Текст книги "Васка да Ковь (СИ)"
Автор книги: Аноним Эйта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Ложка же был похож на обычного законника не больше, чем знатная дама на Ковь. У него была какая-то неуловимая легкость движений, но не было суетливости.
Хотя Ковь видела в основном только мелкую сошку, мальчишек на посылках (хоть некоторым из них было далеко за сорок) и, наверное, не с теми сравнивала. А вот однажды в городе, где Ковь училась, проводили показательную казнь казнокрада, и вот там был королевский законник, который уж точно никогда не бегал белкой в колесе. Как раз на него Ложка был чуточку похож – разве что не было на лице у Ложки того противного спесивого выражения... ну так кто знает, может, если его приодеть и откормить, появится еще?
– Я ищу ведро. И-и-и вообще. – Сказала Ковь, наблюдая за тем, как Ложка строчит что-то в своей книжечке, – Уборка.
И сунулась под его левый локоть, чтобы разобрать, что он там пишет.
От стены тянуло холодом, а вот Ложка был ничего, теплый... Рраха Милосердная, это же не Васка! Этот не так поймет!
Ну и пусть, решила Ковь. Какая вообще разница. Тот Диерлих, этот тоже Диерлих, вот. Пока все Диерлихи, что ей попадались, были ничего, если к ним подход найти, и этот не хуже... К тому же так правда удобнее. И пахнет от него приятно, никакого железа – запах мужского тела, пыли и ношеной одежды, ничего лишнего. И стенка холодная, а он теплый – чего еще для счастья надо? Да и вообще, что можно не так понять, когда к тебе прижимается женщина с ребенком за спиной? Ребенок сразу убивает все глупые мысли, проверено. Эха-спасительница.
А он зачеркнул уже написанное и вывел: "Гостья. Не стоит утруждаться".
– Как же не утруждаться, если тут такой свинятник? – Возмутилась Ковь, – Может, вы близоруки? Может, не видите паутины на потолке? Копоти над светильниками? Сора на полу? Если я не утружусь, то кто утрудится, а?
Ложка неопределенно махнул рукой.
"Кто-нибудь".
– У вас тут призрачные слуги? – Притворно удивилась Ковь. – Какая-то магия, которая убирает замок, который никто не убирает? – Она порылась в памяти в поисках словесной конструкции посолиднее, – Мне жаль, что приходится вам это говорить, но, в таком случае, – тут она встала на цыпочки, чтобы хоть как-то дотянуться до его уха и гаркнула, что есть мочи, – она сломалась!
– Э...
– А я магичка, но не того профиля, я тут все могу только спалить. – Солнечно улыбнулась Ковь, – Так что придется по старинке, знаете ли. Самый древний способ: ведро, тряпка, и пошла драить.
Да, примерно таков план и был. Разве что не весь замок, а только жилые комнаты. С замком пусть слуги мучаются, которых Васка когда-нибудь на что-нибудь наймет.
Какая-то ее часть, та, что отвечала за благоразумие, схватилась за голову и завопила что-то нецензурное, но Ковь пошла в разнос, ошалевшая от растерянного взгляда синих глаз. Зацепила, зацепила – а раз не бледнеет и не тянется к чему потяжелее, то и не злой еще. И Эха, что замечательно, спит себе крепко, не проснулась...
Может, он все-таки отведет ее к вожделенной цели – ведру и тряпкам?
"Я не знаю, где", – написал Ложка, – "Не спрашивал. Важнее: магичка? Как?"
– Что как? – Не поняла Ковь.
"Встретились"
– О, это замечательная история! – Ковь даже отступила от теплого Ложки на пару шагов, чтобы вдоволь поразмахивать руками, – Короче: сижу. Никого не трогаю. Курицу ем. Нет, не так, не так! Вот, представь...те себе трактир. Неплохой, кстати, хотя грибы были не очень, но зато подлива... Додумалась же я туда пойти! Еще и содрали втридорога... И вваливается в трактир парень в полном доспехе, как на войну вышел, только дверью ошибся. А потом как хряпнется на колени! И меч мне в руки сует! И как заголосит про прекрасную даму! У него этого сора в голове было полно, как будто лопатой туда сыпли – ничего, порастряс. Ну вот, а до меня не дошло, что надо тикать, пока он меня не захомутал – ну так он меня и захомутал. Теперь вот хожу с ним по дорогам... – Ковь грустно вздохнула, опустила очи долу, – Вытаскиваю из передряг. Ну и он меня иногда. Бывает. – Шмыгнула носом. – Совсем честно, в основном он меня тащит. Ну ничего, пока по детям он ведет. – и пояснила, – Кира с Фылеком – его косяк, а вот Эха – мой. Хотя Фыля можно и пополам...
Ей нравилось выражение его лица. Что-то было в этом недоумении, какая-то удивительно лестная заинтересованность: он больше не смотрел мимо... Хотя он и раньше мимо не смотрел, но что-то изменилось, будто щелкнуло, и Ковь уже чуть меньше беспокоил клятый прыщ и потрепанная дорожная одежда.
И тут вклинилось разобиженное здравомыслие с единственной мыслишкой, ну да ее хватило: "Этот человек выгнал Васку из родного дома, а ты перед ним распинаешься". На Ковь как будто вылили ведро холодной воды, приподнятое было настроение упало куда-то ниже, ниже – к червям.
А ведь решила же, к каждому относиться с опаской. Быть осторожной. Неужели Люта ее ничему не научила?
Стоило ему посмотреть без злобы, и вот она уже вьется вокруг ласковой кошкой. Радуется, что свежую рубаху надела. Тфу! Последние мозги растеряла.
– Я могу быть свободна? – Холодно спросила она. – Я рассказала ваще все.
"имя"
Ковь отобрала у него книжечку, вывела стремительно и зло: "Прасковия Тыпка". Протянула было книжечку обратно.
– Подави...
И тут ей в голову пришла замечательная идея. Она быстро перелистнула пару страниц.
"Некий горожанин, воспользовавшись отсутствием мясника, украл...", – Ковь покачала головой. Ну вот, она-то надеялась на стихи. У Васки точно была книжечка со стихами – так, сопли, да еще и нескладные. И подражательские, строки так и просилось прилечь на мотив известных песенок – криво и враскорячку. Васка давно бросил это дело, как и чтение обожаемых когда-то книжонок... Ага, прямо в огонь и бросил. А этот что-то странное записывает, какой-то горожанин, какие-то украденные свиные туши, преступление века просто.
Ложка аккуратно, двумя пальцами, вытащил книжечку у нее из рук. Поцокал языком, покачал головой укоризненно. Но злость и стыд в одной маленькой Кови одновременно не помещались – только по отдельности, а Ковь все еще помнила, что должна быть зла, так что она просто вздернула подбородок повыше.
Протянула требовательно руку.
– Ведро!
Ложка почти незаметно дрогнул уголком рта, развел руками... потом вдруг поднял указательный палец вверх, кивнул сам себе, выдрал из книжечки листочек и через несколько секунд Ковь уже читала под похождениями незадачливого горожанина кучерявое: "Прямо до арки, потом налево, три двери мимо, и будет кладовка".
– То-то же. – Сказала Ковь, тщательно выдерживая недовольный тон, – Запомни, лень – плохо. Да. Можешь разгрестись – разгребай, пока не завалило.
Сказала, просто желая заткнуть всех тетушек мира показным трудолюбием, и лишь по разом заледеневшему взгляду Ложки поняла – брякнула что-то совсем не то.
– Мне пора! – Пискнула она, обошла его бочком-бочком и устремилась, куда послали, в любой момент ожидая возмущенного "э!".
И даже немножко разочаровалась, когда оно так и не прозвучало.
Но зато не обманул: Ковь нашла указанную кладовку. А в кладовке удивительное богатство: и швабры, и тряпки, и ведра, и даже скамеечку для ног. На скамеечку Ковь, недолго думая, сгрузила Эху: от той уже минут пять как слегка попахивало. Достала из сумки чистые пеленки (с появлением Эхи Ковь начала постоянно таскать при себе сумку со всем необходимым, хоть Васка и называл ее за это двугорбой верблюдкой, но Ковь не знала, кто это, и не обижалась) перепеленала, грязные свернула. Эха проснулась, захныкала: Ковь взяла девочку на руки и сунула ей бутылочку.
Оставив на время сумку на скамеечке, впервые за день чуть расправила усталые плечи, прошлась, укачивая Эху, по коридору, рассматривая, за отсутствием других достопримечательностей, камни стен и резьбу дверей.
И тут в одну из бесчисленных дверей что-то гулко ударилось.
Тяжелое.
Ковь отпрыгнула, прижав Эху покрепче к груди. Ей показалось, что дверь хрустнула под весом чего-то или... кого-то с той, другой стороны.
– Кто здесь? – Спросила она тихонечко.
Мало ли, вдруг это несчастный пленник, которого Ложка заточил тут и не выпускает, да так давно, что уже и сам забыл?
Тот, кто был за дверью, не ответил. Вновь прозвучал гулкий удар, дверь выгнулась – но удержала, а потом было шкрябанье, долгое, противное шкрябанье, от которого Ковь пробрало холодом до самого сердца. Это не было похоже на звук кошачьих когтей, нет, никак не кошачьих, скорее... человечьих?
Эха выплюнула бутылочку и вдруг заорала: громко, отчаянно. Крик множился, отражаясь от каменных стен, дробясь на звуки потише, и, в конце концов, угасая впустую.
Но громче этого вопля Кови показался тихий хруст петель, последовавший за очередным ударом. Тот, кто был за дверью, чуял ее, слышал ее, чувствовал биение ее сердца и хотел ее: Ковь почти физически ощущала его голод. И Эху... Сильную, сладкую, беспомощную Эху, чья полная магии древняя кровь хоть ненадолго, но приглушит его жажду...
Она почти слышала его мысли, она чувствовала эту сосущую, пожирающую остатки души пустоту в желудке, она почти окаменела, заколдованная... Тихонько всхлипнула Эха, и тут, разгоняя сковавший Ковь могильный холод, быстро-быстро забилось сердце, прогоняя по жилам живой огонь. Она метнулась к кладовке, положила Эху на широкую скамеечку, на которой пеленала. Эха больше не кричала, и маленькое ее личико с голубыми младенческими глазами казалось слишком уж сосредоточенным, неестественно сосредоточенным. Почему-то это мгновение растянулось для Кови янтарной каплей смолы, а потом время понеслось вскачь, отыгрывая свое.
Ковь захлопнула дверь в кладовку, прислонилась к ней спиной, обшарила взглядом пока еще пустой коридор: там, за дверью, Эха... а та, другая дверь вот-вот сдастся под весом ломящегося в нее существа.
В голове проносились обрывки мыслей: откуда? Как? Знал ли Ложка? А руки гнулись в причудливую фигуру, хрустели пальцы. Потом будет больно, лишь бы было это "потом"...
И дверь выпала с оглушительным грохотом.
А он был красив.
Шел неторопливо, пружинисто, хищно улыбался, а во рту передние зубы были золотые. И в правом ухе – массивная золотая серьга: кричащая роскошь обитателей помойки. С ободранных пальцев капала гнилая кровь.
Рыжий.
Не как Васка. По-настоящему рыжий. Брови рыжие. Усы рыжие. Волосы – огонь. И, почему-то, самое пугающее – веснушки на синюшной коже.
А потом вдруг страх пропал – осталось восхищение красотой и жалость. Хорош мужчина... Нет, ошиблась, парень. Медногривый. Ясноглазый. Юнец. Мальчишка совсем. Жить да жить. Дергается, как на ниточке, кадык, пересохли губы... шутка ли, отбился от каравана.
Разве заслуживает заблудший в пустыне смерти от жажды?
Разве грех это – желать напиться?
Так чего же она боится? Она лишь протянет жаждущему кувшин воды, протянет руки, лишь чуть-чуть поможет, все равно вода однажды прольется в горячий песок и уйдет – бесполезно, безвозвратно...
Ковь шагнула к нему, зачарованная сладкой сказкой, бессловесной песнью, страстным зовом. Он прав. Желать – не грех. Нельзя не дать того, чего так искренне желают. Вот, он остановился, ждет: он не возьмет ничего против ее воли, он – лишь смиренный проситель... Гнет спину, голову склоняет...
Улыбается солнечно, глядя исподлобья, и удлиняются белоснежные клыки...
И за спиной почему-то – детский плач. Откуда в пустыне дети? А плач все громче и громче, раскалывает бездонное голубое небо, раскалывает землю, и песок высыпается в образовавшуюся трещину, и лицо рядом искажается нечеловечески.
И не колени преклонил он, а к прыжку готовится, чтобы раз – и в горло. И не осталось в нем ничего человеческого, и жажду его не утолить водой.
Ковь не протягивает руки в жесте помощи, но выставляет их вперед, защищаясь и защищая, а он прыгает, тянется к горлу, и Ковь бьет огнем и огнем дышит, и волосы горят – она сама огонь: не жалкий огонек, а неукротимый огненный поток. И за спиной его плавятся камни.
И сам он плавится, не в силах укусить живое пламя.
И когда все заканчивается, Ковь падает на колени рядом. Сгорел не только он, она сама чуть не сгорела, последним, отчаянным усилием воли остановившись.
Но Ковь понимает: никогда она еще не была так близка к гибели.
Эха-спасительница...
И тут ей на плечи упала чужая жилетка. Она пахнет пылью и Ложкой. А сам Ложка присел рядом с трупом на корточки – на Ковь он старательно не смотрел – взял его за руку, как дорогого друга, и снимает теперь с пальца железное кольцо: оно чуть оплавленное, горячее, но Ложка сжимает его в руке.
Крепко.
Пальцы у него перестают дрожать.
И Ковь выворачивает от запаха горелой плоти и паленых волос – и собственных тоже. А она хотела стричься. Теперь нечего.
Такая глупая мысль.
Такая... несвоевременная.
Ковь сжала кулаки – рукам больно...
И Ковь плачет – впервые за долгое-долгое время рыдает, не стесняясь. Да чего уж тут стесняться, сидит голая, в копоти, в чужой жилетке, и рыдает – сопли пузырями, ну так кому какое дело? Кто ей скажет, что нельзя? Тому она сразу в морду – и, глядишь, полегчает.
Хорошо хоть жилетка длинная, запахнуть – почти как платье. Руки путаются в пуговицах. Ложка не глядя помогает – хорош помощник, но все лучше, у него пальцы ловкие, застегивает наощупь, а пуговиц и сама Ковь за слезами не видит.
А потом Ложка встает, открывает дверь кладовки, берет на руки Эху: видно, что он знать не знает, как брать на руки детей, держит осторожно, как вазу какую. Та не плачет. Сопит – Кови почему-то кажется, что сердито. Как будто распекает: "Ты, такой-сякой, я тебя звала – а ты когда пришел?"
Ложка передает Эху Кови, и та прижимает ее к груди. Он помогает подняться.
Потом взгляд его вдруг упал на оставшееся в кладовке ведро, и он, жестом извинившись (и, конечно, забыв, что Ковь не понимает жестов, она и сама об этом забыла) взял его, аккуратно поставил, примерился и вдруг пнул с нескрываемой злостью. И то покатилось до самого конца коридора, а потом по ступенькам, все дальше и дальше. А Ковь и не знала, что там лестница – еще одна глупая мысль.
И Ковь открыла рот и закричала все, что боги на душу положат, в такт этому дребезжанию.
Плевать ей, что о ней подумают, она только что встретила самого настоящего свежего упыря куксьего роду-племени, в Пустыне их побывала – ей можно и благим матом.
Каждый упырь в свой ад приглашает, и кажется, что жизнь в том аду слаще меда. И Кови свезло, что у куксов ад – бесконечная огненная пустыня, а то бы ей не хватило... ее бы не хватило – Эху спасти.
И Ложка пришел бы к совсем другому трупу.
Ковь кричит, срывая горло, и крик этот раскатывается по замку, но не умирает, а возвращается.
Если бы Ковь верила в то, что замок живой, она бы решила, что разбудила его. Что он очень недоволен окончанием своей короткой спокойной дремы.
Что упырь этот – лишь объявление войны.
Но замки не бывают живыми, зато у них есть владельцы. Владельцы, которые пришли, когда все уже закончилось.
Слишком поздно.
Случайно?
Ковь оглядывается на Ложку. Малодушно отворачивается, глубоко вдыхает саднящими легкими.
Нет, сейчас она не сможет у него ничего спросить. Не в силах разбираться.
Пусть... Васка.
Что-то было не так.
Да, Ковь частенько ругалась, ругалась громко, глотка у нее была луженная. Но...
Но это не была обычная вспышка, когда Ковь чехвостила в хвост и гриву весь мир вокруг и окружающих в частности. Она делала это не так злобно, а, скорее, ради самого искусства ругани, без того противного истеричного надрыва, который слышался сейчас, без бабьих визгливых ноток, от которых у Васки начинали ныть зубы.
Там определенно что-то случилось – и очень неправильное.
Васка встал, схватил меч. Кирочка выкатилась из-под кровати, посмотрела настороженно:
– Тоже кажется?
– Да.
– Смертью пахнет. – Вдруг сказала Кирочка, – Резко так. Как будто раньше ее не давали чуять, а тут стенка рухнула. Плохой. Неправильной смертью. – Она принюхалась, разувая ноздри, – Последней...
Васка не стал спрашивать, что она имеет в виду, просто поспешил на звуки.
Кирочка бежала за ним, но очень быстро отстала. У Васки промелькнула мысль, что не стоит оставлять русалочку одну в месте, где случилась та самая, последняя, смерть, чтобы это не значило, остановился и подхватил ее на закорки.
Если придется драться, он просто отшвырнет ее: пара синяков – ничто для нежити.
Промелькнуло беспокойство о Фыле, но не бежать же за ним на конюшню? Хотя бы посмотрит, что именно произошло...
А посмотреть определенно стоило. Картина была страшная.
В центре композиции – Ковь в жилетке с мужского плеча. В бедрах и груди она ей была ощутимо мала, Васка почти слышал, как трещат бедные пуговицы, зато длина хороша, в самый раз для того чтобы обозвать картинку не срамной, а лишь слегка эротической. Кроме жилетки на ней не было ничего – если, конечно, не считать копоть за одежду. С младенцем в руках, пищащим – а значит, с Эхой все тоже в порядке.
Рядом – слишком близко – обожаемый братец, он же, похоже, благословенный жертвователь жилетки. Лицо бледное, губы поджал, но так на вид само спокойствие и безмятежность для любого, кто на него не смотрит. Растрепанный и тоже весь в копоти.
И, конечно же, как Васка мог не заметить, действительно! Обгорелый труп. Та самая деталь, добавлявшая открывшейся картине перчинки. Судя по всему, он и тут и помер той самой последней смертью, о которой говорила Кира.
Васка бегло оценил размеры трупа и у него от души отлегло: не Фылек, кто-то совсем незнакомый и массивный, в самый раз чтобы Ковь сожгла его, защищаясь, у Ложки будут аргументы для суда... Если до суда вообще дойдет, может, удастся просто тихонечко придурка (раз уж к Кови с Эхой полез) прикопать... Постойте-ка!
– Братец, откуда тут труп? – Спросил Васка, аккуратно приобнимая Ковь за плечо и отодвигая ее подальше от предмета разговора. Ну и от братца заодно. Очень уж много появилось к нему вопросов.
Ковь даже не сопротивлялась. Ей было совершенно все равно, что с ней делают, куда ее двигают, как она выглядит – и это безразличие Васку пугало. Слова у нее кончились, она уткнулась в него и просто заревела. Продолжила начатое, судя по красному лицу с распухшим носом. Почти беззвучно заревела, слишком уж тихо для Кови. Краем глаза Васка заметил, как Кирочка медленно приближается к трупу, серея с каждым шагом. Вон, жабры видно...
Ложка пожал плечами.
"Напал и сожгла".
– За дурака меня не держи. – Резко сказал Васка, – Это твой труп. Или твой знакомый...
– ...упырь. – Звонко закончила Кирочка, и у Васки отлегло от сердца, суда-то уж точно не будет. – Свеженький совсем. Был. Айя-а-а!
В единое мгновение голова у трупа была отрублена мечом, а в сердце с смачным хрустом воткнулся метательный нож.
– Вы чего? – Удивилась Кирочка, переводя взгляд с одного брата на другого. – Он и так с концами, это был проводительный... провожательный... прощальный! Прощальный крик.
– Не пугай так. – Покачал головой Васка. – Предупреждай о криках, ладно? О провожательных в том числе, – и, куда как жестче, – Кит, откуда упырь? Даже не так, мне плевать, откуда: почему я о нем не предупрежден?
На лице Ложки промелькнуло удивление.
"Чего еще ждать от человека, путешествующего с русалкой? Я не знал об упыре".
– Ты не мог не знать о трупе. Не сам же он пришел. – Покачал головой Васка. – Объясни. Объясни, что происходит, брат? Почему ты распустил слуг? Что у тебя в замке делает упырь? Кто научил тебя так метать ножи? Почему ты вообще носишь с собой нож – здесь?
На самом деле их было куда больше. Например, неплохо было бы узнать, откуда у него шрамы, кто отрезал ему язык и сплясал на его руке. В общем-то, все эти вопросы сводились к одному-единственному: куда ты, братик, пропал на год и какие у этой пропажи еще будут последствия? Но вряд ли Ложка захочет на него отвечать – Да и Васка не был готов ответ услышать, поэтому начал с малого. Впрочем, и на малое ответ был на диво предсказуем.
Ложка поддернул рукава и с некоторым даже удовольствием медленно, как будто по слогам говорил, вывел в воздухе:
"Это тебя не касается".
– Ошибаешься. Касается. Я чуть не потерял подругу и воспитанницу, потому что ты решил, что я не должен чего-то знать. Если бы Ковь не была столь сильной магичкой, если бы она не смогла убить... это... что бы я сказал ее матери? Что бы я сказал Фылеку? "Мой брат не уведомил меня об упыре, и я решил, что в моем родном замке мне нечего бояться"? Дарьяна Тыпка расплющит мой череп сковородкой за такие слова – и будет права. Я сам ей висок подставлю.
Васка медленно вложил меч в ножны. Это было неудобно делать одной рукой, к тому же левой, правой он все еще приобнимал Ковь, потому меч противно скрежетнул, добавляя веса его следующим словам:
– Я вернулся домой, Кит, потому что решил, что здесь будет безопасно, понимаешь? У меня тут женщина, двое детей и почти ребенок; если нам нужно отбиваться от упырей, я не брошу тебя, просто объясни, как так вышло? Скажи, в какие еще коридоры лучше не заглядывать? Нужно ли мне срочно бежать и спасать Фылека от призрака взбесившейся лошади, который совершенно случайно, ты понятия не имеешь как, поселился у тебя в конюшне, или я, все-таки, могу выдохнуть в родном замке?
Отобрал, наконец, Эху у Кови, передал ее Кирочке, а то было совсем неудобно. Васка ожидал, что Эха завопит, как вопила каждый раз, оказываясь у Кирочки на руках, но та вдруг наоборот замолчала. И это тоже пугало.
Но весь его страх каким-то непостижимым образом превращался в злость, а злость, наверное, под гипнотическим действием всхлипываний Кови – в безграничное спокойствие, которое в любой момент могло вернуться обратно и дальше – в ярость.
– Спроси про кольцо. – Вдруг хрипло сказала Ковь в Васкино плечо.
– Что?
– Он взял у него кольцо! Железное кольцо! – Почти взвизгнула она, и засопела совсем как Эха.
Кажется, слезы у нее кончились.
– Ну и про кольцо тоже можешь рассказать.
Ложка отрицательно покачал головой.
"Больше в замке трупов нет, ничего никому не угрожает. Можешь быть спокоен".
– Не смогу.
"Твои проблемы", – немного подумал, добавил, – "А твоя женщина не так уж и беззащитна, я видел, как она... горела".
– Гы-ы-ы, – рассмеялась Кирочка некстати, – Ковь, он тебя Васкиной женщиной назвал!
– Я своя собственная! – Рявкнула Ковь, от Васки, впрочем, не отстраняясь, – Так что пошел бы он... Васка, он мне здесь кладовку указал! Вот здесь, рядом с той дверью, которая выбита, упырь там сидел!
Васка поискал глазами выбитую дверь: не так уж и близко, конечно, но... Если это... Может ли это быть правдой?
"Думай что хочешь", – ответил Ложка на так и не высказанный вопрос, – "Я не имею к упырю касательства".
– А убил его кто? В первый раз? Да еще и комнату запер, на это-то ума хватило. – Снова встряла Кирочка, – Что же вы дураки такие? Убил – похорони, не жди, пока встанет.
"Твои существа зачастили с советами", – раздраженно огрызнулся Ложка, – "Заткни их".
– Не раньше, чем ты докажешь, что они не правы, – спокойно сказал Васка. – Пока я вижу обгорелый труп и Ковь в истерике. А Кира сказала, что запах смерти кто-то скрывал.
– Упыри скрывают свой запах. – Снова встряла Кирочка, и снова не вовремя, – Так что тут Ложка чист. И мы не слышали борьбы, потому что звуки они тоже скрывают, вот. И возни его...
"Ложка?"
– Не переводи тему.
"Ты ничего не добьешься, лучше успокой..." – Он начал было выплетать "свою", но исправился, – "Ковь".
– Кит... – Угрожающе начал Васка.
"Я не готов делать тебя соучастником: если я тебе объясню, ты будешь обязан донести", – Ложка поморщился, – "Но ты не донесешь, потому как Диерлих Диерлиха всегда прикроет, верно? Подумай сам, оно тебе надо? У тебя женщина, двое детей и почти ребенок, это не тот груз, с которым стоит соваться в мои дела". – Он цокнул языком, добавил, – "и, в любом случае, я не готов обсуждать это при не твоей – посторонней – женщине и..." – Презрительный взгляд на Кирочку, – "Почти ребенке, слишком уж смышленом для своей шкурки".
– Она не посторонняя. И девочка не посторонняя.
"Я правильно понял, что ты хочешь ввести ее в семью?" – Ложка поднял бровь, – "Прости, я не понимаю. Ты, Васкилерох Диерлих, хочешь ввести в семью Прасковию Тыпку? И младенца? Может, ты еще русалку удочеришь? Брат, я право на свое имя потерял; не мне говорить, что то, что ты делаешь – неправильно. Но я скажу".
– Она мне отказала. – Широко улыбнулся Васка. – А брата Эхи я действительно планировал ввести в семью. Ха-свидетель, Кит, что осталось от нашей семьи, кроме имени? Что я и ты должны хранить? За что ты так цепляешься? Я – безумец, ты калека. Калека не побьет карту безумца, и не рассчитывай. Мы – равны. И я не хочу меряться с тобой несчастьями, и мне совершенно безразлично мое имя... с некоторых пор. Если уж на то пошло, и мы тут разбрасываемся пафосными фразами, то я тоже его потерял и не особо жалею. Пока оно принесло мне лишь проблемы. Я хотел бы помириться, насколько это вообще возможно сделать над обгорелым трупом. Но откровенность – часть примирения, брат.
"Ты не дождешься от меня откровенности. Для твоего же блага".
– Тогда ты не дождешься от меня примирения, – Васка все так же улыбался, но у него отчаянно ныли уголки губ – так сложно было удерживать эту улыбку, – Думаю, мы друг друга поняли.
"Вполне".
– Пошли, Ковь, тебе нужно прилечь. – Потянул Васка Ковь за руку, и та пошла, уткнувшись взглядом в пол.
Перед тем, как спуститься по лестнице, он оглянулся: Ложка замер около упыря на коленях, молитвенно сложив ладони.
Как будто... молился за ушедшего?
Нет, он не уйдет от ответа. Васка слишком долго ждал этого примирения, чтобы все развалилось из-за какого-то упрямства. Кем бы этот труп брату не приходился, как бы брат это не скрывал – узнает.
Он не думал, что все так обернется. Он подозревал, конечно, что все будет не так просто... Васка не хотел возвращаться в замок, потому что понимал: раз вернулся, то придется мириться. А это обещало стать сложным делом. И неприятным – в том числе и для Васкиной гордости. Но не настолько же!
Брат, похоже, не понимал этого вовсе, так же, как не желал понимать того, что Васку уже не нужно опекать, поздно; и это усложняло дело еще больше.
Васка довел Ковь до ее комнаты, шуганул вертлявую Кирочку. Вернулся к себе, надел забытые в спешке сапоги, и пошел к Фылеку, в конюшни, где мальчишка обосновался.
Васка об этом, конечно, знал, но решил не вмешиваться. Этот парень потерял дом. А еще он полжизни провел в конюшнях, так что, может, хоть там он сможет чувствовать себя уютно?
Фылек сидел на перевернутом ведре. Второе ведро стояло в отдалении, и мальчишка кидал туда камешки, видимо, специально набранные для этой цели. Васка остановился в дверях, наблюдая.
Недолет. Перелет. Недолет. Снова мимо... Упавшие камешки выстраивали на полу конюшни почти прямую линию.
Фылек нахмурился, чуть высунул язык. Повязка, скрывавшая пустую глазницу, сбилась на лоб.
Недолет. Перелет... Фылек вскочил и размахнулся: камешек глухо ударился о деревянную стенку, отскочил и с гулким звоном упал на дно ведра.
Тут Васка понял, что стоять дальше смысла не имеет, потому что Фылек вот-вот расплачется, а ни один мальчишка не захочет предстать перед старшим заплаканным. Подошел, заглянул в ведро: камень лежал там в совершеннейшем, вопиющем одиночестве.
И то случайно попал.
Фылек деловито стал подбирать камешки и упихивать в карман. Если он и утерся пару раз рукавом, то Васка этого совершенно не заметил, он ведь тоже занялся важным делом: помогал собирать камешки. Набрал штук десять и ссыпал в протянутые руки.
– Нужно фураж закупать?
Фылек кивнул.
– Справишься, если денег дам? Помнишь, где деревня?
Во всем, что касалось лошадей, Васка знал, на Фылека можно полностью положиться. И выказывал это доверие каждый раз, когда только мог, чтобы немного ему польстить.
Все-таки Васка чувствовал себя виноватым, иначе бы не решил бы то, что решил. А подсмотренная сцена только укрепила его в этом решении: одноглазость, немота, все это, в какой-то степени, его, Васкина вина.
Фылек снова кивнул.
– Ковь сегодня... положила... – Васка прокашлялся, – Кхем... упыря, кхем. Ничего подозрительного не случалось?
Фылек отрицательно помотал головой.
– Точно? Если что-то вдруг, обязательно скажи. И кричи. Не играй в храбреца, ладно?
Вопросы как будто уходили в молоко. Это не было привычное молчание онемевшего мальчишки: Фылек не хотел с Ваской говорить. Что же, очень вовремя, Васка понимал, что однажды этот нарыв достаточно созреет, чтобы его вскрыть. И теперь был к этому готов. Брату он уже сообщил, осталось разобраться с самим будущим Диерлихом. Уговорить мальчишку из мастеровых принять аристократическую фамилию – как бы смешно это не звучало.
– Ковь спасла Эху. – Добавил он тихо.
"Я должен быть благодарен?" – Вскинулся Фылек, – "Спасибо".
– Не должен.
"Ковь могла спасти не только Эху, раз уж она такая сильная магичка и у нее есть такой сильный вы".
– Не думаю. – Покачал головой Васка. – Я не дал бы ей сунуться.
"Вы бы даже не попытались?!"
Жесты у Фылека были размашисты, экспрессивны, не очень точны, но вполне понятны. Еще немного и он научится не хуже Ложки... Хотя Васка все-таки надеялся, что сперва Фылек все же вспомнит, как говорить: ему ничего не мешало, кроме какого-то маленького стопора в голове. Васка слышал, такое случалось с детьми, пережившими что-то страшное, да и не с детьми тоже, а еще слышал, что иногда это проходит и искренне надеялся, что последние слухи – правда, раз уж правда первые.
– Я не понимал, что грозит твоей семье, именно поэтому я не сгреб Ковь в охапку еще до рождения Эхи и не увез ее против воли. – Просто сказал Васка. – Ковь не обязана расплачиваться за грехи твоей матери собственным страхом и собственной жизнью. Не факт, что мы бы победили. Никто не обязан был – кроме Люты. Люта устроила все в лучшем виде, но ты же не ждешь от меня благодарности? Одобрения?
"Но ты же..."
И это случайное "ты" резануло Васку хуже ножа – столько в нем было разочарования, переданного не интонацией, но жестом, выражением лица, опустившимися плечами. Но он не стал возражать, лишь сказал мягко:
– Только в сказках рыцари могут спасти и принцессу, и служанку, и, если понадобится, дракона и пару королевств – и все это одновременно. В реальности приходится выбирать что-то одно. Определять для себя приоритеты. Для меня приоритет – Ковь, а не младенец, которого даже не знаю, и не его мать, которая подвергла опасности себя, тебя, своего мужа, своего ребенка, меня и Ковь – просто поддавшись похоти.
Он был готов к тому, что Фылек сбежит после таких слов куда глаза глядят – и это будет его выбором и его ошибкой. Если он правильно понял объяснения Кови, в лес этому мальчишке лучше не попадать, но хватит ли у Фылека ума это понять? А если лесовик сможет его достать и за границей леса? Он был готов к его побегу – и он знал, что сделает все, чтобы этого не случилось.
