Текст книги "Бабочка"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Я сижу в камере, в которую меня впихнули, и кричу, что Айвенго своровал мой кошелек с удостоверением личности. И вот, наконец, врач принимает решение классифицировать меня, как не отвечающего за свои поступки. Все тюремщики согласны с тем, что я тихопомешанный, несмотря на то, что временами бываю опасен.

Мне удалось поговорить с Сальвидиа. У него уже есть ключ от склада, в котором находятся бочки. Кроме того, он должен изготовить еще три ключа: от моей камеры, от двери коридора, который ведет ко мне, и от входной двери сумасшедшего дома. Стража малочисленна. Постоянно дежурит только один тюремщик, который сменяется каждые четыре часа. Ночью две смены: с 9 вечера до часу ночи и с часу ночи до 5 утра. Двое из тюремщиков спят во время своего дежурства. Они полагаются на заключенного-санитара, который должен сторожить вместе с ними. Значит, все в порядке, и это лишь вопрос времени и терпения. Мне придется ждать не больше месяца.

Я часто с жалостью смотрю на стадо голых людей, которые поют, плачут, делают бессмысленные движения и разговаривают сами с собой. Это конец тропы разложения.

Сколько из этих помешанных были признаны во Франции ответственными за свои поступки?

Вот, например, Титин прибыл в одной партии со мной в 1933 году. Он убил одного парня в Марселе, потом положил труп в багажник машины, отвез его в больницу и сказал: «Возьмите его и подлечите, мне кажется, он болен». Его сразу задержали, и присяжные сочли его полностью вменяемым. Но ведь человек, совершивший такой поступок, наверняка уже тогда был сумасшедшим. Нормальный парень, будь он даже тупее пробки, понял бы, что его схватят, а Титин здесь и у него хроническая дизентерия, которая превратила его в настоящий ходячий скелет. Он смотрит на меня серыми, лишенными проблеска разума глазами и говорит:

– У меня в животе сидят маленькие мартышки. Некоторые из них злые, и, когда сердятся, кусают мои кишки. Тогда у меня выделяется кровь. Есть и другие: волосатые, с мягкими, как перышки, лапами. Они нежно гладят меня и не позволяют злым обезьянам кусать меня. Когда добрые и нежные обезьяны защищают меня, кровь не выделяется.

– Ты помнишь Марсель, Титин?

– Спрашиваешь, помню ли я Марсель! Даже очень помню. Биржевую площадь, например, грузовики.

– А ты помнишь какие-нибудь имена? Ланж де Люкре? Ле Граве? Клемент?

– Нет, имена не помню. Помню только машину, которая повезла в больницу меня и моего больного друга. Друг все время говорил, что я виновен в его болезни. Это все.

– А друзья?

– Не знаю.

Бедный Титин, я даю ему окурок сигареты и встаю. Сердце наполняется жалостью к этому существу, которому суждено умереть как собаке. Да, опасно жить с сумасшедшими, но что делать? Это, по-моему, единственная возможность бежать, не подвергаясь опасности быть наказанным.

У Сальвидиа почти все готово. Ему осталось лишь сделать ключ от моей камеры.

Притворяться становится все труднее, и я хочу побыстрей перейти к действиям. Однако, чтобы как-то протянуть время, мне приходится время от времени инсценировать припадки.

И однажды я инсценировал такой естественный припадок, что тюремщики, сделав мне два укола брома, посадили меня в ванну с очень холодной водой. Чтобы я не мог выскочить из ванны, меня сверху закрыли плотной и прочной тканью, оставив только отверстие для головы. И вдруг, к своему ужасу я увидел входящего Айвенго. Он подходит, внимательно изучая меня: старается вспомнить, где видел эту рожу. Он стоит так близко, что его гнилостное дыхание обдает мое лицо. Я закрываю глаза и жду, уверенный, что он удушит меня сейчас своими огромными лапищами. Эти секунды страха мне никогда не забыть. Наконец, он идет к кранам, закрывает кран с холодной водой, открывает с горячей и уходит. Вся комната заполняется парами, и я делаю нечеловеческие усилия, чтобы разорвать закрывающее меня полотно. В конце концов, тюремщики увидели пар, выходящий в окно, и вытащили меня. Я получил страшные ожоги и испытываю адскую боль. Во многих местах сошла кожа, и только несколько уколов морфия помогают мне провести первые двадцать четыре часа. Когда врач спросил меня, что случилось, я с невинным видом ответил, что в ванной неожиданно начал действовать вулкан.

Сальвидиа приходил натереть мое тело мазью и сказал, что бежать надо сейчас, пока я нахожусь в поликлинике, так как в случае провала можно будет незаметно вернуться. Мне надо предупредить его, когда я буду себя лучше чувствовать, чтобы мы могли бежать в первую смену; в эту смену сторож обычно спит.

Побег назначен на сегодняшнюю ночь, на время между часом ночи и 5 часами утра.

На мне сшитые из мешковины штаны, шерстяная куртка, за поясом – хороший нож. В водонепроницаемом мешочке, который я привяжу к шее – сигареты и зажигалка. Уже поздно. Я сижу на кровати и жду своего друга. Сердце гулко стучит в груди. Через считанные минуты начнется побег. Да будут Бог и удача на моей стороне, и да сойду я раз и навсегда с тропы разложения!

– Пэпи, пошли!

Сальвидиа быстро закрывает дверь и прячет ключ в потайном месте в коридоре. «Быстрей, быстрей». Мы подходим к складу и выносим бочки. Он наматывает вокруг тела веревки, а я – кабель и качу пустую бочку по направлению к морю. Непроглядная ночь. Сальвидиа с бочкой масла идет сзади.

К морю ведет узкая тропинка, но нам еще придется пересечь несколько скал.

– Опорожни свою бочку, – говорю я Сальвидиа, – с полной бочкой нам через эти скалы не перебраться. Посильнее заткни ее пробкой… Погоди, сначала положи сюда этот белый квадрат… Толкай сильнее.

Бочки трудно перенести через скалы. Каждая из них рассчитана на двести двадцать пять литров жидкости.

– Сальвидиа, спокойнее. Проходи вперед или становись сюда. Здесь удобнее держаться. Когда крикну, тяни на себя разом. Я буду в это же время толкать, и мы оторвемся от скал.

Я выкрикиваю эти приказы в шум ветра и волн, но думаю, что мой друг меня слышит. И вот, в момент, когда я взбираюсь на свою бочку, нас подхватывает огромная волна и, как перышко, бросает на острую скалу. Удар настолько силен, что бочки раскалываются на мелкие кусочки, а меня относит в море. К счастью, другая волна прибила меня к берегу между двумя скалами, на расстоянии более ста метров от места, где мы спустились на воду.

Я забываю про осторожность и кричу: «Сальвидиа! Ромео! Где ты?» Никто не отвечает. Обессиленный, я опускаюсь на тропинку, снимаю с себя штаны, куртку и остаюсь в одних носках. Ради Бога, где мой друг? Я снова кричу: «Где ты?» Мне отвечают только ветер, море и волны. Я сижу совершенно уничтоженный и плачу от злости.

– Сволочь, свинья, ублюдок, гомо! Чего ты ко мне прицепился? Добрый Боженька, ты? Да, ты отвратительное чудовище! Проклятый садист, вот ты кто! Дегенерат, грязный болван! Никогда больше не произнесу твоего имени! Ты этого не заслужил!

Я поднимаюсь вверх по склону, и голову сверлит одна-единственная мысль, одно желание: вернуться к своей кровати и лечь.

Нахожу ключ от поликлиники, вхожу и запираю за собой дверь; натягиваю на голову простыню и постепенно согреваюсь. Неужели мой друг утонул? Может быть, его просто унесло дальше меня, и ему удалось выбраться на другом конце острова? Не слишком ли рано я вернулся? Может, надо было еще подождать?

В ящике стола я нахожу две таблетки снотворного и проглатываю их без воды.

… Кто-то меня тормошит, я открываю глаза и вижу над собой надзирателя-санитара. В комнате светло, окно раскрыто.

– Что с тобой, Бабочка? Ты спишь, как мертвый. Уже десять часов. Ты не пил свой кофе? Он уже остыл.

– Почему ты меня разбудил?

– Потому что твои ожоги зажили, и нам нужна эта комната. Вернешься в свою камеру.

– Хорошо, командир.

С момента побега прошло три дня. Сальвидиа не появляется – значит, он, бедняга, скорее всего разбился о скалы. Меня, видимо, спасло то, что я находился на задней, а не на передней, части плота.

Теперь я должен выйти из этого приюта для сумасшедших. Уверить всех в том, что я выздоровел и могу выйти из сумасшедшего дома, будет труднее, чем попасть сюда. Первым делом, надо убедить врача в улучшении моего состояния.

– Господин Ровье (это главный надзиратель), мне холодно по ночам. Обещаю не пачкать одежду, дай мне, пожалуйста, рубашку и брюки!

Тюремщик поражен. Удивленным взглядом он смотрит на меня и говорит:

– Посиди со мной, Бабочка. Скажи, что случилось?

– Я удивлен, командир. Почему я здесь? Ведь это сумасшедший дом. Я среди сумасшедших? Разве я потерял душевное равновесие? Почему я здесь? Скажи мне, пожалуйста, командир, сделай одолжение.

– Бабочка, ты был болен, но я вижу, что ты выздоравливаешь. Хочешь работать?

– Да.

– Что ты хочешь делать?

– Любую работу.

Итак, мне выдали одежду, и я помогаю чистить камеры. Вечером дверь моей камеры остается открытой, и ее запирают только с прибытием ночной смены.

Вчера со мной впервые заговорил Видон, санитар из Оверни.

– Теперь не имеет смысла продолжать игру, парень.

– О чем ты говоришь?

– В самом деле! Думаешь, и меня ты сумел провести? Я уже семь лет работаю санитаром у сумасшедших и в первую же неделю понял, что ты симулянт.

– Ну и что?

– Мне искренне жаль, что твой с Сальвидиа побег не удался. Ему это стоило жизни. Жаль, он был добрым другом, хотя и не искал сближения со мной. Если ты в чем-то нуждаешься, скажи мне, буду рад тебе помочь.

Его глаза смотрят на меня с такой честностью, что я ни на минуту не сомневаюсь в искренности его намерений. Я о нем не слышал ничего хорошего, но и ничего плохого тоже. Значит, он неплохой парень.

Бедный Сальвидиа! Наверняка был шум, когда обнаружили его исчезновение. Нашли обломки бочек, выброшенные морем. Надзиратели уверены, что Сальвидиа сожрали акулы.

– Что ты мне посоветуешь?

– Дам тебе работу: будешь носить каждый день еду из приюта в больницу. Для тебя это будет прогулкой. Начнешь вести себя хорошо, из каждых десяти разговоров – восемь пусть будут нормальными. Нельзя выздоравливать слишком быстро.

– Спасибо. Как тебя звать?

– Дюпон.

– Спасибо, парень. Никогда не забуду твоих добрых советов.

Со времени неудавшегося побега прошел месяц. Тело моего друга было обнаружено лишь на шестой день. Как ни странно, акулы не сожрали его, но, по словам Дюпона, другие, мелкие рыбешки съели все его внутренности и часть ноги. Я пишу матери Сальвидиа Ромео, которая живет в Италии:

«Уважаемая госпожа!

Ваш сын умер без кандалов на ногах. Он погиб в море, вдалеке от стражников и тюрем. Он умер на пути к свободе. Мы обещали друг другу сообщить нашим семьям, если с одним из нас что-то случится. Я выполняю этот тяжкий долг и целую вашу руку как сын. Друг вашего сына Бабочка».

Это письмо должен будет отправить Глиани. Теперь любой ценой нужно выбраться из дома умалишенных, перейти на Чертов остров и попытаться бежать оттуда.

Меня назначили садовником в саду надзирателя, и я так хорошо справляюсь со своей работой, что этот болван тюремщик ни за что не хочет меня отпускать. Санитар из Оверни рассказывает мне, что врач уже собирался выписать меня из сумасшедшего дома и вернуть в лагерь, но тюремщик воспротивился этому, утверждая, что его сад никогда так хорошо не обрабатывался.

Сегодня утром я вырвал клубничную рассаду и бросил ее в мусорный ящик. На месте каждого кустика воткнул крест. При виде этого бесчинства тюремщика едва не хватил удар, и вместо звуков изо рта у него выходила пена. Я немного переборщил, но что делать? Врач не придал этому случаю значения.

– Этого больного, – сказал он, – надо возвратить в лагерь, «на пробу», и он сумеет приспособиться к нормальной жизни.

– Скажи мне, Бабочка, для чего ты вырвал рассаду и воткнул кресты?

– Я не могу этого объяснить, доктор, и попрошу надзирателя меня простить. Ему была дорога эта клубника, и я искренне жалею о случившемся. Буду молить Бога, чтобы дал ему другую рассаду.

Я в лагере. Встречаю друзей. Место Карбонери пусто, и я растягиваю свой гамак рядом с этим пустым пространством. По распоряжению врача я собираю листья возле здания больницы между 8 и 10 часами утра.

Каждый день я по несколько часов провожу с врачом и его женой; иногда только с женой. Они заставляют меня рассказывать о моем прошлом, будучи уверенными в том, что это помогает восстановить мое душевное равновесие. Я решился попросить врача о переводе на Чертов остров.

Дело сделано – завтра переезжаю. Врач и его жена знают, для чего я перебираюсь на Чертов остров. Они были так добры ко мне, что у меня не хватило духу обмануть их:

– Доктор, я не могу больше этого выдержать, переведи меня на Чертов остров. Я сбегу или погибну, но с каторгой покончу.

– Я понимаю тебя, Бабочка. Будь здоров и удачи тебе!

ТЕТРАДЬ ДЕСЯТАЯ. ЧЕРТОВ ОСТРОВ

Скамья Дрейфуса

Это самый маленький из трех островов Благословения. Он расположен севернее других и наиболее доступен ветрам и волнам. Официально на остров можно посылать только политических ссыльных, каждый из которых живет в маленьком домике с черепичной крышей. Раз в неделю, в понедельник, им дают сырые продукты, и каждый день они получают по куску хлеба. Их около тридцати человек. Политические ссыльные не входят в контакт с уголовниками, которых здесь всего десять человек и которые живут в здании, расположенном на верхнем плато.

Имя главного надзирателя лагеря (всего их трое) Сантори. Это грязный и небритый верзила.

– Бабочка, надеюсь, на Чертовом острове ты будешь вести себя хорошо. Не крути мне мозги, и я оставлю тебя в покое. Поднимись наверх. Там встретимся.

В зале я встречаю шестерых заключенных: двух китайцев, двух негров, одного парня из Бордо и одного из Лилля. Один из китайцев хорошо меня знает: мы вместе ждали суда в Сен-Лорине (его судили за убийство). Это очень опасный тип, но ко мне он настроен дружески:

– Все в порядке, Бабочка?

– А у тебя, Чанг?

– У меня порядок. Здесь нам хорошо. Ты есть со мной. Ты спать здесь, возле меня. Я варить два раза в день. Ты ловить рыбу. Здесь много рыбы.

Приходит Сантори.

– А! Поладили? Завтра утром пойдешь с Чангом кормить свиней. Он принесет кокосовые орехи, а ты расколешь их топором и отделишь мягкие орехи, чтобы дать их поросятам, у которых еще не прорезались зубы. После обеда, в четыре, будешь выполнять ту же работу. Если хочешь ловить рыбу, тебе надо знать, что каждый рыболов должен давать моему повару килограмм рыбы или раков в день. Тогда все будут довольны. Согласен?

– Да, господин Сантори.

– Я знаю, что ты любитель бежать, но здесь побег невозможен, и потому меня это не волнует. Ночью вас запирают, но мне известно, что некоторые все-таки ухитряются выйти. Берегись политических ссыльных. Они могут тебя убить или ранить, если вообразят, что ты у них хочешь что-нибудь украсть.

Накормив более двухсот свиней, мы с Чангом бродим весь день по острову. Встретили старика с длинной, белой бородой, который был журналистом в Новой Каледонии и во время первой мировой войны писал антифранцузские статьи. Видели и подонка, стрелявшего в Эдит Кавель, сестру милосердия из Англии или из Бельгии, которая спасла в 1917 году английских летчиков. Этот отвратительный жирный тип держал в руках палку и колотил ею по гигантской змее длиной в полтора метра и толщиной с человеческое бедро.

Врач, Леже – высокий и грязный тип. На плечи спускаются длинные серые волосы, а на руках множество рубцов.

– Приходи только в случае, если будешь болен. Я не люблю, чтобы меня навещали, и еще меньше люблю разговаривать. Я продаю яйца, а иногда курицу или петуха. Если убьешь поросенка, принеси задние лапки, я дам тебе за них курицу и шесть яиц. Коли ты уж здесь, возьми вот эту банку – в ней сто таблеток хинина. Ты ведь готовишься бежать, и, в случае успеха, таблетки понадобятся тебе.

Утром и вечером я вытаскиваю из моря рыбу в огромных количествах и ежедневно посылаю три-четыре килограмма в столовую надзирателей. Сантори сияет: никогда он не получал такого количества рыбы и раков.

Вчера на Чертов остров приехал доктор Герман Гюберт. Он прибыл с женой. Эта прекрасная женщина была вообще первой женщиной, ступившей на землю Чертова острова. Она пошла со мной к скамье, на которой в свое время сидел Дрейфус и смотрел на море, в сторону Франции, которая его отвергла.

– Если бы этот полированный камень мог пересказать нам мысли Дрейфуса! – сказала женщина и погладила камень. – Бабочка, мы, наверное, видимся в последний раз, потому что ты, думаю, собираешься скоро бежать. Буду молить Бога, чтобы он помог тебе. Прошу тебя об одном: перед побегом приди на несколько минут к этому камню и дотронься до места, которое я гладила. Это будет нашим прощальным рукопожатием.

Прощаясь, госпожа Гюберт смотрит на меня широко раскрытыми глазами, как бы говоря: «Помни нас всегда, и мы тебя тоже не забудем».

Идет 1941 год. Я уже десять лет в тюрьме. Мне тридцать пять лет; лучшие годы своей жизни я провел в камерах и карцерах. За все это время у меня было всего лишь семь месяцев абсолютной свободы. Моим детям, которые родились от женщин-индианок должно быть теперь восемь лет. Какой ужас! Как бежит время! Я вглядываюсь в часы и минуты, которые были такими длинными из-за мук и испытаний.

Тридцать пять лет! Где Монмартр, где Белая площадь, Пигаль, пир в Малом саду, бульвар Клиши? Где Нент с лицом мадонны, чьи большие черные глаза смотрят на меня с отчаянием и чей крик в зале суда: «Не переживай, я буду искать тебя там!» – все еще звучит в моих ушах? Где Реймонд Хюберт с его «нас оправдают»? Где двенадцать «сыров» – присяжных? А «курицы»? А обвинитель? Как поживает мой отец, как чувствуют себя под немецкой оккупацией семьи моих сестер?

Сколько же раз я пытался бежать!

В первый раз я бежал из больницы, оглушив тюремщиков. Второй раз из Рио-Хаша – самый красивый побег.

Третий, четвертый, пятый и шестой – из Барранкильи. Какое невезение! Дело с мессой, которое так позорно провалилось! Динамит, неудачно взорвавшийся, брюки Кложе, зацепившиеся за навес! Снотворное, которое подействовало не сразу!

Седьмой – с Королевского острова, когда на нас донес этот подонок Бебер Селье. Не будь его, побег удался бы. И мой бедный друг Карбонери был бы жив.

Восьмой, последний – из сумасшедшего дома. Было большой ошибкой предоставить итальянцу выбирать место выхода в море. Выйди мы в море двумястами метрами ниже, около мясной лавки, нам без труда удалось бы отплыть на плоту.

Скамья Дрейфуса, невинно осужденного человека, который нашел в себе мужество жить, означает для меня многое. Мне нельзя признаваться в поражении. Я обязан попытаться бежать еще раз.

Дрейфус не сдался и до последнего момента боролся за свои права. Верно, у него был Эмиль Золя с его «Я обвиняю». Но не будь сам Дрейфус мужественным человеком, он с отчаяния бросился бы в бездну. Но он выдержал. Почему же я должен быть хуже него? Я должен отбросить мысль «бежать или умереть». Надо забыть о слове, «умереть» и думать только о том, что я выиграю в этой схватке и буду свободным.

Неожиданно я делаю важное открытие. Под самой скамьей Дрейфуса, напротив громадной скалы, волны атакуют, разбиваются и отступают с огромной силой. Тонны воды не могут разойтись в стороны, так как им преграждают путь две подковообразные скалы. У воды нет выхода, и она вынуждена вернуться в море.

Это очень важно, потому что, если я кинусь со скалы с мешком кокосовых орехов в момент, когда волна разбивается и возвращается в море, она захватит меня с собой. Я знаю, где достать джутовые мешки, в которые смогу собирать кокосовые орехи.

Первым делом надо проэксперементировать. В лунную ночь приливы выше и волны сильнее. Подожду полнолуния. Сошью джутовый мешок, наполню его сухими кокосовыми орехами и спрячу в пещере, в которую проберусь под водой и которую я обнаружил, ныряя за раками. Во второй мешок, прикрепленный к мешку с кокосовыми орехами, положу камень весом в тридцать пять килограммов.

Я очень волнуюсь перед опытом. Никому и в голову не придет, что человек способен выбрать для побега самую опасную точку – место, о которое волны разбиваются с наибольшей силой.

Но это единственное место, с которого волна может унести меня в открытое море (если мне вообще удастся оторваться от берега) и не прибить к Королевскому острову.

Мне надо бежать именно отсюда, а не с какого-либо иного места.

Я дождался полнолуния. Около камня светло, как днем. Чанг спрашивает:

– Ты готов, Бабочка? Бросай.

Волна высотой в пять метров несется, как ошалелая, на скалу и разбивается у наших ног. Но когда волна собирается отступать, мы успеваем кинуть в нее мешок, и она уносит его, как соломинку.

– Все, Чанг, все в порядке.

Через пять минут я вижу мешок на верхушке огромной волны высотой в семь или даже восемь метров, которая с невообразимой силой бросает его на то же место, с которого он начал свой путь. Нет, немного левее. Он разбивается о скалу, что напротив, расходится по швам, а кокосы разлетаются в разные стороны.

Промокшие до нитки – волны несколько раз обдали нас водой и чуть не смели со скалы – избитые и поколоченные, мы без оглядки бежали подальше от этого проклятого места.

– Плохо, Бабочка. Плохо думать побег с Чертова острова. Королевский лучше. С южной стороны можешь идти лучше.

– Но на Королевском побег обнаружат самое большее, через два часа. Мешок с кокосами передвигается только с помощью волн, и трем лодкам, что на острове, не составит труда поймать меня. Здесь нет лодок; хватятся меня только наутро; и, кроме того, они могут подумать, что я утонул во время рыбной ловли. Если выйду в шторм, ни одна лодка не сумеет добраться до Чертова острова. Поэтому я должен бежать именно отсюда. Верно?

Полдень. Мозг буквально вскипает в черепной коробке от знойного тропического солнца. Под его лучами вянут цветы и испаряется морская вода в банке, оставляя на донышке белый слой соли. Солнце заставляет воздух танцевать. Да, воздух движется на глазах, а отраженный морем свет выжигает ресницы. Я снова сижу на скамье Дрейфуса, изучаю море и лишь теперь убеждаюсь, что я круглый дурак.

Громадная волна, вдвое больше остальных волн, волна, бросившая мой мешок на скалы и разбившая его вдребезги – это седьмая волна. Каждая седьмая волна отличается от остальных.

До самого захода солнца я проверял, всегда ли после шести нормальных волн образуется волна необычных размеров.

Отклонений нет. Приходят шесть волн высотой примерно в шесть метров, а затем, на расстоянии трехсот метров от берега появляется гигантская волна, которая, приближаясь, становится все мощнее и выше. На гребне ее, в отличие от шести предыдущих волн, почти нет пены. Несется с особым шумом, напоминающим отдаленные раскаты грома. Она разбивается о скалы и неудержимо устремляется в проход между ними, но, словно попав в западню, секунд десять-пятнадцать кружится в водовороте, а потом отступает, вырывая большие камни, которые с грохотом скатываются вниз.

Я сунул в мешок с десяток кокосовых орехов, затолкал туда же камень весом в двадцать килограммов и бросил его в момент, когда седьмая волна разбивалась о скалу.

Пена мешает мне следить за мешком, но на секунду я различаю его в тот момент, когда вода, отступая, устремляется в море. Шесть последующих волн были недостаточно сильны, чтобы вернуть мешок на берег, а в момент образования седьмой волны он давно пересек границу опасной зоны. Это мое предположение, так как мешка я больше не видел.

Окрыленный надеждой, я отправляюсь в лагерь. Эврика! На этот раз я не имею права ошибиться. Придется провести еще один эксперимент, более точный: брошу два прочно связанных друг с другом мешка кокоса с двумя-тремя камнями.

– Это хорошо, Бабочка, – говорит Чанг, выслушав меня. – Я думаю, ты найти, я помочь тебе для опыта настоящий. Ждать прилива восемь метров. Скоро.

Я использую прилив высотой более восьми метров, и мы оба – Чанг и я – бросаем в волну два мешка с кокосами и привязанными к ним тремя камнями весом в восемьдесят килограммов.

– Как ты звать маленькая девочка, что ты принести в Сен-Жозеф?

– Лизет.

– Мы звать волну, что нести тебя, Лизет. Хорошо?

– Хорошо.

Лизет приближается с шумом экспресса, входящего на станцию. Она образуется на расстоянии более двухсот пятидесяти метров от берега и распухает на глазах, разбиваясь о скалу с такой силой, что мешки сами скатываются в бездну, и их уносит далеко от берега, мы ясно видим. Удалось ли им миновать точку, в которой образуется седьмая волна? Шестерым волнам, пришедшим вслед за Лизет, не удалось притащить мешки. Самой Лизет это тоже не удалось. Значит, они вышли в открытое море.

Мы быстро вскарабкиваемся на скамью Дрейфуса, чтобы еще раз увидеть мешки, и ликуем, как дети, при виде мешков на гребнях волн, несущихся не к Чертову острову, а на запад. Итак, опыт удался. Выйду навстречу самому большому своему приключению на хребте Лизет.

Море вечно бушует под скамьей Дрейфуса, но сегодня оно в особенно мрачном настроении. С характерным для нее шумом приближается Лизет, которая кажется мне необыкновенно большой.

– Так, говоришь, здесь мы должны броситься в море? Ну, друг, ты выбрал самое удобное место. Я пошел. Верно, я хочу бежать, но я не самоубийца.

Первое знакомство с Лизет ошеломило Сильвана. Он уже три дня на Чертовом острове и, разумеется, я предложил ему бежать вместе, каждый на своем плоту. Если он согласится, на материке я не буду одинок. Находиться в зарослях одному не так уж весело.

– Не трусь. Признаю, с первого взгляда можно здорово испугаться. Но это единственная волна, способная унести так далеко, что остальным волнам не удастся возвратить нас к скалам.

– Смотри, мы проделали опыт, – говорит Чанг. – Надежное дело: нет опасности вернуться на Чертов или Королевский острова.

Целую неделю мне пришлось уговаривать и убеждать Сильвана. Это хорошо сложенный парень, почти атлет, рост – метр восемьдесят.

– Хорошо. Согласен, нас отнесет достаточно далеко. Но через сколько времени мы доберемся до материка?

– Честно говоря, не знаю, Сильван. Это зависит от погоды. Ветер на это не повлияет, так как у нас нет парусов, но в шторм волны будут сильнее и быстрее подтолкнут нас к берегу. К материку пристанем через семь-восемь приливов, самое большее – десять. Приняв в расчет возможные ошибки, можно предположить, что путешествие будет продолжаться сорок восемь – шестьдесят часов.

– Как ты пришел к этому выводу?

– От островов до материка не больше сорока километров. На спуске образуется треугольник. Посмотри направление волн. Нам придется проделать самое большее сто двадцать – сто пятьдесят километров. Ближе к берегу волны будут нести нас со скоростью до пяти километров в час.

Он смотрит на меня и внимательно слушает мое объяснение. Этот парень очень умен.

– Твои рассуждения неглупы, признаю. Не будь отлива, который заставляет нас терять время, мы достигли бы берега менее чем за тридцать часов. Думаю, ты прав: доберемся до берега за сорок восемь – шестьдесят часов.

– Убедился? Пойдешь со мной?

– Почти убедился. Предположим, что мы доберемся до зарослей на материке. Что дальше?

– Доберемся до окрестностей Коуроу. В зарослях наверняка будет дорожный указатель, и мы сможем узнать, в каком направлении китайская деревня Инини. Придется поймать заключенного или негра и заставить его отвести нас туда. Если этот тип будет вести себя хорошо, дадим ему пятьсот франков и позволим убраться. Если это будет заключенный, заставим его бежать с нами.

– А что ты собираешься делать в этой индо-китайской деревне?

– Там живет брат Чанга.

– Да, там мой брат. Он бежать с вами. Он найти большую лодку. Встретите Квик-Квика, и у вас есть все для побега. Китаец не доносчик. Вам говорить с каждый китаец, и он сообщить Квик-Квику.

– А почему твоего брата зовут Квик-Квик?

– Не знаю, французы звали его Квик-Квик. Будьте осторожны с болотом. Не идти в болото, нехорошо, тянуть вас. Ждать, прилив привести вас в заросли, ухватиться за корни и ветви. Если нет, вы пропали.

– Да, Сильван. Ни в коем случае не ступать в болото, даже у самого берега. Нам придется переждать, ухватившись за деревья.

– Хорошо, Бабочка, я согласен.

– Оба плота будут одинаковых размеров, и мы имеем одинаковый вес, так что нас не унесет далеко друг от друга. На всякий случай, ориентируйся на белые скалы, что правее от Коуроу. Их всегда можно различить во время восхода солнца.

– Да, знаю.

– Это единственные скалы на всем берегу. Справа и слева от них находятся топкие болота. Эти скалы белы от птичьего помета. Там не бывает людей, и потому это идеальное место для нашей встречи перед тем, как мы войдем в заросли. Будем питаться птичьими яйцами и кокосовыми орехами. Ни в коем случае не разводить огонь. Первый, кто доберется до скал, подождет второго.

– Сколько дней?

– Пять. Маловероятно, чтобы второй не добрался до места встречи за пять дней.

Два плота готовы. Мы приготовили двойные мешки – это делает их более устойчивыми и надежными. Я предложил Сильвану в течение десяти дней потренироваться в обращении с мешком, потому что в момент, когда мешок захочет перевернуться, на нем трудно удержаться.

Чанг сшил для меня водонепроницаемый мешочек для сигарет и зажигалки. У каждого из нас будет по десять кокосовых орехов, и их мякоть спасет нас от голода и утолит жажду.

Побег назначен на 10 часов вечера, в воскресенье. Луна находится теперь в своей полной фазе, и прилив должен быть высотой не менее восьми метров; значит, Лизет будет работать в полную силу.

Пока мы с Сильваном не перестаем тренироваться; я позволяю волнам в течение многих часов бить по мне. Сильные удары и усилия, которые мне приходится прилагать, чтобы удержаться на ногах, превратили мои бедра и голени в сталь.

– Ну, Бабочка, осталось всего три дня.

Мы сидим на скамье Дрейфуса и смотрим на Лизет.

– Да, всего три дня, Сильван. Я верю в удачу, а ты?

– Даже не сомневаюсь, Бабочка. Во вторник вечером или в среду утром будем в зарослях.

Чанг принесет нам по десять кокосовых орехов. Кроме ножей, мы вооружены двумя саблями, которые своровали на складе.

Лагерь Инини расположен восточнее Коуроу. Если будем идти утром, против солнца, сможем быть уверены, что идем в правильном направлении.

– В понедельник утром Сантори сойти с ума, – говорит Чанг. – Я не говорить, что ты и Бабочка исчезли, раньше вторник в три часа, после обеда стражников.

– А почему бы тебе не прибежать и не сказать, что нас смыло большой волной во время рыбной ловли?

– Нет. Я не усложнять. Я сказать: «Командир, Бабочка и Сильван не прийти сегодня работать. Я сам дать еду свиньям».