни разу, даже намеком, не дал ей понять, что ухожу. Лали думала, что такая индианка, как она, способна принести счастье мужчине, а теперь, после такого тяжелого удара, она не видит смысла в своей жизни. Почему я собирался бежать, словно та собака, что укусила меня в день моего появления в деревне? Я ответил:

– Что бы ты делала, Лали, если бы твой отец был болен?

– Пошла бы по колючкам, чтобы выходить его.

– Что бы ты сделала в день, когда тебя выгнали бы, словно зверя, чтобы убить?

– Искала бы своего врага в любом месте и упрятала бы его так глубоко в землю, чтобы он и в могиле не мог повернуться.

– Совершив все это, что бы ты делала, зная, что тебя ждут две прекрасные женщины?

– Вернулась бы к ним на коне.

– Это то, что я сделаю.

– А если я буду старой и некрасивой, когда ты вернешься?

– Я вернусь прежде, чем ты успеешь стать старой и некрасивой.

– Да, ты плакал по-настоящему. Ты можешь уйти когда захочешь, но ты обязан сделать это днем, на глазах у всех, а не как вор. Ты должен назначить кого-то, кто будет заботиться о нас днем и ночью. Зато – вождь, но должен быть еще мужчина, который будет о нас заботиться. Ты должен сказать, что дом остается твоим домом, и ни один мужчина – кроме твоего сына, если у Зораймы будет сын – не войдет в твой дом. Поэтому в день, когда ты нас покинешь, здесь должен быть Зорийо, и он переведет твои слова.

Мы спали у Зорийо. Это была замечательная ночь, полная нежности. Я должен уйти на восьмой день новолуния, так как Лали хочет мне с уверенностью сказать, что она беременна. В последний месяц у нее не было крови. Она боится ошибиться, но если и в этот месяц не появится кровь – в ее животе растет младенец. Зорийо должен принести одежду, которую я надену после того, как произнесу речь.

За вечер до этого мы втроем должны навестить колдуна, и он скажет, следует ли замуровывать мою дверь в доме или ее можно оставить открытой.

Наше возвращение в деревню не было печальным. Эти молодые женщины предпочитали все знать и не быть посмешищем всей деревни. Когда Зорайма родит, она возьмет рыбака и выйдет на промысел, чтобы наловить как можно больше жемчужин для меня. Я жалею, что выучил не более дюжины слов на гуахиро. Я сказал бы им то, что невозможно сказать при помощи переводчика.

Первым делом, я должен навестить Зато и сказать ему, что жалею о том, что мы ушли, не предупредив его. Зато аристократичен, как и его брат. Не успел я приступить к объяснениям, как он положил руку на мое плечо и сказал: «Замолчи». Новолуние начнется через тринадцать дней, и к ним надо добавить те восемь, о которых просила Лали…

Я должен снова взглянуть на карту и изменить несколько деталей. Снова и снова я думаю о словах Хусто. Где я буду более счастлив чем в месте, где все меня любят? Не попаду ли я в новое рабство, вернувшись к цивилизации? Будущее покажет.

Три недели проходят незаметно. Лали теперь уверена в своей беременности, и меня по возвращении будут ждать двое или трое детей. Почему трое? Она говорит мне, что ее мать дважды рожала близнецов. Сходили к колдуну. Нет, дверь не надо замуровывать. Надо только перегородить ее, положив поперек кусок бревна. Гамак, в котором мы лежали втроем, должен постоянно быть натянут под потолком хижины. Они всегда должны спать месте, потому что они – одно существо. Он усаживает нас возле огня, кладет в огонь зеленые ветви и более десяти минут окуривает нас дымом. Мы возвращаемся домой и ждем Зорийо, который появляется в тот же вечер.

Всю ночь мы провели в беседе за костром, который развели у порога хижины. С помощью Зорийо я сказал каждому индейцу доброе слово, и каждый ответил мне. На рассвете мы с Лали и Зораймой вошли в хижину. Весь день мы лежали и любили друг друга. Расставание – после обеда. Я говорю, а Зорийо переводит:

– Зато, великий вождь племени, которое приняло меня и дало мне все, я прошу твоего разрешения покинуть вас на многие месяцы.

– Почему ты хочешь оставить своих друзей?

– Я должен уйти, чтобы наказать людей, которые преследовали меня, как дикого зверя. Благодаря тебе, я нашел убежище; вы давали мне еду, и среди вас я нашел прекрасных друзей и женщин, которые зажгли солнце в моей груди. Но все это не должно превратить такого мужчину, как я, в зверя, который, найдя теплую берлогу, остается в ней навсегда из-за страха перед страданиями. Я обязан встать лицом к лицу со своими врагами, я обязан пойти к своему престарелому отцу. Я оставляю свою душу в моих женах Лали и Зорайме и в моих детях. Моя хижина принадлежит им и детям, которые родятся. Надеюсь, ты, Зато, будешь об этом помнить, даже если остальные забудут. Я прошу, чтобы кроме тебя о моей семье заботился днем и ночью человек по имени Усли. Я вас всех очень любил и буду любить вечно. Сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуться как можно скорее. Если мне придется умереть, моя последняя мысль будет о Лали, Зорайме, моих детях и о вас, индейцы гуахирос. Вы – моя семья.

Я вхожу в хижину, Лали и Зорайма следуют за мной. Я надеваю рубашку, брюки хаки, носки и сапоги. Стараюсь запомнить каждый уголок этой деревни, в которой я провел целых шесть месяцев. Племя гуахирос, которого боятся другие племена и белые, оказалось для меня тихой заводью и укрытием от человеческого зла. У дикарей я нашел покой и любовь. Мир вам, гуахирос, дикие индейцы колумбийско-венесуэльского полуострова. Жизнь среди твоих людей научила меня одному: лучше быть диким индейцем, нежели выпускником юридического факультета.

Прощайте, Лали и Зорайма, женщины, которым нет подобных. В момент, когда я уходил, вы сделали естественный для вас жест: положили в холщовый мешочек все жемчужины, что были в доме. Я к вам вернусь, это ясно. Когда? Как? Не знаю. Но я заверяю вас, что вернусь.

Зорийо садится на коня, и мы отправляемся в сторону Колумбии. На мне соломенная шляпа. Я иду, держась за уздечку коня. Все, без исключения, индейцы прикрывают лица левой рукой и протягивают ко мне правую руку. Тем самым они показывают, что не хотят видеть меня уходящим, что это причиняет им боль, и они протягивают ко мне руку, чтобы удержать меня. Лали и Зорайма провожают меня около ста метров. Я думал, что они поцелуют меня, но они вдруг с криком начинают бежать к дому, не оглядываясь на меня.