Текст книги "Девушка из Дубровника"
Автор книги: Анна Жилло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
– Помнишь, мы говорили об этом позавчера, когда из Дубровника возвращались? – я поворочалась, устраиваясь поудобнее. – Здесь все дни длинные-длинные. И это хорошо…
– Заткнешь уши, или мне подождать?
– Подожди, я уже засыпаю.
Это был такой легкий полусон-полуявь. Я еще слышала дыхание Глеба, чувствовала его тепло, но вокруг уже был космос, сияли огромные звезды, пролетали мимо хвостатые кометы, и я парила в пространстве – бестелесная, невесомая, невидимая.
А потом звезды погасли, словно кто-то задернул черный занавес. И пришла мысль – такая же черная, беспросветная.
До конца моего отпуска еще два дня. Но это был наш последний вечер. Сегодня мы попрощались…
Глава 49
10 сентября
Мне все-таки удалось заснуть, но просыпалась я каждые полчаса. И вовсе не от храпа, потому что после второго раза достала из тумбочки беруши. Тревога и тоска, острая, как игла морского ежа, – вот что не давало покоя. Я вертелась и не могла улечься удобно. В чемодане лежало несколько таблеток сильного транквилизатора: в последние годы у меня бывали панические атаки, совершенно на пустом месте, и приходилось брать что-то с собой, на всякий случай. Но таблетки категорически нельзя было сочетать даже с минимальным количеством алкоголя. Да и то, что со мной творилось, не слишком напоминало паническую атаку.
Уже под утро я перекатила Глеба со спины на бок, прижалась к нему и задремала. И проснулась ровно в 5.55. Вытащила беруши и еще успела услышать отголосок рева первого самолета, заходящего на посадку.
Полосы света на кровати были четкими и яркими – день обещал быть ясным. Глеб тихонько похрапывал, уткнувшись носом в подушку. Мне нравилось просыпаться раньше и смотреть на него. Даже когда он издавал во сне совершенно зверские звуки, лицо у него было трогательно беззащитным. Так и хотелось погладить по волосам, по щеке, и приходилось сдерживаться, чтобы не разбудить. Просто лежала и смотрела. Но сейчас меня грызла все та же ночная тревога, которая так и не утихла к утру. Хуже всего, что я никак не могла понять, с чем она связана.
С тем, что осталось всего два дня? Нет, вряд ли. То есть может быть, но не только. Было что-то еще. Какое-то темное предчувствие, что ли. Я уже испытывала что-то похожее вечером того дня, когда мы с Глебом были на мысе Сустепана. Тогда я еще не знала, что там произошло. Но та тревога как пришла, так и ушла. А вот сейчас уходить, похоже, не собиралась.
Глеб вышел на балкон, когда я сидела на шпагате. Нагнувшись, поцеловал в макушку, переступил через мою ногу и встал в углу.
– Не мешаю?
– Нет.
– Духота какая. Уже с утра. Как-то не по себе.
– Тебе тоже? – удивилась я. – Полночи не спала. Как раз потому, что было не по себе.
Я встала на руки и прогнулась вперед, дернув мимоходом Глеба за шорты пальцами ноги. Дело было явно в не в духоте. И, судя по выражению лица, его тоже что-то тревожило.
– Кстати, Ника, мы вчера вечером все подъели, завтракать нечем. Куда пойдем, в пиццерию или в бандитерскую?
– В пиццерию подниматься надо. Не, в бандитерскую.
– А потом? – обычно Глеб не мог спокойно смотреть, как я завязываюсь в узлы и растягиваюсь на веревки, его так и тянуло до меня дотронуться. Но сейчас, похоже, мои супер-эротические позы его не особо волновали.
– Давай потом тупо пойдем на пляж и будем загорать. Без спорта и без приключений. Ладно?
– Как скажешь.
Духота давила, в воздухе висела дымка. Мы спускались по лестнице медленно, вяло, почти не разговаривая. Как будто вся энергия ушла вчера. Хотелось плакать. А вот есть как раз не очень. Я заказала только кофе и булочку, Глеб тоже жевал без особого аппетита.
– Странно… – сказал он, пристально разглядывая круассан.
– Что именно?
Глеб вздрогнул, посмотрел на меня непонимающе.
– Что странно? – уточнила я, но он только головой покачал и снова принялся разглядывать круассан, словно в нем заключались все тайны вселенной.
Я почувствовала какое-то глухое раздражение, совершенно непонятное, иррациональное. Вот только не хватало еще сейчас разругаться из-за какой-нибудь ерунды. И тогда мое предчувствие сбудется.
– Глеб, – я дотронулась до его руки, но тут из его телефона завопило «Раммштайном».
Посмотрев на экран, он обеспокоенно сдвинул брови и нажал на соединение:
– Мой, Тойво!
Когда Глеб разговаривал по-хорватски или по-английски, я хоть что-то могла уловить. Но сейчас жалкий десяток финских слов, заученных во время коротких транзитных поездок, мне никак не мог помочь. Я поняла, что Глеб, скорее всего, разговаривает с отчимом, и напряженно следила за его лицом, пытаясь вычислить, чем чреват этот звонок. В голову лезло только неприятное. Что-то случилось с матерью Глеба? С сестрой? Проблемы с бизнесом, настолько серьезные, что требуется его срочное присутствие?
Закончив разговор, Глеб побарабанил пальцами по столу и хмуро посмотрел на меня. Внутри все оборвалось.
– Ник, отбой. Мне придется вернуться.
– В Хельсинки? – в ужасе прошептала я.
– С чего вдруг в Хельсинки-то? – удивился он. – На виллу. Сейчас Тойво документы вышлет, мне все это надо прочитать, подписать и отправить обратно. Банковские дела, нужны подписи обоих партнеров.
– А как ты подпишешь и отправишь? – не поняла я.
– Электронной подписью. Постараюсь побыстрее. Ты иди, а я как только – так сразу.
Я с облегчением вздохнула.
– Хорошо. Я пойду… на Сустепан.
Глеб посмотрел на меня с недоумением. Я и сама не ожидала, что скажу это, потому что собиралась на Рат, туда, где мы были перед горячим тупиком.
– На камни, в самое начало.
– Хорошо. Только поосторожнее там. И за ежами смотри, если купаться будешь.
Он поцеловал меня, прихватил с тарелки круассан и ушел. Я допила кофе, расплатилась и медленно побрела по набережной к Сустепану. Так же, как и вчера, дремал на стуле Драган, но я обошла его по сложной кривой, чтобы он меня случайно не заметил.
Мне надо было побыть одной и подумать. Совсем одной, чтобы никого рядом. Когда мы с Глебом поднимались на мыс, в самом начале тропы он показал мне почти незаметный проход между кустами к морю. Когда-то там вкопали камни лесенкой, но потом они заросли травой, и их почти не стало видно. Внизу был крохотный пляжик – несколько валунов и проплешин гальки между ними.
Я протиснулась между колючками, осторожно спустилась по камням и с досадой поняла, что побыть одной не получится. Женщина лет сорока купала старого ретривера. Она заходила в воду, держа его на руках, отпускала, и собака медленно плыла к берегу. Выбравшись на камни, женщина обратилась ко мне по-хорватски, но тут же перешла на английский, видя, что я не понимаю:
– Очень старая собака. Слепая, глухая. Но любит плавать.
Собака, словно понимая, что говорят о ней, тяжело вздохнула. У меня навернулись слезы. Видимо, сообразив, что со мной что-то не так, ее хозяйка быстро вытерлась, надела на купальник сарафан и попрощалась. Я смотрела, как она несет ретривера наверх, и уже не пыталась сдерживаться. Мне было жаль собаку, жаль хозяйку, но больше всего – себя.
Наплакавшись под шум волн в полном одиночестве, я разделась, развернула матрас и улеглась на спину, закрыв лицо шляпой. И тут же из своей берлоги вылезла ручная шизофрения.
«Ну что, Ника, сладкие потрахушки подходят к концу?»
А не пошла бы ты на хрен?
«Девочка моя, признай уже наконец, что влюблена в него по уши. Не для тебя эти игры – попользоваться и забыть. Не умеешь – не берись».
И что, если так? Пойти утопиться?
«Фу, как глупо. Просто подумай, что делать дальше. Ты ведь для этого сюда пришла, не так ли?»
А что я, собственно, могу сделать? Сказать: «Глеб, я согласна быть твоей любовницей, на любых условиях»? Если бы он этого хотел, давно предложил бы сам.
«Может, еще и предложит. Время еще есть».
Не предложит. У него есть жена. И любовница наверняка тоже есть. Может, даже и не одна. В Питере и в Хельсинки. К чему плодить сущности и разводить лишние сложности?
«Ника, Ника… Разуй глазки. С чего ты вообще взяла, что он женат? Ты можешь вспомнить хоть что-то, что бы это подтверждало? Реально подтверждало? Не можешь. Потому что не было ничего. Ты сделала вывод на одном-единственном основании: он сказал, что в Хельсинки у него семья. Ника, у него мать, отчим и сестра. Это тоже семья. Детей у него нет. А об одной жене никто не говорит «семья». Знаешь, почему ты так уверена, что он женат? Потому что тебе выгодно так думать».
Да что ты несешь, корова?! Мне выгодно?!
«Да-да, именно. Потому что если он женат, значит, никакого продолжения быть не может. Если не считать варианта с любовницей, конечно. А вот если нет – тут уже алгоритм ветвится. Хотя вероятность продолжения все равно мизерная. Но можно на это понадеяться. Даже поверить, что такое возможно. И очень больно разочароваться».
Тут я не просто топнула на нее ногой, а швырнула камнем. Ручная шизофрения ускакала на одной ножке, мерзко хихикая и показывая язык. А я начала думать дальше сама, без этого паскудного диалога.
И выходило со всех сторон, что эта гадина полностью права. Сказать «я его люблю» – это был бы, конечно, перебор, несмотря на то, что каждый день по ощущениям был как месяц. А вот «я в него влюблена» – без сомнений. И нечего притворяться. И насчет того, женат Глеб или нет, – тоже все так. Легче думать, что мы расстанемся навсегда потому, что в его повседневности нет места случайной знакомой. И очень больно – если место есть, просто знакомая туда не вписывается.
Глава 50
Я встала, надела тапки, походила по кромке берега, высматривая между камнями черные колючие шары. Вошла в воду и поплыла. Так быстро, как только могла. И плыла, пока не выбилась из сил. А потом легла на спину и смотрела в небо, а волны потихоньку несли меня обратно.
Что, если Глеб тоже думает о том, как быть дальше? Как там говорят летчики? Скорость принятия решения, момент принятия решения? Взлетать или тормозить… Мы подошли к нему вплотную, к этому моменту. Сегодня, завтра, может, быть послезавтра утром…
Вчера в баре он вспомнил одну песню – когда предлагал украсть для меня кружку. Я ее хорошо знала. Дальше там были такие слова: «Но что-то всерьез менять, не побоясь в мелочах потерять, свободно только небо над головой моей». В том-то и дело. Слишком важным могло быть решение. Не просто потерять в мелочах, а полностью изменить жизнь. Хочет ли он этого, готов ли к такому повороту? Да, все давно вышло за рамки простой курортной интрижки. Но насколько для него это серьезно?
А если Глеб вообще не начнет этот разговор?
Волна захлестнула лицо, и я ушла под воду, едва не захлебнувшись – как вчера. Вынырнула, прокашлялась и поплыла к берегу.
Ну что ж, если он не начнет, тогда начну я. Так же, как вчера сказала, что хочу его. Не надо никаких сложностей. Никакой «женской гордости». «Я просто хочу быть с тобой». Что он сможет ответить? «Давай попробуем». Или «извини, но нет». Больно и унизительно? Да. Но не сильнее, чем услышать в аэропорту: «Спасибо за все, Ника. Прощай!» Так какая разница? Лучше сделать это и пожалеть, чем пожалеть о том, что не сделала. А может… может, мне и не придется этого делать? Как знать…
Я вышла на берег, вытерлась и услышала, как часы на противоположном берегу бухты отбивают двенадцать. В этом заколдованном мире время вело себя совершенно непредсказуемо. Куда исчезли несколько часов?
Глеб так и не пришел и не позвонил. Я достала телефон, набрала номер. Он ответил сразу же:
– Кит, только хотел тебе звонить. Извини, подвисло тут все. Заканчиваю. Давай в «Торань»? Я минут через двадцать подойду. Закажи нам что-нибудь.
Я оделась, собралась и выбралась по камням на тропу. Ощущение было – как от лопнувшего нарыва. Боль и облегчение… Все разложено по полочкам, ориентиры намечены. А дальше – будь что будет. Как мой дед говорил: или грудь в крестах, или голова в кустах. Вот только… почему-то тягостное чувство, что время катастрофически уходит, что его вообще больше нет, – оно не исчезло. Наоборот, стало еще сильнее.
Я пришла в «Торань», села за наш обычный столик в углу, помахала Влаху, сидящему за пенсионерским столом. Когда подошел официант, заказала ассорти-гриль на двоих, себе кружку пива. Хотелось холодного, ледяного. Когда пришел Глеб, я ее уже допивала и думала, не заказать ли еще.
Он сел, взял из корзины булочку, отщипнул корку, начал жевать задумчиво, глядя на гавань. Мы молчали уже довольно долго, и мне стало совсем нехорошо. Что-то определенно должно было произойти.
Нет. Что-то уже произошло.
– Ника, можно тебе задать один вопрос? – Глеб не смотрел ни на меня, ни сквозь меня – теперь он разглядывал свои руки.
– Конечно, – мне показалось, что я проглотила кусок льда. Кислого зеленого льда.
– Помнишь, ты мне рассказывала…
В этот момент официант поставил перед нами блюдо с мясом и овощами, и Глеб замолчал. Подождал, пока тот уйдет, положил себе на тарелку маленькую плескавицу, отломил вилкой кусочек. Я ждала, но он молчал. Лицо его было… как будто совсем чужим, незнакомым.
– Глеб?
– Лучше не надо, Ника, – он покачал головой. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Хотя… скажи, пожалуйста, почему ты вообще вышла замуж?
Не знаю, что я ожидала услышать, но уж точно не это.
– В каком смысле «почему»? – пробормотала я растерянно.
– Но ведь была же какая-то причина? Не просто так, наверно? Ты его любила?
– Не знаю, – я почувствовала, как снова подступают слезы. – Какие-то чувства были. Все слишком быстро получилось.
– Слишком быстро? – холодно прищурившись, переспросил он. – Как со мной?
– Глеб…
– Что?
Он бросил вилку и отвернулся, старательно разглядывая яхты в гавани.
У меня перед глазами замелькали кусочки-обрывки. То, что он мне рассказал, и то, что я сама смогла вспомнить.
«Ты хоть что-то помнишь?»
Я сижу на скамейке, рыдаю и что-то быстро говорю.
«С большим трудом удалось выяснить, что ты никому на свете не нужна, и какого черта ты вообще развелась».
Мы в постели, и это самый настоящий дикий экстаз.
«И ты, прости, пожалуйста, меня буквально изнасиловала. Нет, это было бы даже здорово, если бы…»
Я жду его вечером, но он сидит на балконе час, второй.
«Да к черту все!» – и совершенно безумный секс, резкий, грубый, совсем не такой, как было до этого.
Потом я еще подумала: неужели в бессознательном состоянии призналась ему в любви или назвала Андреем?
Молодец, снайпер, в десяточку! Подумала, а всерьез не приняла. И очень зря. Потому что, судя по всему, так и было. И тогда вполне понятен вопрос Глеба, почему я вышла замуж. И это сравнение: «слишком быстро» – как и с ним?
А картинка-то получается… так себе картинка.
Девочка Ника влюбилась с первого взгляда и вышла замуж. За идеального мужчину, который не бросил ее, когда с ней случилась беда, поставил на ноги. И вообще она была за ним как за каменной стеной. А потом он ей изменил, и она с ним развелась. А может, наоборот, это он с ней развелся, а она совсем этого не хотела. Или вообще причина была какая-то другая. Сказать-то можно что угодно. Например, что он гнусный тиран и деспот, который загнал ее под плинтус и не давал вздохнуть свободно. А на самом-то деле, хоть они и развелись, Ника все равно его любит и страдает. И случайный знакомый Глеб для нее всего лишь средство на время развеять тоску. Но себя не обманешь, и, надравшись в хлам, Ника жалеет, что развелась. Смотрит на Глеба, а видит Андрея. И на фига, спрашивается, Глебу такое счастье сдалось?
Но почему он спросил об этом именно сейчас – после того, что было вчера?
Да как раз именно поэтому. Потому что вчера все было слишком хорошо. По контрасту. Может, раньше было еще не так критично, но после вчерашнего стало просто невыносимо. И теперь что ни скажи – все равно не отмоешься. Бесполезно…
Так что никакого будущего, Ника. И ни к чему гадать, что будет дальше. Ничего не будет.
Кто-то смотрел на меня злым голодным взглядом из-под стола.
Кошка. Наглая хорватская кошка. Гладкая, мускулистая, черная, с зелеными глазами-крыжовинами. Может, даже та самая, которая что-то пыталась мне сказать на набережной. Но сейчас она явно хотела совсем другого: «Дай пожрать, жадина!»
Я взяла с тарелки кусочек мяса, нагнулась, бросила ей и услышала резкий голос Глеба:
– Ког врага радишь ту?
«Какого черта ты здесь делаешь?» – машинально перевела я про себя и подняла голову.
Рядом с Глебом стояла девушка, вид которой заставил меня вздрогнуть. Невысокая, болезненно худая, с впалыми щеками и ввалившимися глазами. Спутанные черные волосы, давно не мытые. Несвежая черная футболка с длинным рукавом, потертые джинсы и кроссовки. А уж пахло от нее…
Майя (кто же еще!) что-то быстро и громко говорила, размахивая руками, – я не понимала ни слова. Глеб пытался ее остановить, но проще, наверно, было забодать паровоз. На нас смотрели со всех сторон, в том числе и «пенсионерский клуб». Я заметила, как привстал, нахмурившись, Влах. Официант двинулся к нам, но Глеб жестом остановил его.
Поднявшись, он схватил Майю за плечи, тряхнул хорошенько и сказал что-то, очень жестко. Похоже, таким я его еще не видела. Единственным, что мне удалось разобрать, было слово «полиция». Майя вырвалась, выкрикнула что-то, брызгая слюной, и быстро пошла к выходу с веранды. Глеб сел и закрыл лицо рукой, бормоча себе под нос что-то явно непечатное.
– Что ей опять надо было? – спросила я.
– Ты будешь смеяться, но ничего конкретного, – поморщился Глеб, откинувшись на спинку стула. – Сначала сказала, что я сволочь, потому что не хочу с ней разговаривать. Но я, мол, от нее так просто не отделаюсь, она мне все скажет. Вот это ей и надо было – еще раз повторить, каким мерзавцем был мой отец, как он всем им испортил жизнь. И что я такая же гадина.
– Глеб, ну какой смысл-то? Она уже сказала тебе это в Дубровнике, сказала по телефону. У нее что, мания какая-то?
– Да откуда я знаю? Ты же видела ее? Похоже, что она с головой дружит? По ней точно дурка плачет. Или наркологическая клиника. Я так и сказал, что если она не заткнется и не уйдет, полиция тут рядом, и я… Твою ж мать! – вдруг простонал он, глядя куда-то за ватерпольный бассейн.
Глава 51
Я проследила его взгляд и увидела, что черная фигурка довольно бодро чешет мимо пожарной части к аркаде.
– Останься здесь! – поднявшись, резко приказал Глеб.
– Нет! – я тоже поднялась. – Я с тобой.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга в упор, и он сдался.
– Сумку оставь.
Он повернулся к Влаху, дернул подбородком в сторону Сустепана. Тот кивнул. Глеб пошел к выходу, я за ним. Официант проворчал что-то, взял мою сумку, свернутую подстилку и понес к пенсионерскому столу.
Глеб шел быстро, и я едва поспевала за ним.
– Влах знает? – спросила я.
– Да.
– Куда мы, за ней?
– А куда еще? Она очень громко сказала, что я ее больше не увижу. И никто больше не увидит. Все слышали.
– А может, черт с ней? Обычно если люди хотят что-то такое сделать, они об этом не говорят. Идут и делают. А такие вот истерички просто пугают.
Глеб с досадой встряхнул головой.
– От таких истеричек можно ждать чего угодно. Она тут, похоже, не раз была, хорошо знает, куда идти.
– На мыс?
– На мыс. И даже если ей хочется просто устроить цирк с конями… Ты же видишь, она оглядывается, идут ли за ней. Так вот, даже если… уж я-то хорошо знаю, как легко там навернуться вниз совершенно случайно. Ебига, и так тут три года будут шептаться, что я соблазнил и бросил малолетнюю девчонку, а если она что-то такое с собой сделает… даже если просто попытается, мне сюда лучше вообще больше не приезжать. Никогда. Это же просто деревня, и нравы здесь вполне деревенские.
– Глеб, но ты же сказал, что Влах и Бранко все знают. Объяснят, если что.
– Ника, ты как маленькая, честное слово. Объяснят, да. Только все знают, что я им почти как родственник. Кто-то, может, и поверит, а кто-то решит, что они меня выгораживают. Знаешь, это единственное место на свете, где репутация что-то для меня значит. Моя собственная репутация, понимаешь? Одно дело, если я не дурак выпить или по бабам, за это никто не осудит. И совсем другое – вот такая вот хрень. Кстати, и им самим за компанию отгрузят. Брану с Влахом.
Мы дали Майе слишком большую фору. Убедившись, что демарш не остался незамеченным, она припустила бегом. Ну ясное дело, ей не хотелось, чтобы отловили на полпути. Мы тоже прибавили, но расстояние между нами не сокращалось. К полудню духота стала еще сильнее, жара переползла хорошо за тридцать, а парило так, что каждый вдох давался с трудом. Там, где кончились городские пляжи и тропа круто пошла в гору, стало совсем тяжело, но у этой заразы как будто пропеллер был в заднице – неслась, словно настеганная кобыла.
– И что мы с ней будем делать? Уговаривать? – спросила я, с трудом переводя дыхание.
– Не знаю, Ника. Там видно будет. Лучше было бы, конечно, поймать ее еще до мыса, надавать пинков и за шкирятник отвести в полицию. За нарушение общественного порядка. А там пусть рассказывает, какой мой папа был нехороший и прочую фигню.
– А если она скажет, что ты ее изнасиловал или еще чего? Доказательств, конечно, ноль, но твоя драгоценная репутация точно накроется женским половым органом. Во всех смыслах.
Глеб ничего не ответил, только со свистом втянул воздух между сжатыми зубами. Тропа свернула к мысу, и я поняла, что мы опоздали.
У огневой точки стояла группка вездесущих китайцев. Они гомонили, размахивая руками, а Майя в это время выбиралась за ограждение. Мы с Глебом остановились чуть поодаль.
– Ну хоть свидетели есть, – буркнул он. – Если эта сучка свалится, подтвердят, что это не мы ее столкнули.
Я хорошо рассмотрела мыс еще в прошлый раз, но сейчас разглядывала снова – уже с других позиций. И с другой целью. Уговаривать, убеждать – это было бесполезно. Майя стояла на самом краю, едва придерживаясь рукой за перила, и вид у нее был совершенно невменяемый. Больше всего меня пугало то, что она ничего не требовала. И да, она вполне могла прыгнуть вниз. Просто назло Глебу.
У меня возник другой план. Опасный, даже очень. Без права на ошибку. Но реально выполнимый. Только надо было еще раз все оценить и продумать.
Ширина полоски за барьером меньше полуметра. Сантиметров сорок. Камень, трава, сосновые иголки. Неровно и скользко. Барьерчик невысокий, мне чуть выше пояса. Две металлические трубы, идущие параллельно, и несколько поперечных столбиков, к которым они приварены. Длина – чуть больше двух метров, с двух сторон легко за него пробраться. Видимо, огородили только то место, откуда самый лучший вид на залив и острова. Чтобы безумные любители селфи не лазали. Можно подумать, этот заборчик может кого-то остановить.
Если Глеб отвлечет Майю, я смогу пробраться за спинами китайцев и подойти к ней сзади. Тихо, по краю, держась правой рукой за барьер. Барьер вкопан крепко, не вырвешь. Я опиралась на него, когда фотографировала. Это было у меня на уровне инстинкта – проверять все опоры над высотой, Глеб зря тогда переживал. Так что отодрать меня от него не смог бы даже Шварценеггер, не то что какая-то худосочная немощь. Если бы мне удалось в нее вцепиться левой, она могла бы прыгать вниз, дергаться – черта с два у нее что-нибудь получилось бы. А уж перекинуть ее через барьер и поддать потом от души – и вовсе плевое дело.
Конечно, надо было признать, что по сравнению с Никой Форенти – под такой идиотской фамилией мы с Кириллом значились когда-то на афишах – нынешняя Ника Королёва уже, как говорится, не торт. Но я не зря каждый день делала растяжку и силовые упражнения для рук, поддерживая свои и без того не самые рядовые возможности. Я никогда не говорила мужчинам, сколько раз могу подтянуться на турнике – это нанесло бы им неизлечимую психологическую травму. У акробатов, а у воздушных гимнастов особенно, мышцы не накачанные, а растянутые. Именно длинные, похожие на стальные тросы, – самые сильные, рабочие. А вовсе не короткие объемные, как у качков.
Глеб, думаю, десяток подтягиваний сделал бы, судя по его мускулатуре, гребле в анамнезе и регулярным тренировкам. Может, даже немного больше. Я когда-то перед репетициями делала десять подходов по пять раз. В прошлом году на даче – сорок раз подряд. Это двумя руками. И по восемь на каждой по отдельности. Без поддержки запястья. Ну а просто висеть на турнике на одной руке могла как минимум час – как обезьяна. Может, и больше, просто терпения не хватало проверить. А вообще-то я выглядела такой субтильной, хрупкой барышней-блондинкой, которую соплей перешибешь. Недокормленной Дюймовочкой. Иногда бывает полезно, когда тебя недооценивают.
Так что задача эта… нет, точно не бином Ньютона. Самым сложным было подобраться к этой дуре так, чтобы она не заметила, не дернулась и не свалилась.
– Глеб, послушай меня!
Он повернулся, глядя крайне удивленно. Видимо, мой тон поразил не меньше, чем недавно меня его собственный.
– Подойди к ней поближе. Только не к самому краю, пожалуйста. Разговаривай с ней, отвлекай. Погромче. Не знаю, ори, ругайся, что угодно. Но чтобы она смотрела на тебя и слушала тебя.
– Ника, что ты задумала?
Я посмотрела на Майю, которая балансировала на краю и причитала что-то бессвязное.
– Глеб, пожалуйста, делай, что я говорю. Я ее оттуда вытащу.
– Ты сдурела? – возмутился он. – Не смей! Слышишь?
– А ты мне запрети! – с вызовом предложила я.
Мы смотрели друг другу в глаза. Всего несколько секунд, но этого хватило для разговора без слов.
Неет, дорогой, ты не знаешь, с кем связался. Я тоже Козерог, и либо мы в одной упряжке, либо ты меня не переупрямишь, скорее, сдохнем оба. Помнишь, ты говорил, что в чем-то я, возможно, сильнее тебя? Так вот, ты не ошибся. Если у нас с тобой маленькая стая из двух особей, то ты в ней альфа, а я бета. Знаешь, что это такое? Бета не слабее, просто ему нафиг упало быть альфой. Я с радостью подчинюсь и дам тебе возможность руководить там, где ты компетентнее. Или там, где мне просто не хочется. Но там, где я реально сильнее, – извини-подвинься. Делай. Что. Я. Тебе. Говорю. Понял?!
И Глеб, как ни странно, понял. Хотя я и подумала, что этого он мне точно не простит. Но это было уже неважно.
В тот момент, нагнувшись покормить кошку, я решила, что сейчас со всем этим покончу одним махом. Хватит уже недомолвок этих, взглядов сквозь меня, вопросов непонятно о чем. Если ты боишься, значит, я сама тебя в лоб спрошу, в чем дело. Гулять так гулять, стрелять так стрелять. Слишком долго я была амебой. Но теперь критическая масса набралась – и будет взрыв. Ядерный. И плевать, что после этого на земле не останется никого.
Но тут принесло эту стерву.
– Пожалуйста, будь осторожна, – попросил Глеб.
Ради чего я рискую жизнью, собственно? Ради его репутации?
Нет, конечно. Или… ну, не только.
Ради этой обдолбанной психопатки?
И пальцем бы не шевельнула. Максимум набрала бы номер службы спасения.
Альтруизм, говорите? Гуманизм? В жопу ваш альтруизм и все прочие измы.
В первую очередь я собиралась сделать это ради себя. Это было нужно мне. Именно вот это, а не самостоятельный отпуск или новая стрижка. Чтобы снова стать прежней. Той отчаянной Никой, которая делала стойку на перилах Ахунской башни. Которая стояла на пьедестале почета и слушала российский гимн в свою честь. Которая вопреки всем и всему осуществила свою мечту – пусть и ненадолго. Той Никой, которая ничего не боится и если подчиняется кому-то, то только потому, что сама этого хочет. А если это кому-то не нравится… ну что ж… наверно, это его личные трудности.
Глеб подошел ближе к краю. Его лицо побледнело, на висках проступили капли пота. Он начал говорить – громко, резко. Майя что-то отвечала, размахивая одной рукой. Другой она даже не держалась за барьер, а просто касалась его пальцами.
Я проскользнула за спинами китайцев, заметив попутно, что двое из них снимают происходящее на телефоны. Убедившись, что диалог полностью захватил Майю, проскользнула за барьер и замерла. Она не обернулась – похоже, не услышала, не заметила краем глаза движение сбоку.
Высота, как всегда будоражила, пьянила, но сейчас мне было не до этого. Я крепко стиснула трубу и испугалась на миг, что Майя почувствует какой-то импульс, но она продолжала верещать своим на редкость противным, истерично высоким голосом. Крошечными шажками я продвигалась к ней – так, чтобы даже камешек не выскользнул из-под ноги. Больше всего я боялась, что китайцы начнут галдеть громче, и Майя обернется, но она не обращала внимания ни на кого, кроме Глеба, который уже не говорил, а орал, как я и просила.
Хуже всего было то, что Глеб держался из последних сил, я прекрасно это видела. Он все чаще посматривал вниз и – незаметно для себя – сдвигался все ближе и ближе к краю. Как будто высота тянула его к себе, намереваясь все-таки заполучить добычу, которая когда-то чудом ускользнула от нее. «Отойди! Отойди оттуда!» – мысленно умоляла я, но он не слышал.
Я отвлеклась на него и все-таки сделала неловкое движение – камень с громким шорохом покатился вниз. Майя обернулась, но в эту же секунду я крепко схватила ее за футболку, одним резким толчком перекинула через барьер и тут же броском последовала за ней. Наклонилась и изо всей силы ударила кулаком в лицо, разбив руку в кровь.
Кто-то из китайцев громко ахнул, я повернулась и увидела, как осыпается край обрыва под ногами Глеба. Я закричала – и время остановилось…
Глава 52
Там, где только что стоял Глеб, в воздухе еще висела пыль. Сухая трава щетинилась над обвалившимся краем. Сорвался и с сухим шорохом покатился вниз камешек.
Мне снова показалось, что я сплю и никак не могу проснуться. Не могу поверить, что произошло непоправимое. Это просто кошмар, такого не может быть! Нет, господи, нет!!! Пожалуйста! Второй раз я такого просто не вынесу! Внутри у меня все сжалось и превратилось в ледяную глыбу, только сердце колотилось так, словно собиралось выскочить через горло.
– Глеб! – прошептала я, медленно подходя к краю. И изо всех сил крикнула: – Глеб!!!
– Да нормально все, не ори.
Я мешком шлепнулась на колени и сама чуть не свалилась вниз. Глеб стоял на крохотном уступе, метрах в трех ниже, держась за торчащий из склона корень. Его лицо и руки были в крови, майка порвана.
– Я тут просто съехал. И, кажется, башкой обо что-то приложился, аж в глазах потемнело. Зацепился за корень, ободрал все. Ноги, кажется, тоже, об камни. Подожди, сейчас попробую вылезти.
Цепляясь за траву и корни, перебираясь с камня на камень, он поднялся немного выше. Двое китайцев, взволнованно что-то приговаривая, подхватили его за руки и помогли выбраться на тропу. Остальные – три женщины – радостно загалдели и зааплодировали.
Я обняла его, уткнулась лицом в грудь, заливаясь слезами.
